Дочери Лалады. Песни Белых гор

            Надежа пришла в себя в одной из роскошных опочивален княжеского дворца. Руки и ноги медленно проступали из пустоты и бесчувственности; ощупав свои кисти и пальцы, она обнаружила перстень — тот самый, с синим яхонтом. Значит, он не приснился ей... И всё остальное не приснилось. Не были сном песня тетивы и свист стрел, не во сне разлетелись в стороны бирюзовые брызги под победоносным наконечником — не от Надежиной стрелы, от чужой.             И Ярогнева в чёрном с золотым шитьём кафтане тоже была настоящей. Она сидела рядом, ожидая пробуждения Надежи и согревая её похолодевшие от обморока пальцы между своими большими тёплыми ладонями. Наяву девушку щекотал её голубовато-серый взор из-под пушистых ресниц — она ощущала их ласковые щёточки на своём сердце. Это ж надо было родиться с такими мохнатыми веками — заблудишься в них, душу и сердце потеряешь, пока до взгляда доберёшься... Они казались немного грустными, когда поникали, опускаясь, но улыбка исправляла впечатление. Она тотчас озарила лицо Ярогневы, когда та увидела, что к Надеже вернулось ясное сознание.             — Что это со мной сделалось? — пролепетала девушка.             — Заждалась я уж, когда ты свои очи ясные откроешь, горлинка, — проговорила женщина-кошка, усиливая тёплое пожатие своих ладоней. — А случился с тобою обморок — то, по обычаю, знак, когда два родных, назначенных друг другу сердца встретились. Ты разве забыла?             Надежа смутно припоминала что-то такое — кажется, матушка когда-то давно рассказывала про этот обычай, связанный с женщинами-кошками и их избранницами. А ещё она пыталась вспомнить, когда успела надеть перстень... Или это Ярогнева ей его надела?             — Он сам тебе на пальчик скользнул, — отвечая на её мысли, сказала женщина-кошка. И добавила тише, нежнее, виновато заглядывая Надеже в глаза: — Ты прости меня, милая, что победу у тебя отняла... Как отняла, так и возвращаю — вместе с сердцем своим, которое к твоим ножкам слагаю. Ждала тебя, искала... Сны и знаки привели меня сюда, к большому стечению народа.             Теперь и в сердце Надежи стукнулся сон двухнедельной давности. Она осторожно протянула руку:             — Я видела косу... Такую, как у тебя. И накосник такой же, с бирюзой.             Женщина-кошка отдала кончик своей косицы девушке в руки, и та, теребя его и наматывая на пальцы, робко спросила:             — А отчего у тебя вся остальная голова лысая?             — Я оружейница, милая, — ответила Ярогнева. — Мы все носим такую причёску. В косе этой — связь наша с богиней Огунью, покровительницей нашей. Так ты не сердишься за победу над тобою, горлинка?             В груди от этого вопроса нежно защемило. Разделала кошка Надежу под орех, как она сама — двоюродника Драгуту с тем копьём, причём в присутствии целой тьмы народу — не отвертишься, не отмахнёшься... И теперь вот с виноватыми глазами спрашивает, не сердится ли Надежа!.. Кто на всём свете мог дать ответ, возможно ли сердиться на этот пушистый, нежно щекочущий сердце взгляд?             — Я не хотела тебя обидеть, — мурлыкнула Ярогнева. — Прости.             К глазам отчего-то подступили острые и колкие, как маленькие иголочки, слёзы.             — Я сама не знаю, сержусь ли... Но от твоих ресниц у меня сердце сжимается и плакать хочется, — созналась Надежа. Сказала правду — удивительную, невыносимо-трепетную, как эти пушистые щёточки, и всхлипнула.             — Ах ты, горлинка ясная, — проговорила женщина-кошка растроганно, приподняла и заключила Надежу в объятия. — Я ведь с самого начала состязания на тебя смотрела, каждую твою стрелу глазами провожала... И всякий раз, когда ты попадала в цель, сердце радовалось и пело. А когда твой батюшка плясал от радости и гордости за тебя, и все смеялись, я смеялась тоже — там, в толпе. И гордилась тобой. А потом взяла и всё испортила, огорчила тебя, отравив тебе радость победы... — Умолкнув, Ярогнева вздохнула.             Сердце снова защемило, и Надежа робко ответила на объятия женщины-кошки, обвив руками её шею и осторожно коснувшись пальцами затылка, чуть шершавого от незримых пеньков волос.             — Ты не отравила, что ты... Не говори так. За победу не просят прощения. Наверно, я заслуживаю такого отрезвляющего щелчка по носу... А то совсем зазналась, возомнила себя непобедимой... Знала б ты, сколько двоюродник мой Драгута в наши юные годы от меня вытерпел! Сколько я над ним насмехалась, себя превознося! Самой теперь стыдно. Гордячка я и зазнайка... Справедливо я получила от тебя... Всё правильно. Поделом мне. Поделом!..             Растравив себе душу сладкой горечью раскаяния, Надежа залилась неудержимыми слезами. Ярогнева, охваченная нежным состраданием, прижимала девушку к себе ещё крепче.             — Сожалею, что тебе приходится лить слёзы от встречи со мной... Вместо того чтобы радоваться.             — Ох, прекрати уже себя бичевать! — измученно воскликнула Надежа, подставляя мокрые щёки ласковым пальцам Ярогневы, чтоб те смахнули с них едко-солёную влагу. — Всё, что со мной случилось, совершенно справедливо. И ты не победы меня лишила, а помогла осознать, что мне есть к чему стремиться!             — Хорошо, звёздочка, как скажешь, — улыбнулась женщина-кошка.             А Надежа, склонив на её плечо голову, вдруг похолодела от осознания: неужели всё — закончилась её свободная, девичья жизнь? И прощай, батюшкина мастерская? Ярогнева заберёт её в Белые горы... И уже ничего не будет как раньше.             Мурлычущий комочек нежности у сердца тут же устыдил её за такие детские, незрелые мысли. Как можно, тая и растекаясь медовой лужицей от ласковой щекотки удивительных ресниц Ярогневы, страшиться будущего рядом с ней? Да, будет иначе. Не так, как раньше. Но кто сказал, что станет хуже?! А ещё её неудержимо влекло прильнуть и защекотать губами эти пушистые глаза, но не слишком ли дерзко для первой встречи? Надежа так и не решилась.             Их с Ярогневой уже ждали к праздничному обеду, который князь давал в честь состязания лучников. Неважно, кто победил — Надежа или её новообретённая избранница, главное — они все превосходно провели время в увлекательнейшем соревновании: кто-то в качестве болельщиков, кто-то — участников. Никто из проигравших лучников не был забыт, всех за княжеским столом отменно угостили и хмельным питьём, и яствами. За великую щедрость князя Гостомысла поднималось множество кубков и произносилось множество хвалебных слов, и каждый проигравший участник состязания, обласканный столь тёплым приёмом, уже не чувствовал себя таковым. А после нескольких хороших кубков доброго двадцатилетнего хмельного мёда так и вовсе победителем можно было себя ощутить. Все были равны, никто не обойдён приветливостью хозяина.             Также много пили за наречённых, осыпая их с головы до ног пожеланиями долгих лет счастья. Все твердили о том, какой всё-таки необыкновенной получилась встреча Надежи и Ярогневы, а новоиспечённая невеста, чью душу уже тронул мягкой лапой медовый хмелёк, устремила увлажнившийся взор на своего батюшку. Да, всё верно ощутило отцовское сердце, не ошиблось оно в предчувствии важного события в жизни дочери. Охмелевшая от парочки кубков мёда Надежа сейчас особенно остро ощущала любовь к отцу — до сладких слёз и содрогания сердца. Она и Драгуту любила, прощая ему его соперничество с уклоном в мужское превосходство... Да и всех, кто был за столом, пожалуй. Ей хотелось любить весь мир.             