1.
Хотелось бы ощутить, как дрожат поджилки, как стынет тело и потеют ладони. А не ощущается ничего. Абсолютно. Он как будто научился плавать в большой воде, стоило ему впустить подобный сон в мозг, как он автоматически воплотился. И так всю неделю, вплоть до сегодняшнего дня. Рики наворачивает круги по коридору, рядом с дверью, ведущей в их театральную коморку за сценой, где сейчас переодеваются девчонки для выступления. Он слышит отдалённый гул музыки, голоса ведущих и аплодисменты. Но не слышит самого себя. Ничего не вернётся на круги своя, но тут мало что может измениться, учитывая то, как определённые события повлекли за собой вереницу нынешних результатов. Он ни о чём не жалеет и исправлять ничего не собирается. В какой-то степени это произошло бы рано или поздно, он бы просто позволил своим потаённым желаниям вырваться наружу, поэтому и сейчас позволяет всему просто быть. Во всяком случае, он же хотел перестать упускать возможности. Рики вдруг перестаёт быть больно, он словно разучился разделять побочки и рецидивы, имея лишь едва слышимый голос, который твердит ему выброситься из окна. Как там говорится, имея не ценим, потеряв плачем? Нишимура даже плакать больше не хочет. Да и что он потерял? Совесть? Честь? Или, может, того себя на которого даже в зеркало смотреться не особо хотелось? Вроде бы эти вещи относительно на месте. Но Чонвон то единственное, что создаёт и срывает его внутренние триггеры. Но душе нужны приключения, люди и драма. Это словно заложено в человеческой природе, в самом геноме. Руки остаются сухими даже когда их совершенно из ниоткуда хватают тёплые ладони Сону. Он тащит Рики в следующий тёмный тупик. Туфли звонко стучат по пустому коридору, звук отскакивает от кремовых стен, перекрывая гул собственного сердца. Сону лёгкий и тёплый, как ветер летом, как самый жаркий вечер в году. Рики запоминает, как он бежит впереди и оборачивается, чтобы взглянуть на младшего из-под своей светлой чёлки, улыбается, а его щёки мгновенно розовеют, как настоящие сочные персики. Он запоминается именно таким, потому что таким хочется его запомнить до конца своих дней. Он желает помнить его таким, пока их собственные пороки не зачернили собой весь художественный холст. Он всегда будет пытаться оставить его в своей душе при любых обстоятельствах. Лиричное отступление в мыслях дарит чувство грустной эйфории, мир на секунду кажется гораздо красочнее, чем он есть на самом деле. В этом есть уникальная прелесть моментов. Коротких таких, ускользающих, но памятных и болючих, когда в определённую минуту кажется, что всё это ему не принадлежит. Бывает, Рики открывает глаза, смотрит в потолок и весь мир точно чья-то злая шутка, потому что он сам себя не осознаёт в полной мере. Или осознаёт настолько чётко, что начинает теряться, как рыбка в одиноком пруду, где только безжизненные водоросли и кувшинки. Он сомневается в происходящем, сомневается в том, что всё материально и не является обманом. Сону дёргает за ручку двери, где прячутся швабры и вёдра, банки с красками и вонючие тряпки. Там они тоже стали прятаться. Не сказать, что это безумно Рики нравится, но и остановиться он почему-то тоже не может. Сону же как магнит или хуже, один раз пристанешь и оторвёшься уже только частями собственного тела и никак не целостно. — Всё же это интригует, — шепчет Сону в самые губы, прежде чем оставить свой мягкий поцелуй. Рики сначала хватается за полку позади Сону, нависая над ним, таким безупречным, почти что выдуманным и касается кончиками пальцев его щеки, чтобы ощутить, как прикосновение отдаётся теплотой, лёгкой вибрацией. Ресницы Сону трепещут, и он точно внутри тает, как мартовские лужи после мороза. Младший вздыхает, тычется носом в светлые волосы, тянет запах цветов, поразительно перекрывающих аромат хлорки и мыльных моющих средств. А затем он скользит чуть ниже и мажет губами по самым желанным губам в его микрокосме. Они целуются вязко, чувственно, словно находятся на грани пропасти, куда всё равно свалятся, стоит одному из них оступиться, а камням посыпаться вниз. Это действительно интригует, Рики всё ещё не совсем верится, он не до конца отдаёт себе в этом отчёт. Слепое любопытство не всегда могло овладеть Нишимурой, но сейчас именно это им и движет. Ему интересно. И ему всё ещё интересно, как звёзды могут разбиваться в безвоздушном космосе? Есть ли тот, кто может получать всё и сразу, обладая особым могуществом? О чём думает Сону, когда они стоят вот так совсем близко, или сидят друг напротив друга в школьной столовой, окружённые другими лицами? Он не чувствует себя обездоленным, не чувствует больше собственного насилия над собой и внутреннюю трусость. Рики вовсе не страшно. Он чувствует себя почему-то невероятно спокойным. А ещё безнадёжно привязанным, даже не ниточками, а колючими проволоками, которые не распутать и не перерезать. Но целует он с напором и жадно. Ему безумно нравится целоваться, сам этот процесс, когда губы сталкиваются друг с другом, ощущая ласку, лёгкость и влажность, образуя собственный новый танец. Даже совести, оказывается, нет места. Сонхун? Существует кто-то по имени Сонхун? Плевать на Сонхуна. Для Рики он теперь кажется полным болваном. Он даже не раздражает, как раньше и он больше не хочет достичь той же ступени идеального существования. Не то чтобы он вдруг обрёл свою внутреннюю уверенность и любит себя вот таким, какой он есть, но Рики смотрит на него в школьном коридоре, в столовой, в классе у Сону, и думает: ты ничего не знаешь. Над ним чувствуется превосходство, ведь теперь у Нишимуры есть секреты. Но у Сону их ещё гораздо больше. Рики не знает, какие черти роятся в голове Сону, потому что тот перестал говорить, позволяя себя лишь