***
— Он берёт Кару-хатун? А я? — Про вас ничего сказано не было, — Дана-калфа низко поклонилась девушке перед собой и направилась обратно в служебные помещения гарема. — Ты слышала это, Дерья? — Джансет повернулась к своей верной служанке, рот наложницы приоткрылся от недоумения и нарастающего гнева. — Он берёт эту жалкую рабыню в столицу, на свадьбу сестры. А я… остаюсь тут. Дерья! Что эта ведьма сделала с моим шехзаде, а? — Ничего не поделать, — проговорила Дерья. — Шехзаде Осман сказал своё слово, мы противиться не смеем. — Я не смирюсь с таким положением! — Джансет ударила себя кулаком по груди. — Пришло время убрать Кару-хатун. Родить она права не имеет, но влияние увеличивает. Что, если однажды настанет день, когда я рожу шехзаде, а его отдадут другой женщине? А, Дерья? Джансет решительно двинулась к себе в покои. Достаточно она терпела эту наглую заморскую девицу, которая приняла ислам лишь на словах. Рядом с фавориткой, которая имела право лишь ублажать шехзаде Джансет теряла всё своё и без того небольшое влияние в глазах Османа. Тот без лишних вопросов и раздумий вставал на сторону Кары, заставляя Джансет из раза в раз приносить извинения. — Как поступить, Дерья? — Джансет принялась взволнованно расхаживать по покоям. — Местные лекарши мне не помогут, а сама я достать яд не могу. — Убереги вас Аллах от таких мыслей! — Дерья испуганно отпрянула назад. — Ничего не предпринимайте. Сохранять достоинство и спокойствие — вот лучшее оружие в вашем случае. — Теперь понимаешь, отчего ты служанка, а не наложница? Нужно иметь смелость, чтобы быть госпожой! Если ждать, то можно увидеть собственное падение в бездну. Думаешь, Кара-хатун не имеет амбиций, и моё существование её вовсе не волнует? Ха! В тайне эта ведьма наверняка мечтает убрать меня с дороги. — Так не давайте ей такой возможности. Воспитывайте дочь и… — Дерья! Вспомни Хасеки Линфэй-султан. По твоему мнению, она добилась всего, ожидая у моря погоды? Молилась за проигрыш соперниц и ждала? Она добилась того, о чём каждая теперь мечтает. И явно не добрыми деяниями. — Не сравнивайте себя с ней, — тихо проговорила Дерья. — Принижаешь меня? Плевать, не верь в меня. Однажды я смогу вознестись так высоко, что увижу лик Аллаха. — Госпожа, — Дерья испугалась, — не говорите так! Грех-грех-грех… — Замолчи и помоги. Дерье, как обычной служанке, не оставили выбора в данном вопросе. Вложили в руку шёлковую удавку, отдав приказ об убийстве. Джансет выловила идущую по коридору Кару-хатун. Повезло, ведь та впервые за долгое время следовала в одиночестве. Они затащили наложницу в прачечную, кидая на кучу грязного белья. Кара ощетинилась злобной дикой кошкой, зашипев. Джансет мысленно взмолилась, видя полное гнева лицо темнокожей красавицы. Дерья со слезами на глазах накинула на шею фаворитки удавку, в то время как Джансет крепко держала. Кара расцарапала убийце все руки, сжимающие на её шее удавку. — Прекратите! Джансет отпрянула, услышав знакомый голос. Она медленно повернулась и увидела Дану-хатун — управляющую гаремом и одну из нянечек Османа. Хатун испуганно оглянулась на Дерью, которая отпустила шёлковую верёвку, позволяя Каре дышать. — Джансет-хатун, немедленно возвращайся к себе! Словно марионетка без хозяина, Джансет нетвёрдо последовала к себе. Дерья, слёзно умоляя о пощаде, осталась позади. Кара поднялась на ноги и схватила служанку под локоть. Кивнув управляющей, потащила преступницу прямо к Осману. Услышавший о произошедшем парень пришёл в дикую ярость, схватил Дерью за шею. Девушка беспомощно открыла рот, цепляясь за крепкую руку шехзаде. Без единого признака сочувствия Кара наблюдала, как сначала шехзаде бросил служанку в стену, а после разбил об неё же голову с длинными волосами. Тяжело дыша, с руками, по которым стекала кровь из разбитой головы служанки, Осман направился прочь из покоев. Дана-хатун прикрыла глаза, крепко сжимая губы, и заметила усмехнувшуюся Кару. Осман влетел в покои матери собственной дочери и, не слушая объяснений, ударил девушку по лицу. Джансет взвизгнула и упала на постель.***
