Наперегонки со смертью

Анна с матерью стояли перед огромным зеркалом, покрывающим большую часть стены. Мария Тимофеевна восторженно тараторила, расправляя и без того безупречный наряд и придирчиво проверяя идеальность прически, в то время как ее дочь, едва взглянув на свое отражение, принялась разглядывать столичных красавиц, в этот морозный февральский вечер почтивших своим присутствием стены Александринского театра. Среди них были совсем юные девушки, нежные чайные розы с ореолом чистоты и невинности, робко выглядывающие из-под крыла своих надменных великосветских маменек, что неторопливо обмахивали веерами свои кряжистые шеи, увешанные сверкающими камнями. Первые не вызывали особого интереса, скорее снисходительную улыбку либо своим экзальтированным поведением, либо напротив чрезмерной скромностью, окрашивающей их еще по-детски округлые щечки розовым румянцем. Вторые отталкивали своим холодным презрительным взглядом и печатью невыносимой скуки на непроницаемом лице. Анне даже показалось, что одна из таких мадам, кинув взгляд в их с матерью сторону, брезгливо поморщила мясистый нос, будто провинциалы источали особый, и, судя по всему, неприятный запах. Была здесь и третья категория дам, величественные орхидеи, радующие глаз пестрой вереницей нарядов и утонченностью манер. В общей массе своей они были на пороге «бальзаковского» возраста, потому уже успели растерять неуместную скромность, но, в отличии от чопорных матушек и тетушек, их глаза еще горели живостью, а лица озарялись кокетливыми улыбками. Удовлетворившись результатом, виденным в зеркале, Мария Тимофеевна потянула дочь прочь из дамской комнаты. В фойе было тесно и шумно. Цветные дамские туалеты здесь были разбавлены темными мужскими фигурами. Оживленные беседы, смех, светские приветствия с теми, кого не видели перед началом первого акта, заполняли все свободное пространство. Продолжался антракт. — Ну, наконец-то. Мы вас уже потеряли, — с улыбкой встретил их Виктор Иванович, потягивая с братом шампанское. — А где Яков? — поинтересовалась у мужчин Анна. — Встретил кого-то из знакомых, — дядюшка неопределенно махнул рукой в сторону и продолжил рассказывать последние светские сплетни о значимых особах, присутствующих на сегодняшнем спектакле. Анна слушала его вполуха, неспешно разглядывая публику в указанном направлении, пока ее взгляд не зацепился за такой родной и знакомый курчавый затылок. Машинальная улыбка едва успела тронуть ее губы, как тут же сползла на нет, стоило ей рассмотреть собеседника Штольмана. Красивая яркая дама, едва за тридцать, одна из тех самых «орхидей» высшего света, умеющих себя выгодно подать. Она не скупилась на улыбки и не сводила со Штольмана крайне заинтересованного взгляда. — Простите, я на минутку, — бросила она родителям и, не дожидаясь ответа, направилась к интересующей ее парочке. Огибая любезно беседующих людей, Анна уже добралась до колонны, около которой стояли Штольман и его знакомая, как вдруг случайно услышанная фраза заставила ее остановиться в тени мраморного столба. — …теперь я точно знаю, что скучала по тебе, Яков. Это фамильярное обращение поразило ее как гром среди ясного неба, буквально пригвоздив к месту. Она бросила осторожный взгляд в их сторону и сразу заметила, как ладонь женщины легла на руку ее Якова, чуть выше локтя, неторопливо поглаживая темно-серую ткань. Анна замешкалась лишь на мгновение, смалодушничала, поддавшись нездоровому любопытству, и когда разговор продолжился, не могла не подслушать. — А ты совсем не изменилась. Слова Штольмана лишь укрепили ее во мнении, что они довольно близкие знакомцы. Анна медленно вдохнула через нос, неосознанно сжав кулаки – противное чувство ревности с ее циничными сомнениями больно сжали сердце в тисках, и в первое мгновение ослабить их хватку было не под силу никаким доводам рассудка. — И как это понимать? — Дамочка обворожительно рассмеялась. — С этим твоим ироничным тоном никогда не знаешь наверняка. — Анна обратила внимание на то, как ее ладонь сместилась с плеча на грудь Штольмана. — Буду считать комплиментом. — Как