целовать, сминать свою задницу пальцами и кружить голову. Он с удовольствием запрыгивает на руки, цепляется за шею, тянет волосы на затылке и кусает губы почти что до крови, словно он постоянно голодный. До людей. Кажется, Рики никогда его толком и не знал, с первого дня их знакомства создавая его фальшивый образ, которой ему идеально подходит, как вторая кожа. И он любит его. Действительно любит как того, кого никогда прежде не любил, и кто первый подарил ему это чувство полного самоуничтожения. Люди часто желают себя разрушить, потому что иначе им становится скучно и серо. Так они чувствуют себя живыми. Парадоксально. — С нетерпением жду тебя на сцене, — мурлычет Сону на ухо и Рики плавится от жара, покалывающего его щёки. — Если ты имеешь ввиду танец, то он скорее в твоём стиле, — сглатывает Рики, мягко сталкиваясь с Сону носами. — А сценка не очень-то и интересная. Но я надеюсь, что ты будешь в восторге. — Ещё как буду. От всего, что ты делаешь. Твои движения и игра всегда умели очаровывать, какими бы они ни были, — убеждает его старший, наконец, вновь позволяя губам соприкоснуться. Ещё и ещё, как к мороженому, которого жаждешь больше всего в самый жаркий июльский полдень. Ему хочется задавать вопросы. Много вопросов. Хочется залезть к Сону в голову, разобраться в чём правда, а в чём его исключительное безрассудство. Но Рики не может. Он может сомневаться во всём, что тот говорит или делает, а всё равно будет к нему тяготеть. И сам себе же подписывает приговор. — Пора идти, — мычит младший в шею Сону, выцеловывая его кадык слишком бережно, чтобы не осталось никаких следов, и так, как возможно тот никогда не заслуживал. — Скоро кто-то кого-то начнёт искать. — Иди первый, — бормочет Ким, совсем не делая попыток высвободиться из объятий. Ему в кайф, ему безумно нравится быть тем, ради кого хочется пасть. Рики видит это в его глазах, но не понятно, был ли он таким всегда, и чего он хочет на самом деле. Младший совершает над собой огромное усилие, чтобы отстать от Сону и, прогремев швабрами за спиной, выпуская чужую руку из своей, вывалиться в светлый коридор. Вокруг всё ещё пусто. Рики вздыхает, принимает жалкую попытку пригладить волосы на затылке и переводит дух, жмурясь до белых пятен перед глазами. После поцелуев и жжения на губах, невольно закрадываются мысли, а точно так же Сону целуется с Сонхуном? Позволяет ли он ему везде себя трогать? Неужели, его ему, оказывается, мало? Может, всё дело именно в тайнах. За окном наступивший день успел стряхнуть с себя сонливость и позволить солнцу забраться слишком высоко, чтобы своими лучами оно немного пригревало и сглаживало прохладу. Рики всегда нравилось жить на юге, здесь тепло гораздо длительнее, чем зима, которая не кажется бесконечной снаружи. Но у неё есть тенденция закрадываться внутрь и жить в душе своей собственной жизнью. От того эти зимы и кажутся безграничными каждый год, как просторы неопознанной вселенной. Холода для людей слишком долгие от собственного нестерпимого одиночества. Есть ли какая-либо причина тому, что человек в себя пускает слишком много, а выпускает с трудом? Может быть, стоит научиться закрывать все двери на ключ и вовремя выносить мусор, пока он не превращается в гнилую кучу. Что если, он и сам гниёт? Медленно свернув за следующий угол, в пустоте коридора возникает Чонвон, стоящий рядом с железной дверью и подпирающий стену уж больно одиноко. Таким он был прежде, до встречи с Рики, и так он выглядит сейчас. Всё постороннее стирается, триггеры возвращаются и Рики уже думает, что никакого разговора и быть не может. Попытайся он завязать его хоть одной банальной фразой и его начало обязательно рассыплется, превратившись в прах. Это всё изначально ведёт к неизбежному концу. Рики стал, или только становится, для Чонвона призраком прошлого, и его на самом деле ужасно было мало. Но по-детски слишком сильно хочется стать настоящим и возможным будущим, хочется продолжать идти с ним рядом домой и философствовать фразами из дорам. В Чонвоне Рики чувствует комфорт, почти такой же, когда находишься на берегу моря во время заката и лёгкий ветер колышет волны и волосы, морской бриз обволакивает, ты вдыхаешь этот влажный воздух полной грудью и понимаешь, что это море дарит надежду и покой, у этого моря есть всё то, что ты когда-то искал и то, что обязательно найдёшь. Оно как твой собственный дом, ловящий своим отражением все краски закатного сиренево-розового неба и который уж точно не позволит тебе утонуть, как казалось раньше, прибив к своему берегу плот и спасательный круг. Чонвон нервно постукивает ногой в лаковых туфлях и бормочет что-то себе под нос. На него нравится смотреть, как на одну из тех редких, уникальной расцветки бабочек, что прилетают всего лишь раз в год в мамин сад и через сутки умирают. Страшно приближаться, чтобы не спугнуть, и в сачок не поймать, потому что жалко же, для них свобода ценнее целой короткой жизни. В голове прокручиваются их разговоры. Рики как будто явно не знает того, что требуется знать. Либо он просто каждый чёртов раз и до сих пор не хочет понимать то, что в действительности необходимо. Ему никак не даёт покоя мысль, что в этой пирамиде не хватает каких-то кругов, критически важных для того, чтобы всё равномерно сложилось. Он думает, много думает, анализирует, но странные, абсурдные умозаключения гонит прочь, даже если они больше всего ощущаются самыми правильными. — Ты игнорируешь мои сообщения, — говорит Рики, застенчиво засовывая руки в карманы своих полосатых свободных сценических брюк. Чонвона, оказывается, действительно не хватает. Ян моментально вскидывает голову, переставая созерцать пол. Его глаза большие, круглые, живые. В них мельтешит волнение, меняющееся