Инородный элемент

              Ночами мне снится, что небо охвачено красным. Несколько блаженных мгновений я уверена, что это рассвет, но тут же вспоминаю, что когда выходила из дома, стояла глубокая ночь. Красный ширится и растет. Из темноты выплывает мост, соединяющий город и сушу; маленькая деревенька в три избы, где живут семьи, приглядывающие за чужим имуществом и скотом; пучки сухой озимой травы на берегу. Свет прибывает неестественно быстро, льется по небу, словно молоко из разбитого в спешке кувшина. Колокол Эсгарота молчит, и я надеюсь, что вижу природное чудо - какое-то явление, незнакомое мне, но привычное для местных широт. Передо мной лежит город - розовое пятно посреди холодной воды, свет льется на него со всех сторон. Во сне я словно поднимаюсь над Озером и пролетаю над ним. Вижу стены и крыши, залитые красным, красные отблески пляшут на освещенной воде. Люди в безмолвии выходят из домов, останавливаются, запрокидывают головы, чего-то ждут, как и я. Вдруг воздух теплеет. Под ногами сырость, гляжу вниз - там, где только что лежал крепкий снег, течет ручей, словно неожиданно наступила весна. Разворачиваюсь и бегу к дому. Сердце бьется, отдается звоном в ушах, тулуп нараспашку, рубашка прилипла к телу, и не могу сказать, что случилось, но жутко так, будто мир вот-вот кверху дном перевернется, а я и другие люди попадаем с него в бездну, как ничего не значащие букашки и червячки. На полпути падаю, словно придавленная огромной волной. Продолжаю ползти по пригорку, уже зная, что не убежать. Что-то растет у меня за спиной. Рокочет, пульсирует, наливается красным. Жарко так, что невозможно дышать, в голове рассыпается звон. Колокол! Почему не звонит колокол? - рыдаю я. И что-то в сознании, натянутое словно струна, не дает пробудиться и забыть происходящее как ужасный кошмар. Воздух вокруг меня становится красным. Мои руки, волосы, ногти - все как будто сделано из огня. В устрашающей тишине гудит колокол. Длинными протяжными ударами, тягучими, словно кровь. Чьи-то голоса у меня в голове беспрестанно плачут и повторяют: Дракон прилетел. Дракон! Дракон! *** Бард появился с рассветом, копыта звонко стучали по замерзшей земле. Не знаю, где он взял лошадь, наверное, уцелела в хозяйстве кого-то из крестьян. Кони Эсгарота погибли первыми. Люди спасались, и им было не до коней. Я сидела на берегу и при его приближении не пошевелилась, он показался мне призраком. Мертвецом на призрачном коне, выплывшем из молочного моря - вскоре после пожара на Озеро опустился туман, милосердно скрывший остовы домов и плавающие в воде обгоревшие страшные трупы. А может, то был не туман, а пепел, сыплющийся с серого неба? - Ты? - проговорил он. - Одна? И лязг копыт, звон сбруи и дыхание коня убедили меня, что передо мной не призрак, не сон. Я подняла с земли и передала ему сверток, который ночью качала, поила водой, взятой из растопленного снега, прислушиваясь, жив ли еще. Сверток был завернут в мой тулуп. Передавала с трудом - человеческий младенец был крупным и весил больше, чем я могла с легкостью поднять. Но за последние пару месяцев я привыкла таскать тяжести, матушка поблажек не делала, я у нее носила воду и колола дрова, а уж когда выхватывала ребенка из тлеющей люльки, совсем не думала, кажется он мне тяжелым или нет. - Еще живые есть? - спросил Бард. Я оглянулась на доски, где ночью умер старик. Не знаю, молод он был или стар. Когда я до него добежала, это был кусок обгоревшего мяса со вздутыми веками и опаленными волосами. Всю ночь он плакал и кричал. Я не смогла его опознать. Обложила снегом и поливала холодной водой. А ближе к утру он затих. У меня рука не поднялась оттащить тело к полыхающим домам, в которых погибла его деревня, и у меня не хватило сил разбить мерзлую землю и по-человечески его похоронить. Тогда я приволокла его к Озеру, отогнала от берега лед и столкнула тело в воду. Матушка говорила, любая стихия