Дочери Лалады. Песни Белых гор

            Утром Молчану ждала радостная весть: матушка Коморица прозрела! И вернула её очам способность видеть Веснослава — одним касанием руки со светом Лалады. Как ей хотелось побежать к ладе, обнять и прижаться к груди, разрыдаться от счастья и благодарности, но избранница вчера вечером покинула их дом. К радости Молчаны, Курьяна сообщила:             — Сегодня вечером мы приглашены к Веснославе. Встретимся с её родительницами и всё обговорим насчёт вашего с нею житья-бытья.             Веснослава родилась в весьма почтенной семье оружейницы Остромиры, которая жила близко к северным белогорским землям. Северянкой оказалась вторая родительница, Яснолика — от неё-то и достались Веснославе очи цвета мышиного горошка, а всё остальное — от родительницы-кошки. От Остромиры Курьяна узнала, что за четыре года ученичества избранница её племянницы достигла успехов, каких прочие и в десять-пятнадцать лет не добиваются. По словам самой Веснославы, её руки как будто откуда-то знали, что и как делать. А откуда она всё это помнила — сама толком не понимала. Она не столько училась даже, сколько именно припоминала мастерство, которым когда-то владела, оттого и быстры были её успехи. Если так дальше пойдёт, заметила Остромира, то годам к двадцати шести дочь получит звание мастерицы, что, конечно, необычно рано. В среднем учёба оружейниц продолжалась около двух десятков лет, но с Веснославой был случай совершенно особый.             — Молодая, да ранняя она у нас, — с усмешкой сказала родительница-кошка.             Однако же, двадцать лет требовались, чтобы стать средней мастерицей, а вот великое мастерство оттачивалось и зрело на протяжение всей жизни. Всякая уважающая себя и своё дело оружейница училась и совершенствовала себя постоянно.             Конечно, когда Веснослава на семнадцатом году заявила, что уже знает, где искать свою ладу, родительницы были удивлены... Впрочем, учитывая скорость её развития в учёбе, прыткости следовало ожидать и в делах сердечных. Веснослава как будто торопилась...             — Она торопится скорее с ладой соединиться, потому что ладе пришлось долго её ждать, — задумчиво заметила матушка Коморица, знавшая, в чём тут дело. Молчана только с нею поделилась сокровенными подробностями — о Тихомире и её гибели, о встрече в Саду Лалады.             Родительницы Веснославы не возражали против совместной жизни детей после помолвки. Они все вместе перенеслись в дом Дажиславы и осмотрели его. Сад был, конечно, запущен, несколько плодовых деревьев засохли, всё заросло сорной травой, а вишнёвая и малиновая поросль захватила почти всё пространство, но усердный труд и садовая волшба могли преобразить здесь всё и вдохнуть в сад новую жизнь. Это предстояло сделать Молчане — с помощью Веснославы, разумеется.             Потом они, как предписывал обычай, отправились к жрицам Лалады — в общину Дом-дерева. Там их уже ждала Хранета — будто знала, что они придут именно сегодня.             — Благословение Лалады уже давно с вами, дети, — сказала она, с тёплым тихорощенским светом в глазах поглядев на Молчану с Веснославой. — Но давайте соблюдём обряд, как положено.             Она подала им большой кубок воды из Тиши и велела опуститься на колени в пещере Восточного ключа. Когда сгусток золотого света снизошёл из-под потолка пещеры, Молчану снова качнуло в обморочной дымке, но сильные руки избранницы подхватили её. По окончании обряда она вынесла Молчану из пещеры в своих объятиях. Её глаза сияли, и Молчана ласкала её гладкие щёки ладонями и щекотала всё её лицо губами. Веснослава ловила её губы своими, а солнце золотило её смеющиеся пушистые ресницы.             — Ну вот, мать, а ты всё — «за вдову, за вдову», — добродушно усмехнулась Курьяна, поглядев на супругу. — Зачем же Молчанушке вдова, коли у неё своя лада есть?             — Так ведь сколько лет прошло! — в своё оправдание развела руками Сестрена. — Все мыслимые и немыслимые сроки вышли!             — Судьба — она и через сто лет найдёт, — заметила Курьяна. — Надо только сердце своё слушать.             Помолвку справили без большого шума, но все гости остались и сыты, и пьяны. Особенно веселились и поздравляли Веснославу её сверстницы-приятельницы, которые в эти годы даже не помышляли об избраннице. У них всё шло своим обыкновенным чередом, и только Веснослава составляла исключение, на семнадцатом году обзаведясь самой настоящей невестой. Вот только свадьбу ждать предстояло долго, но родители сошлись на том, что как только Веснослава закончит учёбу и звание мастерицы обретёт, тотчас и свадебный пир закатят. Учитывая то, какими семимильными шагами молодая кошка шла в обучении оружейному искусству, ждать-то осталось — всего ничего.             — Пять лет, — сказала сама Веснослава уверенно. — Я как будто не учусь, а вспоминаю. У меня такое чувство, будто я знала всё это когда-то.             Пара вошла уже в чисто убранный к их переезду большой дом, в котором родилась и выросла Молчана. Ожила старая боль памяти: вот здесь, на верхней ступеньке лестницы стояла она, когда Раяна принесла им с матушкой весть о гибели всех кошек их семьи...             — Стою я вот тут, — пробормотала она, рассказывая Веснославе о том тяжёлом времени, — а спуститься не могу: ноги не идут.             Веснослава прижала её к своей груди и грела дыханием ей висок.             — Ничего, родная... Они все отдыхают в Саду Лалады. А там хорошо. Не печалься о них, моя ягодка.             — Я знаю, знаю, лада, — выдохнула Молчана, закрывая глаза и в который раз до мурашек наслаждаясь нежной силой её рук. — Но очень не хватает их здесь, с нами, на земле. С этим сиротливым чувством ничего нельзя поделать...             Потом они вышли в сад, и Молчана схватилась за голову, оценив степень запустения и размах предстоящей работы.             — Ой-ёй-ёй, — тихо протянула она, прижав пальцы к щекам. — Да тут легче всё заново посадить, чем это в порядок приводить! Но уж ладно, попробуем...             Она ходила по дорожкам и вслух размышляла, что и как нужно сделать: выкорчевать засохшие деревья и кусты, уцелевшим сделать обрезку и подлечить их садовой волшбой, избавиться от вишнёвой поросли (самое тяжёлое и трудоёмкое), привести в порядок малинник, превратившийся в дикие заросли, разбить новый цветник, устроить грядки для овощей, скосить траву, выиграть битву с сорняком-вьюнком, раздобыть в питомнике памяти княжны Светолики саженцы черешни и посадить...             — А ты, лада, что-нибудь хотела бы тут сделать? — спросила она у Веснославы, которая ходила за ней по пятам и серьёзно внимала её рассуждениям, готовясь засучить рукава и воплощать замыслы в жизнь.             Молодая кошка задумалась.             — Вот тут беседочку бы поставила, рядом с калиной, — сказала она, показывая рукой на понравившееся ей местечко.             — И девичий виноград посадить, чтоб он её заплёл, — подхватила её мысль Молчана, оживлённо кивая. Она вспомнила хижину в общине Дом-дерева, всю оплетённую этой лозой. — Красиво будет!             Это растение тоже принесла в Белые горы неугомонная княжна Светолика, путешествуя по далёким странам в поисках полезных новинок. Хотя здесь, скорее, польза была в красоте и тени, которыми эта могучая лиана щедро одаряла тех, кто вздумал её посадить у себя.             — А вот тут после выкорчёвки сухих деревьев место будет пустое, — показала Веснослава. — Если что-нибудь новое не хочешь посадить, можно прудик выкопать и через него мостик для красоты сделать.             — Пару новых яблонь и правда стоит посадить, но мысль про прудик мне тоже нравится, — кивнула Молчана. — По берегам можно всякую зелень посадить и цветы... Или лучше плакучую ивушку! Да, ива у воды — это красиво!             Так они обошли весь сад, попутно наметив для себя план будущих работ. Веснослава хотела выложить дорожки каменной плиткой, но потом решила, что булыжник будет живописнее смотреться, и Молчана согласилась с этим. Ещё молодая кошка хотела поставить по всему саду побольше лавочек:             — Чтобы тебе было где после трудов отдохнуть, кудесница моя садовая.             Работа предстояла огромная и, скорее всего, не на один год.             Их первый совместный ужин состоял из того, что осталось от праздничного застолья, а уже на следующий день Молчана сама пекла блины и пирог из пойманной Веснославой рыбы. Мукой и яйцами, молоком и маслом, а также некоторой прочей снедью их пока снабжали родители — с обеих сторон. Матушка Яснолика особенно беспокоилась, как там питается Веснослава, а поэтому то и дело подкидывала молодым то калач, то ватрушки, то туесок мёда, то горшок каши, то ещё какую стряпню.             — Матушка, мы с голоду не умираем, — строго говорила ей молодая кошка, когда гостинцев становилось слишком много.             Переехали они в разгар лета, так что огород сажать было уже поздновато, но усиленная садовая волшба, направленная на ускорение роста, помогла Молчане вырастить свой неплохой урожай зелени, огурцов, лука, моркови, гороха. Веснослава училась в кузне с единственным выходным в седмицу, но в этот свободный день она не отдыхала, а засучив рукава, в поте лица вкалывала в саду, чтобы он поскорее стал уютным и красивым. Уж тут нашлось, к чему её силушку богатырскую приложить! Молчана с восхищением наблюдала за работой её стальных мышц, которые перекатывались под её упругой шелковистой кожей, когда лада занималась корчеванием сухих деревьев и распиливала их на дрова. Ничего тяжёлого Веснослава ей делать не позволяла, самые трудоёмкие по затратам телесных усилий виды работ брала на себя. За первый месяц они избавились от лишней вишнёвой поросли, привели в порядок малинник, победили сорняки, удалили все сухие деревья и кусты. Пока Веснослава трудилась в кузне, Молчана понемногу делала то, что было ей под силу. Но когда она в одиночку, пыхтя, всё-таки выкорчевала один куст, который ей мешал, вернувшаяся домой Веснослава возмутилась:             — Ладушка, ты мне это брось! Не смей надрываться, поняла? Делай что полегче, а это — моя работа!             — Вёснушка, ну, мне просто мешал этот куст, надо было его поскорее убрать, а до твоего свободного дня далеко, — оправдывалась Молчана.             — Радость моя, — серьёзно ответила та, — коли что-то надо срочно, скажи мне — я и после кузни вечером приду и сделаю. А сама не берись за тяжёлое. Тебе ещё деток наших рожать.             — Вёснушка, ну зачем вечером? Ты же и так усталая после кузни, — вздохнула Молчана.             — У меня сил на всё хватит, — заверила Веснослава. И добавила, чувственно мурлыкнув Молчане на ухо: — И на тебя, ладушка-оладушка моя сладкая!             Молчана захихикала и вспыхнула румянцем.             Поздним вечером того же дня, разомлевшая от ласк, она любовалась прекрасным нагим телом Веснославы в свете масляной лампы. Молодая, пылкая и влюблённая, та занималась любовью так же, как и работала — страстно, со всей отдачей.             Проснулась Молчана от щекотки усов и мурчания: рядом с ней в постели лежал огромный зверь с могучими пушистыми лапищами в белых «носочках». Цвет его шубы совпадал с цветом волос Веснославы.             — М-м, Вёснушка, киса, — потянулась к зверю рукой Молчана.             Тот тыкался носом ей в ладонь, и её охватила мурчащая нежность. Зверя хотелось обнимать и тискать, чесать, целовать в усатую морду, а потом обхватить руками и ногами и уснуть с ним в обнимку.             Перекидывалась Веснослава в кошку и днём, когда отдыхала после работы в саду. Тогда Молчана её не беспокоила, лишь пару раз, проходя мимо, не могла удержаться, чтобы не почесать ей за ухом. Та отвечала коротким мурком, щуря глаза цвета мышиного горошка. Этот оттенок сохранялся у неё и в зверином облике. Не любоваться этим великолепным зверем было невозможно. И ужасно хотелось его тискать! Молчана знала, что кошка, любя, позволит ей всё, но старалась не докучать ей, когда та была усталой. Она находила себе достаточно дел, чтобы быть занятой и не обращать на зверя внимания, пока тот, соскучившись, не перекидывался обратно в Веснославу и сам не начинал интересоваться ею. Когда на кошку накатывали приступы нежности, она могла сграбастать Молчану в объятия, когда та, например, полола грядку, и тогда спасения не было.             — Ты ж моя хорошая, с маленькую горошинку, — мурчала Веснослава.             — Вёснушка, ну, я же работаю! — смеялась та.             — Ничего, пора передышку сделать. Ты сама виновата: нечего было так соблазнительно стоять над грядкой, мррр!..             Это был чистый и никогда не иссякающий огонь жадной, нежной, озорной и ласковой страсти, иногда диковатой, иногда кошачьи-вкрадчивой и сладкой. Очень разной, но никогда не остывающей до безразличия.             Осенью они посадили саженцы черешни, несколько новых кустов взамен выкорчеванных, тщательно собрали все опавшие листья и сожгли, золу пустили на удобрение. Вытащив из земли огромную морковку, Веснослава удивлённо воскликнула:             — Ого-го! Лада, вот это да! А ведь сеяла в середине лета. Кудесница ты, однако...             — Стараемся понемножку, — скромно улыбнулась та.             Зимой садовые работы остановились, и у Молчаны было больше времени на занятия рукоделием. Доставая из своего приданого отрезы ткани, нитки и шерсть, она шила для Веснославы рубашки и портки, украшала вышивкой, вязала. Обшивала она и себя, да ещё и тётушке Курьяне от неё что-нибудь красивое перепадало.             Весной все молодые саженцы выпустили листики и отлично принялись в рост. Впрочем, когда в дело шла садовая волшба, иначе и быть не могло. Молчана с Веснославой разбили уже полноценный огород и всё посеяли в положенные сроки. Много и цветов насажала Молчана, удобрив посадки речным илом и навозом. Сад понемногу преображался. Веснослава выкопала прудик и заполнила его водой, откопала у реки небольшую молодую иву, и стараниями Молчаны деревце прижилось у пруда. По берегам она рассадила растения, которые обычно растут у воды, многие из них довольно мило цвели. Поселили они в пруду и кувшинки. Все растения для украшения садового водоёма Молчана брала из природы и волшбой помогала им прижиться у себя в саду.             Она не могла нарадоваться на свою трудолюбивую ладу. В руках молодой Веснославы спорилось всё; за что она ни бралась — всё удавалось. Она и с деревом работать умела и сделала для Молчаны несколько лавочек для отдыха, расставив их в самых тенистых и приятных уголках сада. Деревянный мостик через пруд, украшенный простенькой резьбой, она поставила сама, а беседку ей помогали строить родственницы: тётушка Курьяна прислала старших дочерей-кошек на подмогу.             — Как славно тут у вас стало! — заметила оружейница, навестив молодых и прогулявшись по саду. — Раньше тут точно лес дикий был, а теперь сразу видно, что люди живут и обихаживают. Всё-таки плохо, когда дома забрасывают. И хорошо, когда в них возвращаются!             Стол для беседки был уже готов, и вечером труженицы собрались за ним на свежем воздухе, а Молчана подала ужин. Возглавляла вечерние посиделки Курьяна. Наполнив кубки пенистым мёдом, она провозгласила:             — За новых хозяек этого дома и сада! И чтоб у них и впредь всё ладилось.             