наигранной пеленой безразличия, когда он прищуривается и двигает уголком губ в короткой улыбке. Он говорил, что каждый сам для себя решает, что кому лучше и неужели, Чонвон решил, что ему всё же будет лучше без Рики? Он оборвал недостаточно окрепшую связь на полпути. Неужели, сдаваться, оказывается так просто. — Ты сдуваешься, — вздыхает он, позволяет себе осмотреть Рики с ног до головы, задерживаясь взглядом на шее. — А? — У тебя галстук поехал, — фыркает Ян и отталкивается от стенки, чтобы демонстративно открыть дверь и скрыться за ней. И его как будто и не было вовсе сейчас и не его сладкий запах осел на плечах атласной рубашки. Строит из себя отвратительного недотрогу, важничает и задирает нос. И Рики хмыкает. Ему даже на уроках, сидя рядом, не удаётся поговорить с другом, получая в ответ только надменный взгляд и тишину, к которой ещё чуть-чуть и точно привыкнешь. Но Нишимура тут же заходит следом, успевая взяться за чонвоново предплечье, тем самым останавливая его шаги. Он сам от себя не ожидает подобных действий, как и Ян, который резко оборачивается и чей вид полон искреннего удивления. Он смотрит на Рики не мигая и за это время можно было бы сделать что угодно, сказать ещё слов так десять, перестав растрачиваться на пустоту. Чонвон раздражён, это хорошо видно по его сжимающимся в тонкую линию губам и неприязни, просквозившей в его взгляде, то ли к Рики, то ли к тому, что его вообще коснулись. — Ты чего творишь? — шипит он, — совсем рехнулся? — Ты не можешь меня игнорировать, прошу тебя, ты не можешь просто так взять и кинуть меня, — чеканит Рики, и с мольбой, и с жалостливостью, которой хочет зацепить, но получается не очень. Чонвона это не трогает ни капли, этим его не подкупишь, его взгляд метает молнии, от которых внутри всё начинает играть и искриться, как пузырьки в бокале шампанского. У Рики нет таланта канючить и вызывать намеренное снисхождение, это всегда выглядит как попытка насмешки над чужими чувствами и слабостью. — От-пус-ти, — по слогам выговаривает Чонвон, но не дёргается даже, чтобы не привлекать внимание, будучи лампочкой в темноте для прилетающих мошек. — Мне не нужны разборки перед выступлением, но я тебе нос сломаю или просто врежу. — Хей, — шикает Рики, — это моя фишка! — Я серьёзно. — Мы можем поговорить после? — Рики разжимает пальцы, держась за Чонвона гораздо более трепетно, чем пару секунд назад, страшась, что он совсем растворится. И все эти маленькие чувства и эмоции нарушают его тотально-странное спокойствие. — Не хочу. Не буду. — Качает он головой из стороны в сторону слишком быстро. — Кто ты такой, чтобы мне говорить с тобой о чём-то, нужном только тебе? — Я твой друг, — твердит Рики, но в ответ получает саркастичный смешок. Чонвон всё же высвобождает свою руку и гладкость рубашки скользит под пальцами. — Даже не знаю, так ли это. — По-твоему, дружбе нужны доказательства? — Нет. Но пока ты сосёшься с Сону и делаешь вид, будто это нормально и в порядке вещей, я не хочу говорить с тобой и быть твоим другом. Это гадко, блин. — Ты ничего не знаешь, — внутри сердце в страхе пропускает удар, а в ушах затихает любой посторонний шум, образовывая вокруг него вакуум из нарастающего волнения. — Что ты несёшь вообще… — Ну, я же не слепой, правда? — цокает языком Чонвон. — Твоя проницательность не знает границ, — взгляд Рики блуждает по лицу Чонвона, но единственное, что сейчас хочется, это вдруг снова сбежать. От всего. От всех. Защитная реакция уж больно дурацкая. Чонвон по-прежнему дико раздражает моментами и от этого, словно, никак не избавиться. Это цепляет, потому что одноклассник слишком часто прав. — Уж вот такой я. — Друзья принимают своих друзей такими, какие они есть со всеми ошибками и демонами. Чонсон не отвернулся, а тебе оказалось сделать это проще простого? Был ли вообще в чём-то смысл? — Только если это не граничит с моральным уничтожением и подлостью. Ты получил, что хотел, гордишься собой? Но тебе не противно? У тебя что, никогда не было совести? — Чонвон хмурится, убирая ладони в карманы брюк. Он в Рики полностью разочарован и это обижает почти что до самой глубины души. — Хорошо, что хоть отрицать не стал, что ты с Сону по коморкам обжимаешься. И я не осуждаю тебя, ни в коем случае, просто… Чонвон замолкает, продолжить дальше свою речь не пытается, но смотрит на Рики так, будто тот сам должен найти ответ на последнюю его фразу, словно он всё знает, а признавать не хочет. — Перестань плеваться агрессией, — Рики делает шаг ближе, — просто поговори со мной. Я устал уже. Твои обиды на меня абсолютно бессмысленны. Просто… почему? — Ты закончил? — цокает языком Чонвон. Он готов уже уйти, сводя брови к переносице, полностью окаменелый от внутренней досады. Рики не понятно, откуда у Чонвона есть право разочаровываться. Почему он так близко принимает то, что его в принципе никаким образом не касается, ведь это дела сугубо личные и затрагивают они только Рики. Хочется просто взять и вытрясти из головы Чонвона всю лишнюю шелуху, чтобы перестал уже себя морочить и кружить Рики разум. — Да. Я, наверно, сошёл с ума. Послушай, Ричард, — тихим голосом начинает свою реплику ни с того ни с сего Рики, заставляя Чонвона вздрогнуть с резкой смены. — То, что ты пришёл, для меня огромное облегчение, огромное. Уверяю тебя, с самого сегодняшнего утра я всё думал и думал, как бы мне всё отменить и не выглядеть при этом дураком. Просто облегчение. Я даже хотел послать… записку, пару слов. — Рики проводит рукой по лбу, окончательно принимая на себя роль. — Позволь мне поговорить с тобой откровенно, позволь мне всё рассказать. — Я всё знаю. И достаточно давно, — подыгрывает Чонвон, позволяя себе усмехнуться, качая головой в абсолютном