*
И снова осенняя пора вспыхнула рябиновым огнём, зашептала листопадами. Лиственный ковёр мягко приглушал шаги воительницы, обутой в высокие сапоги с пластинками брони и облачённой в чешуйчатую кольчугу и чёрный плащ. Её глаза цвета северного сияния смотрели зорко и пронзительно на двух играющих под яблонями и смеющихся маленьких мальчиков лет полутора. Цветанка, подхватив обоих под мышки, принялась их кружить, а те звонко хохотали. Длинная золотистая косица с бирюзовым накосником взметнулась, когда её обладательница, одетая в чёрный белогорский кафтан, принялась вертеться на месте. Это была единственная прядь волос на её гладком черепе. Увидев гостью, Цветанка поставила мальчиков и обнажила клыки в улыбке. — Серебрица! Здравствуй! Воительница с усмешкой приблизилась. Малыши, испугавшись грозной незнакомки, бросились в объятия матери, которая сидела в беседке и, украшая вышивкой рукав рубашки, с удовольствием наблюдала за их с Цветанкой весельем. Погода для середины второго осеннего месяца стояла весьма тёплая и солнечная, долго нынче баловало бабье лето Белогорскую землю. Поступь Цветанки тоже отличалась мягкостью. Её чёрные сапоги с кисточками на голенищах ступали по листьям почти по-кошачьи — с той лишь оговоркой, что она была волком. — Ну, здравствуй, — ответила ей с клыкастой улыбкой гостья. И, намекая на причёску Цветанки, скользнула ладонью по своей голове. — А тебе идёт! Цветанка хмыкнула. — Гляди, чего умею, — сказала она и щёлкнула пальцами. От щелчка вспыхнуло небольшое пламя. Оно задорно плясало на пальцах Цветанки, не обжигая их, а та выпустила его, точно рыжую пташку, и поймала другой рукой. — О как! — воскликнула Серебрица, с уважением покачала головой. — Недурно! Ты что ж, в оружейницы подалась? — Нет, сила Огуни даёт мне власть над каменной твердью. Каменотёсным делом занимаюсь. Пока ещё в ученицах, но уже кое-что умею. — Вижу, успехи делаешь... Мне отрадно это слышать. А там кто? — И Серебрица устремила пристально-зоркий взгляд на мать с двумя мальчиками. — Будинка, жена моя, — ответила Цветанка. — Жаль, не удалось мне на вашей свадьбе погулять, — с сожалением проговорила Серебрица. — Служба... На побывку только сейчас отпустили. — Да понимаю, сестрица, как не понять, — отозвалась Цветанка. А к ним уже спешила Светлана, сияя радостной улыбкой — в белой головной накидке, шапочке с околышем из беличьего меха и расшитом летнике. На участке по соседству с домом Рамут минувшим летом завершилось строительство их с Драгоной жилища, и они уже перебрались туда. Строила дом навья-зодчий Леглит. — Моя ж ты радость! — с искренним теплом воскликнула Серебрица, раскрывая объятия. Светлана в них с разбегу влетела, и гостья закружила её, оторвав от земли. — Ну, как дела твои? — пытливо глядя ей в лицо, спросила кудесница. — У меня всё благополучно, голубка, — улыбнулась та. А Цветанка промолвила, обнимая за плечи обеих: — Да... Вот и распалась наша троица на летучем ковре. Мы со Светланой остепенились, а у тебя как дела сердечные? Или из-за службы некогда? Серебрица опустила глаза, в них что-то мелькнуло — что-то вроде задумчивой нежности. — Есть одна хорошая девушка в Зимграде, — сказала она. — Зовут Ягодкой... Встретила я её, когда в Зимград с донесением к князю ходила. Меня частенько с письмами отправляют, я ж через проходы хожу — одна нога здесь, другая там... Но пока ещё рано о чём-то говорить. Мне, прежде чем семьёй обзавестись, нужно пять лет отслужить. Так по уговору. Ещё три с половиной осталось. Светлана пронзила её многозначительным взором. — Знала я одну Ягодку, — проговорила она. — Лечить доводилось. — Она и есть, — кивнула Серебрица. — Она мне о тебе рассказывала — о том, как ты её душу из тьмы на свет вернула. Вечером, когда вернулась домой Рамут, жарко запылал огонь. На столике перед камином стоял кувшинчик домашней настойки в окружении хрустальных чарок, на закуску — тонко нарезанный сыр. Совсем как в старые добрые времена в доме у тётушки Бенеды. И, как когда-то Северга, Серебрица вытянула ноги к огню, и пламя плясало в её глазах. Рамут наполнила чарки рубиновым напитком, настоянным на лесных ягодах, и все трое — она сама, гостья и Цветанка — подняли их. В этот миг к ним присоединилась вернувшаяся со службы Радимира, и Рамут налила чарку и ей. — За встречу троицы на летучем ковре, — с улыбкой провозгласила навья-целительница. — И пусть ещё будет много таких встреч.*