Когда зазвучала музыка, и отяжелевшие от съеденного и выпитого гости пустились в пляс, Надежа сперва немного растерялась, но ловкая Ярогнева увлекла её за собой. Плясала женщина-кошка с задором и удалью, закрутила-завертела невесту до головокружения. Присев на лавку, чтобы перевести дух, Надежа опять расхохоталась над плясовыми коленцами батюшки. Гостеня наяривал так, будто вернулся в свои двадцать лет: тряс кудрями и бородой, вертелся волчком, выбивал ногами дроби, хлопал себя по всем местам, разве что вприсядку не шёл. «А батюшка-то ещё ого-го — огонь!» — думалось Надеже с ласковой усмешкой.             Она отдыхала за столом и не слышала, о чём перемолвились меж собой сошедшиеся в пляске князь Гостомысл и Ярогнева.             — Славная девушка тебе досталась, уважаемая гостья белогорская! — сказал князь, дробно притопывая и встряхивая волосами. — Я сам от неё глаз отвести не мог! Уж думал, не заслать ли через седмицу-другую сватов... Да ты подоспела и невесту у меня увела! Эх, как есть из-под носа увела!             — Уж не обессудь, княже, — сдержанно улыбнулась Ярогнева. — Так судьбы наши сложились.             Был владыка Светлореченского княжества до сих пор холост, и по той напряжённости взора, с которой он пожирал Надежу на протяжение всего состязания, всякий имеющий глаза мог бы понять, что сердце его зажглось. Да только увы — не судьба!..             — Ладно, пускай будет так! — воскликнул он, сверкая глазами. — Эх, весёлый я сегодня!             Несмотря на мирный разговор, не обошлось между ними без поединка — плясового. Князь бросил женщине-кошке вызов, топнув ногой, а та приняла его почти бесстрастно, с поклоном. Её сильные ноги пружинисто подбрасывали её во время прыжков — только коса металась во все стороны, хлопая Ярогневу по бокам, полы кафтана разлетались чёрными крыльями... Это была пляска кошек-воительниц — с боевыми ударами, вплетёнными в танцевальные движения: взмах ноги — зубы противника на полу, выпад рукой — враг лишился глаза. Берегись! «Это же какие стальные ноги надо иметь, чтоб так скакать!» — удивлялись отяжелевшие гости, которым было далеко до её лихой и яростной страсти. Вроде бы выпила она не меньше, чем они, а вон как наяривает! И не пошатнётся даже ни единого разочка!             Гостомысл не отставал. С молодецкой удалью бросал он своё тело в танец, и каждое его движение было как вспышка, как удар. Гибкий, как кнут, и сильный, как молодой зверь, он то наступал на белогорскую гостью, то пятился под её напором. Ближняя дружина Гостомысла уже поняла, что к чему, и встала полукругом, ритмично прихлопывая в ладоши. «Жарь, родимые!» — дурашливо крикнул кто-то музыкантам, и те поддали жару. Ярогнева, поставив себе на череп полный до краёв кубок мёда, поплыла лебёдушкой; её ноги двигались мягкими перекатами с пятки на носок, но порой взмахами выбрасывались в стороны, плечи ходили ходуном, руки извивались гибкими змеями — а из кубка не проливалось ни капли! Закончив эту непростую, но притягательную для глаза пляску, женщина-кошка осушила кубок до дна.             — Ай, лихо! — крикнул кто-то. — Ай, молодец!             