тебе угодно, — ответил тот. В голосе по-прежнему слышалась улыбка, однако, к огромному облегчению Анны, он отнял от себя женскую ладонь и опустил ее. — Прости, Саш, я не один. Мелькнувшая в темных глазах обида тут же замаскировалась удивленно приподнятыми бровями. — Неужели Нина вернулась? Ответить Штольман не успел, его перебил подошедший к ним мужчина. Он с радостной улыбкой протянул ему руку. — Яков, рад вас снова видеть. Новый участник беседы стоял лицом к Анне, и она понимала, что больше не замеченной оставаться не получится. Сделав вид, что поправляет на своих изящных ручках перчатки, она изобразила на лице светскую вежливость и вышла из-за колонны. — Вот ты где, — проговорила она, ласково касаясь другого плеча Штольмана, с каким-то внутренним торжеством отмечая, что ей это позволено, что ее руку он не скинет. Яков, в свою очередь, не выглядел смущенным или взволнованным от того, что она застала его в компании неизвестной дамы. Напротив, радостно улыбнулся и, перехватив ее руку, положил себе на сгиб локтя. — Позвольте представить – моя невеста, Анна Миронова. Анна лучезарно улыбнулась. — А это мои старые знакомые, — продолжил Яков, переводя взгляд на них. — Графиня Панфилова… — Просто Александра, — перебила его дама. — … и ее брат, Алексей Стрельников. Господин Стрельников, молодой брюнет в офицерской форме, смотрел на Анну с восторгом в его темных, как у сестры, глазах, а спохватившись, он расплылся в улыбке и склонил голову в вежливом поклоне. — Очень приятно с вами познакомиться. — Ну, вот, кажется, мой брат уже пленен вашей красотой, Анна, — графиня сдержанно растянула губы, а затем перевела взгляд на Штольмана. — У Якова всегда был отличный вкус на женщин. Анна невольно чуть сильнее сжала руку на предплечье Штольмана, в остальном внешне она осталась невозмутима, и даже вполне спокойным голосом поинтересовалась: — Похоже, вы давно знаете друг друга. Она почувствовала, как ладонь Якова легла поверх ее руки, и он ответил: — Более десяти лет. Первый муж Александры был моим хорошим другом. — Четырнадцать, если быть точнее, — вмешалась графиня. — Мы познакомились в день нашего с Николаем венчания. — Она вдруг замолчала, опустив глаза, и на лице ее отразились следы тихой печали. — Он погиб на службе девять лет назад. — Я сожалею о вашей утрате, — сочувственно произнесла Анна, коря себя за подозрение этой женщины в неискренности еще секунду назад. — Все в порядке. Время лучший лекарь. Хотя в моем случае, поддержка близких мне людей помогла в большей степени пережить эту боль. — И она бросила на Якова такой многозначительный взгляд, что Анне тут же вновь захотелось вцепиться в ее идеальную прическу. — Да, и граф Панфилов был одним из них, — беспечно вставил Алексей. — Я уже сотни раз слышал историю этого волшебного знакомства. Мне интересно другое. Яков, откройте секрет, где вы отыскали такое сокровище? — И почему до сих пор скрывали ее от нас? — вставила Александра. Анна стиснула зубы едва ли не до скрежета от столь слабо завуалированного намека, будто она знает Штольмана без году неделю. Яков не успел ничего ответить – раздался первый звонок. Публика потихоньку потянулась в сторону зала. — Что ж, видимо, придется оставить эту историю до следующей встречи, — без капли сожаления заметил он. — Кстати, об этом. Приходите завтра к нам на ужин, — пригласила графиня, глядя при этом исключительно на Штольмана. — Мы благодарны за приглашение, но, боюсь, у нас много дел запланировано на завтра. Анна теснее прижалась к боку своего мужчины, положив вторую ладонь на его плечо, демонстративно поглаживая. — Предсвадебные хлопоты, — она нарочито любезно улыбнулась. — Вы же понимаете. Начался второй акт. Анна рассеянно смотрела на сцену, при этом совершенно не слыша и не видя актеров. В голове звучал недавний разговор Штольмана с графиней, и она все силилась понять, кем они друг другу приходились. В том, что сейчас мужчина целиком и полностью предан ей, сомнений у нее не возникало. Но как бы ни старалась она убедить себя, что прошлое лучше оставить в прошлом, гадкое чувство