Двое встретились в осеннем вечернем сумраке городского сада в Зимграде: навья-воительница в чёрном плаще и девушка в длинном тёмном кафтанчике, в шапочке, с косой ниже пояса. При улыбке на щеках круглолицей красавицы проступили милые ямочки, и во взгляде навьи замерцала задумчивая нежность. — Еле из дома улизнула, — сообщила девушка. — Родители боятся меня вечером отпускать... — Со мной тебе нечего бояться, — проговорила её спутница. — Соскучилась я по тебе, Ягодка... Девушка смущённо потупилась, но видно было, что ей приятны эти слова и очарованный, пристально-нежный взор воительницы. Та завладела её руками и защекотала поцелуями суставы её мягких пухленьких пальцев. — Ну, так что же ты надумала, ненаглядная моя? — спросила навья. — Будешь три с половиной года ждать? — А ты тогда совсем со службы уйдёшь? — спросила Ягодка, глядя выжидательно, серьёзно. — Посмотрим. Служба ратная — это ведь ремесло моё, работа. Тем и кормлюсь... Может, в более спокойное место переведусь. Ягодка, спрятав взгляд в пушистой тени ресниц, помолчала, потом вскинула на навью глаза и сказала: — Буду, слово даю. Дождусь тебя, зеленоглазая моя... — Моё ж ты золотце родное, — мурлыкнула воительница нежно, и её губы потянулись за поцелуем. Ягодка, воровато оглядевшись — не видит ли кто? — убедилась, что за ними не подсматривают, и подставила свой пухленький ротик. Её руки обвили плечи навьи. — А у меня подарочек для тебя, — улыбнулась зеленоглазая воительница. На палец девушки скользнул перстень с изумрудом. Она ахнула: — Белогорское колечко?! — Оно самое, — ласково проговорила навья. И, посерьёзнев, спросила: — Что твои родители думают? Ягодка вздохнула. — Они готовы уже хоть кому-то меня отдать... Я ж хворала. Хоть и выздоровела, а всё равно сваты наш дом стороной обходят. — Значит, для твоих матушки и батюшки я — «хоть кто-то»? — хмыкнула женщина-оборотень. — А для тебя? Ягодка нежно рисовала пальчиком завитки на её плече, покрытом чёрной тканью плаща. — Серебрица, не серчай... Разве бы я пришла сегодня к тебе на встречу, ежели бы ты мне была не люба? И, засверкав лукаво-нежными искорками в глазах, она порывисто чмокнула навью в щёку. Но одним таким поцелуем она не отделалась: Серебрица желала её губ, и она их снова добилась. Каменные статуи, стоявшие вдоль усыпанной опавшими листьями дорожки, испускали лунный свет и служили в тёмное время фонарями. Вдоль них они и пошли неторопливо, держась за руки. — Ты надолго в отпуск, Серебрица? — На десять дней. Пять дней у госпожи Рамут прогостила, пять для тебя оставила, моя горлинка... Придёшь завтра снова? — Приду... Только давай лучше днём, ладно? А то вечером матушка не пустит, ругаться станет... — Чего ж ей ругаться? Ты же не к кому-то там, а к наречённой избраннице на свидание пойдёшь... Хорошо, как скажешь, ладушка, днём так днём. Я в любое время рада тебя видеть, звёздочка ясная моя. Ты не озябла? — Нет, мне тепло с тобой... — М-м, ягодка моя сладкая! Девушка ахнула, пойманная в крепкие объятия. Она шутливо уклонялась от поцелуев, отворачивая лицо с милыми ямочками на щеках, но Серебрица поймала её губы. Потом пальчики Ягодки гладили её щёки, скользили вдоль шрамов, а навья смотрела на девушку с дымкой грустной нежности в глазах. Ягодка встретила эту необычную воительницу случайно, когда пошла на торг купить пряников. От выбора глаза разбегались: и медовые, и с мятой, и с пряностями восточными, и с добавлением молотых сушёных ягод... Она выбрала с мятой и ягодами, но когда настала пора расплачиваться, оказалось, что кошелёк