принятии, в безнадёге. — С какого времени? — С тех пор, как это между вами началось. — Как же ты бесишь, честное слово. Рожа твоя невыносима. Попроще хоть бы её сделал, что ли. — Это взаимно. — Я приду к тебе сегодня? — вставляет невзначай Рики. — Ещё чего, — фыркает Ян и отворачивается к шебуршащим шёпотом девчонкам, расположившихся в дальнем углу на бархатных креслах, чтобы усесться с ними и закрыть всплывшую на поверхность тему. — Я тебе уже дал знать, что думаю и больше мне тебе сказать нечего. — Вот и поговорили. Остаётся только вздохнуть, улыбнуться проходящей мимо партнёрше по пьесе и поправить дурацкий галстук. Такое чувство, что Чонвон не оставляет ему и шанса. И проблема, конечно же, вовсе не в нём и в его резком поведении, а в самом Рики. И въевшимся в его серое вещество Сону. Это не от чувств нет лекарства, а от человечества. Когда приходит очередь выступать театральному кружку с их дурацкой сценкой, которую никто не поймёт, если не знать целого произведения, всё затихает. Это удивительная вещь, когда, погружаясь в ответственный момент в дело, кажется, нет ничего важнее именно конкретного и происходящего события сейчас. Это не является гранью между жизнью и смертью, а полным спокойствием, когда знаешь, что делаешь и не сомневаешься в каждом движении своего тела. Всё заученно и нет способа ошибиться. Утверждённый сценарий существует для того, чтобы ему следовать. Людям нравится ошибаться и выводить из строя целые системы. Иметь необоснованные мотивы и руководствоваться лишь своими собственными желаниями, утоляя навязчивую жажду. Мир катится прямиком в задницу. Никому друг до друга нет дела. Свет софитов кажется божественной благодатью и когда они затухают, когда все заученные слова сказаны, всё обретает прежний былой смысл или же его полное отсутствие. Рики вздыхает, глядя в чонвоновы глаза, в которых едва виднеются далёкие блики затерянных во вселенной звёзд. Сцена никогда не сводила их вместе, общий район с площадкой, не сводила даже общая парта и один класс, но свело желание Чонвона подружиться и его острый язык. И это было удивительно, действительно удивительно, потому что это заставило Рики задуматься о какой-то своей особенности и важности. — Я просто так не отстану, — шепчет Нишимура под грохот аплодисментов и ловит в ответ лишь обречённую усмешку и ветер, застывающий в ушах, когда Чонвон проходит мимо. А когда он готов уже выйти на сцену с танцем, сменив свой сценический костюм на строгие брюки и белую рубашку с жилетом, пока Чонсон в возбуждении подпрыгивает на одном месте, тогда уже начинают потеть ладони, нервозность подкрадывается и сводит коленки. Ему от чего-то становится почти что стыдно. Он собирается танцевать этот танец на глазах у огромного количества учеников и учителей, он останется у них в памяти не тем незаметным мальчишкой, который вроде как играл в театральном клубе и не давал этому маленькому сборищу людей совсем распасться, а как тот, кто танцует «Церемонию совершеннолетия». Это действительно не в его стиле. Но Чонсон взволнованно хлопает его по плечам, находясь сзади, говорит: — Наш звёздный час, господи, — и подталкивает дальше к сцене, когда слышит, как их объявляют. Но Рики, честное слово, хочется провалиться сквозь землю. Он делает глубокий вдох и выдох, собираясь со всеми возможными силами, что у него есть и идёт дальше. Ему это необходимо, не смертельно и не жизненно, но на духовном уровне. Это нужно сделать для самого себя, сбежать в любом случае не получится. Софиты снова освещают путь на сцену, шторы разъезжаются, начинает играть музыка и его движения начинаются так, словно он не владеет своим телом. Автоматизм срабатывает на самом высоком уровне, он ни о чём не думает и отдаёт себя только музыке и танцу. Это похоже на поволоку дурмана, он не смотрит на лица, не ищет никого глазами, ни с кем не сталкивается взглядом и даже перестаёт надеяться о том, что кто-то может смотреть сейчас на него. Он совершенно в другой реальности и ему нравится чувствовать себя достаточно полноценным, хотя бы на четыре минуты, прежде чем снова стараться собирать себя по кусочкам. Похоже на забвение, которое наступает со смертью. А затем Рики слышит аплодисменты и свист, понимает, что музыка закончилась, тело перестало двигаться и всё, что от него требуется, это поклониться и уйти со сцены, тем самым завершая не имеющий никакого смысла осенний концерт. Всё вновь кажется очередным бесконечным сном. Он позволяет себе поднять голову, пробежаться взглядом по зрительному залу, увидеть прыгающего на месте Сону с Сонхуном и хлопающего в ладони в самом конце у двери выхода Чонвона. Он остался и смотрел на него и Рики отчётливо ощущает ту самую морскую надежду. В какой-то степени, он обретает даже уверенность, которой у него оказывается выше крыши. Одноклассники бегут к сцене и зажимают Рики в объятиях, девчонки из труппы восторженно пищат, Чонсон счастлив до невозможности и кружит прилипшую к нему Тэиль в воздухе, пока на фоне ведущие объявляют о завершении их чудесного концерта старшеклассников. Их поздравляют с прекрасным успешным выступлением. Они как будто достигли какой-то победы, выдуманной, не материальной. И радуются. Все лица излучают счастье, как с картинок в учебнике по английскому языку. Но Рики не чувствует счастья, он просто ощущает себя в своей тарелке, принимает каждое объятие, делится со всеми улыбкой и тоже радостно пищит. Как будто это не он совсем, а другая его сторона, которая выползает время от времени и пытается брать от жизни именно то, что ему и полагается, принимает всё, как должное. Сквозь разговоры, и изредка поглядывая в самый конец актового зала, замечает, как Чонвон уходит, спрятав руки в карманах брюк. Было бы