готова принять человека - огонь, вода, земля, воздух. Я боялась, он не уплывет. Станет качаться на поверхности, биться головой об обугленные сваи моста, тараща в небо белесые, выжженные дымом глаза, но Озеро приняло его мягко, будто в объятья, плеснуло волной у моих ног, старик покачнулся, поплыл, и сверху опустился плотный молочный туман. - Ну, девка, - покачал головой Бард. - Ну и везучая же ты! Одна со всего берега. Боги тебя поцеловали! Я вздрогнула. Если это поцелуй богов, то не дай никому испытать их гнев. Медленно, очень медленно ко мне возвращалось осознание, что все, кого я любила, погибли. И погибли страшной смертью. Матушка, гном, Даннике, Айли, отряд. Изо всех сил я отгоняла видение умершего ночью обгоревшего старика. Гномы, родные, где-то в темноте, в пещерах, с лопающейся от жара кожей и слепыми глазами. Он, единственный, хватает ртом воздух, кричит, и нет никого, кто мог бы облегчить его боль. Даннике проваливается сквозь раскалывающиеся доски пола, и холодная вода заливает ее. Тот ребенок, которого я вынесла из горящего дома, это не я его спасла, это он спас меня. Не будь его, ночью я сошла бы с ума. С берега Эсгарот походил на огромный, тонущий, охваченный пожаром корабль. Это не был безмолвный город-призрак из моего сна. Люди пытались спастись, спускали на воду лодки, передавали багры и веревки, пугающе бил набат. Я дрожала в проруби, по грудь в ледяной воде, держа на вытянутых руках плачущего младенца. В другое время девять фунтов живого веса показались бы мне непосильной ношей, но я думала лишь о том, что если ребенок окажется в холодной воде, он погибнет, и я останусь совсем одна среди огня и ледяного кошмара. У меня на глазах пылающий шар врезался в ратушу, схлопнув ее вместе со звонарем и гудящим колоколом, словно картон. Маленькие черные фигурки по краям городского помоста прыснули вниз. Эсгарот застыл, словно моряк, кидающий последний взгляд на знакомые берега, затем будто вздохнул, раскололся и ушел под воду бесшумной россыпью искр. Как большой корабль посреди безбрежного моря. И в момент, когда искры коснулись поверхности Озера, поднялся такой вопль, что я опрометью выскочила из воды. Последнее спасло мне жизнь. Дракон... А искры, огненные шары и клубы черного дыма - был дракон. Хотя, когда находишься в центре событий, видишь лишь стену огня и пепел, летящий в глаза. Прибавьте к этому, что взмах крыльев дракона создает сильный вихрь, опрокидывающий людей на землю и направляющий огонь, дым и пепел им в лицо. Неудивительно, что большинство спасшихся, и я в их числе, не видали дракона и не могли позже толком сказать, что случилось. Отчего поднялся страшный ветер и не менее страшный пожар. Вспоминайте об этом, слушая песнь о гибели славного города Эсгарота, в которой певец описывает последние минуты, будто сам недалеко стоял на пригорке и видел все воочию, как печально известный властитель моего мира из древних времен*. Так вот дракон - а позднее, все, конечно, узнали, что огненным шаром был дракон - рухнул в воду громадной пылающей тушей. Озеро от соприкосновения с ним закипело. Все, кто в тот момент находился в воде, сварились заживо. Рыбаки после вылавливали не только черные трупы, но и трупы обваренные, со слоящейся кожей и мясом, отстающим кусками. Над кипящим Озером поднялся пар, настолько плотный, что не менее получаса все казалось затянутым пеленой и было не видно звезд. Потом пар рассеялся, и показалось кристально-чистое ночное небо. А к утру пар вернулся туманом. Таким густым, что я уселась на берегу, опасаясь заплутать, если отойду от знакомой деревни. Тогда из тумана выехал Бард. Я так обрадовалась, когда поняла, что он настоящий, что сразу даже не спросила, откуда он вообще взялся в этих краях. Я думала, что все люди погибли. Посудите сами - в деревне, близ которой стоял матушкин дом, сгорели все, кроме ребенка, оказавшегося у меня на руках, и старика. Старик тоже сгорел. Эсгарот