Инородный элемент

              Дул юго-восточный ветер. Я в Эсгароте неделю, но могу определить направление ветра с помощью пальца. Подобные умения здесь передаются от дома к дому, несмотря на то, что дома в Эсгароте окружены высоким забором. Юго-восточный ветер приносит изморось – мелкий дождь, парево – густой туман и промозглую стынь. Он рождается в дальних степях истерлингов. Степной иссушенный воздух проходит над Рунным морем, насыщается влагой, собирается в тучи. Движется над рекой Быстротечной, входит в силу вблизи Лихолесья и обрушивается ливнем у водопадов, мучая и без того злосчастных купцов, перегружающих товары из кораблей в озёрные лодки. Пролетает над озером, закручивается воронкой и, остывая, бросается на Эсгарот колкой и ветреной стужей. Две закутанные в плащи фигурки пробирались в тени у забора. - Ты сказала, идти будет близко, - проворчал Бильбо, потому что под первым плащом прятался он. – Что мы делаем на другом конце города в такую погоду? - Совмещаем приятное с полезным. У края свай притаилась лачуга. Самое грязное и убогое строение, которое я когда-либо видала. Соседний дом подпирал лачугу так, что, казалось, она вот-вот свалится в воду. От других домов на улице, помимо грязи и расположения, её отличала дощатая вывеска, изображавшая рыбу с сильно выпученными глазами, готовившуюся проглотить ржавый крючок. Надпись над вывеской гласила, что мы имеем честь вступить в трактир «Толстый окунь». - Я сюда не пойду, - остановился как вкопанный Бильбо, осознав, куда мы направляемся. – Сам не пойду и тебя не пущу. - Бильбо, так надо для Айли. - Для какой такой Айли? И я рассказала ему историю Айли. Обыкновенную историю сироты из города-на-столбах-и-воде. Её родители умерли от какой-то очередной хвори, которая, как обычно, непонятно откуда взялась, выкосила добрую половину жителей и так же необъяснимо исчезла. С раннего детства Айли спала на причале и много работала – плела сети и смолила рыбацкие лодки. Когда она подросла, её изнасиловал пьяный кормщик. Что случилось дальше, мы никогда не узнаем. То ли Айли решила, не пропадать же добру забесплатно, и подалась в проститутки, то ли увидела в лавке на мосту кружевной чепчик и поняла, что ей такой никогда не носить. Дальнейшие события привели её на подмостки, где её исхлестал палач, в день, когда лодка с гномами прибыла в Эсгарот. - Фу, какая мерзость, - скривился хоббит. - Айли не мерзость, она человек. - Я не о ней, обо всём Эсгароте. Почему люди не живут достойно? В Шире такому никогда не случиться. Там сиротка если останется, его подберут. - Не забывай, мой друг, что люди смертны. Это хоббиты живут по сто лет и не болеют чумой. Может статься, все родственники этой девочки умерли, и её просто некому было принять. - А бургомистр? Разве он не должен заботиться о сиротах? - Он заботится, насколько возможно. В Восточном конце есть приют, где их кормят и подыскивают работу по силам. В общем, делают то, что Айли могла и сама. Вдобавок пичкают душеспасительными беседами и благодарностью к власти. - Там её хотя бы не тронут. - Тронут точно так же. Только не пьяный рыбак, а свои. Мы перешли улицу и встали напротив трактира. - Дальше я пойду одна, подожди меня здесь. - Я не могу тебя туда отпустить. Почему Торин не знает? Может, потому, что сам считает меня потаскухой – это не мешает ему со мной развлекаться - и я не хочу говорить, что навещаю вторую такую, как я. - Взяла бы кого-нибудь из парней. - Чтобы назавтра весь город знал, что гномья баба бегает по второсортным трактирам? Прекрати. Ты - мужчина с оружием и можешь стать невидимкой. А потому – хватит об этом. Если честно, я уже бывала в этом месте несколько раз. Первые два со мной ходил преданный Кили. Кили разрывался между дядькой и мной. Эсгарот был скверным захолустным городишкой. Улицы его не чистились и не охранялись, а с наступлением темноты ещё и погружались во мрак. И, как бывает в подобных случаях, женщина не могла выйти из дома, не рискуя