Наперегонки со смертью

С самого утра в поместье Мироновых царила суета. Прибыла дражайшая Олимпиада Тимофеевна. И хотя все члены семейства уже свыклись или смирились с неугомонным и вездесущим нравом своей суматошной родственницы, с Домной они с первого слова не сошлись характерами. Вся ирония заключалась в том, что обе женщины, пусть каждая по-своему, стремились быть полезными для обитателей усадьбы, оберегать их от невзгод и окружать необходимой заботой. Будто чувствуя конкуренцию, они при виде друг друга поддавались глупому раздражению и поистине ребяческому соперничеству, что и создало между ними весьма натянутые отношения. — Барышня, к вам господин Штольман пожаловали. — Благодарю, Домна. Сейчас спущусь. Анна торопливо отложила книгу в сторону, взглянула на себя в зеркало и улыбнулась в предвкушении встречи. Однако выйти не успела. На пороге комнаты возникла тетя Липа. — Нюшенька, ну, куда ты так торопишься? Обождет этот твой Шульман, авось никуда не денется. — Штольман, тетя, Яков Платонович. Та лишь отмахнулась от ее слов, как от ненужной и бесполезной информации, и, протягивая руки навстречу племяннице, растянула губы в простодушной улыбке. — Поди соскучилась по тете, — она крепко обняла девушку, а отстранившись придержала за плечи, заглядывая ей в глаза, и пожурила с присущим ей бестактным, но совершенно беззлобным тоном. — Мотаешься по своим Парижам, да Европам. Больше двух лет тебя не видела. — Ну, конечно, соскучилась, тетя, — Анна чмокнула женщину в щеку и улыбнулась, склонив голову на бок. — А еще мне там жутко не хватало твоего варенья и твоих пирогов. Женщина расцвела буквально на глазах. — Ох, Нюшенька, да я ж как раз привезла с собой. И малиновое, и облепиховое. — Непременно попробую. — Да с блинами и с чаем, — обрадованно добавила тетя. Затем вдруг замолчала и настороженно оглянулась на раскрытую дверь. — Только вот… прислуга ваша, — она надула щеки и чудно растопырила руки, изображая шар, — не слопает все раньше? Не доверяю я ей. — Домна? — удивилась Анна. — Да, будет тебе, тетя. Домна невероятно честная и преданная. Нам с ней очень повезло. — Ну, а Штольман твой такой же честный и преданный? — Что? — Рассказал он, где пропадал все это время? Они столичные, знаешь, какие шустрые? Одна дама здесь, другая там. А потом еще выяснится, что и отпрысков по губерниям разбросанно с десяток. — Теть Лип, — лицо Анны приобрело серьезное выражение, — ты его не знаешь. — А ты? Уверена, что знаешь его? Можешь доверять ему? — Больше, чем самой себе, — с чувством ответила девушка. Тетка посмотрела на племянницу долгим изучающим взглядом и вздохнула, словно убедившись в чем-то или смирившись. — Ну, раз так, что ж там было? Где он шлындал-то? От твоей матери подробностей не дождешься. — Тетя, — Анна с серьезным и важным видом вздернула подбородок и тихо произнесла: — Это дела государственной важности, о которых я не имею права распространяться. У Олимпиады Тимофеевны от значимости момента синхронно распахнулись рот и глаза. — Да, ты что? — Я расскажу тебе кое-какие подробности, но только при одном условии. — Каком? — прошептала женщина с опаской оглянувшись на дверь. — Не называй меня больше Нюшей. — Ох, и хитрая ты, Анюта. — Есть в кого. Идем. Яков Платонович ожидал невесту в гостиной. Сложив руки за спиной и поглядывая сквозь двери на лестницу, он беспокойно прохаживался взад-вперед вдоль рояля. Едва раздались приглушенные шаги по застеленным ковром ступеням, он улыбнулся и нетерпеливо шагнул вперед. Однако наверху пролета показался Пётр Иванович Миронов, беззаботно мурлыкающий себе под нос какой-то мотив. — Яков Платоныч! — радостно воскликнул он. — Мое почтение. — Добрый