Она с аппетитом ела и хвалила выращенный Молчаной зелёный лучок, сочный и острый, испечённый ею пирог с рыбой и кисель с садовой смородиной. А Молчане с нежностью думалось о том, что у неё, пожалуй, самая лучшая на свете тётушка, ставшая ей ближе родительницы.             А ещё она думала о том, какая же прекрасная у неё лада!.. Веснослава, скинув кафтан и сидя за столом в рубашке с закатанными до локтей рукавами, с аппетитным хрустом надкусила огурец — не метательный снаряд матушки Сестрены, а выращенный Молчаной собственноручно сочный и сладковатый зелёный плод. Вечерние густо-золотые лучи озаряли её ладную подтянутую фигуру, дышавшую белогорской силой и молодой неутомимостью, под кожей её могучих рабочих рук проступали жилы, а в русо-золотом обрамлении длинных и пушистых ресниц прятался такой жгучий, светлый и весёлый взор, что сердце само воспламенялось и начинало биться чаще. Что за ладно вылепленные, безупречные ноги, полные пружинистой силы, что за руки, работящие и мастеровые, ласковые и чуткие! Что за губы, улыбчивые и жадные до поцелуев... Красивая и изящная, гладкая голова с косицей на темени. Молчана даже рада была, что Веснослава её неизменно брила, и эти красивые очертания не прятались под волосами. Она не знала ни одну женщину-кошку, которой так же шла бы причёска оружейницы, как она шла её ладе. А вот самые родные и милые на свете ушки с пушком кошачьей шерсти... Серёжки Веснослава, как и все женщины-кошки, носила небольшие и неброские, скромные; крупные и яркие ушные украшения, по обычаю, принадлежали белогорским девам. Поймав на себе любующийся взгляд Молчаны, лада ответила ей пристальным горячим взором и подмигнула, и у той всё нутро вспыхнуло ласковым жаром. Всё её женское естество откликалось и таяло, изнывало от предвкушения объятий, которые обещал жгучий взор лады. Уж что-то будет нынче вечером! Непременно.             Курьяна, от которой не укрылись эти любовные переглядывания, добродушно усмехнулась. Какая же счастливая влюблённая молодая парочка! Какие они обе красивые, как устремлены друг к другу сердцами и душами, какой тёплый, настоящий огонь между ними горит! И как хорошо, что она, Курьяна, не поддалась на увещевания супруги и не настояла на браке Молчаны с вдовой. Какая, к лешему, вдова, когда есть своя ладушка, да ещё такая славная?! Как хорошо, что племянница всё-таки дождалась свою настоящую избранницу... Вот так оно и должно быть на самом деле, когда два сердца созданы друг для друга. Это оно и есть — белогорское счастье в чистом виде!             Когда родственницы разошлись по домам, Молчана принялась убирать со стола, а Веснослава, задумчиво жуя травинку и расставив длинные ноги в чёрных сапогах с бисерной вышивкой и кисточками, сидела на крыльце и любовалась то догорающим закатом, то деловито снующей возлюбленной. В её глазах тлел тот ласковый, многообещающий огонёк, который так воспламенил Молчану за столом, и когда та в очередной раз выскочила из дома, устремляясь к столу под открытым небом, её встретили горячие и несокрушимые объятия молодой кошки, из которых невозможно было вырваться.             — Попалась, моя сладкая ягодка-малинка! — чувственно, бархатисто промурлыкала Веснослава, прижимая Молчану к себе и ловя ненасытными губами её уста.             — Вёснушка, дай мне хоть посуду-то убрать! — засмеялась та, но её голос, грудной и приглушённый от внутреннего огня, тут же вспыхнувшего в ней, давал кошке понять: да какая уж там посуда, это так, для виду.             — К лешему посуду, — урчащим, низким, рокочущим от страсти голосом проговорила Веснослава, а её ладонь властно скользила Молчане под подол, раскрытой пятернёй по-хозяйски накрыла ягодицу — ягодка, а не попка!.. — Полно тебе хлопотать, я же чую: и ты ко мне пылаешь, пташка-горлинка моя ласковая! Ещё за столом мне глазки строила, моя сладкая негодница! Ну, держись теперь, красавица — сейчас съем тебя, мрррр!..             Их губы в неистовом порыве соединились, страстное дыхание рвалось из груди, ладонь Молчаны скользила по голове Веснославы, наслаждаясь совершенством очертаний гладкого черепа. Она льнула к ней всем своим изнывающим по любви, готовым к слиянию телом. Всё в ней отзывалось, всё устремлялось к ладе, и её губы раскрывались в ответной жаркой ласке, тоже становясь ненасытными, вечно жаждущими единения с губами лады — такой неугомонной, такой горячей, излучающей потоки белогорской силы... Её ноги оторвались от земли, башмачки блеснули бисерной вышивкой в угасающем свете вечера: подхваченная Веснославой на руки, она сладостно выдохнула и затрепетала ресницами, обнимая ладу за сильные плечи. Стройные ноги молодой кошки помчались наверх, в опочивальню, перескакивая через ступеньки.             