— Матушка, — Хюмашах вошла с широкой улыбкой и поклонилась. — Вы прислали столько тканей, аж глаза разбежались. — Выбрала что-нибудь? — Нет. Ничто не смогло сравниться с… Я хотела кое о чём попросить. Позвольте мне выйти замуж в вашем платье. — Моём? — Линфэй недоумённо посмотрела на дочь. — Да, в вашем свадебном. — Хюмашах, моя ты звёздочка, — Линфэй тепло улыбнулась, встала и обняла девушку, — конечно, можешь. Я это платье надела всего раз в жизни, а оно достойно «второго дыхания». На свадьбу Линфэй облачилась в платье-комбинацию. Нижнее представляло собой простое, но прелестное белое платье. А верхнее пошили из шёлка с еле заметными узорами. Айсу-хатун закрепила пояс из белых камней, украсила шею ожерельем из жемчуга. Лале-хатун подала несколько корон. Линфэй выбрала ангельский нимб, в котором однажды позировала для портрета. В ночь хны, пока Хюмашах не успела прийти, Махидевран ожидаемо постаралась уколоть соперницу. — Это не свадьба, а похороны. Как ты только могла столь жестоко обойтись с младшей дочерью? Старшая выходила за молодого и прекрасного бея. А Хюмашах…? — Я тебя умоляю, — Линфэй махнула рукой. — Не говори так, словно Рустем старик. И к тому же, Хюмашах этой свадьбы сама желала. Никто её не заставлял и не уговаривал. Махидевран смогла в это поверить, когда показалась Хюмашах в алом платье, пошитом специально для ночи хны. Линфэй накинула платок и улыбнулась дочери, которая сияла. Туана держала за руку рядом сидящую Эсмахан, но никому до такого проявления «дружбы» дела не было. На само торжество — следующим днём — невеста облачилась в платье Линфэй. Туана недовольно скривилась и бросила взгляд на мать, которая поддерживающе улыбалась. Кара-хатун сидела рядом с Османом, который периодически что-то ей шептал. — Это тебе, моя милая. Линфэй протянула небольшой и достаточно лёгкий сундук жене визиря. Хюмашах открыла его и достала венец из драгоценных синих камней. — Я сделала его сама. — О, мама! — Хюмашах ещё сильнее расцвела на глазах. — Спасибо-спасибо-спасибо! Туана горько усмехнулась и кивнула самой себе. Сжав зубы, она постаралась вернуть лицу холодность и безразличие. Выходило это плохо от вида счастливой сестры, которой мать уделяла столь много внимания. — Мне вы ничего такого на свадьбу не подарили. — Ну… — Линфэй неловко отвела взгляд. — Я уже говорила о том, что думаю о вашем браке с Ташлыджалы. Сам молодой человек бился на матраках с Касымом, который жаждал проверить собственные навыки. Яхъя кидал тёплые взгляды на супругу, та отвечала улыбкой. Их идиллия казалась Линфэй достаточно странной, но она знала — Туана ещё не показала истинного лица парню. — Но вы допустили его, Валиде. — На ошибках учатся, и ты сможешь. Кто для тебя Яхъя, милая? Любимый мужчина, который будет оставаться рядом до конца? Это ложь. Как только он узнает о границах твоей жестокости, то… разлюбит и лечь в одну кровать не захочет вновь. Яхъя — человек чести и добродетели. Чувства к тебе этого не изменят. — Я не сделала ничего плохо… — Ещё хуже то, что ты даже не понимаешь тяжести собственных поступков. Для тебя это развлечение? Защита интересов семьи? Но это не так. Совсем не обязательно было так поступать с Армаан. Думала, я ни сном, ни духом? Только Осман узнает… — Он знает. — И ничего тебе не сказал? — Мои дела — не забота брата. И он это понимает, даёт волю, не пытаясь контролировать. — Видимо, ждёт, — Линфэй особенно близко наклонилась к сидящей на подушке дочери, — когда ты своим прелестным личиком вляпаешься в грязь. На ошибках учатся, он ждёт твоей. — Неправда. Здесь только вы ждёте моего падения, Валиде. — Туана шмыгнула носом, чувствуя подступающие слёзы. — Почему? — Что — «почему»? — Почему вы не любите меня? — Так… Хюмашах осторожно поглядывала на тихо