ревности не давало ей покоя. Насколько близки они были прежде? Ей становилось тошно лишь от мысли, что эта женщина побывала в одной постели с ее Штольманом. А при мысли, что он с вожделением и трепетом прикасался к чужому женскому телу, ей делалось совсем дурно. Анна тряхнула головой, разгоняя навязчивые образы. Как же глупо прятать голову в песок, наивно полагая, что он вел образ жизни праведника. Наверняка, пока она училась говорить, он уже учился развязывать женские корсеты. Умом она понимала, что не имеет права судить его за прежние отношения, но сердце оставалось глухо к любым разумным обоснованиям. Она была так поглощена собственными мыслями и охвачена эмоциями, что аккуратное прикосновение к руке заставило ее не только вздрогнуть, но и неловко отдернуть руку. И лишь заметив озадаченно-хмурый взгляд Якова, она будто пришла в себя, и уже хотела было сама дотянуться до его ладони, теперь покоящейся на коленях, как вдруг глаз зацепился за развернутое в их сторону лицо графини. Ее ложа располагалась в том же крыле бельэтажа, но ближе к сцене. Графиня загадочно улыбнулась и вернула свое внимание к представлению. Сердце Анны сердито застучало о ребра, прожигая грудь неистовым огнем. Вдруг стало трудно дышать. Она вскочила со стула и кинулась к выходу. В широком коридоре было тихо и безлюдно, горел приглушенный свет. Анна отошла к противоположной стене и постаралась успокоиться. Она понимала, как глупо себя вела. Похоже, в отличии от других женщин ее возраста, у нее было слишком мало опыта общения с мужским полом. Отворилась дверь, на мгновение нарушая относительную тишину звуками оркестра. Анна догадывалась, кто вышел вслед за ней, а потому, переведя дыхание, обернулась. Штольман остановился в шаге от нее, засунул руки в карманы брюк и задумчиво посмотрел ей в лицо. — Давай, выговорись. — Его голос был спокойным, почти безэмоциональным. — Прости. Это все глупо. — Нет, если тебя это гложет. — Вы были любовниками? — выпалила Анна, боясь передумать. — Да, — ответил он не колеблясь. Анна постаралась остаться равнодушной к открывшейся ей истине, но видимо перестаралась. Штольман ухмыльнулся уголками губ и шагнул ближе. — Ань… — Нет-нет, я понимаю, — поспешила объясниться она. — Разумеется, у тебя были отношения до меня. Я не требую от тебя оправданий или объяснений, просто… — Оправдываться я и не собирался. Это удел тех, кто чувствует за собой вину, — он осторожно поймал одну из ее рук. — Я с тобой честен. С нашей первой ночи для меня не существует других женщин. — Я нисколько не сомневаюсь в тебе, — призналась Анна, ласково проведя свободной ладонью по лацкану его смокинга. — Просто… едва задумаюсь, насколько близок ты был с этой графиней, и меня… — она стиснула зубы и медленно вздохнула. Штольман отпустил ее руку и обхватил за талию, не переставая улыбаться. — Я бы слукавил, если бы сказал, что мне неприятна твоя ревность. Но правда в том, что у тебя нет ни малейшего повода для нее. Это маловероятно, но все же я не могу обещать, что однажды где-то не произойдет подобной встречи. Я хочу, чтобы ты знала и понимала: они – это прошлое, ты – мое настоящее и будущее. Что бы меня ни связывало с ними в дни давно минувшие, только тебя я люблю настолько, что не мыслю жизни порознь. Только тебя я хочу видеть своей женой, матерью наших детей, да и просто видеть каждое мгновение своей жизни. Анна скользнула ладонями с груди к его щекам, крепко обхватила, посмотрела в глаза. — Я тоже тебя люблю. — И первая потянулась к его губам. *** Николай Васильевич отреагировал на известие о шпионе весьма спокойно. Со стороны могло показаться, что он и вовсе никак не отреагировал. Молча перевел взгляд с письма на Штольмана и также молча опустился на стул. Этот некогда решительный и деятельный мужчина, пышущий здоровьем и энергией, неунывающий под гнетом трудностей, теперь будто перегорел. В глазах потух жизненный блеск, и все эти беды последних дней, сыплющиеся словно из рога изобилия, каждым своим неожиданным ударом выбивали из него саму жизнь. — Если это гипноз, — заговорил он тихим голосом, — шпионом