***
— Хатидже-султан безутешна? — учтиво поинтересовалась Гюлистан, решившая поддержать беседу с госпожой. — Да. Впрочем, как и всегда. — Мне так её жаль. — Гюлистан состроила притворно расстроенное выражение лица. — Видела её сегодня поутру. Тащилась по коридору бледная словно мертвец, восставший из могилы. Не понимаю, отчего она так страдает. — Кто знает. Думаю, — Линфэй не обращала внимания на служанку, сосредоточившись на попытке закончить свою первую ювелирную работу, — она по природе своей склонна к самобичеванию. — Может она любит страдать? «Уверена» — подумала Линфэй. — Может, — согласилась госпожа, — она идеализирует образ мученицы. Страдания — благо. Принято считать, что душевные муки не для простолюдинов. Будто одни лишь высшие могут чувствовать боль… Одно из самых идиотских предположений, которое я когда-либо слышала. — И для высших нет исключений? — Есть. Бедняки, которые постепенно становятся частью их круга. Ибрагим-эфенди к примеру из таких. Беседу прервал тройной стук в дверь. С разрешением в покои вошла Мелек-калфа. Женщина прошлась глазами по Гюлистан, которая от этого жеста съёжилась. Служанка султанши старалась не попадаться этой жуткой женщине на глаза. Во взгляде правой руки хазнедар Гюлистан всегда видела угрозу. Держа руки на уровне пояса, калфа сжимала футляр с новым донесением. Склонившаяся над браслетом со светлыми жёлтыми камнями Линфэй подняла глаза на женщину. Выжидающий и пристальный взгляд из-под бровей распространил лёгкий дискомфорт по телу калфы. Мелек отмахнулась от этого ощущения. Состояние госпожи никак не было связано с ней. Линфэй жаловалась на слабость и тошноту, а разум её терзала размолвка с подругой. — Чичек-хатун написала. — Протягивая футляр, сказала Мелек. Линфэй выпрямилась и молча взяла послание. Достав его, она вчиталась в идеально ровные строки. Взгляд её, казавшийся поначалу усталым и раздражённым, изменился на холодный и гневливый. Она отбросила письмо в сторону и с яростным криком скинула шкатулку с инструментами со стола. Те рассыпались по ковру. — Госпожа? — осторожно позвала девушку Гюлистан. — Дурные вести? — Конечно! Конечно! Конечно! — Линфэй в помутнении метнулась в другой конец комнаты. — Как я только могла подумать, что избавилась от этой рыжей кошки? — В чём дело? — Она возвращается, — Линфэй повернулась к слугам с горящими от злости глазами, — никто этого ещё не решил, но… — Тогда с чего ты…? — Она беременна! — закричала на Гюлистан султанша. — Одна ночь. Жалкая и скоротечная. И всё же ей повезло. — Её вернут? — Да, — кивнула на вопрос Гюлистан Мелек-калфа. — Таковы традиции. Валиде-султан распорядится, если уже не сделала этого, чтобы Хюррем привезли. В её утробе представитель династии османов. Никто не оставит беременную фаворитку на произвол судьбы и не важно что она натворила. — А после? — Отправят обратно, — сказала Мелек. — Ребёнка заберут. — Тогда не стоит переживать сильно. — Ты, правда, думаешь, что до рождения дитя она будет сидеть сложа руки? — Линфэй кинула суровый взгляд на недогадливую служанку на долю которой выпала обязанность в одиночку присматривать за детьми султанши. — Султан не примет её. — Попыталась Гюлистан убедить госпожу. — И слушать не станет. — Она уверена, что любит его до гроба. Такая ради мужчины на всё пойдёт. Нож к собственному горлу приставит лишь бы доказать правдивость чувств. — После одной ночи…? — Я в её глазах всё видела, — оправдала свою уверенность султанша. Линфэй почувствовала усиливающееся головокружение и присела на край кровати. Приложив ладонь ко лбу, она успокоила себя отсутствием температуры. Служанки предложили позвать лекаршу, но Линфэй отказалась. Ей просто нужен был покой… и время. Вечером Линфэй написала ответное письмо для Чичек-хатун. Она не поставила печати, лишь приложила небольшую записку с инструкцией, которую после прочтения предстояло сжечь.***