быть ограбленной, изнасилованной или растоптанной лошадьми. Торин строго-настрого велел не выпускать меня одну за ворота. Поскольку он был гном, подразумевалось – совсем не выпускать. Впрочем, вначале я туда и не рвалась, меня полностью захватил новый быт. Первое впечатление от Эсгарота осталось смутным – одинаковые дома и заборы. Заборы делали очень высокими, чтобы хоть как-то оградить себя от соседей. Среди остальных строений выделялась ратуша – вот где раздолье для глаз. Ратуша в три этажа с колокольней – говорили, под ней отдельный фундамент или даже небольшой островок – с изукрашенными наличниками и ставнями, с резным коньком на крыше, самое высокое здание в городе, видное со всех его точек. К тому же, пока мы шли от дома Криге, обзор на город закрывали танцующие и поющие горожане. Прибытие гномов они встречали, как праздник. Женщины надели лучшие платья, дети вертели трещотками и били в тарелки. Кто-то не в меру ретивый бросал с верхних этажей конфеты и мелкие деньги. Я пряталась среди гномов, кутаясь в старый платок, выданный ещё лодочниками на берегу. Таким образом, мы добрались до ратуши, на ступеньках которой стоял Торин и рядом с ним разодетый в шелка напомаженный господин, оказавшийся самим бургомистром. Они с Торином явно поладили. Бургомистр улыбался и был похож на раздавленную каблуком переспелую сливу. - Это все, Ваше Величество? – спросил он. И, несмотря на сияние, мне показалось, что он борется с искушением достать из кармана платок и поводить им у носа, чтобы отбить гномий дух. - С нами женщина, - глухо ответил Торин. Он был гном, и притворство давалось ему тяжелее. - Ах, женщины-женщины, - пропел бургомистр, но спохватился, увидев яростный взгляд короля. – Вашу соплеменницу проводят в покои и отнесутся со всем возможным почтением. Так и случилось. Мужчины ушли, а меня отвели в высокую комнату, дали еды и закрыли на ключ. Приставив служанку, чтобы принесла всё, что понадобится, и не выпускала наружу. Я выгнала служанку за дверь. Оставшись одна, напилась из оловянного кубка вина и уснула на сундуке, завернувшись в овчину. Размышляя, будет ли такой же затворнической моя дальнейшая жизнь. Что половина города с радостью поменялась бы со мной местами, и почему-то это просто ужасно. Отчасти эта досада и привела меня к Айли. Странная досада. Ведь от века люди хотят жить и ничего не делать. Не об этом ли поются песни и складываются сказки? Или делать то, чего хочется им. Хотя непонятно, как это возможно. Сострадание само по себе было мне чуждо. Каждый, кто живёт на свои кровные, быстро поймёт, что сострадать и сопереживать – пустая трата драгоценных минут. Можешь помочь – помоги. Подставь плечо, верни соучастника по жизни в строй. Не можешь – или не хочешь – занимайся своими делами. Бильбо ныл, что Озёрный город ему препротивен. Что вода в озере мутная, сваи прогнили, а бургомистр – ворюга. Я оставила его наслаждаться и поднялась по лестнице на самый верх, на чердак. Каморка Айли напоминала мне собственную, отведённую в предоставленном гномам доме. Только моя была чище, больше и обшитая добротным тёсом. Получив её, я подумала, наконец-то моё положение в новом мире определено: одна, как служанка, под скатом крыши. Торин занял хозяйскую спальню на втором этаже – до нашего прихода там спал пригласивший в свой дом купец. Отдельные комнаты отошли Двалину с Балином и Глоину с Оином. Прочие гномы, включая молодых принцев, разместились в общей комнате первого этажа на полу. Познакомившись с Эсгаротом поближе, я поняла, что отдельная каморка – это роскошь. К тому же, большую часть времени я проводила не в ней, а на кухне или у Торина в спальне. Айли лежала на грязном тюфяке на боку. Волосы в день наказания ей отрезали неряшливо, быстро и грубо. Несколько прядей вырвали с корнем, и они до сих пор не росли. Облысевшая голова болела и мёрзла, и она прикрывала её тёплым платком. - Чё у те? Айли не была несчастной нищенкой или ромашкой. Она носом чуяла выгоду и