развалился у меня на глазах. Я слышала страшный вопль, раздавшийся, когда дракон рухнул в воду, и думала, что это предсмертный вопль погибающих в Эсгароте людей. Тех, кто спасся на лодках, я не видела из-за густого пара, потом темноты, а после тумана. Пока Бард не приехал, мне порою казалось, что я последний живой человек к востоку от Мглистых гор. А то и вовсе последний человек на земле. С восторгом и недоверием слушала я, что спаслось довольно много людей. Что они встали лагерем на западной оконечности Озера. Что у них нет теплых вещей и еды. Что они послали гонца в замок эльфов. А Бард, тем временем, на второй лошади объезжает береговые деревушки. В одиночку, так как свободная лошадь тоже одна, надеясь найти выживших и раздобыть дров и еды. Представьте мой восторг, когда я поняла, что тоже причислена к миру живых. Люди! Живые люди! Спасшиеся. Как и я! До приезда Барда я тоже хотела идти в замок эльфов. У меня на руках был ребенок. Не будь его, я бы, может, упала где-нибудь от усталости, замерзла и умерла. У меня не было смысла жить. А надо было не просто жить, а бороться за жизнь. Все избы сгорели. Вместе с людьми, имуществом и скотом. Ночью предвестником пожара для меня стал конь с пылающей гривой, мчавшийся со стороны занимавшимся красным амбара. Он обезумел и дико ржал, за ним тянулся длинный шлейф искр. Люди, сараи, причалы - все в один миг обратилось в огненный вихрь. От матушкиного дома осталась дыра в земле, обугленная по краям, будто небесный камень упал. Такой силы был огненный удар. Живые погибли мгновенно. А кто не погиб сразу, вроде несчастного коня и старика или людей, оказавшихся в водах Озера, когда туда рухнул дракон, тех ждала мучительная смерть. Да, мне повезло. У меня были опалены рука и голова. Рука быстро зажила, хотя кожа на месте ожога наросла неровно и напоминала чешуйки дракона. Рана на голове восстанавливалась дольше. Несколько месяцев после пожара волосы там не росли, и выходя на люди, я прикрывала голову платком. Впрочем, меня никогда это не огорчало. После пережитого я научилась ценить нечто большее, чем внешность людей. А мой мужчина был так счастлив моему спасению, что я казалась ему совершенством даже с изуродованными рукой и головой. Вот так мне повезло, как может повезти кому-то, оставшемуся в живых в обожженной пустыне. Остаток ночи я провела среди пылающих, как факелы, домов. Во-первых, не могла бросить раненого. Хотя опытный лекарь сразу бы определил, что надежды нет. Но я была очень неопытным лекарем и надеялась до конца. Во-вторых, у огня было тепло. Ведь что случилось с моей одеждой. Из дома я вышла, как любая озерная девушка, в тулупе, юбке, сапожках и непременной принадлежности студеной поры - теплом пуховом платке. У меня была уйма времени, чтобы собраться. Матушка моя любила выпить. И не мед или сладкое пиво, а самую что ни на есть сивуху, валившую с ног крепких мужчин. Жизнь у нее была тяжелая. В молодости она слыла красавицей и ею увлекся молодой красивый барчук. Увлекся серьезно. Даже жениться обещал. Как бывает в подобных историях, отец парня узнал, пришел в ярость, что тот спутался с какой-то деревенской колдуньей, вначале запер сына в поместье, потому что закон в Эсгароте суров - как девушки, так и юноши находятся под властью отца - а после посадил на семейное торговое судно и отправил на полгода в море, надеясь, что наследник очухается и вернется без дури в голове. Очухался он или нет, осталось тайной, так как корабль потонул, напоровшись на рифы у харадских берегов. Для матушки ее любовь осталась непоруганной, и, молясь домашним божкам, она всегда зажигала лучину за несостоявшегося жениха. А потом случилось другое несчастье. От связи с барчуком матушка родила дочь. Свет в окошке, ясно солнышко на синем небе, как сказали бы деревенские про нее. И десяти лет от роду девочка зимой провалилась под лед, жестоко простудилась, заболела и умерла. Надо сказать, для