глупо подумать, что он также подойдёт и скажет пару слов о том, как всё хорошо закончилось, каким Рики был молодцом и что прежде он от него такого не видел. Но всё это всего лишь продолжение середины от начала конца, принесённое от звонков десятиминутных перемен. Наконец, прибегает Сону, из-за которого все расступаются, и он позволяет себе наброситься на младшего и зачмокать его щёки. И это нормально, абсолютно нормально, потому что он слышит, как хохочет Сонхун, а затем треплет его по волосам, как любимого своего питомца. И Рики бесится, но ничего не делает. Только смиряется. Смиряется до такой степени, что жуёт свою губу, теряясь в собственных ощущениях и чрезмерном внимании, поэтому уходит быстро, чтобы его отсутствие на послеконцертном чаепитии никто не заметил. Ему до банального тупо хочется побыть одному, но не для того, чтобы в очередной раз позволить себе подумать, а просто чтобы… вздохнуть. Огромное количество людей — не его стихия, он никогда не отличался прекрасной социальной адаптированностью. Хочется отстать от Сону, Чонсона, Сонхуна, от всех этих лиц вокруг. Эта усталость слишком часто его посещает, и он не пытается с ней бороться, просто принимает. Может, вскоре научится прислушиваться и к самому себе. Сегодня мама дома, и на смене совсем другие люди, но он всё равно приходит в дом престарелых, чтобы набить карманы конфетами, проиграть несколько партий в хато и послушать перепалки стариков и их истории. Всё, что угодно, лишь бы отвлечься и быстрее притянуть за уши конец этого дурацкого дня, в котором осталась очередная его частичка стёртой морали. Всё, что угодно, лишь бы создать для себя желанную видимость побега, хотя бы на долю секунды. У каждого из стариков совершенно разные жизни, но истории всегда об одном же: друзьях, бедности и любви. Рики нравится их слушать, это как читать книгу, но в аудиозаписи или смотреть фильм, но рисовать картинки только у себя в голове. И неужели, всё всегда будет касаться одного и то же? На каждую из историй Рики поневоле накладывает собственную жизнь, от чего у других она кажется проще, а у него сложнее. Просто потому что чувства у всех разные независимо от того, что сказанное может быть одним и тем же. И если сегодня чувства и переживания имеют неподъёмный вес, то завтра они будут гораздо легче. Их место займёт что-то другое, не уступающее в важности.2.
Вечер встречает Рики тёплым медовым небом с синеватыми линиями раздутых облаков и сухим ветром, с движением жизни, которая всегда бьёт ключом, куда не повернись и в какой угол ни зайди. Это даже не цикл, а ощутимая, осязаемая всеми семью чувствами бесконечность. Так, он пинает камешек под ногами, который ударяется несколько раз о землю и катится дальше, пока не останавливается; так гудят машины, звучат сирены, человеческие голоса, шаги, даже дыхание создаёт это движение. И Рики часть механизма, крошечная деталька, от которой либо есть польза, либо просто в скором времени она уйдёт в утиль. Хочется думать, что даже пыль имеет значение и что без неё целая система обязательно рухнет. Всё ведь не создаётся просто так, правда же? У всего в этой жизни есть конец, но не у времени, которое несмотря на конечность, всё равно продолжает свой ход. Часто казалось, что мгновения, целые дни проходят слишком быстро, а Рики не поспевает за ними. Мама говорила, чтобы он не зацикливался и просто жил, двигался, как мог, но набивал свой багаж только тем, что действительно важно для него самого. Когда он делился своими мыслями с Сону, тот просто смеялся и говорил перестать читать слишком заумные книжки; Чонсон же задумчиво хмыкал и вроде как даже его понимал, но не высказывался слишком много. Чем чаще думаешь о быстротечности времени, тем скорее оно от него уходит. Сейчас, всё кажется ему растянутым до невозможности, погруженным в липкую смолу с барахтающимися от безнадёжности мухами. И если время так коротко, зачем вообще позволять себе угнетаться, слишком сильно погружаться внутрь вещей и не мочь радоваться просто тому, что ты есть? Рики бродит по городу, заглядывая в каждую витрину магазина, словно выискивая какие-то знаки и чьи-то лица. Но ловит лишь своё неизменное надоедливое отражение, которое видит также и в зеркале каждое утро. Шаг за шагом он ступает за невидимую дверь новых предшествующих событий, что потянутся за ним как катаклизм неизбежности о чём он ещё не подозревает. Нельзя предсказать всё с точностью до каждой мелочи, нельзя быть предельно готовым к падению, поражению и удару, ведь за внешней невозмутимостью всегда что-то обязательно трескается и крошится. Но необходимо найти силы подняться. А зачем? Кому это надо? Где найти эти силы, если их в самом себе уже абсолютно нет. На пути в никуда ноги останавливаются напротив одной из десятка пройденных витрин, где горит мягкий жёлтый свет и вместо своего отражения он видит сгусток лаванды, торчащей из ухоженной земли в широком длинном горшке. Что-то внутри подсказывает Рики зайти и купить цветок, это как вспышка в голове, возникающая при соприкосновении большого пальца с колёсиком зажигалки. Он покупает одну свежесрезанную веточку без задней мысли, но с вполне чётким намерением отдать её только одному человеку, словно она изначально принадлежит только ему и никому больше. Её обвязывают голубой тонкой ленточкой, и выглядит она, как петля. Ноги его приносят к дому Сону. Небольшой квартирный дом, с круглосуточным рядом, книжным в узком дворовом проходике и лапшичной, совсем не далеко от частного района Рики. Видимо, он хотел увидеть его под конец дня, посмотреть в карамельные глаза, вдохнуть его запах, если позволил самому себе прийти к тому от чего также подсознательно хочет избавиться. Все дороги ведут к одному. В подъезде