день. — А я как раз собирался заглянуть к вам в управление. — Привезли? — понизив голос, поинтересовался следователь. — Разумеется, — торжественно возвестил Миронов и полез рукой во внутренний карман пиджака. В этот момент на лестнице послышались голоса, и Петр Иванович резко отдернул руку, принимая беспечный вид. Они со Штольманом обменялись загадочными взглядами и обратили свой взор к спускающимся дамам. — Изольда Тимофевна, какая радость лицезреть вас в этом доме, — приветствовал господин Миронов свояченицу. — Олимпиада Тимофеевна, — строго поправила она и тут же воскликнула: — Ню… Анюта, не на ступенях. — Она аккуратно подтолкнула племянницу, побуждая ту спуститься, придерживаясь за уже протянутую руку Штольмана. — Примета плохая на ступенях встречаться, — сокрушалась женщина, — ругаться будете. — И как мы жили раньше без ваших мудрых замечаний, — вставил дядюшка. — А вы все паясничаете, Петр Иванович, — с укоризной бросила она, а затем, развернувшись к Штольману, добавила с ноткой трепета и уважения: — Яков Платонович. — Мое почтение, Олимпиада Тимофеевна. Рад снова видеть вас. — Вот! — вновь воскликнула она, с презрением сверля взглядом свояка. — Поучились бы светским манерам. — Светские манеры, — глубокомысленно изрек дядюшка, приложив палец к подбородку, — как хорошее бургундское вино: отличишь от столового, только если сам разбираешься. — Кто о чем, а пьянчуга о вине, — покачала головой тетя Липа. — Боюсь, у вас сложилось превратное мнение на мой счет, дражайшая Олимпиада Тимофеевна. Не в моих правилах злоупотреблять спиртными напитками. — Это я не злоупотребляю, Петр Иванович, а вы, простите, словно лошадь. После семи верст галопом. Оказавшаяся у пруда. — Позвольте заметить, я просто сражен вашим светским шиком. — Дядюшка, тётушка, — Анна посмотрела на них с надеждой, — прошу вас, постарайтесь найти общий язык. — Боюсь, я не говорю на этом диалекте, Аннет. — Оно и к лучшему, — фыркнула тетя. — Молчание — золото. Девушка вздохнула, сдаваясь, и подала Штольману знак отойти в сторонку. Не выпуская ее руки, он отвел Анну ближе к окну. — Прошу прощения за родственников. — Пустяки. Скоро они станут и моими. — Я соскучилась, — она ласково погладила его по щеке. Он развернул голову и поцеловал ее ладонь. — Прогуляемся? — Прямо сейчас? — Слышал, у тебя сегодня выходной. — Угу, — она радостно кивнула. — Только маму предупрежу. Мы должны сегодня составить праздничное меню. Анна осторожно прошмыгнула мимо по-прежнему препирающихся родственников, а Штольман, оставшись у окна без собеседника, превратился в невольного слушателя. — И помяните мое слово, белка, перебежавшая вам дорогу, сулит беду. Готовьтесь к худу, — Олимпиада Тимофеевна пригрозила Петру Ивановичу поднятым пальцем. — Благодаря вам я уже морально готов ко всему. И пусть ад разверзнется под ногами, я и бровью не поведу. — Ухмыляйтесь… — она вдруг замолчала и выглянула из-за плеча Петра Ивановича в сторону гостиной. — Куда это она собралась? С моим вареньем. Штольман успел заметить скрывшуюся в дверях столовой фигуру Домны, и Олимпиада Тимофеевна, тут же позабыв про свояка, потрусила за ней. Миронов тяжело вздохнул, устало сдавив пальцами переносицу. — Ну, как тут не выпить? — развел он руками. — Я б, пожалуй, вам сам налил, — улыбнулся Яков Платонович и подошел ближе. — Оно при вас? — Да, — дядюшка снова воровато оглянулся по сторонам, залезая в карман, и передал Штольману черный бархатный мешочек. Следователь развязал его и аккуратно вытряхнул на ладонь золотое кольцо. Он купил пару обручальных колец в свой прошлый визит в Петербург, но так как пожелал оставить на Анином гравировку, пришлось просить Петра