деревенской ведьмы это несчастье вдвойне. Колдуньи вроде матушки верят, что не отойдут в мир иной, пока не передадут свою силу тому, кто придет на замену. А найти подходящего человека не так-то просто, чаще всего им становится кровная дочь. Так что с потерей девочки матушка потеряла надежду на легкую смерть. Вот отчего раз в несколько дней под вечер матушка набиралась сивухи так, что у нее мутились глаза. В таком состоянии с ней было лучше не спорить. Она то принималась кричать не своим голосом, то предсказывала всей округе сплошные несчастья, а то выгоняла меня посреди ночи из дому, велев доить козу, колоть дрова или принести болотного мха. Оттого в достопамятный вечер, когда она оторвала от стола голову и подозвала меня, я подошла. Матушка, если ее не слушаться, могла и поколотить. В первый месяц у нее мне досталось прялкой, поленом, коромыслом, ухватом, потом снова прялкой, и я стала послушной, как веревка из льна. Итак, я подошла, готовая по первому слову броситься из дому, невзирая на темноту. Подошла не оттого, что боялась побоев. После путешествия, тяжелой работы на кухне, а после в матушкиной землянке, кожа - да что уж там говорить, и душа - у меня загрубели. Я смотрела на свои руки - темные, заскорузлые, с вечными комками земли под ногтями - и как сквозь туман вспоминала, что когда-то они были тонкими, звонкими, и это воспоминание не будило во мне никаких чувств. Зато я научилась ценить, когда чужой человек хочет тебе добра. В прошлом мире возможностей было много - протяни руку и возьми. Здесь ничего было невозможно взять, если в этом тебе не помогает другой человек. Сам быт, природа были настолько суровы, что одиночка неминуемо погибал. У меня и мысли не возникало перечить матушке. Матушка - это жизнь. Теплая землянка, коза, десяток куриц и хлеб, дареный за ворожбу. Матушка - будущее. Мое будущее, в котором я стану хозяйкой собственной землянки, козы, десятка куриц и ворожбы. Поленом и прялкой я получала за нерасторопность. И быстро выучилась бегать в два раза быстрее, работать в скорости пляски и управляться с утварью, сделанной под человеческий рост. Еще, намаявшись с дровами и ведрами, я поняла, зачем в доме нужен мужчина. Мужчина нужен для того, чтобы жить. В моем прошлом мире жизнь стала легкой, и люди перестали быть друг другу нужны. Как-то так. Нужность человека определялась не высокими чувствами, а помогает ли он тебе выживать. В землянке я очень, очень испытывала необходимость... нет, не в любви, а в крепких мужских руках. Хотя ходила к Вороньему камню, плакала, приносила еду и просила богов, чтобы милый выжил, даже если жизнь сложится так, что я больше никогда не увижу его. И вот я подошла, готовая по первому зову броситься из дому и сделать то, что велят. У матушки, помимо прочих талантов, была способность, к которой я относилась не то чтобы с недоверием, но с изрядной долей подозрительности. Матушка гордилась умением прорицать. Хотя за два месяца, что я у нее прожила, ничего внятного она не предсказала. К примеру, женщине, пришедшей узнать пол будущего ребенка, она говорила: "Вижу! Вижу в твоем доме счастье!" И та уходила, уверенная, что родится сын. Еще и одаривала напоследок. Как тут не вспомнить короля Трандуила с его предсказаниями несчастья для гномов. Или владыку Элронда, пророчествующего о золотой лихорадке (признаться, я посмеивалась, представляя последнего в образе деревенской колдуньи. Как он садится за обшарпанный стол, откидывает за спину шикарные волосы, закатывает глаза и пронзительным голосом кричит "Вижу! Вижу!"). Однако в ночь перед пожаром случилось странное. Матушка подняла голову от стола и ее глаза, до сей поры мутные, приобрели осмысленный блеск. Позвала меня и каким-то глухим, потусторонним голосом произнесла: "Дитя! Иди к мосту!" Я замешкалась, и она прикрикнула уже своим гневным тоном: "Дочка, иди!" Потом схватила сушеное яблоко, которым занюхивала сивуху, и