тихо, как и днём в школьном коридоре. За каждой дверью ничего не слышно, внутри самого Рики тоже подозрительно тихо и спокойно. Можно решить, что он вдруг нашёл заветную кнопку, но тишина всегда является лишь предвестницей хаоса. Спокойствие тоже создаёт впечатление зависшего пальца в миллиметре от курка. Примерно с минуту Рики просто стоит и пытается решиться нажать на звонок, но пустота начинает пугать. Хочется скорее обнять Сону, чтобы он погладил по волосам и сказал что-нибудь успокаивающее, не обязательно правду, но хотя бы то, что внушит иллюзорное чувство стабильной жизни. Впрочем, это то, что старший делает всегда. Внушает. И палец, наконец, спускает курок. Внутри дома раздаётся звон. Рики ждёт. Ждёт и ждёт. Пока с неприступным смехом дверь не открывается, а широкая улыбка Сону не начинает спадать, будто он призрака увидел или ещё что похуже. Это происходит быстро, как проехаться машиной по луже и сразу же забрызгать грязью людей на тротуаре. Его чёлка собрана в забавный хвостик, какие он любит себе делать, а на лице всё написано: его круглые, краснеющие щёки становятся свидетелями счастья, в глазах что-то едва заметно догорает, непонятно лишь, бенгальские искусственные огоньки или настоящий лесной пожар. Но Рики чувствует, как качается внутри маятник, да с такой скоростью, что следующая его остановка будет знаменоваться поломкой, как у велосипеда с сорванной цепью и отказом тормозов. Не нужно много думать, чтобы понять, чем закончится эта их короткая встреча. — Ты чего здесь? — спрашивает Сону, придерживая дверь за своей спиной, вместо того, чтобы пропустить внутрь. Рики понимает. Чонвон говорил, что он тупой придурок и идиот, но он понимает. Разница лишь в том, что от понимания и признания пролегает брешь, через которую либо прыгнешь, либо сдохнешь. — Соскучился вдруг, — мямлит младший, прокручивая между большим и указательным пальцем стебель лаванды. — Слушай… не сейчас, — шепчет Ким и как в назидание, поглаживает предплечье, мол, всё хорошо, но давай в другой раз, я же всё-таки с Сонхуном. — Увидимся в школе? Рики понимает. Сону мог бы сейчас обнять его и успокоить, чего младший очень хочет, сказать хоть что-то, что могло его утешить, да хоть вылить на него ушат лжи, которую Рики бы с удовольствием сожрал. Он мог бы не смотреть на него так, словно тот только мешает, ведь правила этой игры пишет лишь один из них, и права на управление есть только у ведущего, а не ведомого. Поэтому Сону решает сделать всё иначе, зайти за дверь, махнуть рукой и почти закрыть до щелчка замка. — Подожди, стой, — толкает Рики дверь обратно. — Ну, что ещё? — нетерпеливо шипит Сону. На фоне раздаётся мягкая мелодия и сладкий голос Сонхуна, который подпевает незнакомой Рики песне. — Вот, — протягивает он старшему лаванду с дурацкой голубой лентой. — Можешь потом глянуть, что означает этот цветок, я не особо шарю. Просто показался очень красивым, и я подумал о тебе. — Спасибо, — кивает Ким и растерянно прижимает маленький подарок к груди, поспешно прощаясь, стоит Рики сдвинуться с места дальше по коридору. — Удивительно, — оборачивается младший резко, пока макушка Сону всё ещё выглядывает наружу за дверь. — Что именно? — дует тот свои губы, пока волосы в хвостике забавно колышутся. — Тебе ничего не мешало запихнуть свои моральные устои в задницу, когда мы были у него дома или в школе, а тут вдруг, оказывается, не лучший момент. Но Сону не говорит ничего, только хлопает дверью. И Рики снова один. Злость и ярость тоже его покинули, совсем опустошив. Рики знает, вкус теперь уже не будет таким сладким, как прежде. Но телефон в кармане вибрирует, а достав его, на экране светится: сону <3 19:54 извини, что так вышло. правда. будь я сейчас один, ты бы не шёл сейчас домой 19:55 напиши, как доберёшься Рики думается: плевать. Пусть хоть сто Сонхунов там или всего лишь один, или целых ноль, ему нужно было совсем немного, совсем малая часть того, что присутствовало даже в их дружбе. Это то, что всё равно остаётся, или то, что должно остаться, как дурацкие перепалки, глупые шутки, объятия и отсутствие скрытых мотивов. Его спокойствие и превосходство рушится, точно карточный дом. Он ничем не лучше, только хуже. Пытается взять себя в руки, честное слово, но в них даже ничего не остаётся. Всё ещё абсолютно пусто. Не стоит больше мучиться, когда боль не настолько яркая, какой она была. Её совсем размыло, от чего даже высохли все возможные слёзы. Нельзя сказать, что у него разбито сердце, что оно разбивалось вообще когда-либо. Сердца вообще разбиваться не могут, но внутри точно что-то невыносимо тянет и ноет, как рыбак вытягивает из огромного страшного тёмного океана, вовсе не моря, одну маленькую жалкую рыбёшку, запутавшуюся в водорослях и медузе. Он умеет плавать, а всё равно попадает в дурацкие ловушки. Может, все его неистовые порывы, безнадёжность, жалость к себе и отчаянные попытки найтись, быть любимым и принадлежать хоть чему-то и есть результат разбитого сердца. У Рики есть только один путь — вернуться домой и обрести избавление, что прячется в закромах его здравости. Если жизнь, это поиск, то он ебаный гугл. Он всё найдёт, и не столько важно, когда: сегодня, завтра или через год. Главное процесс, — ведущий его из стороны в сторону, закидывающий из угла в угол, — и конечный результат, который либо обрадует, либо сделает больнее прежнего. Добравшись до своей улицы, он усаживается на излюбленные качели, глядя не куда-нибудь в небо, стараясь посчитать звёзды, но в окна напротив из которых никак не гаснет свет.10:43 что делаешь?
мяувон 10:44 пытаюсь тебя игнорировать. а что?10:44 зачем пытаться если можно этого просто не делать
10:55 иначе ты не догоняешь10:56 я правда противен тебе?