беседующих мать и сестру. Она слышала отрывки разговора, но не более того. Другие султанши начали поглядывать, и Линфэй, взяв Туану под локоть, вывела из-за стола. Они отошли достаточно далеко, встав у фонтана. Позиция позволяла видеть всех, кто подходил. Это исключало шпионаж со стороны любопытных. — Я не люблю тебя? По-твоему это так? — Разве я ошибаюсь? — Туана расплакалась. — Вы всегда смотрели на Хюмашах. Её успехи радовали, словно это были достижения на уровне государства. А я? Забытая стояла в стороне с надеждой на похвалу. — Я хвалила тебя! — «Молодец, Туана» — это всё, что я слышала. В то время как для Хюмашах пелись дифирамбы на несколько минут. Знаете, как это задевало? Я воображала как умру, и вы начнёте жалеть, что не ценили меня. Со временем поняла — даже смерть не принесла бы желаемого. Кто должен умереть, чтобы вы заплакали, Валиде? Хюмашах? Повелитель? Осман? Касым? Ха, явно не я. — Я люблю тебя, — расширившимися глазами Линфэй смотрела на дочь. — Всегда любила. И даже после твоих зверств продолжаю это делать. Разве это плохое доказательство моих чувств? Я — твоя мать, потому буду любить вопреки и безусловно. — Почему тогда я не чувствую этой любви? — голос Туаны дрожал, а по щекам текли слёзы. — Потому что убедила себя, что её нет. Если бы не любила, то и не дала шанса с Ташлыджалы. Я знаю исход этого брака и всё равно позволила ему свершиться ради тех счастливых первых лет. Не люби, так сослала бы. Отдала даже не Рустему, а чахлому и дряхлому старику. Линфэй обняла плачущую и рыдающую дочь. Та обвила свои руки вокруг матери в ответ. Линфэй не хотела думать о том, сколько лет Туана жила с мыслью, что её не любили. Может, она и не была к ней столь внимательна как к Хюмашах, но, всё-таки, любила. Как и всех своих детей. Хасеки-султан помогла Хюмашах пройти до кареты, которая должна была увезти её в новый дворец — их с Рустемом дом. — Я не боюсь, — с улыбкой сказала Хюмашах, выслушивая советы матери.***
1541 — Я смог перехватить посла. Насух-эфенди и Бали-бей навряд ли заметили что-то, но сразу подумают на меня. Как и Хазыр Хайреддин-паша. Получив от повелителя место в совете и пост главнокомандующего флотом, он сразу меня невзлюбил. — Ты хитёр и умён, Рустем, им это не нравится. Но главное — посол эрцгерцога Фердинанда отправился в Амасью? — Да, я так же написал шехзаде Осману послание. — Зачем? — На случай если посол решит пойти по лёгкому пути и приедет не к тому шехзаде. — Правильно, Маниса ведь ближе, а там именно Осман. Прежде чем Линфэй смогла получить плоды небольшой интриги, появилась другая новость — у Хюмашах начались роды. Линфэй бросила все дела в гареме, направляясь к дочери. Той повезло, и роды продлились чуть меньше пяти часов — не слишком долго, но и не быстро. Она родила мальчика, которого назвали Баязидом. И после этой чудесной вести, Хасеки получила ещё одну — Мустафа принял посла. Подобное ожидаемо привело султана в ярость. Шехзаде совершал одну ошибку за другой, и даже ссылка в Амасью положения не изменила. Тот всё ещё действовал самовольно, оставаясь себе на уме. — Что мне нужно делать? — Сулейман ходил туда-сюда перед супругой, которая сидела на его же троне. — Я говорю одно, а он делает другое! Из раза в раз даёшь совет или предупреждение, но всё в пустую. — Я и сама не понимаю, ведь тоже предостерегала от ошибок. Может, дело в Махидевран? Пока она не вернулась, всё шло хорошо. — Он уже не малец и должен иметь собственную голову на плечах. — Махидевран его мать, Сулейман. Что тут ни делай, но слово матери будет иметь наибольший вес. Можем пригласить Махидевран в столицу или отправить в Старый дворец. Второй вариант чуть лучше, ведь эта женщина чрезвычайно опасна. — Повторю: Мустафа не ребёнок. Что это за шехзаде, если слушает подобные советы от матери? Она предложила принять посла, и он подобно марионетке так и сделал? Тогда это не наследник престола! Такой человек не достоин даже самого низкого поста в управлении государством. Такому и протоколы писать не доверишь! — Вызови его в столицу и поговори. Пусть объяснится… если сможет. Хотя, время придумать что-нибудь есть…***