неожиданно швырнула в меня. Я непроизвольно подняла руку и поймала яблоко на лету, не зная, что только что приняла ее колдовскую силу через предмет. Вам, видимо, будет интересно, ощущала ли я когда-нибудь после присутствие в себе магических сил? Нет. Никогда. Гендальф однажды говорил, что гномы настолько дуболомы, что любая магия, что белая, что черная, с треском разбивается о них. Верно, я тоже такой дуболом. Да и матушка считала меня неспособной. Я хорошо варила зелья, особенно мне удавались яды, но в гаданиях была никакой. Сколько мы ни лили в холодную воду расплавленный воск, я видела только маленькие застывшие комочки, а не контуры звезд, птиц, зверей и людей. Она погибла одной из первых. Дракон обрушил ярость на наш берег. От маленькой землянки осталась дыра в земле. Матушка, коза и десяток куриц испарились, словно их и не было никогда. Они не успели понять, что умирают. Боги даровали им легкую смерть. А я тепло оделась и вышла из дома. По пути прихватила ведро, чтобы не ходить порожняком. Вышла к мосту, встала напротив города и увидела красную полосу, словно над Озером разгорается ранний рассвет... - Ты спаслась, а Вивьена? - голос Барда вывел меня из задумчивости. Я не сразу сообразила, что Вивьеной звали матушку, когда та не была бабкой, старухой, проклятой ведьмой или кем-то еще. Я покачала головой. - Жаль, - вздохнул он. - Хорошая женщина была. - Откуда ты ее знал? Я достаточно прожила с матушкой, чтобы понять - она была на редкость нелюдима. Местные ее сторонились. У нее не было родственников, друзей, приятелей и вообще никого. - А это я ее дочку принес, когда она в прорубь провалилась. Она говорила тебе? Так и встретились, да. - Про дочку рассказывала, про тебя - нет. - Она потом моих девчонок лечила. Хорошая женщина была, эх. Я прислонилась щекой к теплому боку коня. В день, когда Бард оставил меня на берегу, и я пошла по тропинке и остановилась у дома ведьмы, матушка вышла меня встречать с глиняным горшком в руках. - Будьте здоровы и солнца над головою, - по всем правилам этого мира бодро сказала я и отвесила симпатичный поклон. - Меня прислал Бард. - Чего тебе надобно? - спросила она. - Что ищешь? Зачем пришла? - Эээ... желаю работать на вас... Желаю учиться всему, что смогу уразуметь... и чему вы пожелаете меня научить. Она достала из горшка и бросила мне под ноги маленькую черную змейку. Та ленточкой скрылась в траве. Я от неожиданности едва не отшатнулась, но вспомнила обещание Торину не бояться ни змей, ни лягушек и осталась столбом стоять посреди тропы. - Пустое говоришь, - пробурчала она и повторила: - Зачем пришла? Чего хочешь себе? Я подумала, что это что-то вроде испытания, подхожу ли я ей, и что мы женщины и мне нечего скрывать от нее: - Хочу, чтобы милый остался жив. Чтобы он побывал в своей Горе и остался жив, здоров и невредим. Чтобы был счастлив так, как сам пожелает для себя. Она задумалась, склонила седую голову набок. Потом зачерпнула из горшка целую пригоршню черных змеек и бросила мне в лицо. "Неверный ответ", - заслоняясь рукавом, подумала я. Меня трясло от страха и отвращения - она сумасшедшая! Слово Барда ничем не поможет: если она не захочет меня брать, то не возьмет. Но нет, несолоно хлебавши в город я не вернусь. - Хочу быть сильной! - проорала я, от злости убирая рукав от лица и стряхивая извивающуюся черную соплю с подола. - Хочу сама знать, что делать! Хочу быть ему ровней. Хочу быть не хуже, чем он! - и выдрала из волос еще одну черную соплю. Это была болотная гадюка, от укуса которой человек среднего размера погибает за пять секунд. Гадюка сонная, уже настроившаяся зимовать, но все же. Хорошо, я не знала тогда, что это была за змея. Ведьма остановилась, убрала из горшка сунувшуюся было туда вновь руку: - Чем ты хороша? Я уже поняла, что все ее вопросы с подвохом. Чем я? Хороша? Почему именно я? Чем я отличаюсь от других? - Я живучая, - громко и уверенно ответила я. - Я