умела извлекать её из всего. - Еда, мазь, бинты для перевязки. Как в прошлый раз. - Вина прине́си? - Нет. Хочешь лакать вино – пожалуйста, но без меня. Она надулась. Отношения складывались у нас ой как непросто. В прошлом мне не приходилось помогать бедным. Не считая дурацких пожертвований детскому дому, что мы делали всей конторой под Новый Год. Дурацких, потому что я сомневалась, что сладости и игрушки – это именно то, что нужно брошенным детям. Но начальнику нравилось изображать благодетеля, и он требовал того же от нас. Глядя на Айли, я убеждалась в том, о чём думала ещё дома. Есть люди – люди, и есть люди – овцы. Люди сами знают, чего хотят, и сами заботятся о себе. Овцам всегда нужна помощь. И спасители, которые эту помощь дадут. Это не значит, что человек – человек не попадает в беду. По молодости, глупости, по малолетству. Из-за неурожая, болезни, из-за войны. Но человек – человек если и примет помощь, то ненадолго. Или найдёт, как за неё отблагодарить. Благодетелей такие люди чуют за лигу и бессознательно их презирают. Потому что те стараются ради себя, а не ради других. Так вот, Айли овцой не была, а я пыталась играть перед ней в благодетеля, и оттого чувствовала себя дурно. Она привычно приподнялась, дала снять повязки и осмотреть спину. К стыду, я была ей мало полезна. Судьба Айли была к ней благосклонна, как бывает благосклонна к людям деятельным и везучим. Порка пошла Айли на пользу. Начав работать по кабакам, она сохранила строптивый нрав, какой случается у человека, который знает себе цену и чего может добиться. А с таким нравом долго нигде не живут. В один прекрасный день она взбрыкнулась и не дала хозяину кабачка «У раненой лани», потому что тот был «старый и весь косой», за что и попала в облаву. Зато после казни её углядел некий Отти, владелец «Толстого окуня». Подобрал, отмыл, дал крышу над головой. Предложил помощь и защиту от стражи за небольшую часть заработка и благосклонность. Отти был рябой, но не старый. Айли подумала да и согласилась. Пока я смазывала рубцы, она щебетала. У неё свой чердак, её кормят и ни разу не бьют. Жизнь казалась ей полной надежды. Отти даже лекарку вызвал – я не была первой, кто обработал ей раны, возможно, поэтому ощущение ненужности было особенно острым. Я покивала, что мужик ей достался хороший. - А если ребёнок? Она пожала плечами. В каморке стало темно, будто за окошком пронеслась птица, перебив свет крылом. Мы обе знали – она из жизни, я из сплетен – что летом, как озеро обмелеет, сети рыбаков вылавливают брошенных в воду младенцев. - Расскажи про бургомистра, - переменила я. – И про купцов из управы, про всю вашу шайку, что сидит наверху. Она засмеялась: - Эк ты их, господарыня гномка. Чавой-то оне набедячили? Мужчине моему набедячили, вот чего. Бургомистр сидит в распорке – из лесного замка к нему каждый день приезжает гонец, об этом весь город судачит, с требованием короля эльфов вернуть пленников обратно в тюрьму. А под окнами у него поют горожане - те, кому нечего терять, кроме своих цепей – ненавязчиво намекая, что если гномы в означенный день не выйдут к Горе, они снесут ратушу и управу. Бургомистру что так, что эдак – потеряет свой пост. Будь на его месте человек благородный, пустил бы… стрелу в висок. А этот сидит, ничего не решает. На приёмы выходит, покрытый нервной сыпью, и вместо поросёнка с яблоками жуёт свой воротник. Купцы, на которых мы вначале надеялись, тоже нас подвели. Они-то рассчитывали, приглашая Торина, угодить Даину, и тут Даин прислал письмо. В нём, резко и грубо – Даин считал, что вежливость для слабаков – сообщалось, что кузен Торин предпринял поход к Эребору по собственному почину. Что народ Железных Холмов отношения к нему не имеет, поход этот не одобряет и ответственности, прежде всего денежной, никак не несёт. Про себя Даин решил, что если древние пророчества сбудутся и Торину удастся-таки занять Гору, он его поддержит – какой безумец противится воле богов? Но надежды на