— Этим вопросом нужно заняться немедленно, Великий визирь! Во имя нашей веры. — И куда эти женщины пойдут? — тихо и спокойно спросил Саид, перебирая документы. — Проституция — порок государства, а не самих «работниц». — Оставлять это нельзя, — настаивал Лютфи. — Ну так займитесь этим, — Саид отнял взгляд голубых глаз от записей и протоколов. — Даю добро. Моего участия в этом вопросе не ждите — других дел невпроворот. Саид совершенно не ожидал той прыти, с которой визирь приступил к искоренению проституции в Стамбуле. Облавы на бордели происходили с поразительной частотой. Потому Саид оказался не слишком шокирован, услышав о перейдённых Лютфи-пашой границах в данном вопросе. И, всё же, жестокость мужчины оставила неприятный осадок. Саид пожалел, что доверил столь деликатное дело такому идиоту. И будто мало этого! Лютфи-паша напал на собственную жену и избил. «Избил» — громкое слово, учитывая состояние Шах. Гордость султанши пострадала куда сильнее тела. Единственная причина, почему Лютфи сохранили жизнь — мольбы Эсмахан, которая так и не смогла после свадьбы Хюмашах уехать в Манису. Ссылка в Диметоку — великая милость для такого поганого человека как Лютфи. Махидевран, приехавшая из Амасьи с сыном, предостерегла того. Гнев падишаха не успел утихнуть после выходки бывшего визиря, а потому вполне мог сорваться на сына. Хотя, Махидевран и не понимала, какое наказание может быть хуже ссылки для шехзаде. С бешено бьющимся сердцем Махидевран ждала окончания аудиенции. Мустафа явился перед ней не то злым, не то расстроенным. Он кивнул матери и отошёл чуть в сторону. — Мне приказано немедленно возвращаться в Амасью и не покидать без… дозволения. — Это не страшно. Могло быть и… — Вы со мной не поедете. — Что? — тихо и поражённо спросила Махидевран, застыв. — Останетесь в столице, так решил повелитель. Я не знаю причины такого решения, но… вот так. — Нет! Они разлучают нас. Лишают тебя моей поддержки и защиты. О, Мустафа… — Махидевран схватилась за лицо, начав паниковать. Женщина умоляла султана позволить ей уехать с сыном, но тот ничего не сказал. Второго шанса на просьбу Махидевран не получила. Утром Мустафа отбыл в санджак, а султанша лила слёзы. Ей ничего не оставалось, кроме как смотреть вслед экипажу. Она вернулась в покои, в которых однажды жила. В них провели ремонт, ведь здесь жила Туана-султан до замужества. Махидевран несколько недель никому не показывалась на глаза. Хюррем-султан пыталась достучаться до госпожи, но не смогла. А после султан засобирался в новый поход — на Венгрию. Наместником столицы он вновь объявил собственную супругу. Мустафе поступил приказ — оставаться в Амасье и не покидать её ни при каких обстоятельствах.***
— Ты меня любишь? — с лёгкой улыбкой спросила Туана, сидя верхом на супруге. — Люблю. С чего такие вопросы? — Яхъя провёл руками по бёдрам девушки. — Просто захотела услышать. В последнее время ты так занят, ведь брат собирается в поход и… ты последуешь за ним. Я останусь совсем одна, надеюсь лишь Эсмахан позволят приехать на время. — Я буду писать каждый день. Ты и не почувствуешь моего отсутствия. Туана наклонилась и поцеловала мужа. Тот с пылом ответил. Они занимались любовью всю ночь перед его отъездом. Туана поглаживала свой живот и обещала родить ребёнка к его приезду — по крайне мере, если поход не закончится быстро. Яхъя удивился такому яркому желанию завести ребёнка, ведь ранее она не выражала желания становиться матерью. И женаты они были уже не первый год, но так и не смогли… Яхъя на мгновение задумался: «Не делала ли Туана нечто для того, чтобы не родить дитя спустя девять месяцев после никяха?». В день отъезда Туана поцеловала супруга на прощанье, а к вечеру встретила