10:58 нет10:58 тогда к чему весь этот фарс
11:00 в любой сюжетной линии должен быть такой момент 11:00 я ведь не просто так разозлился и не просто так расстроился11:01 выходи на улицу. я устал думать
11:01 у меня катка11:01 забей, а
Но Чонвон не выходит. Забивает, как Рики ему и посоветовал.3.
Может, Чонвон действительно был прав. Потому что Рики начинает сдуваться, как воздушный шарик, случайно получивший крошечный прокол, от чего он тихонечко посвистывает и теряет всю силу. С таким вот чувством он просыпается, смотрит в потолок, потягивается в кровати и, не вставая, дёргает за шторы, за которыми густеет утренний туман. Ничего не видно, хоть глаз выколи. Именно там, в его плотности люди и теряются. Рики думает, какой кошмар, прошёл целый сентябрь, скоро закончится и октябрь. Он моргает, медленно прокручивая эту бесполезную мысль в голове, так и до весны совсем недалеко, конец учебного года, выпускной Чонсона и Сону, его выпускной класс и полное лишение идеи о том, что делать дальше. — Давно такого тумана не было, — врывается в его коробку Сону, хлопает громко дверью, и остатки сонливости испаряются, как и ворох тягучих раздумий. Рики потирает глаза, хмурится, удостоверяется в чужом присутствии. Старший скидывает рюкзак на пол, а сам плюхается всем своим телом на кровать, очень привычно закидывая на Рики свои руки и ноги. Тот предпринимает попытку привстать и прокашляться, но Сону не даёт, путами своих объятий лишь прижимая к себе. Он почти что мурлычет от тепла, утыкаясь носом в висок младшего, а губами задевая ушную раковину. — Что ты здесь делаешь? — хрипит своим утренним голосом, сглатывая царапающий переслащенный сироп из чувств, в которых неистово теряется. — Хочу пойти с тобой в школу, — отвечает Сону и чмокает Рики в щёку. — Чонсон заезжать не будет. — Точно, он теперь заезжает за Тэиль. — Они милые. — Сону? Тот приподнимается на зов, нависнув сверху, заглядывая в сонливые, но осмысленные глаза Рики, бережно смахивая чёлку с его лба и мягко касаясь помятой щеки. На его лице бродят серые тени, закрадывающиеся с такой же серой улицы, но никак не способные перекрыть всю кимову яркость, на губах играет лёгкая улыбка и только в глазах подозрительно темно. — А? — Как себя чувствуешь, когда ты со мной? Сону задумывается, об этом свидетельствует резкая смена выражения лица и серьёзность, пролегающая между бровей. Он словно пытается найти ответ, покоящийся где-то в зрачках самого Рики, а не прислушаться к тому, о чём говорит ему его сердце. В любом случае, сердца говорить не могут. — Так, словно моё место рядом с тобой, а твоё со мной, — наконец выдаёт старший, оставляя ещё пару поцелуев на сонном лице. Рики никогда не узнать его истинных чувств. — Собирайся, а то в школу опоздаем. Сону поднимается с тёплой кровати, и по-хозяйски открывает шкаф с вещами, выуживая форму и чистую, белую рубашку. Он отряхивает с одежды пылинки, складывая их на спинке стула около заваленного книжками стола. Это снова те самые слова, которые Рики хотел услышать, те, которые заведомо не несли в себе искренности. Слова, которые всё равно проглотишь и переваришь несмотря ни на что. Потому что хочется. Дело в банальном желании и собственной сконструированной приятной иллюзии. Мы верим в то, что мы создаём. — Ты был нужен мне вчера, — привстаёт Рики следом за Сону, свешивая ноги с кровати, ощущая, как холодок щипает за оголённые ступни. — Почему ты решил, что будешь нужен мне сегодня? — Что с тобой? — оборачивается старший, надувая пухлые губы. Стараясь выглядеть серьёзно, стараясь воспринимать каждое слово и действие с подобающей к этому ответственностью, всё это выглядит у Сону игрой. — Не выспался что ли? — Забей, — вздыхает младший, сдаваясь. В любом случае, не хочется настраиваться на предшествующий день в скверном состоянии. — Тебе слишком сильно нравится всё усложнять, — качает головой Сону. — Одевайся, я сделаю нам кофе. Это не так. Нет. Просто Рики, кажется, так не может. Ему не по себе. Он не особенный, не тот самый, не причина, не следствие, не человек высоких идеалов и высокими нравственными принципами, и уж тем более не Пак Сонхун. Хотя, даже в сравнении больше нет надобности. Рики просто Рики, когда Сонхун просто Сонхун. И для них обоих значение имеет только лишь Ким Сону, которого сложно развидеть, и который не может уступить место другим. У которого жизнь похожа на сплошную игру, он берёт всё, что ему захочется и отказывается от того, что для него ценности не представляет. Ему нравится всё красивое и живое, яркое, интересное, необычное и чувственное. То, что будет его кормить, холить и лелеять. По пути в школу Сону виснет на руке Рики, и молчит. Молчит до давления в висках. Но спрашивать его ни о чём не хочется, говорить все бесполезные слова, тормошить — тоже. Просто оставить его вот так, в моменте. Чтобы он всегда оставался таким тёплым, родным и ярким, без всех этих странных его заморочек и лжи. Чтобы Рики и сам от этого беспощадно горел и светился, постепенно превращаясь в тёмные угли. Сону хочется бесконечно любить. Путаясь в собственных чувствах, в этом плотном туманном смоге и рукой в волосах Сону, Рики его останавливает, прижимая к ближайшему фонарному столбу. Он в наваждении, которому нет сил сопротивляться, как тогда у бассейна в доме Сонхуна. И целует. Крепко, боясь совсем упустить и растерять, пока есть возможность не прятаться на этой, медленно оживающей, улице. Пока Сону сам хватается за младшего и позволяет в себе растворяться. Для Рики это ценно ровно настолько, насколько для королей ценно их государство, а для ювелиров их огранённые бриллианты. Но есть и то, что гораздо ценнее