срезали в толпе... Ягодка даже расплакалась, но вдруг услышала: «Не плачь, девица. Бери пряники». И рука в перчатке со стальными чешуйками припечатала к прилавку монету. Прижав к груди свёрток с лакомством, Ягодка пробормотала слова благодарности. А зеленоглазая воительница усмехнулась: «Позволь тебя проводить, голубушка. А то у тебя ещё и пряники украдут». Ягодка, охваченная робостью, замотала головой и кинулась прочь. Но убежала недалеко: мчалась она не разбирая дороги — вот и врезалась с разбегу в широченную спину какого-то дюжего детины. Детина в это время уплетал только что купленную сметану, а от толчка влетевшей в него Ягодки миска вылетела у него из рук, сметана белой лужицей расплескалась по земле. Здоровяк заорал на девушку, а та обмерла и стояла со слезами на глазах, думая, что тот сейчас её прибьёт. Но детина смягчился и вместо разлитой сметаны согласился на пряники. Он забрал у Ягодки весь сверток. «Эй, обжора, не жадничай!» — снова раздался уже знакомый голос, и зеленоглазая воительница, выхватив свёрток у оторопевшего от неожиданности великана, вынула из него пару пряников и вручила ему: «Хватит с тебя». Остальное она вернула Ягодке. «Пойдём, милая, — сказала она ласково. — Больше не торопись так сильно, а то ещё упадёшь». Громила был явно недоволен таким дележом и набросился на воительницу с кулаками, но та выхватила меч и приставила остриё к его животу. «Не нарывайся, приятель. Топай отсюда». Тот связываться с вооружённой навьей не рискнул и, ругаясь сквозь зубы, отступился. А та, оберегая девушку в рыночной толпе, пошла рядом с ней. «Куда ж ты побежала? — спросила она с усмешкой. — Разве я такая страшная?» Ягодка не знала, что сказать. Она ещё ни у кого не видела таких удивительных глаз — невообразимого, ядовито-зелёного цвета, пристально-пронизывающих и вместе с тем ласковых, с тенью грусти. Эту грусть она разглядела чуть позднее, уже в городском саду, когда они сидели на лавочке и жевали пряники. Ягодка — с сушёной клюквой, а её новая знакомая — мятный. «Сладкоежка ты моя, — сквозь ласковый улыбчивый прищур проговорила навья. — Щёчки у тебя какие... с ямочками. Ты сама — как пряник сладкий!» Внутри у Ягодки от этих слов поднималось что-то жаркое, новое, волнующе ёкало и горело. Она пыталась заесть это пряником, но только подбрасывала топлива в этот огонь. А навья не сводила с неё своих светло-изумрудных с ядовитым оттенком глаз, чем совсем смутила девушку. «Как зовут тебя, милая?» — спросила она. «Ягодкой...» Навья улыбнулась и тихо, медленно и чувственно повторила это имя, словно бы пробуя на вкус и смакуя ощущения на языке от него: «Ягодка... Сладко звучит, совсем как пряник... А меня Гердрейд зовут, но можно и Серебрицей — так проще и привычнее для твоего языка. Значит, ты любишь пряники?» Ягодка робко кивнула. Серебрица не выглядела мощной — скорее, гибкой и изящной, но в ней чувствовалась нечеловеческая сила. Впрочем, из-за доспехов она казалась несколько крупнее, чем была на самом деле. «А ещё что ты любишь?» «Не знаю», — смутилась Ягодка. Серебрица засмеялась, белыми зубами отщипнула от пряника кусочек. «Знаешь-знаешь, просто растерялась... Не страшись меня, я не причиню тебе вреда. Какие цветы тебе нравятся?» «Те, что весной цветут... Ландыши, подснежники...» «А почему?» «Они чистые... и чистотой пахнут». «А ягоды какие?» «Любые... Хотя землянику, пожалуй, больше всего люблю». «Ну, ещё бы... С таким-то ягодным именем!» Так они говорили обо всём подряд, Ягодка съела три пряника, а Серебрица — два. Девушка предложила ей ещё, но та с улыбкой отказалась: «Кушай сама, они твои, не хочу тебя объедать». «Но ведь ты же их купила», — сказала Ягодка. «Для тебя», — улыбнулась Серебрица. Потом они прогулялись и посмотрели выступление скоморохов, покачались на больших качелях, установленных в городском саду для народного развлечения. Свёрток с пряниками чуть не улетел. «Держи! — засмеялась Серебрица. — А то растеряешь». На площадке посреди сада шло