может оказаться любой, даже не подозревая об этом. — Трегубов подозрительно покосился на Коробейникова, затем снова на Штольмана. — Им даже может быть один из нас. Тяжело вздохнув, полицмейстер положил письмо на стол, с чувством обессиленной злости прихлопнув по нему кулаком. — Зачем ему это всё? Куда проще внушить нам всем сдаться. Или пустить себе пулю в висок. — Шпион – не один из нас, — Штольман сурово сдвинул брови и заговорил медленно, без торопливости, что-то усиленно обдумывая. — И он не избавится от нас так просто. Он доволен устроенным им состязанием. — Еще бы, — буркнул Коробейников, — он же выигрывает. Я уже даже сбился, какой у нас счет. — Верно, — кивнул Яков Платонович, — для него это игра. И ему нужны достойные соперники. У него есть в управлении свой человек, чтобы следить за ситуацией, но я почти уверен, что в этом кабинете шпионов нет. — Значит, мы можем доверять только друг другу, — подвел итог Трегубов. — За дело, господа. В этот раз у сыщиков было действительно мало времени, и проверять серьезность угроз Крутина не было ни малейшего желания. Госпожа Климова, мать похищенного мальчика, ничего не знала про разрушенный приют, поэтому сыщики направились прямиком к отцу семейства. Господин Климов, невысокий рыхлый мужчина с красноватым дряблым лицом, с поседевшими баками и лысеющей головой, но с чрезвычайно важным видом, обнаружился в своем кабинете и посетителей встретил без особого восторга. А когда следователи объяснили ему причину своего визита и подозрения на его счет, он надменно ухмыльнулся и велел им убираться. — На случай если я неясно выразился в первый раз, — Штольман крепче сжал рукоять трости, стараясь сохранять спокойствие, — на кону жизнь вашего сына. — Это что? Новые методы работы полиции? — презрительно осклабился Климов, подошел к столу у стены и налил рюмку водки из графина. — Рассчитываете, таким образом голову мне заморочить, обхитрить и обвинить в… — он замолчал и раздраженно махнул рукой в их сторону, — …в чем там, по-вашему, я виноват. — К нам за помощью обратилась ваша супруга, — Коробейников постарался сгладить назревающий конфликт. — Ей, знаете ли, свойственна чрезмерная впечатлительность и излишняя эмоциональность, — опрокинув рюмку в себя, чиновник развернулся и подошел ближе к следователям. — Избаловала она младшего. Совсем от рук отбился. Думаете, это первый раз, когда он из дома сбежал? — он самодовольно хмыкнул. — А я уверен, что и не последний. — И все же мы не можем игнорировать слова госпожи Климовой, — стоял на своем Штольман, — а она утверждает, что из дома вашего сына увел неизвестный мужчина. — Невесту вашу увел неизвестный мужчина, прямо из-под венца, если молва не врет, — гнусно усмехнулся Климов, — а сын мой сбежал. Одумается и вернется. А вы можете быть так же уверены в вашей невесте? На деревянный пол с глухим стуком упала трость в тот самый момент, когда Штольман, подхватив Климова за грудки, прижал его к стене. Черты лица Якова сильно исказились. Вперив в языкастого мерзавца полный непримиримой злобы взгляд, он стиснул зубы и процедил: — Не смей говорить о ней. — Яков Платонович! — встрепенулся Коробейников, но вмешиваться не стал. — Что вы себе позволяете? — взвился чиновник, задыхаясь от возмущения и неожиданности. — Вы хоть представляете, с кем говорите? — Мне плевать на тебя и твой чин, но не хотелось бы, чтобы из-за твоей тупости и чванства погиб ребенок. Поэтому, будьте добры, господин Климов, признайтесь, какое вы имеете отношение к тому приюту? — Я буду жаловаться вашему полицмейстеру! — Пожалуйста. Хоть до посинения. — Я в дружеских отношениях с губернатором. — Да, хоть с самим императором. Сути это не меняет – у нас два часа, чтобы спасти вашего сына. — Миронову свою спасайте… Едва он успел договорить, как в челюсть ему прилетел кулак. Климов вскрикнул и испуганно распахнул глаза. — Я предупреждал, — процедил Штольман. — Еще слово не по теме, и я за себя не ручаюсь. — Это произвол! Вы у меня еще огребете, полицейские шавки. Штольман брезгливо оттолкнул от себя мужчину и отпустил его. Поднял