это немного. И помогать ему он в этом не станет. Железные Холмы и при Эреборе хлебали негусто. Заказов было больше, и кузницы не умолкали, но основную выручку всё равно отправляли в главный дворец. Внизу письма была коротенькая приписка, заставившая бургомистра горестно взвыть. В ней сообщалось, что если с головы Торина, сына Траина, внука Трора, упадёт хоть один волосок, армия Железных Холмов придёт и вырежет весь Эсгарот. Таковы были гномы. Между собой они могли ссориться и враждовать, но если речь шла о чести рода – тем более, королевского рода – наступали на горло своим интересам. Одновременно Даин направил письмо Торину, в котором называл его «брат», напоминал про Азанулбизар, просил не втягивать его в противостояние с эльфами и людьми и жаловался, что второй битвы за последние полтора века его народ не переживёт. Торин изорвал письмо на кусочки. Я присутствовала при этом и была удивлена, хотя к его вспышкам гнева к тому моменту уже привыкла. Назвал Даина собакой и ещё какими-то словами на своём языке. Потом обругал бургомистра. Я брякнула, что бургомистру всего-навсего нужно щедро заплатить, так, чтобы перешибить влияние эльфов. Можно посулить ему долю сокровищ. И понесла наказание. Торин долго и громко объяснял, что не станет платить какому-то дармоеду сокровищами, обагрёнными кровью его народа, что предложить такое мог лишь человек, у которого ни чести, ни совести, и что он скорее пешком пойдёт до Горы (ага, без оружия и с пустым животом), чем станет платить бургомистру. Потом он ушёл и вернулся затемно, трезвый и злой: пил он только тогда, когда ему хорошо. Велел раздеться и встать на колени, я подчинилась без страха, даже когда он был пьяным, боли не причинял, и с наслаждением толкнулся в рот – стоило мне показать ему этот способ, как он превратился в привычку. Затем присмирел, поднял меня на руки, долго гладил, целовал и уснул, больше ни на что в этот вечер не годный. Среди ночи проснулся. Вышел на балкон покурить, и я вышла за ним. Обняла, поцеловала в голую спину. - Видишь эту звезду? – он ткнул в небо. Вверху сиял тонкий серп, оконченный ярким огнём. – Это Северный Страж*. От него доблесть в битвах, великая сила и власть, но также разрушение, горе и немало испытаний, главное из которых - месть. - Возьми денег у общины Дейла, - пробормотала я, думая, что у гномов и эльфов гораздо больше общего, чем те и другие желают признать. - Что-о-о? Он даже не знал о существовании этой общины. - Бургомистр их ненавидит. Просто упомяни при нём такую возможность, этого будет достаточно… нужна третья сила… Он крепко сжал мою руку: - Откуда ты знаешь? Ты ведь была в доме? - Поговорила со слугами, - отчасти правда. - Слуг слушает тот, кто и сам слуга, - бросил он. – Мы собираемся ночью пройти в оружейную. У нас будет оружие, припасы Бомбур найдёт, а без лошадей обойдёмся. - Ты считаешь бесчестным платить бургомистру, но намерен ночью его обокрасть. Мне сложно это понять, мой король. Через пару дней сорока на хвосте принесла, что гномий король ведёт переговоры с общиной Дейла. Что бургомистр, узнав об этом, весь затрясся, отбросил сомнения, ибо что может быть лучше, чем обставить врага, и выдал крупную сумму на снаряжение отряда. Лесной замок в ответ на вести погрузился в молчание. Эльфы закрыли входы и выходы, спрятали лесные тропинки и прекратили всякое общение с окружающим миром. Трандуил даже вино перестал покупать. Если Торина глодало сомнение, что он последовал совету женщины, то унижение эльфов должно было это смягчить. Приятно быть победителем в законном порядке, а не плодить разговоры, как гномий король голодранцем шатался по лесу, а после обокрал приютивших его озёрных людей. Лёд тронулся. Гномы выбирали оружие, мы с Бомбуром солили рыбу и сушили сухари. Но, прежде чем отряд выступил к Горе, произошло ещё немало событий, которые нам суждено было пережить, прежде чем приблизиться к цели. Хотя, знай мы наверняка, что нас ждёт, отношение бы к ней изменилось.