состязание силачей. Изумлённо глядя, как огромный богатырь, сцепив зубы и рыча, поднимает здоровенный камень, Ягодка прошептала: «А ты могла бы такого победить? — И, вспомнив столкновение с любителем сметаны, уточнила: — Без оружия». «Человеку оборотня не одолеть, голубка, — усмехнулась Серебрица. — Это я не из бахвальства говорю, это правда». В другом месте народ плясал под игру музыкантов, присоединиться мог всякий желающий. Но когда какой-то парень начал явно подбивать клинья, пытаясь в пляске пощупать Ягодку за соблазнительные места, на девушку накатила волна жгучей ярости. Залепив парню пощёчину и отпихнув его, она побежала прочь... И угодила прямо в объятия Серебрицы. Из её сильных рук было не вырваться, но Ягодке почему-то и не хотелось. Она обмякла на груди навьи. «Тихо, тихо, — приговаривала та успокоительно. — Пойдём отсюда, если тебе не нравится. Найдём местечко поспокойнее». Они посидели у реки Грязицы, кидая камушки. Серебрица запускала блинчики, да так ловко, что они несколько раз отскакивали от воды, прежде чем потонуть. Ягодка попыталась научиться, но у неё не получалось. «Ладно, в следующий раз ещё попробуем, — сказала Серебрица. — А мне пора, голубка. Служба. Как тебя найти, где ты живёшь?» Ягодка, ощутив лёгкую грусть от надвигающегося прощания, объяснила. «Хорошо, поняла. Когда в следующий раз буду в Зимграде, загляну и кину записочку, там условимся, как встретиться», — пообещала навья. Их встречи были нечастыми: навья бывала в Зимграде только по делам службы и всегда недолго. С ней было легко и спокойно, надёжно и совсем не страшно. Шрамы придавали её красивому лицу суровость, но стоило ей улыбнуться во весь свой великолепный набор крепких зубов, и в груди у девушки что-то ёкало. Оказалось, она тоже знала кудесницу Светлану и долгое время с ней путешествовала. Это успокаивало и располагало к ней. Сама Светлана доверяла Серебрице, а значит, и у Ягодки не было причин её опасаться. Потом кто-то из знакомых увидел их в городском саду и доложил матушке. Матушка расплакалась, раскричалась: «И так уж нет надежды тебя замуж выдать, так ещё и непонятно с кем гуляешь! Давай, доченька, давай, губи свою жизнь!» При следующей встрече заплаканная Ягодка рассказала Серебрице о невесёлом положении своих дел. Серебрица стала серьёзной и сосредоточенной, а потом её глаза наполнились нежностью. «Не печалься, — сказала она с тёплой решимостью в голосе. — Пусть твои родители сегодня вечером ждут меня в гости». «Что ещё за гости?! — всплеснула руками матушка, когда Ягодка передала ей это. — Это тот воин, с которым ты гуляешь?» «Её зовут Серебрица, — ответила девушка. — Да, она воительница». О том, что грядущая гостья — оборотень, Ягодка не сказала, поэтому, когда та пришла вечером к ним в дом, родители как-то притихли — то ли испуганно, то ли насторожённо. «Уважаемые матушка и батюшка, за честь своей дочки не волнуйтесь, — сказала Серебрица. — У меня никогда не было цели её запятнать. Полюбилась мне ваша Ягодка. И, если вы согласитесь, я готова взять её в жёны. Понимаю, вам это непривычно, но ведь берут же женщины-кошки в жёны девушек? Ну и тут что-то вроде того... Подумайте, не стану вас торопить. И ты, милая Ягодка, тоже подумай». — И Серебрица, поклонившись ошарашенным родителям и ласково сжав на прощание пальцы девушки, ушла. Её не было долго, Ягодка уже затосковала и забеспокоилась. Что ж это такое? Бросила такие слова — и пропала. Забыла, полюбила другую? А может, с Серебрицей что-то случилось? Ведь она как-никак воин... Мало ли... Ныло девичье сердце, тревожилось. Девушка перетирала с мёдом купленную на торге клюкву для хранения в зиму, когда в окно что-то стукнуло. Камушек? Матушка была в другой комнате и не слышала. Ягодка выглянула — никого. Озадаченная, она вышла на крыльцо, и тут через забор упала привязанная к камню записочка. «Ягодка, приходи вечером в сад. Серебрица». «Объявилась! Живая!» — забилось, возликовало сердце. Батюшка был ещё занят в стеклодувной