Страстно назревающая, раскрывающаяся многоцветным перистым узором, колдовски-сладкая вспышка свершилась, и Молчана отдыхала в объятиях своей лады, без остатка наполненная её любовью и светом Лалады, сполна насытившаяся лаской. Она лежала, обнимая ладу рукой и оплетая ногой её ногу, всё ещё повернутая к ней и раскрытая для неё. Там, ниже пупка, тлели и догорали угольками отголоски наслаждения, и в любой миг лада могла, если пожелает, снова раздуть высокое пламя. И в пристально-ласковых глазах лады мерцало озорными огоньками понимание этого намёка на готовность, этого открытого приглашения в любой миг продолжить пир.             — Погоди, погоди, моя красавица, — хрипловато прошептала Веснослава, приближая губы и нащупывая ими уста Молчаны. — Сейчас, отдохну чуток.             Медленный, вдумчиво-чувственный, неторопливо нарастающий в своей страсти поцелуй соединил их. Губы слились с губами, взаимно лаская, с наслаждением соединённые и пьющие сладкий хмельной мёд поцелуя. Ресницы Веснославы с трепетом прикрылись, она нырнула самозабвенно в уста любимой, упиваясь ею, чувствуя её сердцем и душой, восхищаясь её светлой красой, её женственной нежностью, её хрупкостью и доверчивостью. Всю свою благодарность за счастье, всё восхищение и преклонение дарила ей Веснослава в этом долгом поцелуе, влюблённая по самую макушку, как и в первые дни. Уста любимой отвечали пламенно, нежно, с готовностью и тем же самозабвением, с дрожью на грани слёз, с тенью страха потери... Это были пережитки того непростого ожидания, и за него теперь Веснослава вознаграждала её щедро и страстно, прогоняя страхи и наполняя избранницу светом и счастьем. Не должна она больше плакать, должна только радоваться. Горлинка нежная, хрупкая, настрадавшаяся! Молчана утонула в поцелуе, таком щедром, нескончаемом, и её глаза прикрылись от сладкого полузабытья, а губы неустанно дарили ладе ответную нежность. Они пили её белогорский свет, а тело льнуло к горячему телу кошки, сливалось с ним, два сердца становились одним целым. Вёснушка, любимая, бесценная, долгожданная...             Очень долгим и сладким был поцелуй, но не насытил, а только раздразнил их. Это была передышка для восстановления сил, для созревания новой горячей влаги, нового сгустка света Лалады. Пальцы Веснославы окунулись в скользящую горячую плоть, кошка улыбнулась, окутывая Молчану нежно-жгучим взглядом:             — Ну что, готова, ягодка-малинка? Ждёшь меня? Ну, держись...             Уже далеко за полночь, когда масляный светильник догорал на столике, Молчана с проступающими на глазах сладкими слезами счастья любовалась задремавшей Веснославой. Сомкнутые пушистые ресницы отбрасывали тень на щёки лады, на гладкое молодое чело опустился сонный покой, милое светлое лицо разгладилось, и Молчана не тревожила её. Много сил Веснослава отдала любви, просто бешеное количество сил, но и для работы ей они требовались. «Спи-отдыхай, моя родная ладушка, — думала Молчана с нежностью. — Завтра будет новый прекрасный день». Приютившись на её плече, она с улыбкой закрыла глаза и прислушивалась к уверенному, созревшему свету счастья у себя внутри. Вот оно — то, чему суждено было сбыться. Тяжким было ожидание, но сладким и прекрасным был его плод.             Утром она пробудилась раньше лады: солнце ещё не встало, лишь край неба порозовел. Молчана, обув башмачки на босу ногу и накинув на плечи платок поверх сорочки, выскользнула в сад. Она собиралась быстренько набрать подоспевшей малины, чтобы приготовить для лады сладкое угощение: творог, малина, мёд, жирные сливки. Труженица должна сытно и вкусно кушать, чтобы были силы для работы и для любви. Улыбаясь этим уютным светлым мыслям, Молчана проворно брала мягкие душистые ягоды, и очень скоро её маленькая ивовая корзиночка наполнилась. Молчана полюбовалась малиной: хороша! Корзинка была изящная и совсем игрушечная, ягод — как раз на одно угощение для лады.             — Вот ты где, моя ладушка-заботушка, — промурлыкал голос Веснославы, в котором урчала нежность. — Ранняя ты пташечка, радость моя!             Молчана попала в её живительные объятия и утонула в ласковом свете её глаз цвета мышиного горошка. Веснослава смотрела на неё с обожанием.             — Я проснулась — а тебя нет, — сказала она, и её горячая большая ладонь покоилась между лопаток Молчаны. Та чувствовала её жар сквозь тонкую сорочку и платок. — Думаю: куда упорхнула моя пташка? А она уже хлопочет, дела делает... Нет чтобы поспать-понежиться со мной подольше!             — Если я буду валяться-нежиться, кто же для моей ладушки малинки в саду наберёт? — Молчана нежно прижала пальцем нос Веснославы. — Пойдём, солнышко моё, сейчас завтрак тебе будет.             Большая миска сливочно-белого творога украсилась рубиновыми звёздами лета, пропитываясь малиновым соком, золотая струйка мёда оплетала угощение сладким кружевом. Веснослава облизнулась, и Молчана с сердечным и ласковым смешком придвинула ей готовое угощение.             — Кушай, ладушка.             Веснослава зачерпнула творог с малиной и мёдом ложкой, подумала и поднесла ко рту Молчаны.             — Кушай и ты, милая.             Молчана лишь чуть попробовала прохладную, сладкую, душистую пищу. Сливочная основательная сытность творога в ней смешивалась с лёгкой, весёлой, хмельной сладостью малины и золотыми, тягуче-липкими, янтарными чарами мёда.             — Нет, Вёснушка, кушай сама, это всё — тебе. Тебе трудиться надо, силы надобны. А я потом наемся, у нас много съестного.             — Ну хорошо, — после некоторого колебания мягко согласилась Веснослава. И вскинула от миски с завтраком заботливый взор на Молчану: — Ты как следует кушай, моя радость. А то мне целые горы еды скармливаешь, а самой-то хоть что-то остаётся?             — Остаётся, родная, вдоволь остаётся, — успокоила её Молчана, тронутая искренней заботой лады, её нежным беспокойством во взгляде. — Не тревожься, я ем досыта.             Это было прекрасное, уютное утро, полное чириканья птиц, сладостной свежести воздуха, малиновых искр в капельках росы. Рассвет набирал силу, пробуждался сад, раскрывались цветы навстречу солнцу, и сердце Молчаны наполнялось тихим счастьем — её долгожданным счастьем, настоящим и полноценным, а не горьковатой подменой в виде объятий кошки-вдовы, которой её хотела сосватать матушка Сестрена. Настоящее счастье было гораздо прекраснее, оно полуденным солнцем озаряло душу, и всё внутри пело и сияло, смеялось и радовалось. Небо и земля, полдень и сумерки, лето и осень — такова была разница между счастьем истинным и той незавидной грустной долей, на которую её хотела обречь слишком уж беспокойная родственница, озабоченная подыскиванием для Молчаны хоть какой-то пары. Нет уж, стоило помучиться, стоило подождать, стоило слетать в Сад Лалады! Да Молчана хоть в самый страшный и тёмный чертог за душой лады спустилась бы и вытащила её оттуда. Всё окупилось, оправдалось, вознаградилось, потому что теперь вокруг раскинулось столь прекрасное утро, сытая лада тепло мурчала на ушко, жмуря чудесные ресницы и обнимая Молчану сзади крепкими руками, а она, откинувшись на её плечо, подставляла лицо рассветным лучам и улыбалась.             — А тебе не пора ли в кузню, киса моя пушистая? — обеспокоилась она.             — Пора, но не хочется от тебя уходить, — мурлыкнула Веснослава, щекоча ей ухо мягкими, ласковыми губами.             — Моя ж ты родная, — нежно застонала Молчана, гладя ладонью её руку и наслаждаясь стальной силой, что таилась под гладкой молодой кожей. — Полно, иди уж, а то мастерица-наставница осерчает.             — Мастерица знает, что я уж почти женатая, — ответила Веснослава, держа Молчану в объятиях крепко, но с бесконечной нежностью. — И понимает, что ладушка моё сердце пленила, и все мои помыслы к ней летят.             Молчана утонула в ласковой щекотке её улыбчивых ресниц и в малиновой бесконечности поцелуя. Но всему своё время — и потехе, и любви, и работе. Всему свой час, да и дома хлопот по горло. Веснослава ушла в кузню, а Молчана направила своё внимание на сбор малины. Она собиралась поставить малиновый хмельной мёд.             Время шло. Понемногу исполнялось всё задуманное для улучшения сада: часть дорожек Веснослава выложила каменной плиткой, а часть — булыжником. Вдоль всех дорожек поставила низенькие плетёные заборчики для украшения, а Молчана сажала всё больше цветов, чтоб те благоухали и радовали глаз. Цвели они в разные сроки, и в каждую пору в саду было красиво: одни цветы сменялись другими. Беседку заплетал девичий виноград, и под ним образовывалась приятная и уютная зелёная тень, а осенью его листья окрашивались в яркий багрянец.             Одним таким довольно тёплым осенним деньком Молчана сидела в беседке под багровым лиственным шатром и вязала. Перед ней раскинулся ковёр осенних цветов, а по дорожке шагала к дому Веснослава: у неё был обеденный перерыв. Молчана вскинула глаза и улыбнулась, её сердце согрелось нежностью.             — Обед готов, Вёснушка, сейчас подам, — сказала она, откладывая вязание.             Веснослава полюбопытствовала, над чем Молчана трудилась... Это была парочка милых крошечных детских носочков. Глаза молодой кошки затуманились, она поймала Молчану за руку, привлекла к себе и прижала к груди.             — Ну, ну, ладушка... Знаю, о чём думаешь и чего ждёшь. Я тоже жду... Если в учёбе я могу поспешать, чтоб скорее мастерицей стать, то природу не подгонишь, не ускоришь. Тут уж всё своим чередом идёт. Потерпи, потерпи, моя ягодка.             Семя Веснославы ещё не набрало полную оплодотворяющую силу, и для того чтобы эти носочки можно было надеть на пару пухленьких детских ножек, приходилось набраться терпения. Молчана прильнула щекой к её плечу и нежностью своих объятий старалась растопить ледок вины, омрачавший взгляд лады.             — Вёснушка, ты ни в чём не виновата. Разве молодость можно поставить в упрёк? Так уж сложилось. Этот день настанет, надо только подождать. А ждать я умею, и терпения мне не занимать. Уж этого-то добра у меня полно!             