экипаж с кузиной, которая выпросила дозволение уехать у самого повелителя. Туана крепко обняла возлюбленную и проводила в выделенные покои. Девушки похихикали над этим, ведь планировали почти не расставаться за время, которое отводил поход для них. — Я всё сделала, — Туана плотно закрыла двери и повернулась к девушке. — Скоро у нас появится ребёнок. — Думаешь, сработало с первого раза? — невинно спросила Эсмахан, не зная всей правды. — Верю. Только представь: ты, я и наш малыш. — И Яхъя, — печально добавила Эсмахан. — Про него нельзя забывать, он твой супруг перед всевышним. — Наш брак заключён по воле матушки, и перед ней он имеет какие-то силы. Видит Аллах, я мысленно кричала «Нет!» во время никяха. — Туана, случилось кое-что в столице. — О чём ты? — заволновалась девушка. — Матушка заговорила о моём будущем. Отец уехал в ссылку, освободив место в совете и… она что-то задумала. У меня почти нет сомнений. — Я никому тебя не отдам. Шах-султан придётся сильно постараться, чтобы вернуть тебя в столицу после завершения похода. Ты ведь мой любимый цветочек, и я сделаю всё необходимое для нашего совместного будущего.***
— Дай Аллах, материнство уймёт Туану, — Линфэй отложила письмо из Манисы. — Почему она предпочла остаться в санджаке? — спросила Хюмашах, покачивая сына на руках. — Среди наложниц Османа появились какие-то разногласия, как я слышала. Он попросил сестру присмотреть за своими фаворитками. Хотя у меня и есть смутные… подозрения. — Насчёт чего? — Туана и Эсмахан… будто что-то задумали. Не зря Эсмахан столько времени проводит в Манисе, не желая возвращаться к собственной матери. — В чём-то подозреваете их? — Есть такое, — напряжённо проговорила Линфэй. — Надеюсь, Осману хватит ума и собственного гарема, чтобы не делать глупостей. — Вот вы о чём, — догадалась об опасениях матери Хюмашах. — Эсмахан свободная девушка, а шехзаде запрещено жениться. Я ещё помню, как отец когда-то отчитывал Мустафу за планируемый никях с какой-то девушкой. Если Мустафа передумал и не совершил глупости, то и Осман… — Ни в чём нельзя быть уверенной. Особенно, когда дело касается шехзаде и его желаний. Осману двадцать лет, и тебе может показаться, будто это значительная цифра, но на деле тот же Мустафа в свои двадцать семь продолжает делать очевидные ошибки. Понимаешь, к чему я? — Более чем, матушка. — Аллах милостивый. Надо будет наведаться в Манису, когда поход закончится. — Линфэй бросила взгляд на внука. — Дай его мне. Линфэй взяла на руки младенца и начала покачивать. Тот открыл свои светлые глаза и беззубо улыбнулся. Хасеки поворковала над малышом, прижимая к груди. — Мой любимый Баязид, — прошептала султанша. Момент прервал стук, после которого на пороге показалась Айсу-хатун с письмом. Она передала его госпоже. Линфэй вернула внука к его родной матери и раскрыла послание. Глаза недоумённо забегали по строкам. — Туана заболела, — сказала она, когда увидела вопросительный взгляд дочери. — Одно письмо за другим? — Печати нет, — Хюмашах, одной рукой удерживая сына, указала на край бумаги. — На том есть. Туана пользуется печатью Османа. Вы же ругали её за это уже. — Верно, — Линфэй взяла с тахты другое письмо и сосредоточила взгляд на печати, хранение которой Осман доверял близняшке, если уходил в поход. — Это не она написала… Шах-султан! — Мне казалось, что она оставила свои попытки отомстить за — один Аллах ведает — что. Последние годы вела себя достаточно тихо, разве нет? — Нет. Просто её планы настолько сложны, что одно выбивающееся из канвы действие рушит «всю конструкцию». Потому у неё до сих пор ничего и не вышло.***