попала в переделку и по всем законам моего мира должна быть мертвой. Но я жива. Я оказалась в чужом мире, случайная, никому не нужная, без ничего, без единой нитки на теле. Но я жива. Эльфий король хотел вернуть меня в мой мир. Он мудрее и сильнее меня, его план был безупречен, но я жива. На меня напал орк. Орка больше нет, а я жива. Банда негодяев, поднявших на меня руку, убиты. А я жива. Я самое слабое, неприспособленное и бесполезное создание в этом мире. Но я жива! Иногда мне кажется, я и есть - сама жизнь. Но я совсем не знаю, что мне с этим делать. Совсем. Она развернулась и пошла вперед меня по тропе. Я поняла, что добро получено, крепче ухватила мешок с подарками для ведьмы - большим рыбным пирогом и отрезом льна - и потрусила за ней. Была ли я искренна? Сложно сказать. Сейчас пустота собственной жизни ошеломила меня. Все, что я делала - жила, бежала, дышала - я делала для него. Его нет. И вся моя живучесть, сама моя жизнь стала мне не нужна. Я посмотрела на Гору. Попасть бы туда! Взглянуть на гномье царство, ради которого он погиб. Найти останки отряда, похоронить... Останков, скорее всего, не осталось. Но никто не представляет кости любимого в желудке дракона. Бард заметил мой взгляд: - Они мертвы. Ты видела, что учудил тут дракон. Я видела струи огня, обрушившиеся на берег, будто начался орудийный обстрел. И слышала рев, напоминавший вращение гигантских лопастей из моего мира. И скорее поняла, чем разглядела, что это дракон. В тот миг я поверила в то, во что раньше поверить не могла. И еще поняла, что гном мертв. Потому что невозможно сладить с этой стихией. Также мы с Бардом не обсуждали, но было ясно - дракон не оставил бы Гору, если бы его сокровищам угрожал враг. Это был разумный дракон. Его появление у Озера уже означало, что гномы мертвы. Так что я задыхалась в дыму, горе и том животном ужасе, какой охватывает человека, когда вокруг полыхает земля. Но как-то побежала к деревне. "Люди! Живые! Горят!" Ворвалась в ближайший дом, схватила первое копошащееся, что увидала. Это могла быть и кошка, я бы не разобрала, что несу. Но оказался ребенок. Осень выдалась холодной, люльки ставили близко к печи, печь и спасла - придержала балку начавшей рушиться крыши. Вылетела из дома, а мне вслед неслось ревущее пламя. Выбежала наружу - и в прорубь. В воду, в лед, куда угодно - только бы скрыться от огня. Младенец завозился, захныкал. Прямо на весу, непонятно как, завернула его в свой платок. "Он умрет. Он все равно умрет от голода. Мы все умрем". И выскочила из воды, лишь когда над Озером раздался вопль. Этот вопль я слышу по ночам всякий раз в конце моего сна. Сотни голосов кричат и рыдают, а я никак не могу им помочь. Мне хочется велеть им замолчать, но этого я тоже не могу. Я сижу в ледяной воде и ненавижу себя, что жива, а в нескольких ярдах от меня, задыхающиеся в домах, корчатся люди, а я не могу, не могу выйти из воды и заставить себя им помочь. Может и бывают создания, делающие добрые дела из любви. Я если делала что-нибудь хорошее, то из чувства вины. Из вины возилась с обгорелым стариком (если бы я не пряталась в проруби, пока пылал его дом, могла бы я его спасти?). Из вины занималась ребенком. Собралась поутру идти к эльфам - надо спасать младенца, надо найти молока. Он испачкал платок. Я раздела его, разложила его и свои мокрые вещи среди горящих домов, представляющих жаркий костер. К рассвету завыли волки. Они чуяли запах паленого мяса, но опасались огня. Показалась собака с подпаленным боком, с которого капала кровь. Я пыталась ее подозвать. Бедняжка боялась леса и волков, но еще больше боялась пылающих изб. Потом она скрылась, и я больше не видела ее. Надо идти. Дождаться утра, взять горящую головню и идти. Идти вдоль кромки Озера, чтобы не заблудиться. Если мне повезет, скоро я приду к реке Быстротечной, где стоит дом вышника. Лодочники! А вдруг кто-нибудь из них уцелел! Вдруг дом сохранился! Крыша