Веснослава стала единственной оружейницей, получившей звание мастерицы в двадцать один год от роду. Обыкновенно это случалось после тридцати, а то и ближе к сорока годам — в зависимости от того, в каком возрасте началась учёба и насколько даровита ученица. Веснослава будто не училась, а вспоминала знания и умения, и ещё до получения долгожданного звания поднесла Молчане кольцо для перемещений сквозь проходы, сделанное ею собственноручно. У той было своё, подаренное покойной родительницей Дажиславой, но это — совсем другой подарок, свадебный.             Под венец Лаладиного света они пошли в прекрасную весеннюю пору, когда их сад оделся благоухающим нарядом цветения. Матушка Коморица плакала:             — Я дожила! Дождалась-таки этого дня!             — Погоди, матушка, ты ещё внучек понянчишь, — с улыбкой смахнула слёзы с её щёк Молчана.             Но, как верно сказала сама Веснослава, природу не ускоришь: до обретения её семенем оплодотворяющей силы оставалось ещё девять лет. Это была обратная сторона долгожительства женщин-кошек: созревали они тоже медленно.             Оставалось только ждать, делая дом и сад всё прекраснее и уютнее. Веснослава перекрыла старую крышу и пристроила к дому навес на столбах, а Молчана украсила эту пристройку девичьим виноградом. Росла и развивалась эта лоза прекрасно, заплела собой и столбы, и крышу навеса, а потом полностью закрыла и стену дома, вдоль которой была посажена. Вокруг сада тоже выросла зелёная стена: это девичий виноград заплёл забор, превратив его в живую изгородь. Ещё Веснослава поставила широкие садовые качели с крышей: сиденье представляло собой лавочку со спинкой, на которую можно было не только присесть, но и разлечься на ней, подстелив что-нибудь мягкое. Конечно, и тут Молчана посадила свой любимый девичий виноград, который оплёл крышу качелей, превратив её в уютный зелёный навес. Также они принесли из леса низкорослый можжевельник и посадили около дома, потом Молчана увлеклась выращиванием роз. На зиму их приходилось укрывать и защищать особой волшбой. Сад превратился в прекрасное место, где можно было и поработать, и отдохнуть телом и душой. Всё, что в нём росло, давало прекрасные урожаи.             Работала Веснослава много. У неё был особый дар: вещи, которые она делала, помогали своим владельцам принимать верные решения и даже предвидеть развитие событий. Изготавливала она и оружие, и украшения, и бытовую утварь. Когда она преподнесла Молчане в подарок сделанный ею собственноручно набор прекрасных сковородок, та шутливо спросила:             — И что, эти сковородки тоже помогут мне предвидеть будущее?             — Поживём — увидим, — усмехнулась молодая оружейница.             В один тёплый летний денёк Молчана с самого утра чувствовала себя неважно, накатила вялость, слабость и сонливость, дела делались плохо. И волшба садовая что-то не плелась, и хлеб чуть не подгорел. Всё время тянуло прилечь, и она наконец так и сделала: улеглась в саду на сиденье качелей, подстелив свёрнутое одеяло. Пение птиц её убаюкало, и она провалилась в слегка тошнотворную, томительную невесомость.             — Ладушка, — разбудил её нежный, обеспокоенный голос Веснославы. — Ты чего это тут? Утомилась, хлопотунья моя?             Молчана встрепенулась: вот так вздремнула, даже обед для супруги не приготовила, а та пришла с работы, конечно, проголодавшаяся. Сердце виновато сжалось, она застонала.             — Вёснушка, прости, что-то неможется мне сегодня, ничего не стряпала, только хлеба напекла, — пробормотала она, садясь. — Будешь вчерашние пироги с земляникой?             — Ты не захворала, горлинка? — нахмурилась оружейница. — А об обеде не беспокойся, голодной не останусь. Главное, чтобы ты, моя радость, была здорова.             Она пообедала вчерашними пирогами да свежеиспечённым хлебом с простоквашей и мёдом. Молчане кусок в горло не лез.             — Ладушка, выпей водицы из Тиши и медку тихорощенского съешь — авось, полегчает, — посоветовала Веснослава. — Эти средства целебные от любой хвори помогают.             — Хорошо, Вёснушка, так и сделаю, — устало вздохнула Молчана, которая за весь обед не взяла в рот ни крошки и сидела за столом, сонно подпирая щёку.             Оружейница с потемневшим от беспокойства взглядом поцеловала её и ушла на работу, а Молчана достала заветный туесок с мёдом, растворила ложку в воде из Тиши и приняла это средство, как животворное лекарство. Вскоре она ощутила, как силы возвращаются, сонливость сменяется бодростью, и всё тело наполняется пружинистой готовностью переделать кучу дел. Хорош медок, не подвёл! И водица тоже. Обрадованная тем, что недомогание улетучилось, Молчана принялась за свои обычные дневные труды. Работа закипела, и она смогла сделать даже больше, чем рассчитывала.             Вернувшаяся вечером Веснослава тоже обрадовалась, что хворь у жены как рукой сняло.             — Ну, вот и хвала Лаладе, — сказала она, прижимая её к себе и целуя.             Прошла пара дней, и недомогание вернулось. Опять Молчана была с утра как сонная муха, но, наученная опытом, сразу же приняла белогорское лекарство, и хвори как не бывало. Но возвращение недуга её встревожило, теперь ей хотелось разобраться, что же это за хвороба такая.             