Инородный элемент

             Время шло, и я стала замечать, что в маленьком отряде не все обстоит гладко.       Торин недолюбливал Бильбо. Он называл его не иначе как "мистер Беггинс" и относился к хоббиту с подчеркнутой вежливостью. Когда Торин становился безукоризненно вежливым, добра не жди.       Если он собирался кого-то отчитать, первым делом приходил в ледяное спокойствие. Справедливости ради надо отметить, сердиться ему приходилось редко, отряд повиновался железно.       В остальном главный гном был как все. Особенного отношения не требовал, выделялся осанкой и сдержанностью, и тем, что всегда и везде шел первым.       Кто он такой? Расспросы гномов ни к чему не привели. Они отделывались от меня словом "узбад" и усмехались в усы, когда я просила объяснить, что это значит.       Я решила, что Торин — младший сын какого-нибудь лорда, оставшийся без наследства. А что? Романов я в свое время начиталась с лихвой. Гном держался с редким изяществом и был одним из немногих в отряде, кто красиво говорил и аккуратно ел.       У него была красивая улыбка. Улыбался он редко, но в такие моменты его лицо становилось юным, как у Кили.       Стало ясно, что есть вопросы, ответы на которые от меня держали в тайне. К таким относилась и холодность Торина к Бильбо. Хоббит сказал, что гномы наняли его для выполнения важного задания, но какого именно, отвечать отказался, напустив на себя загадочный вид.       Торин недолюбливал Гендальфа. Тут я его понимала. Старик был упрям, как мул. Мог ни с того ни с сего изменить направление пути: "Я так решил", а то и вовсе без объяснение причин надолго исчезнуть: "Меня вызвали неотложные дела". И держал себя с такой важностью, словно все на свете знает лучше всех. Но он был необходим, с ним считались.       Каждый день я узнавала про своих спутников что-нибудь новое.       Все они состояли в сложных запутанных родственных отношениях. Я бросила попытки запомнить, кто кому приходится кузеном, и уяснила, что те, у кого похожие имена, скорее всего, братья.       Меня ввергло в ступор то, что гномы живут по триста лет.       — Если бы мы столько жили, давно бы уже вечный двигатель изобрели! — только и могла сказать я.       Самый младший, Кили, был на сорок лет старше меня. Торину — почти двести. Я поняла, как глупо смотрелась перед ним у ручья. Он не мог воспринимать меня серьезно. С высоты его возраста я, верно, казалась ему бабочкой-однодневкой.       — Это что, — улыбался Фили, — Гендальфу, говорят, две тысячи лет!       Какая тьма времени! Куда он его тратит?       — Он знает языки всех народов Средиземья.       А, ну понятно, куда.       Волшебник был единственным в отряде, кто мог правильно произнести мое имя. Остальные спотыкались на каждом слоге и, чтобы не мучиться, сократили до нескольких букв. Я кривилась, но терпела.       Кроме Гендальфа обращаться ко мне полностью продолжали Бильбо и Торин. Гному произношение давалось особенно тяжело. Он всегда неправильно ставил ударение, но мне нравилось, как звучит.       Вообще-то у меня было еще одно имя, им меня называли родственники и друзья, но здесь я его называть не стала. Мне хотелось, чтобы оно осталось моим, принадлежащим родному миру.       Гномы во всем превосходили людей. Они были сильнее и выносливее, ничем не болели и оставались крепкими до последних лет жизни.       Конечно, с ними случались неприятности. Гном мог сломать ногу, обжечься или, как Бифур, полубезумный кузен Бомбура и Бофура, получить топором по голове. Однако, если он выживал, раны быстро затягивались.       Гномы стойко переносили нехватку женщин, мало расстраиваясь по этому поводу. Горячие парни вроде Фили были исключением. Зато, если что-то разжигало в них страсть, отдавались ей полностью, без остатка. Гном мог провести всю жизнь за шлифованием драгоценных камней, и в том, что делал, превосходил всех. Даже наделенных немыслимыми совершенствами эльфов.       Про эльфов я тоже узнала немало. Бессмертные создания, дивные ликом и телом, привязанные к красотам изменчивого мира. Эльфы чудесно пели. Гномы их не любили, и не желали отдать пальму первенства в кузнечном деле, но признавали, что услышать, как поет эльф, все равно, что заново родиться.       