мастерской, а матушка утомилась, прилегла и задремала. Ягодка выскользнула из дома в зябкую прохладу осеннего вечера. Темнело уже рано, но зимградские здания излучали холодный белый свет. Ягодка бегала по городскому саду, искала... Запыхалась. Может, разминулись? И вдруг... «Горлинка...» Ягодка резко обернулась на тихий, ласковый зов и увидела Серебрицу. Та смотрела пристально, нежно — так, как она одна умела. Не могла она забыть Ягодку, не могла полюбить другую: когда забывают, не смотрят так. «Прости, радость моя, что долго не было меня. Служба не пускала к тебе». И вот — они шли вдвоём мимо светящихся статуй, и не было никаких сомнений в том, что свадьбе — быть. На пальце Ягодки сверкало белогорское кольцо. Придя после свидания домой, она наткнулась на обеспокоенную матушку. Вернувшийся с работы отец тоже не ложился спать, ждал. «Ты где пропадала?» — накинулась матушка. В ответ Ягодка лишь с улыбкой показала перстень. «Матушка, батюшка, я стану женой Серебрицы. Это решено». За три с половиной года многое случится. Через год на южные рубежи Воронецкого княжества нападёт предводитель кочевников Теймирхан с огромным войском — с целью поработить эту землю и обложить тяжкой данью, и Серебрица в рядах пограничных полков примет на себя первый удар многочисленной и хорошо обученной рати. Потом на помощь Воронецкому княжеству придут Белые горы, и борьба с Теймирханом затянется на целый год. Настойчив полководец, настырен, надеется, что белогорских воительниц победит рано или поздно. Он родился уже после войны с Навью, слышал о дочерях Лалады, но считал слухи об их воинском искусстве преувеличенными. Но ему придётся столкнуться с силой белогорского оружия и отступить. А потом он соберёт силы для нового удара. Не может быть, чтобы Теймирхан проиграл! И опять станет сражаться Серебрица, а врачи развернут сотни полевых лечебниц — шатров, в которых будут спасать раненых воинов. Многих они исцелят и вернут в строй. Среди отважных целителей будет и Рамут, а также её дочери. Светлане тоже придётся поволноваться за свою супругу Драгону. Однажды на стол к Рамут попадёт страшно переломанный воин — после удара камнемётом. Почти ни одной целой кости не найдёт она в его теле... Нутро — разорванное, кровоточащее. А потом, приглядевшись, узнает Серебрицу. «Ягодка...» — на миг придя в себя, прошепчет та. Человек на её месте уже давно умер бы от таких повреждений, но навии живучи. Рамут, позвав на помощь дочерей, остановит внутреннее кровотечение и соберёт изломанную ратницу по кусочкам, чтоб та смогла вернуться к своей невесте Ягодке. Уже через седмицу Серебрица снова пойдёт в бой. Настанет день, когда войско Теймирхана дрогнет и побежит, бросая оружие. Это будет решающая для исхода всей войны битва, и кочевники её проиграют. А небольшой отряд отважных кошек отправится разыскивать самого полководца. Но не только кошки будут в том отряде. В шатёр княгини Огнеславы шагнёт усталая, покрытая кровью с головы до ног воительница в навьем облачении и шлеме в виде устрашающего звериного черепа. Она опустит к ногам белогорской правительницы окровавленный мешок. Открыв его, Огнеслава и её военные советницы увидят голову Теймирхана, а усталая воительница опустится на колено. «Это подарок тебе, государыня», — скажет она и упадёт без чувств. За чужой кровью трудно будет заметить её собственную, наспех перевязанная рана на бедре откроется, и храбрая ратница вновь попадёт в руки врачей. Кошки, бывшие в том отряде, подтвердят, что голову полководцу срубила именно Серебрица. Огнеслава распорядится выдать ей крупную награду золотом. За войной настанет мир, и увенчанная славой Серебрица уже открыто, не прячась, постучит в ворота дома Ягодки. Та выбежит и заплачет от радости, повиснет на шее, прильнёт всем телом — прямо на глазах у матушки. Против такой прославленной воительницы, собственноручно убившей самого Теймирхана, родители Ягодки уже ни слова сказать не смогут. Теперь Серебрица — уже не «хоть кто-то», и получается, что отдать за неё дочь — честь для них. Нет, в отставку Серебрица не выйдет, но перейдёт служить в зимградскую дружину самого князя воронецкого и построит себе дом, в который и войдёт Ягодка молодой супругой. Впрочем, всё это будет потом. А пока Ягодка сладко грезила в своей постели, любуясь в сумраке перстнем у себя на пальце — подарком Серебрицы в знак их обручения.*