трость и обернулся через плечо. — В таком случае, поторопитесь. Не долго вам осталось. Покинув кабинет, судебный следователь, поморщившись, повел подбородком, будто галстук в одночасье превратился в удавку, и взглянул на часы – он был прав, в запасе чуть больше двух часов. Взгляд упал на секретаря, окопавшегося бумагами за столом у противоположной стены. — Подскажите, любезный, а чем именно господин Климов занимается в казначействе? — Кирилл Петрович отвечает за субсидирование государственных учреждений, а также за распределение средств благотворительных фондов. — Вот как? А не в курсе ли вы на счет его дел с сиротским домом «Лучезарный»? — Боюсь, об этом вам лучше спросить самого Кирилла Петровича. Штольман и Коробейников значительно переглянулись. И последний, смущенно пожав плечами, проговорил: — Боюсь, он не ответит. Мы с ним не в самых дружеских отношениях. — Иначе говоря, — пояснил Яков Платонович, — он бы даже снегом с нами зимой не поделился, не то что информацией по делам. — Простите, но я не смогу вынести документы из архива без личного распоряжения Кирилла Петровича. — А что вы скажете на счет личного предписания полицмейстера о досмотре документации? Сгодится? — предложил Штольман. Секретарь тяжело сглотнул и, встретившись взглядом со следователем, коротко кивнул. — Антон Андреич, поезжайте в управление, а я дождусь вас здесь, проконтролирую ситуацию. Только поторопитесь, у нас не так много времени. — Одна нога здесь, другая там, — известил Коробейников, отступая к выходу. * Анна вздрогнула и проснулась. Ей казалось, ее разбудил чей-то громкий возглас или крик. Она огляделась – в комнате было светло. Ее так измучили страх, неизвестность, угрозы Скрябина, бессонные ночи в слезах, бесплодные попытки найти выход, что порой ей удавалось задремать днем, обессилев и оцепенев до состояния полного безразличия. Вновь послышался голос, и она поднялась с кровати, пытаясь понять, откуда он доносится. Сделав несколько шагов, Анна замерла, расслышав несколько слов довольно четко. Она подняла голову и увидела в стене отверстие, закрытое решеткой – видимо, вентиляция. Девушка придвинула к стене кресло и встала на него, прислушиваясь. — Зачем вся эта кутерьма с детьми? — гневно выкрикнул Скрябин. Анна уже достаточно хорошо знала его голос, а вот собеседника его расслышать не могла. Она знала, что в доме бывает кто-то помимо Ивана Евгеньевича, однажды она даже слышала женский голос, но не видела никого, кроме своего похитителя. — Нет! — вновь воскликнул Скрябин. — Штольмана пока нельзя убивать. Ты же знаешь, дар Анны работает только рядом с ним. Когда она призовет Раймонду, тогда делай, что хочешь. Анна даже перестала дышать, вся обратившись в слух, но все тщетно – от собеседника ни звука: может, он стоял дальше или говорил тихо. А что, если Скрябин разговаривал с ним по телефону? — Слушай, почему бы тебе просто не внушить ей призвать Раймонду? Примени гипноз. … — Почему нет? — возмутился Скрябин, видимо отказом собеседника. … — Табакерка, — Анна слышала, как мужчина зло усмехнулся. — Если бы все было так просто. Я уже пробовал. Магия застилает ей разум, и она не видит духов. … — Да, ты прав. У меня еще есть на нее рычаги давления. Хлопнула дверь, и Анна поняла, что Скрябин покинул смежную комнату. Она спустилась на пол и села в кресло, прикрыв лицо дрожащими ладонями. Ее упрямство и сопротивление приводят к похищению детей, и спасти она их может, только согласившись на условие Скрябина – призвать Раймонду. Однако, уступив ему, она обречет Якова на смерть. Ведь как только Раймонда займет ее тело, Штольман им станет не нужен. * Пока лошадка, тянущая за собой полицейскую пролетку с сидящим внутри начальником сыскного отдела, мчалась во весь опор по мартовской слякоти, Штольман попросил секретаря проводить его до архива – контролировать он собирался входящих и выходящих, чтобы кто ненароком или умышленно не навредил документам. Тем временем Коробейников на удивление быстро добрался до управления и тут же направился к полицмейстеру. Тот сначала с недоумением развел руками, мол, на