Ивановича об услуге курьера. Мужчина обхватил двумя пальцами тонкий ободок и прочел на внутренней стороне надпись витиеватыми буквами: «Жизнь как прежде невозможна». — Ишь какая? Хозяйничает она тут. Я научу ее уму-разуму, — приближался голос тети Липы, и Штольман торопливо сунул кольцо в мешочек. Оно выскользнуло и звонко заскакало по полу, прямо к подолу платья перепуганной женщины. Олимпиада Тимофеевна молча нагнулась, подняла украшение и дрожащей рукой протянула Штольману. — Обручальное? Мужчина кивнул, принимая кольцо и убирая обратно в мешочек. — Благодарю. — Яков Платонович, омойте его святой водой, Христа ради прошу. — На ней лица не было. Побледнела как покойник. И говорила тихо, но с жаром или даже отчаянием. — Чтобы бесы свадьбу не испортили. Штольман не знал, как реагировать. Он взглянул на Миронова, лицо того выражало полнейшее недоумение и даже испуг. — Вы не волнуйтесь так, Олимпиада Тимофеевна, — Яков Платонович постарался улыбнуться, — им в церковь вход заказан. *** На следующее утро после приезда в столицу сыщики первым делом отправились в психиатрическую больницу. Их встретил врач Хабрин — небольшого роста мужчина в белом халате поверх коричневого костюма. Его маленькие серые глазки за стеклами круглых очков смотрели с легким прищуром, их цепкий взгляд, казалось, мог видеть насквозь, будто он уже заранее знал, что от него скрывают, а оттого хитро ухмылялся. — Да, — задумчиво протянул доктор, когда они расположились в его кабинете, — удивительно, столько лет прошло, но я хорошо помню Сережу. Трудная юность выпала на долю мальчика. — Что вы можете о нем рассказать? — спросил Штольман. — Не так много, по сути. Вы же в курсе врачебной этики? — Да, но… господин Нартов скорее всего мертв. — «Скорее всего мертв» — не та формулировка, что позволит мне предать доверие пациента, — легко улыбнулся Хабрин. — Нам известно, что он оказался здесь после неудачной попытки самоубийства, но какие обстоятельства вынудили его пойти на этот шаг? — Штольман попытался осторожно закинуть удочку с другого конца. — Смерть родителей. Отец погиб на дуэли, едва Сереже исполнилось четырнадцать. Мать не смогла пережить этого горя и буквально свела себя в могилу месяцем позже. Тогда его опекуном стал дядя, брат отца. Он-то и нашел племянника с порезанными запястьями. А когда затянулись раны, собрал его вещи и привез сюда. Думается мне, он просто хотел избавиться от обузы, он и сам тогда еще был молод, да и не испытывал особенной привязанности к мальчику — за все время он навестил его не больше трех раз. Все дела, связанные с племянником, он поручал своему управляющему. — А вы не подскажете, где мы можем найти его дядю? — осторожно поинтересовался Коробейников. — Должно быть, в их родовом имении, — доктор быстро что-то написал на листке бумаги и протянул Антону Андреевичу. — Я давно не слышал о нем. — Благодарю. Пока Коробейников вчитывался в адрес, Штольман обдумывал, как бы еще выудить из врача информацию, если он не имеет права спрашивать о лечении и диагнозе. — Сергей Нартов покинул ваше учреждение в возрасте восемнадцати лет. Он говорил, чем собирался заняться? Может быть, вам известно, куда он отправился? — Он хотел стать врачом, — с оттенком потаенной гордости ответил Хабрин. — Вроде собирался ехать учиться в Москву. Он был очень умным и любознательным юношей. Любил историю и много читал. — Доктор задумчиво замолчал и вдруг ухмыльнулся, будто вспомнил что-то забавное. — Что такое? — Штольман словно ищейка уцепился за его реакцию. — Так мелочи, — отмахнулся тот, однако, потерев руки, все же продолжил: — Была у него одна любимая книжка. Всюду таскал с собой. Учение о катарах. Мы даже