Будущий сад, который увидела Драгона в их со Светланой первую брачную ночь, стал настоящим: цвели яблони, роняя белые кружочки лепестков, а в резной деревянной беседке сидела кудесница с волшебной вышивкой. До дома Рамут было рукой подать, даже проходом пользоваться не нужно, чтоб туда попасть — только пройти по дорожке между густыми вишнёвыми зарослями. Отложив работу, Светлана вернулась в дом и поднялась в свою светёлку. Там она открыла сундучок и вынула хрустальный кувшинчик, в котором, погружённые в воду из Тиши, плавали светящиеся шарики. Улыбаясь, волшебница любовалась ими. Чуть позднее вернулась Драгона. — Радость моя! Я дома! — громко позвала она. — Ты где? — Слышу тебя, лада, — отозвалась Светлана, спускаясь ей навстречу. — Обед готов, пойдём за стол! После обеда Светлана повела супругу в светёлку, где на столике для рукоделия стоял кувшинчик с плавающими в воде сгустками света. — Ладушка, над этим чудом я работала последние несколько лет, — за руку подводя навью к столику, сказала волшебница. — Мне помогла в его создании моя сестра по волшбе, знаменитая Берёзка. В этих сгустках света сосредоточена сила, приводящая в этот мир новую жизнь. Каждый светящийся шарик — это дитя, ему нужно только впитать в себя силу своих родителей. Взять мою силу и твою... И это будет наше общее дитя — как если бы ты была, к примеру, женщиной-кошкой. Здесь двенадцать будущих детей... Одного я пообещала дать моей помощнице Берёзке: она хочет, чтобы у них с супругой Гледлид был общий ребёнок. Второго — Цветанке с Будинкой, третьего — Серебрице с Ягодкой. Впрочем, им можно и парочку... Ну и нам с тобой парочку. Ну а оставшиеся шесть... Посмотрим. — Светлана, глядя в ошалелые от радостного изумления глаза супруги, засмеялась. Потом, глядя на Драгону серьёзно и ласково, спросила: — Ты хочешь? Навья заключила любимую кудесницу в объятия, прильнула щекой к щеке. — Ты ещё спрашиваешь, счастье моё! А как... — Она устремила жадный, нетерпеливый взгляд на сосуд с будущими детьми. — А как это работает? Светлана поманила пальцем, и из сосуда вылетел один шарик света. — Здравствуй, дитятко моё, — сказала она ласково. — Ну что, пойдём к матушке в животик? Не успела Драгона сказать слово, как сгусток влетел ей в живот — щекотно и горячо. Спустя несколько мгновений он вылетел. — Твою силу он взял, — объяснила Светлана. — А теперь мою! И шарик нырнул в неё. Кудесница затрепетала ресницами, улыбаясь. И вдруг зашаталась. Обеспокоенная Драгона подхватила её на руки и опустила на постель. С тревогой склонившись над супругой, она испуганно и нежно звала: — Светлана! Милая! Что с тобой? Ты меня слышишь? — Слышу. — Ресницы волшебницы дрогнули, между ними проступил, блестя, чуть туманный и ласковый взгляд. — Всё хорошо, ладушка, не волнуйся. Просто наша кроха захотела остаться во мне. Может быть, следующая выберет тебя, посмотрим... Драгона, дрожа от волнения, уставилась на ещё совсем плоский живот супруги. Неужели там уже зародилась жизнь? Их общее дитя, взявшее черты от обеих родительниц? Её ладонь опустилась и легла на чрево Светланы, а сверху её накрыла тёплая ладошка волшебницы. — Наше дитя уже с нами.*
