Motion Sickness / Морская болезнь

      Дверь за Джеймсом и Лили закрылась, и в доме воцарилась пугающая тишина. Римус с беспокойством и нарастающей тревогой наблюдал, как отец расхаживает по гостиной. Ни разу с самого детства он не видел его настолько сердитым. Однажды, вскоре после того, как он оправился от нападения, Римус выскользнул из дома и пошёл на детскую площадку неподалёку. Он не предупредил родителей, заблудился и не смог найти дорогу обратно. Лайелл был в ярости, когда наконец-то отыскал его. Он думал, что Римуса схватили, или что на него напали, или ещё что похуже.       — Как долго? — наконец спросил Лайелл. Его голос был леденяще спокоен.       Римус сжал челюсти, пытаясь сделать вид, будто он понятия не имел, о чём речь.       — Ты думаешь, я тупой? Нет, серьёзно, — огрызнулся Лайелл. — О чём ещё он мог говорить? И зачем ещё ему нужно было приходить?       — Я… — Римус старательно копался в своей голове. Обычно ложь давалась ему очень легко; вся его жизнь была построена вокруг его друзей. Сейчас их не было рядом, так что у него не осталось выбора. Он признался. — Со второго курса.       — Со второго… — Лайелл был ошеломлён. Он в недоумении уставился на Римуса. — Что… Как… Как ты мог так сглупить? Ты знаешь правила!       — Я ничего им не говорил, пап, они сами всё поняли.       — Ты действуешь безрассудно! — воскликнул он. — Если бы ты не высовывался и не лез не в своё дело, этого бы не произошло.       — Я не действовал безрассудно. Я… — пробормотал Римус, окончательно потерявшись.       — Ты же знаешь, как это опасно! Ты вообще понимаешь, насколько могущественны Блэки? — продолжал давить Лайелл. — Ты понимаешь, какого они мнения о людях, вроде тебя? О людях, вроде нас!       — Сириус не такой, как они, — настаивал Римус. Он не понимал своё отчаянное желание защитить Сириуса.       — Да? Тогда что он сделал? — спросил Лайелл. — Что такого он сделал, раз ты чувствуешь себя так ужасно? Ты хандришь с тех пор, как вернулся и, очевидно, больше с ним не общаешься. Так что он сделал?       Римус скрестил руки на груди и откинулся на спинку кресла, всё ещё держа рот на замке. На шее Лайелла от гнева и напряжения вздулась вена.       — Я напишу профессору МакГонагалл, если потребуется. Не думай, что я этого не сделаю. Мать твою, я напишу Дамблдору, если мне, черт возьми, пот…       Скрип со стороны двери прервал его тираду. Хоуп вошла в дом, распуская волосы.       — О, привет, не думала, что ты дома, — она заметила, как Лайелл навис над Римусом. — Что происходит?       — Расскажешь ей, Римус? — спросил он. Римус только покачал головой. — Его друзья знают. Его друзья знают обо всём со второго курса.       Хоуп непонимающе уставилась на него, а потом перевела взгляд на Римуса.       — Это правда?       Римус кивнул, избегая смотреть в глаза им обоим.       — Боже, Римус, — она рассеянно потёрла висок. — О чём ты только думал?       — Очевидно, что он ни о чём не думал! Ты считаешь, что можешь просто бегать, как любой другой подросток, не беспокоясь ни о чём на свете, не так ли? — требовал Лайелл.       — Мам, правда? — Римус повернулся к ней. Он надеялся, что хотя бы она будет на его стороне.       — Римус, прости, но это очень серьёзно. Мы просто беспокоимся за тебя.       — О, да чушь собачья, — пробормотал он.       — Извини, что? — Лайелл продолжал злиться.       — Я сказал, что это чушь собачья! — наконец огрызнулся Римус. — Дело не во мне, дело в вас! Вы беспокоитесь о своей гребаной репутации. Просто не хотите, чтобы люди знали, что ваш сын — оборотень.       — Эй, малыш, это нечестно, — подала голос Хоуп.       — Разве? — продолжил он. — Вы оба ведёте себя так, будто это вы страдаете. Как будто это вам приходится проходить через всё это каждый гребаный месяц и ходить с доказательствами на лице. Каждый. Божий. День. Но это неправда, вы понятия не имеете, каково это.       — Да. Да, я понятия не имею, каково это, но это не даёт тебе никакого права рисковать всем. Ты хоть понимаешь, сколько всего стоит на кону? Забудь даже о том, что мы с твоей матерью для тебя сделали. Ты хоть понимаешь, какие неприятности будут у Дамблдора, если Министерство обо всём узнает? — Думаешь, я этого не понимаю? — Римус отвернулся. — Мне так надоело чувствовать себя обязанным каждому, кто не плюёт в меня, когда я прохожу мимо. Почему я должен пресмыкаться перед всеми просто потому, что мне разрешили ходить в школу?       — И что дальше? — сказал Лайелл. — Ты собираешься пожертвовать всем просто потому, что злишься на весь мир? Хочешь отказаться от своего будущего, но ради чего? Ради кучки школьных друзей?       — Они не… — Римус почувствовал, как под кожей закипает раскалённая добела ярость. — Я больше не хочу об этом говорить. — Ну, это чертовски плохо, — Хоуп села на стул, который пододвинул Джеймс. — Послушай, я уважаю твоё право быть обозлённым подростком, хлопать дверями и кричать на нас. Но ты подвергаешь себя опасности.       Римус поднялся, не обращая внимания на резкую боль в ноге, и пошёл прочь. Лайелл встал в дверном проёме, преграждая ему путь.       — Сядь, мы ещё не закончили, — с предупреждением сказал он. — Мы ещё не разобрались с тем, что сделал Сириус.       — А что сделал Сириус? — нахмурилась Хоуп.       Римус отошёл на другую сторону гостиной, пытаясь держаться подальше от них.       — Не понимаю, почему вы меня допрашиваете. Я не сделал ничего плохого, — нахмурился он. — Они поняли всё сами, потому что я изодрал себя до полусмерти. Если вам хочется ещё позлиться, то я сам рассказал Лили! Она тоже знает, так почему бы нам сразу с дороги не убрать все мои проёбы?       — Что, чёрт возьми, с тобой не так? — Лайелл ударил ладонью по дверному косяку.       — О, можешь выяснить ещё что-нибудь и выбрать из списка.       — Не умничай здесь. Что сделал Сириус? В последний раз спрашиваю.       Римус наконец-то перестал сдерживать свой гнев и закричал.       — Он рассказал кое-кому, ясно? — за этим последовали злые слёзы, и он потёр глаза рукой. — Он рассказал кое-кому, где я буду, и этот человек пошёл за мной. И я чуть не убил его. Я бы убил, если бы Джеймс не спас его в последнюю секунду.       Лицо Лайелла побледнело. Они оба уставились на Римуса в потрясённом молчании.       — Так что давай, говори, что хочешь. Скажи мне, какой я безрассудный и неблагодарный. Ты абсолютно ничего не можешь добавить, чтобы я начал ненавидеть себя ещё больше, чем уже, блять, ненавижу, — задыхался он. — Я даже в зеркало на себя смотреть не могу. Я никогда… Я никогда не думал, что он может сделать что-то подобное.       Лайелл выглядел так, будто вот-вот упадёт в обморок. Он продолжил расхаживать по гостиной.       — Я забираю тебя из школы.       — Что? — ошеломлённо спросил Римус.       — Лайелл, давай не будем торопиться, — Хоуп положила руку ему на плечо.       — Нет, это слишком опасно! — рявкнул он, сбрасывая её ладонь. — Кому он рассказал?       — Это… — Римус провёл ладонью по лицу. — Один парень со Слизерина.       — Тот мальчик Северус? — спросила Хоуп. Римус кивнул. — Черт, Римус, почему ты нам не сказал?       — Очаровательно. Мальчик, одержимый чистотой крови, знает о тебе всё. Самый лучший сценарий, — Лайелл провёл рукой по волосам, отворачиваясь от Римуса.       — Он… Если он кому-нибудь скажет, его исключат. Он не станет рассказывать, — настаивал Римус. — Ты не можешь так поступить.       — О, разве? — Лайелл резко обернулся. — Разве не могу? Мы заключили сделку. Когда тебя приняли в школу, мы договорились, что это останется только между нами. Мы доверяли тебе. Я доверял тебе.       — Почему ты решаешь, кому я должен рассказывать, а кому — нет? — требовал Римус. — Это моя гребаная жизнь, а не твоя. Это не твоё дело.       — Ты ещё ребёнок, Римус, — вздохнул Лайелл. — Ты думаешь, что ты взрослый, но ты ребёнок. И я несу за тебя ответственность, это моё решение. Ты чертовски наивен, если думаешь, что этот мальчик никому не расскажет просто потому, что его могут исключить. Какое значение имеет школа для таких людей? Ты понятия не имеешь… Ты понятия не имеешь, на что они способны.       — Я не дурак, ясно? Неужели ты считаешь, что я не думаю об этом каждый гребаный день своей жизни? Это буквально всё, о чем я думаю. Каждую минуту. Каждого дня, — продолжал Римус. — Я просто так устал. Устал от этого, устал быть таким, устал от того, что все говорят мне, кем я должен быть и как я должен поступать.       — Мне очень жаль, Римус, но так работает мир. Он несправедлив по отношению к таким людям, как ты. Ты можешь хоть революционером стать, когда тебе исполнится семнадцать. Поставить мишень себе на спину, это всё будет зависеть только от тебя. Но сейчас ты будешь жить по моим правилам.       Большинство людей, которые были знакомы с Римусом, знали, что он тихий и вежливый. Возможно, у них даже сложилось впечатление, что он очень застенчивый. Но Римус был из тех тихих людей, которые всё замечают и всё запоминают. В другой ситуации он ни за что не сказал бы того, что может причинить такую боль другому человеку. Но внезапно он понял, что не может просто прикусить язык и промолчать.       — То, что ты виноват в нападении, не даёт тебе права контролировать всю мою жизнь, просто чтобы компенсировать то, насколько ты облажался как отец, — эти слова были подобны яду. Римус знал, что он попал именно туда, куда хотел.       Гнев в глазах Лайелла сменился болью. Он замолчал и ошеломлённо посмотрел на Римуса.       — Римус, — прервала ссору Хоуп. — Иди в свою комнату. Сейчас же.       — Я… — начал Римус.       — Иди!       Он прошёл мимо них и захлопнул за собой дверь так, что содрогнулись стены.       Дом погрузился в пугающую тишину. Хоуп достала бутылку джина, которую прятала в шкафу, налила немного в два стакана и поставила один напротив Лайелла, который сидел на своём месте за столом. Он уже довольно давно не двигался и просто молча смотрел в стену. Она нежно поцеловала его в седеющую макушку.       — Он не это имел в виду, — она села рядом и накрыла его ладонь своей.       — Именно это он и имел в виду, — выдохнул Лайелл. — Ты знаешь нашего сына, он никогда не стесняется в выражениях.       — Вы оба остынете и извинитесь, — покачала головой Хоуп. Она откинулась на спинку стула и закурила, держа сигарету в той же руке, что и стакан. — Но я не думаю, что нам следует забирать его из школы.       — Я не хочу этого, Хоуп. Но какой у нас выбор? — вздохнул Лайелл.       — Я знаю, это очень плохо, — сказала она. — То, что этот мальчик знает… Возможно, это худший сценарий.       — Что ты предлагаешь нам делать? — он сделал глоток и рассеянно потёр висок. — Я просто… Я не знаю, как уберечь его.       — Может… — вздохнула Хоуп. Она протянула ему свою сигарету, зная, что он курит только когда расстроен. — Может, пришло время нам начать беспокоиться о том, как сделать его счастливым, а не о том, как обезопасить его жизнь.       — О чём ты? — он сделал затяжку и вернул сигарету обратно.       — В смысле… — сказала она. — Всё будет становиться только хуже. Несмотря ни на что. Мы не можем помешать миру меняться.       — Да, — кивнул он. — Думаю, ты права.       — Так что мы можем либо держать его взаперти до совершеннолетия и знать, что он несчастен, либо… Позволить ему просто быть подростком. И надеяться, что мы наделили его достаточным количеством знаний, чтобы он мог оставаться в безопасности настолько, насколько это возможно, и одновременно жить своей жизнью.       — Когда это стало нашим выбором?       — Когда-то давным давно в отделении интенсивной терапии, — Хоуп пожала плечами. — Я знаю, это не идеально, но… Боже, Лайелл, ты помнишь, насколько одиноким он был до того, как встретил ребят? Насколько грустным.       — Да, — Лайелл взглянул на фотографию на стене. Там они были вдвоём. Снимок был сделан на восьмой день рождения Римуса, и он стоял там с таким лицом, будто только что вернулся с похорон. — Помню, каким он приехал домой после первого курса. Это был первый раз, когда я услышал, как он смеётся, за… Долгие годы.       — Да, — кивнула Хоуп. — Не хочу, чтобы это повторилось.       — Я тоже, но… Я не знаю, как успокоиться. Как избавиться от всего этого страха, — вздохнул Лайелл. — Он просто не понимает.       — Я думаю, он понимает гораздо больше, чем ты думаешь, — сказала Хоуп. — Послушай, он немного более безрассуден, чем нам бы того хотелось. Но ему шестнадцать лет. Может, когда-нибудь ему придётся справляться с чем-то большим, чем с друзьями, но ему всё ещё шестнадцать. И я думаю, что иногда мы об этом забываем. Мы считаем его либо маленьким раненым мальчиком на больничной койке, либо взрослым человеком, который сам может о себе позаботиться. Но это несправедливо по отношению к нему.       — Почему я не могу этого сделать, Хоуп? — расстроенно спросил Лайелл. — Я просто… Я смотрю на него и думаю: «Вау, как нам могло повезти настолько с этим ребёнком?». И я вижу его потенциал и то, на что он способен. А потом я останавливаюсь и задаюсь вопросом: что, если я всё испортил? И что, если мир заберёт весь этот потенциал, эту доброту и всё остальное, что делает его таким особенным, и будет выбивать из него всё до тех пор, пока ничего не останется? И это будет моя вина. Это и так моя вина.       Хоуп положила свою руку поверх его и потёрла его большой палец своим.       — Думаю, тебе нужно сказать ему об этом.       — Я… Я просто не могу. Не могу подобрать слова. Или пытаюсь, но выходит неправильно, — он вздохнул. — Я чувствую, что становлюсь ужасным отцом.       — Ты совсем не похож на ужасного отца, — заверила его Хоуп.       — Я не уверен, — Лайелл думал о том, какое выражение было на лице Римуса, когда они ругались, и о том, как, должно быть, выглядел сам, когда кричал на него.       — Послушай, твои слова не обязательно должны быть идеальными. Я думаю, он считает, что ты стыдишься его. И я знаю, что это не так, — сказала Хоуп. — Но то, что я скажу ему это вместо тебя, ничего не даст. Я не могу вести себя как шпион, который передаёт информацию от одного другому. Это так не работает. Вы должны перестать быть чёртовыми англичанами и просто поговорить друг с другом.       — Да, ты права, — вздохнул Лайелл. — Ты права.       — Я это знаю, — кивнула Хоуп.