подобных условностей. — Чонвон всё знает, — шепчет Рики в губы старшего. — Как же бесит, — вздыхает Сону раздражённо и опускает руки Нишимуры со своего лица, — мне казалось, он уже отстал. Рики упирается лбом в лоб старшего, крепко зажмурившись. Он качает головой, отказываясь прерывать эту необходимую для него близость и теряться в воздухе. Сону замирает, не движется почти целую минуту, позволяя Рики просто дышать и задевать его нос своим в мягком эскимосском поцелуе. — Мне всё ещё непонятно, почему ты так к нему относишься, — наконец, произносит младший и берёт осоловелого Сону за руку, чтобы продолжить свой путь дальше. — Потому что он как жвачка, прилипает к подошве ботинка, тем самым оказываясь во всех местах и всё про всех зная, — он показательно фыркает, дуется, как старая кофеварка и Рики это пробирает на короткие смешки. — Правда? — Он раздражающий. — Но конкретно тебе он ничего плохого не сделал. — Сделал, — уверенно возражает Сону. — Он пытался забрать тебя. Внутри точно что-то вздрагивает и просыпается. Вновь понимание кружит голову, отбрасывая назад эйфоричную ложь. Теперь уже и смеяться не особо хочется, только пытаться затереть до дыр свои глаза, которые всё по-прежнему отказываются видеть. Но уже вырисовываются некоторые черты, рождающие размытые образы, что из головы просто так не выбросишь. Они останутся жить и будут эволюционировать в бессонные ночи. — Он пытался дружить со мной, так же, как со мной дружит Чонсон и как дружил со мной ты. И я тоже хочу дружить с ним, он нравится мне и мне его не хватает, — честно признаётся Рики, получая в ответ резкий взгляд со стороны. — Мы с тобой никогда не дружили. Дружба романтических чувств не подразумевает. — Ты так думаешь? — Да. — Но я действительно дружил с тобой. По крайней мере с начала. То, что появилось позже не было моей прерогативой. — А ты мне сразу тогда понравился. Милый такой был, как пельмешек с глазками. И заторможенный. — Ты меня первое время раздражал, — хмыкает Рики, покрываясь мурашками от воспоминаний. — Знаю. Чонвон тебя тоже первое время раздражал, не так ли? Теперь нет? — усмехается старший, покачивая их руки в воздухе. — Не проводи аналогии, вы совершенно разные. — В таком случае перестань говорить о нём. Сладкий вкус окончательно пропал, его хватило на некоторый промежуток времени, чтобы просто коснуться кончиком языка, но весь смак распространился по телу, чтобы после исчезновения, его обязательно захотелось вернуть. Рики паршиво. Сладкие вкусы вызывают тошноту ровно одинаково, как и слишком горькие. Всему виной ощущения и чувства, за которыми он отчаянно гнался. Эта блятская необходимость в которой он не нуждался, которую он не может отдать, но хочет, чтобы нуждались именно в нём, чтобы от него зависели. Но Сону не зависит, он только завязывает морские узлы. И они в этом смысле, по всей видимости, одинаковые. Рики наблюдает за людьми, некоторые просто проскакивают мимо, а другие ведут себя так, словно жизнь ими не управляет, и судьба не программирует их выбор. Он излюблено глядит в окно на уроках, на спортивную площадку, где проходят занятия физкультуры, иногда поглядывает на всегда уравновешенного Чонвона, который неустанно конспектирует материал, проговариваемый учителем. Он всё ещё его искусно игнорирует, но Рики рад, что тот хотя бы ответил вчера на его сообщения и они немного, но смогли поговорить. Нишимура пропускает каждое слово, что говорят его друзья за обеденным столом, о чём судачит Сону на заднем дворе возле автомата с напитками, о чём рассуждает Чонсон и как Сонхун собственнически закидывает руку на плечо своего парня, и как Сону комфортно, быть окружённым между теми, из кого он вьёт свои верёвки. Ладно, пусть так и будет, думает Рики. Пусть он и дальше ходит с Сонхуном за ручку, если ему так удобнее, пусть и дальше коротко целует его в губы и мельком глядит на Рики в шумном школьном коридоре, на обеде и на улице. Пусть. Ничего, если так действительно, оказывается, удобно, делать вид, будто всё, как раньше, или словно ничего не было. Будто это не они сегодня с утра целовались и шли за ручку в школу, как те, у кого всё может быть по-настоящему. Вот только Нишимуре неудобно, он спокоен, задушен, скомкан и ограничен. И пока Сонхун отсутствует, выметая из класса весь мусор после уроков, Сону тянет младшего в ближайшую подсобку. Рики сопротивляется, вызывая всплеск недоумения, широко распахнутые глаза и раскрытые в удивлении губы. — Я устал, Сону, — качает Рики головой. — Ты посмотрел, что значит лаванда, которую я отдал тебе вчера? — Нет, — качает старший головой. — Не хочу быть нужным тебе только тогда, когда рядом нет того, кто нуждается в тебе. Иди к чёрту. — Перестань. — Что? — младший трёт пальцами глаза, совершенно безжизненно стараясь отступить назад. В коридоре пусто и он не оглядывается по сторонам, чтобы убедиться в их двойном одиночестве. Ему вдруг не кажется большим делом то, что их могут услышать. — Вести себя так, будто я тебе что-то должен, — усмехается старший. И от прежнего Сону точно ничего не остаётся. Только тупая привязанность к нему. — Действительно, ты и не должен. Пока Рики отступает назад, Сону только лишь подходит ближе, сокращая дистанцию и громкость их голосов в опустошённом вакууме тёплого помещения. — Прости меня? — За что? — Не знаю, ты странно себя ведёшь. Всё нормально же было, какая муха тебя вдруг укусила? Рики не жаль Сонхуна, совести на него как и раньше нет места. Ему как-то очень даже плевать и думать о нём и о его возможных чувствах к Сону тоже нет необходимости. Но в этот самый момент не хочется класть хер на самого себя. — Я не хочу быть на втором месте.