Попутчики были неприятно поражены моим невежеством относительно других рас. Обиделись сначала, когда я сказала, что никогда раньше не видела гномов, и отказывались поверить, что в моем мире их нет.       Потом Глоин предположил, что гномы Земли давно ушли под землю и не показываются людям. Это объяснение всех устроило, мои спутники растаяли и с удовольствием стали отвечать на вопросы, тем более, я не скрывала искреннего восхищения.       — Короче, — заявила я с набитым ртом, — быть человеком — полный отстой!       Потрясение оказалось таким сильным, что я забыла прожевать. Скоро стану такой же дикаркой, как окружающие.       Слово "отстой" поняли все.       Даже хоббиты жили дольше! Бильбо исполнилось пятьдесят, а выглядел он почти как я.       — Ты не права! — терпеливо объяснял мне Гендальф. — Эльфы следуют своему предназначению. Гномы в трудах пробивают себе дорогу в этом мире, он изначально не был для них уготован. А люди обладают свободой воли и сами избирают свой путь. Поэтому все истинно великие дела совершаются людьми. Поэтому им дан особый дар — Смерть. Освобождение от тягот и горечи жизни.       Я покачала головой и ничего не сказала. Если кто-то захотел сделать дар, лучше бы убрал из жизни горечь и добавил в нее щепотку счастья.       Вскоре я стала замечать, что мне нравится походная жизнь.       Мои обязанности были предельно ясны. Я всегда знала, что делаю и зачем. Это сильно отличалось от того, чем я занималась дома. Начальник никогда не мог объяснить, что ему нужно, и нередко менял решение в последний момент, из-за чего большая часть работы летела насмарку. Оцепеневший отдел бездействовал, а потом нам же и доставалось.       Изображая деятельность, наш начальник тратил уйму сил, стремясь управлять всеми действиями подчиненных. Мы отмечались всякий раз, как выходили из комнаты, и ежедневно заполняли стопку отчетов о проделанной работе, которые никто никогда не читал.       И это было крупное предприятие, одно из ведущих в отрасли. Появившись в нем впервые, я искренне полагала, что занимаюсь чем-то полезным, а потом поняла, что существующий порядок вещей всех устраивает, и махнула рукой. Человек подневольный, зависимый от оплаты счетов, я превращалась в бесцветную и бездумную конторскую моль.       Тем сильнее моя прежняя жизнь отличалась от теперешней, где каждый находился на своем месте, а результаты труда сразу становились видимыми.       Впрочем, мы сталкивались с трудностями.       Еда была отвратительно однообразной. Суп и каша. Каша и суп. Они мало чем отличались. И то, и другое густое и заправленное копченым салом. Бомбур изо всех сил изворачивался, чтобы придать надоевшим овсянке, перловке и бобам новый вкус. Сочетал их между собой, добавлял травы. Я тосковала по свежим фруктам и овощам, а про кофе и шоколад старалась не вспоминать.       Дикие земли потому и назывались дикими, что никому не принадлежали и никем не охранялись. Мало кто отваживался в них поселиться, но иногда нам попадались одинокие деревни. Тогда кто-нибудь из наших уходил, а после возвращался с мешком овса для лошадей и моркови или свеклы для нас.       Иногда мы оставались на одном месте пару дней, устраивали стирку, отдыхали. Мы с Бильбо и Бомбуром пекли тонкие ржаные лепешки, заменявшие хлеб, остальные охотились. Приносили птицу, зайцев, раз приволокли кабана.       Я впервые пробовала дичь. Мясо показалось жестким и невкусным, но несколько дней на одной каше сбили с меня спесь. Чем больше мы углублялись в глухие просторы Средиземья, тем больше я ценила умения моих спутников.       Фили и Кили как-то опустошили несколько птичьих гнезд. В тот день все наелись яичницы, показавшейся вкуснейшим лакомством на свете.       Я уже не плакала по ночам. Выучилась у Бомбура потрошить зайцев и ощипывать куропаток. Сначала меня мутило, но захочешь есть, привыкнешь ко всему.       Как-то одна из лошадей повредила ногу. Двалин ее прирезал, я заставила себя на это смотреть, и пока та хрипела и била копытами, думала, что никогда не видела, ни как рождается живое существо, ни как умирает. Я ничего не знала о жизни.       После мы взялись за ножи и разделали тушу. Нажарили мяса и устроили пир горой. Я участвовала в этом безумстве наравне со всеми. Никто из моих знакомых не узнал бы меня. Я смотрела на Бильбо, лохматого, загорелого, с царапинами на щеках, и видела в нем себя. И зря я тащила с собой мешок, набитый бинтами. Женские дни не начались. Ни в первый месяц, ни позже.       