Последний зимний месяц сечень принёс не только метели и морозы, но и радостное волнение и ожидание. У дверей родильного отделения зимградской больницы (она считалась одной из лучших) собрались четверо: Драгона, Гледлид, Цветанка и Серебрица. Навья Гледлид кусала и грызла кончик своей рыжей косы, а потом, зажав её в зубах и заложив руки за спину, принялась расхаживать из стороны в сторону. Она была несколько похожа на снежного барса, таскающего в зубах свой хвост. Драгону от ведения родов у собственной супруги мягко, но решительно отстранила сестрица Минушь: от волнения за любимую и ребёнка та могла допустить ошибку. Роженицы не кричали, находясь в обезболивании, и появление на свет детей проходило в тревожной тишине. Какие-то звуки из родильной комнаты, впрочем, доносились — голоса врачей, звук шагов. Цветанка держалась гораздо спокойнее. С ней были подросшие близнецы Кудря и Барнута, которых было не с кем оставить дома. Кудря носился по коридору, и Цветанке приходилось его ловить. Роды — дело не всегда быстрое, как известно... Потом Кудря захотел есть, и Цветанка дала ему предусмотрительно взятый с собой пирожок. Более спокойный Барнута, глядя на брата, тоже запросил пирожка. Цветанка напоила мальчиков подслащённой мёдом водой. — Нет, я этого не вынесу! — воскликнула Гледлид, воздев руки. — Сколько ещё?! Из-за пазухи она достала фляжку и что-то отхлебнула, поморщилась и крякнула, потом уселась на лавку у стены и обхватила руками голову. Серебрица, подойдя, подбодрила её дружеским похлопыванием по плечу. У неё с собой тоже была фляжечка с настойкой, и она последовала примеру соотечественницы. Драгоне хотелось выкурить трубку бакко, но она не могла уйти. А вдруг, пока её нет, ребёнок родится? Гледлид опять вынула фляжку. Глядя на неё, Серебрица достала свою, они чокнулись и выпили. — Не назюзюкивайтесь тут хоть, — поморщилась Драгона. — Ещё не хватало... Серебрица примирительно выставила ладонь — мол, всё будет в полном порядке. — Матушка Цветанка, я писать хочу! — заявил Кудря. — Ну, пойдём, — спокойно и терпеливо сказала та. Присмотреть за Барнутой она попросила Драгону, и они с Кудрей удалились. Едва они исчезли из виду, как Барнута начал морщиться и покряхтывать. — Ты чего? — спросила Драгона. Тот смущённо молчал. Навья склонилась: — Скажи на ушко. — Я какать хочу, — шёпотом признался мальчик. Что делать? Драгона взвыла сквозь зубы: как уйти? А если Светлана там родит? Но не мучить же мальчика! — Пошли, — вздохнула она, беря Барнуту за руку. На полпути к нужнику они встретились с Цветанкой и Кудрей, которые уже возвращались. — Он по-большому, — пояснила Драгона. — А сразу сказать не мог? — хмыкнула Цветанка. — Ладно, пошли. Госпожа Драгона, Кудрю, что ли, возьми... Навья взяла за руку Кудрю, и они пошли назад, а Цветанка увела его братца. Когда Драгона с мальчиком вернулись к двери родильной комнаты, Гледлид с Серебрицей опять чокались фляжками. — Если так дальше пойдёт, к рождению ваших детей вы будете уже совсем хорошие, — заметила Драгона. Серебрица опять выставила ладонь: будь спокойна! А в родильной комнате послышался крик младенца. Все трое застыли: чей? — Берёзка! Это она! Это моя! — встрепенулась Гледлид. Серебрица, положив руку ей на плечо, заставила её сесть. — Почему ты так думаешь? А мне кажется, это моя орёт! — Я уверена, что моя! — не сдавалась рыжая навья. — Спорим, моя? — прищурилась Серебрица. — На что? Серебрица кивнула на фляжку: — На бочонок вот этой живительной водицы! — Отлично, готовь бочонок. — Как бы тебе самой не пришлось готовить! Дверь открылась, и кошка-врач вынесла кричащий свёрток. — Будинка первая управилась! — объявила она. — Где супруга? Все переглянулись и почти одновременно воскликнули: — Цветанка! «Вот уж точно ни за что не пойду курить, чтоб не пропустить первый крик моего ребёнка», — решила про себя Драгона. За отсутствующей супругой Будинки отправилась Серебрица. Спустя несколько мгновений радостная Цветанка шагнула из прохода — одна, без Серебрицы и Барнуты. Она сразу же протянула руки к свёртку, нежно прижала к груди. — Ты ж моя ласточка... Ты моя ягодка, — приговаривала она. И встрепенулась: — А Будинка? Как там моя жена? — Приходит в себя, — ответила кошка-врач. — Всё благополучно. Вернулись Серебрица и избавившийся от ненужного груза Барнута, и Цветанка показала мальчику новорождённую сестрицу. — Как ты думаешь, на кого она больше похожа — на