Князь сверкнул огнём в очах, схватил два зажжённых светоча и пошёл кружиться с ними. Во время пляски он подкидывал их и ловил всё время за безопасные концы, умудряясь не обжечься. Хорош он был не только в ратном деле и охоте, но и в веселье! Ярогнева подхватила его танец, тоже вооружившись парой светочей и скрестив их, как два кинжала. Князь и кошка перебрасывались ими, при этом не забывая отплясывать, и нужно было очень точно рассчитывать свой бросок, чтобы товарищ по пляске поймал светоч за рукоять, а не за пылающую головку. В том и была вся сложность, ведь они впервые танцевали друг с другом. Старые товарищи по пляске двигаются слаженно, потому что читают друг друга с полувзгляда, с полумысли, с полудвижения, а каково вчерашним незнакомцам? И всё же танец удался, никто не вышел победителем из этого поединка — соперники оказались равными. Ударом орлиной лапы князь закогтил плечо кошки:             — Любо! Славно ты меня потешила, Ярогнева, благодарствую! Давно так не плясал!             Женщина-кошка лишь молча поклонилась, и они разошлись по местам, всё ещё глубоко и тяжело дыша после этой своеобразной схватки. Всё ж пляска — хорошее дело: и силушку друг друга попытали, и целы остались.             — Ух ты! — восхищённо и озадаченно проговорила Надежа, когда Ярогнева села рядом с ней, переводя дух и хищно подрагивая ноздрями. — А и здорово же вы плясали! Только порой мне казалось, ещё чуть-чуть — и вы подерётесь!             Дыхание женщины-кошки понемногу успокаивалось, грудь вздымалась всё тише. Она только улыбнулась невесте, удержав за зубами слова о том, что, пожалуй, та была недалека от истины.             Отгулял-отшумел весёлый пир, разошлись-разъехались гости, только семейство Гостени с Ярогневой задержались. Князь заговорил о деле:             — Гостеня, Драгута, ваше золото уже ждёт вас, можете забирать. Твоя же награда, Надежа Гостенична, перешла к Ярогневе, но поскольку вы теперь наречённые, то и не знаю, как с тем золотом быть... Выдать его вам на двоих?             — Пусть оно остаётся у Надежи, — сказала женщина-кошка. — Она его первая выиграла, ей и забирать. Это уж потом я всё испортила своим дерзким вмешательством... Мой выигрыш гораздо ценнее и дороже всего золота на свете! — С этими словами Ярогнева обняла невесту за плечи и коснулась губами её виска в почти невесомом поцелуе.             — Ещё бы! — хмыкнул Гостомысл, и в его взоре снова на миг вспыхнули огоньки сожаления.             Надежа так и не узнала о разговоре князя и кошки во время пляски; возможно, она очень смутилась бы, услышав, что Гостомысл сам имел на неё виды, но с появлением Ярогневы благородно и великодушно ушёл с пути достойной соперницы.             Матушка Всерада только руками всплеснула, когда троица лучников вернулась домой с гостьей. Да с какой! Сестрицы Надежи от смущения чуть под лавки не забились, а когда разглядели, что за гостья, смотрели на сестру с завистью.             А Надежа сама не знала, счастлива или нет. И вроде что-то мурчало нежно около сердца, а всё же страшилась она грядущего. Хуже не будет, не должно, это всего лишь её девичьи страхи, успокаивала она себя. Не могли те ясные, далёкие снежные шапки дышать злом. Только доброе хранили они в себе.             Двоюродник Драгута про себя радовался, что Надежа наконец от них съезжает и он останется единственным подмастерьем у Гостени — наследником дела. Ревнивое и самолюбивое сердце парня не могло простить сестре её превосходства над ним — и в деле изготовления луков, и в стрельбе из оных. На состязании Надежа имела такой бешеный успех, что толпа болельщиков была готова на руках её нести и в воздух подкидывать!.. Женщина-кошка, правда, недурно сбила с победительницы спесь, Драгута прямо испытал злорадное удовлетворение, когда та дважды сделала эту возомнившую о себе невесть что девчонку, дважды указала ей на её место... Кошка так красиво вырвала у несносной Надежи победу, а потом вдруг объявила себя побеждённой — самым глупым и слюнявым образом. И победил белогорскую оружейницу не лук Надежи, а её глазки, губки и всё прочее.             Да, Драгута был доволен, что Надежа покидает родительский дом. Наставал долгожданный конец их соперничеству.