Я привыкла к внешности гномов и стала замечать положительные качества. Мне нравилась их основательность и чистоплотность.       Как рядом оказывалась река, весь отряд с криком бросался в воду. Мы с хоббитом оставались на берегу под присмотром Гендальфа. Нам речная вода в начале мая казалась холодной.       Щепетильностью мои попутчики не отличались. Когда однажды Фили выскочил на полянку в одной прическе, фыркая и отплевываясь, я уронила ложку, которой мешала суп, и сказала:       — Мама!       Мужчины засмеялись, но швырнули ему штаны:       — Прикройся. Девка незамужняя.       Я снова уронила ложку. Не думают же они, что я еще... Ну дела.       Ноги окрепли от верховой езды, но кожа на внутренних сторонах бедер стала грубой. Я извела такое количество мази, которую готовил Оин, что предложила помощь в ее изготовлении.       Гном рассказывал про снадобья, а я училась различать их по цвету и запаху и подавать ему требуемое. Иногда он доверял мне измельчать травы в крохотной миске, но смешивал всегда сам, здесь требовалась точность.       Чего только не было в его сумке из телячьей кожи!       Средства от рвоты и поноса, от судорог, болей в желудке, язв и нарывов. Средства, чтобы остановить кровь, унять боль, укорить заживление, успокоить и усыпить. Народная медицина выросла в моих глазах.       Скоро я умела обработать порез, наложить бинт и вытащить длинными щипцами клеща. Кили словил одного, даже толстая гномья кожа не спасла. Мне нравилось — полезные для жизни навыки.       Помогая Оину, я узнала, что у Бифура, безумного гнома с осколком топора во лбу, бывают сильные головные боли. Мы готовили ему отвар из клевера и мяты. Старшие гномы не обращали на меня внимания, а Бифур всякий раз, как я приносила питье, обращался ко мне с непонятным шипением. Я боязливо пятилась.       У Торина бывала бессонница. Тогда он сидел, обхватив голову руками, уставившись пустыми глазами в костер. Наступил вечер, когда Оин велел передать ему отвар. Я не была рядом с главным гномом так близко с тех пор, как мы столкнулись на камне у ручья. Он протянул руку, и наши пальцы соприкоснулись.       Мое сердце затрепыхалось. Я поставила чашку на его ладонь и быстро одернула руку, словно обожглась. Потом пожалела. Тоже мне, нашлась неженка.       Гном выглядел уставшим. Глаза впали, вокруг них залегли тени. Нос стал как будто острее, а морщины на лбу — длинными и глубокими. Мне захотелось прижаться губами к его виску, словно это могло ему чем-то помочь!       Этот гном — огромный двухсотлетний мужик, в два раза шире меня в плечах. Зачем ему жалость человеческой девчонки, которую он тащит с собой потому, что оказался слишком добр, чтобы бросить на месте.       Он выпил отвар, поблагодарил и вернул чашку. Задал несколько незначащих вопросов, так начальники мимоходом интересуются личными делами подчиненных, чтобы затем забыть об их существовании. Я также ответила. И отошла от костра с чувством глубокого опустошения. Впрочем, грустить было некогда. Бомбур ждал перебирать крупу, а после надо было нагреть для нас с Бильбо воды и помыться.       Я крепко держалась своих привычек. По вечерам, несмотря на усталость, брала мыло и скрывалась за валунами или деревьями. Каждый день начищала сапоги, хотя в этом не было никакой необходимости.       Цепляясь за мелочи вроде частого мытья, аккуратной прически и одежды, я сопротивлялась той слепой силе, что закинула меня в чужие земли. Мне казалось, если я буду жить, как привыкла, смогу остаться собой, невзирая ни на что.       Потому что подкралось время, когда я стала ощущать себя частью отряда. Мне доверяли, насколько возможно, и порой, когда касалось обыденных действий, понимали с полуслова.       Однажды утром, проснувшись, я поняла, что не могу определить, какой сегодня день недели и сколько времени прошло с момента моего появления в этом мире.       Я испугалась, и когда Нори предложил поучить ставить силки на зайца, вежливо отказалась. Я помнила, кто я и откуда, и не хотела провести свою жизнь за охотой и собирательством.       После этого случая я стала ежедневно отламывать ветку и класть ее в седельную сумку, отмечая прошедшие сутки.       