каком основании предписывать досмотр, но после слов Антона Андреевича «Штольман уверен», бумага написалась сама собой, словно из-под искусного пера урядника Рябко, местами витиевато, местами драматично, что, прочитав сей документ, хотелось поскорей раскрыть продолжение, позабыв о самих «основаниях». Коробейников уже торопился обратно в казначейство, когда вдруг в дежурке его окликнул тихий женский голосок. Не без удивления Антон Андреевич увидел перед собой госпожу Круглову, сестру почившей от китайского чая Ломакиной. Девушка, спрятав глаза под ресницами, взволнованно протянула ему платок, что он дал ей накануне во время беседы, когда она, говоря о сестре и зяте, не смогла сдержать слез. — Я постирала его. Благодарю вас. — Да, будет вам. Пустяки, — мужчина польщенно улыбнулся и пожал плечами, отчего-то смутившись. Он взял платок и оглянулся по сторонам. Правильней было бы пригласить ее в кабинет и поговорить там, но времени у него не было, однако и просто развернуться и уйти он тоже не мог. Придержав ее за локоток, он отвел ее в сторону коридора между кабинетами и поинтересовался: — У вас все хорошо? — Я сегодня утром прочитала в газете о том, что на самом деле произошло в доме купца Золотухина. Скажите, это правда? Глаша и Петр погибли ни за что? — голос ее дрогнул и в глазах застыли слезы. — Из-за чьей-то жадности? — Боюсь, что так. Роковое стечение обстоятельств, — он вновь протянул ей платок. — Надеюсь, вас утешит хотя бы сам факт того, что злоумышленник схвачен и ответит по всей строгости законов. Девушка в миг перестала всхлипывать и уставилась на него, широко распахнув глаза. — Так он здесь? — спросила она дрожащим голоском, чуть громче шепота. — Да, в камере, — он неопределенно махнул рукой за спину. — Как только подготовим все необходимые бумаги, передадим дело в суд. Круглова молчала. Бледные нежные черты застыли в выражении задумчивости и, как показалось Коробейникову, страха, взгляд чистых голубых глаз остановился на боковой двери. Обернувшись, чтобы наверняка убедиться, что дверь заперта и там никто не стоит, Антон Андреевич откашлялся от накатившей внезапно неловкости, и вдруг вспомнил, что он очень торопился. — Вы не переживайте так, все наладится. Я попрошу городового проводить вас до дома. — Нет-нет, это вовсе ни к чему. Благодарю вас. Всего доброго. Коробейников проводил взглядом барышню, едва не залюбовавшись ее точенным силуэтом, как вновь спохватился, вспомнив про Штольмана. Полчаса спустя, преодолев обратный промозглый путь до казначейства, утерев нос секретарю сказочно изложенным «пропуском», Антон Андреевич методично пролистывал папку, то и дело косясь на зарывшегося в бумажках судебного следователя. Наконец, Яков Платонович распрямился и откинулся на спинку стула. — Вот взгляните, Антон Андреич, — он протянул ему документ. — Что думаете? — Если верить этой сводке, приют в течение года до обрушения крыши трижды получал субсидии на ремонт. — Но крыша все же обрушилась, и этому есть лишь два объяснения: либо средства осели в кармане Колосова Е.Н., расписавшегося в получении материальных пожертвований, либо Климов так ничего и не платил. — Можно было бы поговорить с Колосовым, но… — Коробейников извлек из кармана часы, — но у нас осталось лишь сорок минут, и мы понятия не имеем, где его искать. Сыщики замолчали, мрачно разглядывая кипы бумаг перед собой. Вдруг Коробейников встрепенулся, окинул Штольмана вспыхнувшим взглядом, улыбнулся своей мысли и заговорил медленно и вдумчиво. — Крутин указал на Климова. Значит, он точно виновен. Нам надо лишь написать обвинительный очерк. — Он взмахнул в воздухе листком со сводкой пожертвований. — Доказательства можем найти позже. От глаз Штольмана не укрылся его довольный собой вид, и то ли сказывалось напряжение последних дней, то ли недосып за тот же период, но Яков Платонович сурово сдвинул брови, чувствуя, как внутри его начинает разбирать злость. — А Крутин у нас теперь и судья, и палач в одном лице? С каких пор мы арестовываем людей по указке преступника? Вы на чьей стороне, Антон Андреич? Тот на