пару раз обсуждали с ним их религию и верования. Штольман и Коробейников настороженно переглянулись. — У вас есть его фотокарточка? — Эм… нет, — Хабрин на секунду задумался, — полагаю, что нет. В то время мы еще не фотографировали пациентов. Яков Платонович достал из кармана карандашный рисунок, развернул и положил перед врачом. Тот нахмурился и, не отрывая взгляда от портрета, аккуратно взял лист в руки. — Возмужал. Посуровел. Но глаза совсем не изменились. Все тот же пронзительный взгляд. — Хабрин посмотрел на Штольмана. — Да, это Сережа Нартов. Штольман потрясенно поднялся на ноги. Ни слова не говоря, с растерянным видом он прошелся по кабинету, на время позабыв о боли в ноге. К такому он был не готов. В его голове вертелась, не желая складываться, мозаика из трех фигур: Крутин, убитый им Скрябин и призрак Нартова. Но кем бы ни был тот призрак, что являлся Анне, на данный момент было только два действующих лица. И он только что узнал истинное имя Крутина — он раскрыл его! Штольман остановился. Развернулся к доктору. И стремительно подошел к столу. — Этот человек убийца, — безапелляционно заявил он, ткнув пальцем в листок. — Государственный преступник, объявленный в розыск по всей Империи. В интересах следствия вы обязаны предоставить его карту. — Убийца? — В широко распахнутых глазах Хабрина читалось неверие напополам с тревогой. Он перевел взгляд на Коробейникова, и тот кивнул, подтверждая слова коллеги. — На его счету десятки жертв. Мужчины, женщины и даже дети… — Мне трудно в это поверить, — доктор вновь взглянул на портрет. — Мы при исполнении. Нам нет нужды врать, — сухо проговорил Штольман. Хабрин отодвинул от себя листок и поднялся. — Простите, я не это имел в виду. Я вовсе не хотел вас оскорбить. — Взгляд его метался по комнате, ему трудно было собраться с мыслями, в точности как Штольману мгновение назад. — Тем не менее… я не могу предоставить вам свои записи без особого постановления от департамента полиции. Коробейников с надеждой вскинул глаза на товарища. — Оно у вас будет, — решительно произнес Яков Платонович и взглянул на часы, — к полудню. Антон Андреевич наконец тоже поднялся. — Будьте добры, подготовьте все документы к нашему возвращению, — добавил он и, забрав со стола карандашный рисунок, проследовал за Штольманом к выходу. * Поймав на улице экипаж, Штольман велел ехать в поместье Нартова. Коробейников, устроившись на сидении напротив, с сочувствием и невольной жалостью наблюдал, как его товарищ, крепко стиснув зубы и тяжело дыша, откинулся на спинку сидения, на миг прикрыв глаза. Яков Платонович медленно вытянул ногу и, отвернувшись к окну, несколько раз провел ладонью по бедру, будто пытаясь унять боль. Коробейников постарался отвлечь его. — Так значит, сначала к Нартову? Штольман кивнул. — Было бы не плохо собрать побольше сведений, прежде чем явиться в Охранное отделение. Полагаю, мне еще за Увакова выговор светит. — Яков Платоныч, — глаза Коробейникова довольно блестели и ему с трудом удавалось сдерживать радостную улыбку. — Мы вычислили его! Он пока не догадывается, но мы уже у него на хвосте. — Это серьезный прорыв в деле. Вы правы, Антон Андреич. — Штольман вновь отвернулся к окну, поглаживая ногу. — Но радоваться пока рано. * Александр Петрович Нартов — высокий, плечистый, хорошо сложенный мужчина лет сорока пяти, с густыми черными волосами, едва тронутыми сединой, и гладко выбритым подбородком — встретил их без особого энтузиазма. Казалось, разговор о племяннике был ему не очень приятен. Поначалу он отвечал неохотно, будто с вынужденным радушием. Следователи выяснили, что Нартов не видел племянника много лет. Выписавшись из больницы, тот