Спустя несколько недель Линфэй засобиралась на время отлучиться из дворца. — Вам точно не нужна помощь, Валиде? — Нет, Хюмашах. Оставайся во дворце и следи за порядком. По коридорам ползает две змеи с дикой жаждой укусить кого-нибудь. — Вы про Шах-султан и Хюррем-султан? — госпожа задорно посмеялась. — Других змей нет. Линфэй с помощью слуг поднялась по ступенькам и села в карету. Арзу расположилась напротив. Хасеки поправила алый платок на голове и зелёно-золотые рукава в целом алого платья. Дела вакфа требовали личного вмешательства. Линфэй переговаривалась с Арзу, когда заметила поворот на другую дорогу. Она постучала по стене и крикнула, требуя ответа от кучера. Мужчина промолчал, ускорив экипаж. Арзу подняла сиденье, обтянутое синим бархатом, и достала ятаган с кинжалом. Закрепив ножны на поясе, она кинула второе оружие подруге. Линфэй чуть приоткрыла шторку и поняла — кучер гнал в сторону леса. Она успела сотню раз пожалеть, что не взяла воинов в качестве охраны. Но разве Хасеки предполагала? Её комплекс находился в Стамбуле, карета должна была проехать по улицам города. И оттого она ничего не боялась. — Остановились, — спустя несколько минут прошептала Арзу. Линфэй крепче сжала пальцы на рукояти изогнутого кинжала. Послышались мужские голоса и первому, кто посмел открыть дверцу, снесло руку по запястье острым лезвием. Некоторое время Арзу оборонялись из кареты, но когда та начала шататься, выскочила наружу. Линфэй ждала несколько мгновений, крик пейк привёл её в себя. — Прыгай на коня и давай ходу! Линфэй спрыгнула по ступенькам, и чуть было не споткнулась о тело. Обнажив кинжал, она воткнула «перо» остолбеневшему кучеру под ребро и стащила за ногу на землю. Освободив коня, Линфэй взобралась на него верхом. Натянув поводья, бросилась прочь под дикий ржач животного. Она оглянулась лишь раз, чтобы увидеть, как Арзу умело орудовала ятаганом. Один из наёмных разбойников седлал своего коня и кинулся за ней. В панике Линфэй наугад выбрала одну из развилок дороги, надеясь оторваться и встретить помощь. Её личная лошадь была куда быстрее и послушнее. Линфэй боялась, что в какой-то момент её сбросят с седла. Животное казалось настолько плохо управляемым, что Хасеки почувствовала себя за рулём разваливающейся тарантайки. Лес, к глубокому сожалению, не редел. Линфэй ощутила страшное отчаяние, наполняющее нутро. Разбойник своего коня знал прекрасно и скакал куда быстрее султанши. Он сравнялся с ней и смог перехватить поводья. Лошадь из султанской конюшни встала на дыбы, кинжал выпал и только крепкая хватка Линфэй на седле позволила удержаться. Сильная рука обхватила её талию и потащила в сторону. Её перекинули поперёк седла другого коня. Линфэй слабо запомнила дорогу, деревья казались однообразными и каждый отрезок леса походил на предыдущий. Её привезли к небольшому дому со скотом на заднем дворе и посевами. Мужчина стащил султаншу с коня и поставил на землю. Не отпуская, повёл внутрь дома. Линфэй ничего не оставалось, кроме как послушно идти. — На дворцовые комнаты это не похоже, верно? — усмехнулся незнакомец, наклонившись к уху женщины. — Разве что на хлев, — спокойно ответила Линфэй. Разбойник грубо посмеялся и запер входную дверь. Он проводил её в угловую комнату, которая наверняка до сего дня служила складом, ведь была маленькой, тёмной и «радовала» отсутствием окон. Вместо кровати старый протёртый матрац. Не вонял мочой — уже прекрасно. — Почему не убил? — спросила султанша. — Ещё не время, — сказал мужчина, захлопнув дверь перед её лицом. Щёлкнул замок. Линфэй вздохнула и присела на матрац в углу. Мысли заняла незавидная судьба Арзу. Оставалось лишь молиться на её великолепные навыки, полученные не «на дороге» как было с разбойниками, а на частных занятиях с бывшим янычаром, а ныне — палачом.***
Арзу тяжело привалилась к карете, когда последний разбойник упал. Несколько неглубоких порезов на теле и значительная рана в ноге. Пейк оторвала кусок ткани от платья и перевязала колотую рану в бедре. По щекам покатились слёзы боли и неудачи. Она посмотрела в сторону, в которую унеслась Линфэй вместе с главарём. Женщина стиснула зубы и поднялась на ноги. Еле-еле взобралась на лошадь и отправилась в сторону Топкапы.