Ожидаемо утром следующего дня Хюррем с улыбкой вернулась. Гордо прошествовав по гарему, она поймала много недобрых взглядов. Наложницы недовольно зашептались между собой не понимая причины возвращения бывшей фаворитки падишаха. Оглянув родную комнату, беременная девушка полной грудью вдохнула воздух. Пусть в нём и появилась пыль, всё же это была свобода. Победа. Взяв свою лучшую подругу Марию в услужение, Хюррем приказала той разобрать вещи и без чьего-либо ведома направилась в покои Линфэй. Две миловидные гречанки у дверей оповестили госпожу о посетителе. — Хюррем-хатун, вернулась-таки, — султанша отложила в сторону послание, которое держала в руках. — Я же обещала, — самодовольно улыбнулась та. — Где твои манеры? — скучающе спросила Линфэй. — Поклонись и лишь после говори. — Прошу… прощения, — Хюррем склонилась и опустила голову. — А теперь к делу. Ты меня подставила? — … — Линфэй удивлённо приподняла брови. — И что же тебя натолкнуло на такую мысль? — Неважно. В гареме не было людей, которые желали мне зла. — А-ха-ха-ха, — стряхнув волосы с плеча, расхохоталась султанша, — ты скандалила с каждой второй девушкой. Уверена, что никто не хотел тебе причинить вреда? — Я попала на хальвет к султану, ты вышла из себя и решила подставить меня. И волосы мои… ты обрезала. — Получается, во всех твоих бедах я виновата? — Линфэй указала пальцем на себя. — И для чего мне было резать твои волосы? — Ты увидела во мне угрозу. — А-ха-ха-ха, — девушка вновь засмеялась. — Тебя все ненавидели. Валиде-султан такую как ты никогда бы не отобрала для хальвета. Ибрагим-эфенди в тот день выбирал девушек для танца. Я и не думала, что такое возможно. Так скажи, с чего вдруг я должна была увидеть в тебе угрозу? Ты была воплощённой противоположностью идеальной наложницы. — Но с Викторией это же ты была? — Нет. Тебя использовали, моя дорогая. Не знаю кто. Решили подложить нож, потому что в твою виновность охотно поверил бы каждый. — Мне не подкладывали нож. — Я не знаю подробностей. — Линфэй развела руками в стороны. — Какое мне дело до деталей преступления, если виновного сразу нашли? Что там у тебя нашли тогда? Окровавленный платок? — Мою серьгу в её комнате. — Ха. — Линфэй резко отпрянула, отходя в сторону. — А так ли ты невиновна, как я подумала… — Я не трогала её. Клянусь… Махидевран и Хандан сказали… — Кто? — нахмурив брови переспросила госпожа. — Хандан? — Айше. Ей дали новое имя. — Ясно. — Линфэй сделала вид, будто задумалась. — Знаешь, как я вижу эту ситуацию? Две змеи сплелись в клубок и пытаются интриговать. Айше… то есть Хандан всегда была слабой внутри. Ей пообещай мешочек золота, и она скажет всё, как прикажешь. — Зачем им это? — Хандан надеется на милость и местечко рядом с матерью шехзаде. А Махидевран… Судя по всему рассчитывает, что мы глотки друг другу перегрызём. Одна умрёт, а вторую навсегда изгонят. Она вернётся… — Нет. Никто ей не позволит. — Наши дети одни останутся. Мои и твой нерождённый. Махидевран имеет опыт в воспитании. Её вернут на птичьих правах, но вернут. В покои падишаха не попадёт, но власть в свои руки возьмёт. Наши дети на тот свет отправятся, а Мустафа на трон. — С чего я должна тебе верить? — О, сейчас скажу, — Линфэй подняла с диванчика письмо и начала зачитывать: — «Уважаемая Линфэй-султан. Мы плохо расстались, и ты не ждёшь, что я буду писать. Но, тем не менее, вот письмо. Интересно, правда ли всё то, что про тебя Хюррем рассказывает? Говорит, ты потеряла женскую силу и в покоях падишаха давно не была. Твои дети плачут, когда ты берёшь их на руки. Не верю ни одному слову этой русской рабыни. Не позволяй ей обвинять себя в убийстве и прочих глупостях. В благодарность за это письмо, замолви за меня перед Валиде-султан словечко». Хюррем неверяще уставилась