прожил в поместье около двух месяцев, затем уехал в Москву, и больше он его не видел. Сперва он писал, изредка и всегда с просьбами выслать денег, но потом и это прекратилось — он стал писать напрямую поверенному. Однако и их переписка окончательно прервалась около пяти лет назад. Александр Петрович поднялся с дивана, подошел к столику у стены, где на серебряном подносе стояли несколько графинов. Он ухватил один из них за горлышко, плеснул янтарной жидкости в стакан и, вдруг опомнившись, что не один, поднял графин перед собой, с улыбкой глядя на гостей. — Коньяку? — Благодарю, — Штольман покачал головой, — мы на службе. — А я, пожалуй, выпью, — вздохнул он и кинул взгляд на часы на каминной полке — те показывали без пяти десять. Яков Платонович медленно встал на ноги, стиснув зубы, чтобы не так сильно морщиться от боли. — Могу я взглянуть на его комнату? — спросил он тяжело дыша. — Конечно. Лиза! — крикнул он горничную и, когда та возникла на пороге, добавил: — Проводи господина в Сережину комнату. Коробейников вопросительно глянул на Штольмана, и тот кивком головы указал на Нартова. Антон Андреевич невозмутимо кашлянул, прочищая горло, и раскрыл блокнот. — Александр Петрович, у меня к вам будет еще несколько вопросов, — сказал он. Лиза сопроводила Штольмана на второй этаж, остановилась у третьей двери справа и, распахнув ее, сделала шаг назад, пропуская следователя. Яков Платонович вошел в комнату и попросил Лизу принести ему стакан воды. Спальня была просторная, но заброшенная. Судя по слою пыли, здесь редко убирались. По убранству можно было сказать, что некогда комната принадлежала подростку: узкая кровать у стены, застеленная синим покрывалом, у окна письменный стол со стопками книг и тетрадей, на другой стене огромная карта мира и стеллаж с запыленными моделями кораблей и солдатиками. Горничная принесла воды. Штольман поблагодарил ее и подождал, пока она выйдет, прежде чем поставить стакан на стол и достать из-за пазухи небольшой пузырек. Еще раз оглянувшись на дверь, чтобы убедиться в отсутствии свидетелей, он капнул одну каплю настойки в стакан, на мгновение задумался, затем капнул вторую и, закупорив бутылек, убрал в карман. Он с жадностью выпил воду и расслабленно опустился на стул, прикрывая глаза и откинув голову на стену позади себя. — Насколько нам известно, отец Сережи погиб на дуэли, — Коробейников уже не знал, что еще спросить у Нартова. — По какой причине был брошен вызов? Александр Петрович испытующе посмотрел на полицейского, затем залпом допил остатки коньяка и встал. — По глупости. Самая распространённая причина всех дуэлей. — Он взял графин, чтобы налить еще. — Алексей всегда любил женщин. Впрочем, это было взаимно, — усмехнулся мужчина. — Затем он женился и, как все думали, остепенился. Но длилось это недолго. В тот раз он связался с замужней дамой. Да, не абы с какой, а с молодой женой графа Невзгодина. Старик, может и забыл, как ублажать женщин, да вот только о его талантах стрелка весь Петербург был наслышан. Нартов остановился у камина, оперся рукой на край выступа и рассеянным взглядом уставился на огонь. Коробейников понял, что мысленно мужчина был в своих воспоминаниях, весьма неприятных, судя по его мрачному выражению лица. Он медленно поднес руку со стаканом к груди. — Пуля в сердце. Алексей погиб мгновенно. Просто рухнул замертво, прямо у меня на глазах. Александр Петрович глотнул коньяка и вернулся к дивану. Коробейников украдкой бросил взгляд в сторону лестницы и продолжил расспрос. — Соболезную по поводу вашего брата. А что стало с его супругой? — Умерла от «нервов», как это было модно тогда говорить, — мужчина вымученно усмехнулся и