мгновение опешил. — Я… нет… — вздохнул, потупив взгляд, — глупо прозвучало. Знаю… — Грань между справедливостью и самосудом очень тонка. Достаточно один раз переступить черту, чтобы потерять дорогу назад. В кабинете вновь повисло молчание, нарушаемое лишь тихим шелестом бумаг. Времени и в самом деле почти не осталось, а документов еще было столько, что хватит на несколько дней вперед. Коробейников обескураженно покачал головой – зря они так радовались утром скорому закрытию дела. Вот так насмешка судьбы! Штольман задумчиво просматривал папки, то хмурился, то прищуривался, будто прикидывая что-то в уме. Спустя несколько минут он воскликнул: «Нашел!» и, протянув листок Коробейникову, поднялся на ноги, оправляя сюртук и накидывая на плечи пальто. — Это схожая сводка, но по больнице. Какое она имеет отношение… — Взгляните на подпись, — перебил коллегу Яков Платонович. — Милц А.Ф. — Нашему доктору я всецело доверяю и его легко найти. Я побеседую с ним о пожертвованиях из фонда, и, если он никогда не получал обозначенных здесь сумм, у нас появятся все основания для ареста господина Климова. — А как же приют? — Изымите все найденные по нему документы и поезжайте в управление. Я постараюсь успеть. Садясь в пролетку и поплотнее запахивая ворот, Штольман в очередной раз с тоской подумал, в какую безрадостную и беспросветную гонку превратилась его жизнь. В гонку на потеху безумцу. В гонку, где ставками были жизни детей и его женщины. Александр Францевич, взглянув на бумагу, сперва пришел в замешательство, а затем разразился такой горячей речью в адрес господина Климова, негодуя и возмущаясь алчностью и изворотливостью последнего. Доктор уверял, что, когда он ставил свою подпись, в документе значились совершенно иные цифры. Например, на новый стол для прозекторской ему выделили всего лишь сто рублей, а не тысячу. Да и вообще, стол приобрели на личные пожертвования Петра Ивановича Миронова, а на сто рублей разве что запас лекарств и бинтов пополнили. Успокоив друга и уверив его, что нисколько не сомневается в правдивости его слов, Штольман вернулся в управление, где Коробейников с Трегубовым уже корпели над «обвинительным очерком». — Ну, что? Виновен? — вскочил со стула Николай Васильевич. — В махинациях с больничными субсидиями – да, — кивнул Яков Платонович. — Что с приютом? Нашли что-нибудь? — Да, — ответил Коробейников, поморщившись, — но нужны свидетельские показания. — У нас пять минут, — констатировал Штольман, убирая брегет в карман жилета. — Пишите в общих фразах, делая акцент на его преступлениях, а не на объекте, пострадавшем от его действий. Десять минут спустя официальная бумага, подписанная полицмейстером и изобличающая бессовестного казнокрада, красовалась на доске информации во дворе управления. Коробейников в компании пары городовых отправился арестовывать Климова, а Трегубов убедил Штольмана устроить засаду в каретном сарае, откуда открывался хороший вид на ту самую доску информации. Полицмейстер предлагал скрутить всех, кто проявит к новому объявлению хоть малейшее любопытство. И не смотря на доводы судебного следователя, уверявшего, что шпион Крутина уже в курсе всего, и что эта бумажка лишь формальность, Николай Васильевич был непреклонен. Спустя час бессмысленного торчания в холодном сарае, полицмейстер, стуча зубами и притоптывая ногами, ни на минуту не покидая свой пост возле щели приоткрытой двери, вдруг удивленно застыл на месте и выдал: — Вот те раз! А этот что тут забыл? Любопытство заставило Штольмана спуститься с пролетки и подойти к двери. На мгновение перекрыв обзор, мимо проехал пустой извозчик, а затем взгляду следователя предстали недавние пассажиры – двое мужчин, с интересом оглянувшись по сторонам, направились ко входу в управление. Все внимание Штольмана было сосредоточенно на одном из них. Это лицо он никогда не забудет, пусть и не видел его долгих шесть лет. С силой стиснув зубы, Яков Платонович решительно толкнул дверь и зашагал в сторону незваных гостей. Он намеревался выяснить, с какой целью Илья Петрович Уваков вновь заявился в Затонск.