меня или на матушку Будинку? Глянув в немного приплюснутое личико новорождённой крошки, Барнута задумчиво сказал: — На человечка из сырой глины, которого уронили лицом вниз. Все неловко засмеялись. Вскоре Цветанка с женой и новорождённой дочкой воссоединились в палате. Снова потянулось ожидание. Снова — детский крик, и Гледлид с Серебрицей опять посмотрели друг на друга. — Моя, — сказали они хором. И, ткнув друг в друга указательными пальцами, хором же добавили: — Бочонок! Врач вынесла второй свёрток, и навьи вытянули шеи, пожирая взглядом ребёнка. Оказалось, второй родила Ягодка, и торжествующая Серебрица кивнула Гледлид: — Бочонок! Не забудь. Та опустилась на лавку и опять обхватила голову руками, а Серебрица уже покачивала в объятиях своё с Ягодкой детище. Вдруг Гледлид подняла лицо и с прищуром проговорила, обращаясь к зеленоглазой соотечественнице: — Ставлю на кон бочонок лучшей хлебной воды, что раньше родит Берёзка. Если так и случится, платишь ты. А если Светлана её опередит, тогда я. — Договорились, — усмехнулась Серебрица. — У вас одно хмельное на уме! — раздражённо сказала Драгона. — Как будто ты в своей жизни ни разу ни капли в рот не брала, — заметила Серебрица. — При чём тут это?! Просто в такой миг думать о выпивке... нелепо! И неуместно! — сказала Драгона. — Каждый по-своему справляется с волнением, — мягко ответила зеленоглазая навья. И перевела полный нежности взгляд на дочку: — Правда, ягодка моя? — Так, всё, я — курить, — рассердилась Драгона. Ей срочно требовался ледяной зимний воздух и глоток терпкого тёплого дыма. За пять минут ничего не случится. Да и за десять тоже вряд ли. Но не успела Драгона выкурить и половину трубки, как в приоткрывшееся окно крикнули: — Госпожа Драгона, пожалуй встречать дочку! Пропустила-таки крик... Приспичило же ей с этим бакко! В один прыжок через проход навья очутилась у двери и протянула руки к третьему по счёту свёртку — своему родному. — Умей проигрывать, — с усмешкой сказала Серебрица, ободряюще похлопав Гледлид по плечу. — Не дуйся. — Да не дуюсь я! — вскочила рыжая навья. — Я просто не понимаю, почему она так долго! Может, что-то идёт не так? — Да всё там хорошо, — успокоительно молвила Серебрица. — Скоро уже и ты увидишь свою рыжую-бесстыжую. Гледлид провела по лицу ладонью. Её с Берёзкой рыженькая голубоглазая малютка появилась всё-таки через разрез: не всё прошло благополучно, но Рамут с целительным камнем была наготове, и они с Минушью спасли и мать, и ребёнка. Для отдыха и восстановления Берёзке следовало побыть пару часиков в обезболивании. У Гледлид тряслись руки. Одной она прижимала к себе крошку, а второй держала бесчувственные пальцы супруги, не сводя пристально-тревожного взгляда с её сонного лица. Минушь, стоя рядом, успокаивала: — Всё будет хорошо. Ей просто нужно отдохнуть. Когда Берёзка наконец вздохнула и ожила, Гледлид с влажными от облегчения глазами приникла к её губам поцелуем. — Лисёнок, ты что, выпила? — учуяла Берёзка. — Совсем чуточку, родная, — смутилась навья. — Она ещё и бочонок хлебной воды Серебрице проиграла, — усмехнулась Цветанка. Гледлид шикнула на неё, прижав палец к губам, но Берёзка желала знать: — Это с какой стати, скажи на милость? — Они поспорили, чья жена первая родит, — не щадя Гледлид, хмыкнула Цветанка. Гледлид умоляюще смотрела на супругу и вымаливала прощение, покрывая поцелуями её пальцы. Но переживала она напрасно: Берёзка тихо смеялась. А Драгона рассматривала своё со Светланой дитя. Ушки у малышки были волчьи, покрытые шерстью, глазки — тёмные. Навья... Но с мягким, вишнёвым очарованием своей второй родительницы-волшебницы, прекрасной и бесконечно любимой. Метель завывала и баюкала зимней песней, летала над ещё спящей под снежной периной землёй. Но уже скоро предстояло зазвенеть другой песне — песне исцеления. Исцеления от скованности льдом, от молчания и холодной белизны. И с этой песней в сердце Драгона смотрела в будущее, согревая руку супруги своей ладонью.