***

             Больше всего я любила вечера, когда темнело, на небе появлялись звезды, а свет от костра становился единственным ярким пятном. Мир словно сужался до его размеров       Я никогда не видела гномов праздными, они все время были заняты чем-то полезным. Это мы с хоббитом могли бесцельно валяться на спине и смотреть в звездное небо, ни одного из гномов я за таким занятием не заставала.       Темнота им не мешала. Если они не ели, не спали и не курили, то латали одежду, чистили оружие и чинили конскую сбрую. Если уж совсем было нечем заняться, расчесывали бороды. Я еще никогда не встречала таких повернутых на своей внешности мужиков!       Каждый носил с собой ножнички, щипчики и маленькое зеркальце, наподобие того, что я получила в подарок, оберегая его также свято, как ножи и топоры.       Когда они в первый раз важно расселись у огня и начали всем отрядом расчесывать бороды и подстригать усы, мы с Бильбо захихикали в кулаки: до этого любимой мишенью для шуток были мы. Но увидели такие яростные взгляды, что мгновенно замолчали.       Вечерами гномы пели на своем языке. Я узнала, что Всеобщий — не единственный язык, на котором здесь говорят. И что Бифур не сумасшедший — звуки, с которыми он ко мне обращался, были словами на гномском.       — О чем поете? — спрашивала я.       — О доме, о семье.       — А как же о любви?       — Любовь либо есть, либо ее нет, — отвечали мне. — Чего о ней петь? Это вы, люди, вечно страдаете, тоскуете.       — Это потому, что мы редко получаем, что хотим.       Пели все. Громко и не смущаясь.       Пел Бильбо. Песни его края славили дружеское застолье и богатый урожай. Голосок у хоббита был неважнецкий, по здесь, видимо, ценился не голос, слушали его всегда внимательно.       Пел Гендальф. В исполнении волшебника звучали длинные баллады на неизвестном никому из присутствующих языке.       Одна я оставалась безмолвной. Петь я не умела никогда. Да и толку? Из известных мне песен я теперь помнила только мелодии. Но остальных слушала с удовольствием. Мне казалось, что существа, которые любят музыку, всегда смогут понять друг друга.       Когда песни заканчивались, переходили к рассказам, и здесь был главным Балин, повествуя о днях, когда горы были молодыми, а все народы Средиземья жили в согласии.       Гном рассказывал о подземных городах, затерянных в глубинах гор, о мастерах древности, создававших поразительные драгоценности, которые невозможно повторить. И о том, как опустилась Тень и загремели битвы, и все прекрасное было утрачено в огне.       Некоторые из рассказов казались знакомыми. Здесь верили, что какой-то бог Арды вытесал первых гномов из камня.       — А первого человека вылепили из земли! — сообщила я Балину.       Он удивился и обрадовался:       — Вот как! Я думал, меньшие дети Илуватара проснулись под лучами солнца.       — Так оно и есть! — жестко сказал Гендальф, вынув трубку изо рта: — Только она — не создание Илуватара.       Воцарилось неловкое молчание, в котором Балин тихо откашлялся, а я тряхнула головой и заявила:       — Это, конечно, все неправда.       И, как смогла, пользуясь доступными словами, познакомила окружающих с теорией происхождения видов, не глядя на Гендальфа, буравившего меня взглядом.       На гномов мои откровения никакого впечатления не произвели.       — Ваш Создатель подарил вам такую красивую легенду, — выразил общее мнение Балин: — а вы... Надо же такое выдумать! Произошли от животных!       