покачал головой. Вздохнул. — Она просто-напросто не пережила предательства супруга и всех этих кривотолков. Я в жизни не видел более раздавленной и униженной женщины. Она целыми днями не выходила из комнаты, отказывалась есть, спустя какое-то время отказалась видеться с сыном. Через месяц после дуэли она заболела и вскоре умерла. Врач так и не смог поставить диагноз. Сказал, у нее не было воли к жизни. — Нартов допил второй стакан и ухмыльнулся. — В смысле, разве такое возможно? Умереть из-за отсутствия воли к жизни? Шарлатан. — А потом произошел инцидент с Сережей? — поинтересовался Коробейников, переступая через захлестнувшее его чувство сострадания к человеку, потерявшему разом почти всю семью. Он надеялся, оно того стоило, и Штольман действительно откопал что-то стоящее. Яков Платонович открыл глаза, чувствуя, что боль отступила. Во всем теле ощущалась приятная легкость, даже прилив сил. Прислонив трость к краю стола, мужчина взял верхнюю книгу из стопки — История государства Российского. Пролистал. Ничего примечательного. Отложил в сторону и потянулся за тетрадью. Ученические конспекты. Ничего важного. Штольман шустро осмотрел стол. В одном из ящиков на глаза попался старый, потертый блокнот. Внутри были не школьные записи, а какие-то разрозненные мысли или цитаты, вырванные из контекста. «…не надо бояться и не надо считать запретным ничего, чего желает душа твоя…» «Нет реальности, кроме той, что мы носим в себе». «Истинное призвание каждого состоит только в одном — прийти к самому себе…» «…его дело — найти собственную, а не любую судьбу, и отдаться ей внутренне, безраздельно и непоколебимо. Все прочее — это половинчатость, это попытка улизнуть, это уход назад, в идеалы толпы, это страх перед собственной сутью…» Яков Платонович пролистал дальше, пока на глаза не попался рисунок, который, казалось, был выжжен у него на подкорке, который он видел, едва закрывал глаза — существо с головой петуха и змеями вместо ног. Рядом была надпись: «Абраксас — бог и дьявол, светлая и темная стороны мира». Не в силах больше смотреть на это изображение, он пролистал блокнот до последней страницы, откуда выскользнула на стол газетная вырезка. Это было рекламное объявление от гипнотизера Мишеля Крутье, который жил и принимал в Москве. Штольман вернул вырезку на место, захлопнул блокнот и, прихватив его с собой, бодрой походкой направился вниз по лестнице. * Штольман шел по длинному коридору дома номер два на Гороховой улице, мысленно готовясь отчитываться перед начальством. По пути сюда извозчик остановился около гостиницы, где высадился Коробейников. Яков Платонович попросил его связаться с департаментом полиции в Москве и, сказав, что он уполномочен полковником Литвиновым, выяснить всю подноготную на гипнотизёра Мишеля Крутье. Заметив недоумение на лице коллеги, Штольман повторил: «Вслушайтесь, Антон Андреич — гипнотизер Мишель Крутье». «Мишель, — рассеянно повторил Коробейников и в следующую секунду его осенило, — Михаил Крутин. Выходит, он реальный существующий человек?» «Вот это вам и предстоит выяснить». Литвинов был удивлен появлением Штольмана, из чего тот сделал вывод, что Уваков еще не успел доложить о его негласной командировке. Это было не в характере Ильи Петровича и, мягко говоря, настораживало. — Нартов, — озадаченно повторил полковник. — Кто бы мог подумать? Как вы-то догадались? Штольман замялся, но все же ответил. — Благодаря помощи госпожи Мироновой. — Благодаря ее таланту? — он как-то неопределенно покрутил рукой в воздухе. Жест, будто говорящий «я может и верю во все это, но сделаю вид, что нет». Яков Платонович на мгновение вздернул губы в учтивую улыбку и решил, что