и, возможно, еда. Все, иду. От Быстротечной попробую подняться к замку. Эльфы не приняли гномов, но у меня человеческий ребенок, может, возьмут? Если нет, то на другой конец Озера - в лагерь купцов, устроенный у водопадов, где выгружают товары с тяжелых морских кораблей. Есть ли там живые? Есть ли хоть кто-нибудь? И туда, малыш, мы не дойдем. Открытое поле, снег, звери, метель... Примерно такие мысли вертелись у меня в голове, когда из тумана явился Бард. Я отдала ему ребенка с чувством выполненного долга, негласно велящего старшему позаботиться о младшем, если тот не в состоянии сделать этого сам. В лагере есть кормящие женщины, уверил Бард. Есть несколько потерявших в пожаре детей. Они с радостью возьмут малыша. Все, свободна. Могу идти, когда захочу и куда захочу. Не свободна. Бард быстро придержал меня за плечо: - Езжай со мной. Я обещал отправить тебя в Синие горы. Это была последняя воля твоего короля. Я села, и меня разобрал судорожный смех. Несколько секунд я сучила ногами, хваталась за живот и даже каталась по земле. Бард спокойно ждал. Верно, за прошедшие сутки насмотрелся немало припадков. Наконец, успокоилась и вытерла выступившие во время приступа слезы. Невероятный мужчина! Торин. Даже после смерти направляет меня. Письмо к Дис всегда было со мной. И я должна. Должна жить, чтобы его передать. Нельзя идти в Эребор, так как это путь в один конец. Нельзя топиться в Озере, потому что у меня есть долги. И какое-то странное чувство. Вроде уверенности, что тот, кого любишь, хотел бы, чтобы ты жила. И как-то устроила свою жизнь. Я посмотрела на Барда. Люди. Живые люди. Такие же, как я. Тоже потерявшие близких, любимых, родных. Я хрипло спросила: - Как твои? - что мы обо мне да обо мне. У него, наверное, своя боль на сердце. - Живы милостью богов. Я закрыла глаза. Нет. Нельзя. Никогда нельзя опускаться до того, чтобы желать другому беды. Но я не могла радоваться сейчас тому, что мой мертв, а его троим повезло. Сказала: - А и правда, поехали в лагерь. Я вам пригожусь. У вас наверняка много раненых, и лишние руки будут нужны. Он кивнул и зачерпнул снега, смешанного с сажей. - Зачем это? - удивилась я, когда он наклонился явно намереваясь намазать мне этой смесью лицо. - Сойдешь за дочку кузнеца. Была у него, твоего росточка. - Нет. Я поеду сама за себя. Хватит притворяться, хватит скрываться. Пора этому миру признать, что у него есть я. И тут я лопухнулась. Ведь что должен был сделать Бард. Схватить меня за шкирку и проорать: "Ты что? Совсем сдурела? Ничего не понимаешь? Это же они! Это твои гномы подняли дракона! Если бы не они, все эти люди... Все! - тут он бы схватил мою голову и грубо дернул, заставляя смотреть на разрушенный берег. - Все бы эти люди жили!" А я бы кричала ему: "Ненавижу! Ненавижу тебя, человек!" И никуда бы я с ним не поскакала. Как понимаете, я его раздражала, как раздражает тот, кто хоть и косвенно, но причастен к несчастью. А он сказал: - Люди злобствуют, они потеряли дома и родных. Винят гномов, что уж тут! Коли признают в тебе женщину гномов, беды не миновать. А мне стоило спросить: "Зачем тебе, человек, держать слово, данное гномьему королю, разрушившему твой дом, погубившему твоих друзей? Что тебе это дает?" Вместо этого я сказала: - Беда так беда, что тут сделаешь. На это ваша воля. А мне нечего скрывать. Я - человек. И мы отправились в лагерь. Бард, лошадь, ребенок и я с чистым от сажи лицом. Я была оглушена горем и опьянена открывавшимися возможностями. Мне представился случай вернуться в мир людей! Я не заметила внутренний барьер, пролегший между нами. Они ненавидели гномов Торина, я - любила. Как долго можно продержаться среди людей, подпитываясь иным топливом, чем окружающие? Что важнее - быть человеком внешне или внутри? И наконец, способны ли мы, люди, по собственному желанию или под воздействием обстоятельств менять свою суть? На эти вопросы мне и предстояло дать ответ.