В один из вечеров под обрывом завыли волки. Я затряслась от испуга, чем сразу воспользовался Фили, пододвинувшись ближе:       — Не бойся, — прошептал он, наклоняясь к моей щеке. — Они сюда не сунутся. Нас много и мы вооружены. Звери это чуют.       Мне часто напоминали, что в диких местах опасность подстерегает за каждым поворотом тропы, но я не принимала это всерьез. А сейчас опасность во весь голос выла внизу, совсем близко.       Фили придвинулся вплотную. Прикоснуться он не осмелился, но преданно дымил в ухо. Он курил тот же табак, что дядюшка. Пахло от него также.       Его темноволосый брат поодаль точил нож, изредка поглядывая на нас блестящими глазами. Кили был для меня загадкой, за все время мы не перекинулись и парой слов.       Торин дремал, привалившись к скале. Непонятно, видит он нас с Фили или нет. Мне захотелось оказаться далеко-далеко, и никогда не встречать никого из них.       Продолжать жить в неведении.       В мире, где вокруг меня не бродили волки.       Где мясо попадало ко мне на стол уже разделанным, с прилавка. Где я весьма смутно представляла, как оно выглядело, пока бегало.       Где мне не надо следить за каждым словом, опасаясь сболтнуть лишнего, и где с мужчинами у меня было все просто.       Я чувствовала, что когда вернусь домой, не смогу жить, как раньше, но тут Балин начал рассказывать о недавней битве, в которой участвовал сам, и я позабыла и про волков, и про Фили, и про то, что секунду назад хотела исчезнуть.       Простыми словами старый гном рассказывал, как рубился из последних сил, как не мог найти в толпе брата, как лучший друг упал под ударами клинков.       Гномы по одному входили в освещенный круг и садились у костра. На той стороне Торин, прислушиваясь, открыл глаза. Я спрятала горящие щеки в ладонях.       Как же мне было стыдно, что я могла думать о гномах плохо! Мои спутники поначалу казались мне чудаковатыми простачками. Я смеялась над тем, как они одеваются и едят, даже рассказы Балина я воспринимала как сказки, а не историю целого народа.       Тот продолжал. Как почти не осталось надежды. Как на его глазах был обезглавлен король. Как враги гнали гномов от ворот. И как Торин бился с их предводителем, и, ранив его, заставил врагов смешаться и отступить.       Когда Балин закончил, мы все молчали. Торин последним подошел к костру и подставил руки огню. Я не смела поднять на него глаз.       — Дядя, — Фили почтительно наклонил голову. Мне показалось, он слышал эту историю впервые.       Я посмотрела на старших. Они все герои. Двалин. Я так его боялась. Сейчас он ковыряет землю каблуком и смотрит под ноги, тяжело опираясь на колени. Раненый Бифур, которого я считала сумасшедшим и убегала, вместо того, чтобы посидеть со стариком. Оин. Не в той ли битве он потерял слух?       Королевство, за которое они сражались, осталось в руках врага, но это не имело значения. Бороться за свою землю — святое.       Надо ли говорить, что после этого вечера я смотрела на своих попутчиков другими глазами. А Торин, который и ранее пользовался моим безграничным доверием, поднялся на недосягаемую высоту. Сцену у ручья и свое наивное желание я вспоминала не иначе, как с улыбкой.       Этот вечер разбудил мое любопытство. Я стала внимательней присматриваться к гномам. Много миль осталось за спиной, а я все еще не знала, куда они идут и зачем.