этот вопрос он в праве оставить без ответа. — Могу я взглянуть на прижизненные фотографии Скрябина? — Зачем вам? — полюбопытствовал полковник, перебирая стопку дел с краю стола. — Подтвердить или опровергнуть очередную догадку. Литвинов, найдя нужную папку, передал ее Штольману. Тот раскрыл и, взглянув на фото, задумчиво кивнул сам себе. Это был он. Высокий брюнет со шрамом на левой брови — Анин неизвестный призрак. Яков Платонович задумался: дух стал являться Анне задолго до похищения. Зачем? Хотел предупредить? Зачем он отвел их в тот дом? Штольман резко вскинул взгляд на полковника. — Могу я позвонить от вас в Затонск? — Конечно, — кивнул тот. Трубку поднял Уваков. Штольман на мгновение прикрыл глаза, готовясь к расплате. — Илья Петрович, это Штольман. У меня есть новости. — Как добрались? Как устроились? — спокойным и обманчиво-приветливым тоном полюбопытствовал коллега. Яков Платонович понимал, что это дурной знак, он буквально чувствовал, как под показной учтивостью Увакова бурлит едва сдерживаемый гнев. — Благодарю, отлично, — он бросил осторожный взгляд на Литвинова. — Могу я поговорить с Трегубовым? — Боюсь, он занят. Что бы вам не потребовалось, Яков Платоныч, придется унизиться и попросить меня. — Нам стали известны новые факты. Это не телефонный разговор. Я предоставлю вам все детали в подробном отчете. А сейчас необходимо, чтобы вы обыскали дом господина Овечкина на… — Штольман зажмурился, сдавив пальцами переносицу и пытаясь вспомнить адрес, — на Романовской улице. — Зачем? Или мне теперь безропотно исполнять ваши приказы, господин консультант? — Я полагаю, в том доме мог скрываться Крутин. И там он мог держать госпожу Миронову. — Ясно. По возвращении сможете ознакомиться с подробным отчетом обыска. Что-то еще? — Благодарю, — ответил Штольман. Уваков молча повесил трубку. В этот момент в кабинет, постучавшись, вошел секретарь с документом. Полковник Литвинов лично расписался, поставил печать и протянул Штольману. — Предписание на изъятие всех материалов по Нартову у доктора Хабрина. Яков Платонович принял бумагу и спросил: — Позвольте поинтересоваться, известно ли вам что-то о некоей мадам Корбо? — А должно? — полковник нахмурился, напрягая память. — Кто она? — Ее имя фигурирует в записях Крутина, — он намеренно решил не впутывать во всю эту историю Анну, во избежание лишних расспросов и косых взглядов. — Я думаю, она может быть важным элементом его плана. — Мадам Корбо, — Литвинов записал ее имя. — Я дам вам знать, когда будут новости. И я жду ваших отчетов. * — Тебе лучше? — заботливо поинтересовался мужчина и поставил на стол стакан воды и тарелку, на которой лежал аппетитный бутерброд с копченным мясом. — Убери это, Гийом, — она поморщилась и отодвинула еду в сторону. Сделала пару глотков воды. Они остановились на почтовой станции, чтобы напоить лошадей и дать им отдохнуть. Раймонде тоже требовался отдых от непрекращающейся тряски и качки, от которых ее постоянно мутило. Немного прогулявшись по свежему воздуху, они зашли внутрь, где смотритель предложил им перекусить. Гийом забрал тарелку и попросил хозяина передать бутерброд их кучеру. — Гийом, — Раймонда посмотрела на него печальными глазами. — Это неправильно. — Что, милая? — он сел напротив и с нежностью обхватил пальцами ее руку, покоящуюся на столе. — Нельзя разлучать дитя с матерью. Он ласково улыбнулся ей, провел ладонью по ее щеке и покачал головой. — Разве ты не понимаешь? Этот ребенок — дар свыше. У него будет мать. Лучшая женщина на свете, — он потянулся и легко коснулся ее губ поцелуем. — И у него будет отец. Мы сможем стать семьей, не нарушая обетов. В этот раз у нас все получится. Обещаю.