Но как это узнать? Обратиться к девам Лалады? Не хотелось беспокоить Хранету по таким пустякам: болезнь легко снималась вышеназванными средствами, а значит, была не слишком опасна. Но покоя это не добавляло, разобраться следовало. И тут Молчану осенило: а сковородки? Вещие сковородки от Веснославы-оружейницы! Может, они и впрямь подскажут, в чём тут дело?             Она отправилась на кухню и остановилась перед названными предметами утвари, гадая, как они работают. Что с ними сделать? Потереть их, приложить к голове или описать ими вокруг себя кольцо? Или подкинуть в воздух? От последнего Молчана решила воздержаться, боясь уронить и испортить их волшебные свойства. Может, надеть себе на голову? Как же они открывают у человека предвидение и подталкивают к правильным решениям? Наверно, всё-таки что-то связанное с головой.             Она взяла самую большую из сковородок, трижды приложилась лбом к её холодному дну, погладила пальцами внутреннюю поверхность, а потом надела себе на голову. «Ну, сковородочка, помоги!» — мысленно попросила она. Со стороны, наверно, глупо смотрелось, но надо же разобраться с этим недугом, разгадать эту загадку!             Ничего особенного не происходило, и Молчана решила пройтись по дому со сковородой на голове. Может, сковорода заставит её остановиться у какого-то предмета, намекающего на разгадку? Или иным образом подтолкнёт её к пониманию?             Чуть придерживая сковороду рукой и прислушиваясь к своим ощущениям, Молчана обошла весь дом. Ничего особенного она не чувствовала. В светёлке сковорода всё-таки упала с её головы, подкатилась к рукодельному столику и толкнула его. Корзинка с вязанием, стоявшая близко к краю, опрокинулась, и из неё выпали детские носочки, которые Молчана когда-то связала. Она подняла их и, хмурясь, положила на место...             Догадка вспыхнула молнией, озарив душу светом радости. Неужели?! Да, всё верно: прошло тридцать вёсен с того счастливого дождливого дня, в который её лада пришла на землю, тридцать первый годок пошёл. А это означало, что...             Молчана метнулась в дом тётушки Курьяны. Там царила суета: пришли в гости старшие дочери-кошки с супругами и детьми, матушка Коморица с матушкой Сестреной были заняты семейной беседой.             — Матушка, — негромко позвала Молчана.             Коморица обернулась с улыбкой, которая тут же сбежала с её лица, как только она увидела дочь. Вид у той был несколько взъерошенный: волосы выбились из-под паволоки, шапочка съехала набекрень, а глаза... Таких глаз Коморица у неё ещё никогда не видела.             — Что, дитятко? — также негромко спросила Коморица, подходя. — Что стряслось? Неужто беда какая?             — Нет, матушка, не беда, — выдохнула Молчана.             Они отошли в сторонку, и она поведала матери о своём повторяющемся недомогании, которое легко снималось тихорощенским мёдом и водой из Тиши, о возрасте Веснославы и о...             — А когда они у тебя в последний раз были? — шёпотом спросила матушка, в глазах которой тоже сверкнул отблеск той радости, что молнией озарила душу Молчаны.             Молчана зашептала. Матушка радостно закивала, а Сестрена, заметив их перешёптывания, присоединилась. Пришлось и ей рассказывать. Она тоже закивала. Обе старшие женщины снова расспросили Молчану о подробностях самочувствия, об ощущениях и по совокупности этих признаков пришли к окончательному выводу: да! Но болтать об этом пока не следовало: не сглазить бы. А матушка Коморица украдкой смахнула слезинку. Она снова дожила!             Когда Молчана в третий раз принимала утром тихорощенский мёд с водой из Тиши, к ней сзади приблизилась Веснослава и легонько, нежно положила руки ей на талию, заскользила смыкающимися объятиями.             — Ладушка, а ладушка! А скажи-ка ты мне всё-таки, что с тобой такое? Думаешь, я ничего не вижу?             Молчана улыбнулась и несколько мгновений молчала, потом проговорила:             — Я не хотела спешить, думала, скажу попозже, но раз уж ты... — И она переместила ладонь Веснославы на свой пока ещё плоский живот. — У нас будет дитятко.             Объятия оружейницы сомкнулись крепко и нежно, но осторожно, голос задрожал радостью.             — Моя ж ты ягодка...             Она развернула Молчану к себе лицом и поцеловала. Её глаза сияли нежностью и обожанием. Устроившись щекой на её плече, Молчана со счастливой улыбкой закрыла глаза. И засмеялась, вспомнив.             — А ведь это твои сковородки помогли мне понять, что со мною творится! Они и впрямь волшебные!             И она поведала о своём причудливом обряде с ношением сковороды в качестве головного убора. Веснослава расхохоталась, сверкая белоснежными клыками.             — Ох, лада, насмешила... А ведь я никакой особенной волшбы в них и не вкладывала! Это самые обычные сковородки, ничего чудесного в них нет.             — Нет, что-то в них есть, я знаю! — настаивала Молчана. — Всё, что выходит из твоих рук, не может быть обыкновенным!             — Хорошо, ладушка, как скажешь, — со смехом согласилась Веснослава. — Волшебные так волшебные.