на ровные строчки с наклоном в правую сторону. Она коснулась пальцами пергамента и заметила вскрытую печать. — Из Старого дворца, — прошептала Хюррем. — Ты знаешь, как выглядит печать Старого дворца? — притворно удивилась Линфэй. — Да. Я писала письма Сулейману. — Не забывай, почему Махидевран выслали. — Линфэй отложила письмо. — Она убить меня хотела. А чуть не погубила Сулеймана. Верить ей — верить Шайтану. Мне не нужна война, Хюррем. Слова это одно, а пролитие крови… Мы можем ругаться с тобой, препираться, не находить общего языка, но… убивать кого-то… Нет. Никогда! — Как я могла поверить ей? — Хюррем поджала губы, чувствуя себя обманутой. — Дура. Простите, Линфэй-султан. Я уйду, если позволите. — Конечно, отдыхай, — султанша приподняла уголки губ. Когда за беременной красавицей закрылись двери, Линфэй убрала тёплую улыбку с лица. Госпожа разорвала поддельное письмо и бросила его остатки в камин к дровам. — Идиотка, — прокомментировала доверчивость девушки Линфэй. — Браво! — Гюлистан похлопала в ладоши, отодвинула штору в сторону и вышла из смежных покоев для слуг. — Это было гениально. — Надеюсь. Будет чудесно, если эта фурия настроится категорично против Махидевран. Письмо, которое Чичек-хатун лишь предстояло скрепить печатью, вернулось в руки султанши вместе с приездом Хюррем. Линфэй задумалась. Две изгнанницы сами нашли друг в друге союзников? Хандан своим умом дошла до мысли, что именно Линфэй приложила руку к той неудачной и позорной стрижке будущей матери члена династии? Махидевран верила в то, что говорила или обвинила Линфэй из личной неприязни?***
Спустя пару месяцев, когда во дворец пришли вести о победе падишаха, Линфэй заметила изменения в собственном теле. Встав боком к зеркалу, она обнаружила выпуклость на животе. В голове пронеслась догадка: «набрала вес». Мысленно она отмела это предположение — султанша ела не более, чем в предыдущие шесть с половиной лет пребывания в гареме. — Позови Эмине-хатун, — попросила Линфэй. — Уже иду, — Гюлистан положила сложенное платье на обитую бархатом табуретку и вышла. Линфэй присела на кровать. Она догадалась в чём дело. В голове, наконец, факты сложились в паззл. Её тошнило не от несвежего мяса, и слабость возникла не от накатывающей простуды, которой в итоге не было. Линфэй не понимала, рада ли. Лекарша пришла довольно быстро. Открыв свой деревянный чемодан с лекарствами и гинекологическими инструментами, которых опасались все наложницы, женщина приступила к осмотру. Линфэй молчаливо смотрела в потолок. Рядом крутилась Гюлистан, на лицо которой наползала улыбка. — Поздравляю. — Эмине вскоре отстранилась и вымыла руки в тазике с розовой водой. — Ваше предположение оказалось верным, госпожа. Вы беременны. — Хорошо. — Линфэй поправила исподние, спустила юбку и встала. — Оставь лекарства. Инструкция у меня осталась ещё с прошлого раза. — Конечно. — Эмине выудила из закромов несколько небольших бутыльков. — Всё подписано. Вечером по этому случаю Валиде-султан пожелала устроить праздник. Она оказалась куда более чем счастлива. Наложницы получили своё золото, высказали поздравления и принялись развлекать себя и господ. Хюррем получила свою порцию добрых слов, присаживаясь рядом. — Я рожу третьего шехзаде. — Не факт, — возразила Хафса. — Я уверена, что это мальчик, — Хюррем погладила себя по животу. — Я не про то, — холодно бросила Валиде, — Линфэй побывала в покоях Сулеймана прежде тебя. Её ребёнок старше. — Я могу родить быстрее. — Это не важно. — Строго проговорила Дайе. — Твоё дитя всё равно не будет считаться старшим. Линфэй же было всё равно. Старший или младший. Какая, в сущности, разница? Первый всегда может прийти к финишу последним. Тот, кто торопится, может пересечь не линию успеха, а линию жизни. Османская империя видела много мёртвых шехзаде. Первых и вторых.