именно такой

1.

Сложность всегда состоит в страхе. Но когда переступаешь один страх, второй переступить кажется ещё более сложнее и удушливее. Всё как в домино, сила каждого падения будет увеличиваться. Субботним утром Рики готовит любимые сырные тосты, бекон с яичницей, варит кофе и кладёт рис в круглые небольшие тарелки. На него напало вдохновение или что-то вроде скорее воодушевления, когда он проснулся и подумал: похуй. И пусть, вчерашний день закончился не совсем хорошо с огромным грузовиком вопросов к самому себе же, ворохом неизвестности, от того и тревоги. Но отчасти просто похуй, что скажет ему Сону и кто у него будет на первом месте, словно он должен выбрать главную королеву драмы под конец этой продолжительной осени, но Рики по грации Сонхуну уступает, стоит признать. Да и что он вообще там себе думает — тоже похуй. Всё что теперь внутри — отдаёт гнилью, как то, что по какой-то странной причине жалко выбросить из холодильника, который уже не может продлить срок годности продукта. Так он и провёл почти всю ночь, размышляя о том какой он конченый, периодически прерываясь на всплески энергии, когда есть желание прыгать по всей комнате под электро-поп. Сумев уснуть ближе к утру, проснулся не обессиленным, а живым, как никогда прежде, словно всю ночь пил энергетики будучи в приступе лунатизма, а не сокрушал собственные стены. Это странный наплыв, потому что Рики знает, после такого момента наступит фатальное уничтожение, апатия и отрицание, вместо разумного принятия. Всё движется по кругу. Но пока что он качается на ветру, как маятник и просто… будь что будет. Любовь не уходит быстро, привязанность не разрывается, как тонкий волос, а всю боль не скрыть под пластырем с мазью. Время тоже не лечит, оно только всё растягивает в своей нескончаемости, как напоминание о том, что совершённое никогда не изменить и помощи тоже ждать неоткуда. Всё ещё не страшно, но и силы также совершенно отсутствуют. Это даже не смирение с одним из возможных концов, не смирение с собой и своими заморочками, чувствами и всем этим шквалом усложнения, а смирение просто с тем, что он уже имеет, и в том, в чём он копошится. Рики зовёт маму на завтрак и та, как и некоторое время назад продолжает сиять. Не понятно, в чём это конкретно проявляется, но это видно. Это видно точно так же, как с приходом весны у всех преображаются лица, или как после массажа в спа-салоне появляется новый приток жизненной стойкости. Поэтому он и говорит совершенно невзначай, когда наливает ей в кружку горячий кофе: — Если у тебя кто-то есть, не бойся сказать мне об этом. Его мама хмурит брови и завязывает пучок на затылке, покачивая головой. — Я и не боюсь. Просто на расстройства нет причин. Рики хмыкает не слишком весело и садится за стол, водружая вместе с собой целый ворох собственных личных расстройств, которыми делиться ни с кем не намерен. Он их съест, но к собственной жалости не переварит. — Представляешь, что? — отпивает она свой кофе и неспешно берётся за тост, тыча им в его сторону как-то угрожающе, прежде чем откусить. Выглядит как начало какой-то предъявы и Рики пытается вспомнить, что мог натворить: забыл вещи в машинке? сварил хреновый кофе? заебался жить? — Что? — непонимающе глядит он на неё из-под отросшей чёлки, останавливая на пол пути ко рту полоску бекона. — Я уже забыла, как выглядит мой сын, когда он улыбается, — выдыхает мама с укором. Рики хмыкает с лёгкой улыбкой на губах, совсем не желая продолжать разговор. Всё будет одним и тем же в этой кухне, как ни крути, но всегда всё будет возвращаться. Но у него такое чувство, словно мир опрокинут вместе с ним. И где-то в голове он делает пометочку о том, чтобы вообще перестать завтракать со своей мамой, ведь один неверный шаг и слово способно нанести удар и так заведомо неприятному дню. Он не говорит в очередной раз, мол, всё в порядке. Эта фраза ей наверняка осточертела. Как будто Рики нет. Поэтому он и молчит, стараясь уделить максимальное внимание лишь завтраку и слишком застывшей погоде за окном. Там планета замерла, а жизнь существует здесь и сейчас, вокруг него в пределах нескольких метрах. — Ты поссорился с Сону? — вдруг спрашивает она. Слышать сейчас это имя буквально последнее, что хотел бы Нишимура. — Нет, у него просто свои дела и всё такое. Знаешь, как это бывает? — Новые друзья? — Обстоятельства. — Надеюсь, ничего серьёзного и он будет заходить почаще. Но меня не обманешь, имей ввиду, — грозит она ему указательным пальцем, а затем этой рукой берёт чашку. — О нет, — фыркает Рики насмешливо, — материнский инстинкт, что ли? Что ж, отличный компонент для создания сыворотки правды. — Я знаю тебя и знаю, что ты не всегда бываешь весёлым, в хорошем настроении, разговорчивым и мягким или просто… — она тяжело вздыхает и её плечи опускаются, как будто на них возложили неподъёмный груз, но это всего лишь Рики и его противные таракашки, которые не могут ускользнуть от окружающих. Это он тот самый груз. — Поэтому, если ты с кем-то поссорился и тебе нужен совет от близкого человека, то я рядом и не стану тебя за что-то ругать, или ругать кого-то другого. — Ма, — Рики выпускает из рук палочки и трёт вмиг уставшие глаза, моргает несколько раз, чтобы стереть потемневшие пятна и смотрит на её обеспокоенное лицо, — мне не пять лет, сам со своими проблемами разберусь. Ты знаешь же, я у тебя очень самостоятельный, так что тебе просто придётся поверить в мои слова и позволить мне расхлёбывать всё самому, как и полагается. — Это настораживает ещё больше, — замечает она и в её голосе слишком сильные нотки печали, утраты и собственной беспомощности. Но она принимается за завтрак дальше и вряд ли ещё заговорит. Выглядит уже не такой яркой и светлой, складка меж нахмуренных от досады бровей делает её лицо помрачневшим. И в этот момент Рики думает о том, что даже дома не может быть просто собой без какого-либо притворства. Стало бы его маме легче, если бы он постоянно дарил ей фальшивые улыбки, рассказывал незначительные и отчасти выдуманные школьные истории? Стало бы ей легче, если бы он чрезмерно оживлённо двигался по дому и активно с грохотом прибирался в своей захламлённой комнате? Ему тошно и противно, потому что мир точно опрокинут. И затем они просто молчат до самого конца их трапезы и обстановку разбавляет лишь работающий телевизор, шум холодильника и звук их столовых приборов. Потом Рики моет всю посуду, вода заряжает в голову и у него вновь шквал непрерывной скачущей из угла в угол мысли по разному поводу. Следующее, что он делает — одевается и уходит из дома. Невыносимо торчать наедине с собой в маленьком пространстве, невыносимо, что вместо того, чтобы успокоить родного человека, он лишь добавил тревог своей ложью. Не так это должно было сработать. Но каждый из выборов, побуждающих к действию, делается самостоятельно и только Рики за них в ответе. Его глаза автоматически устремляются на дом напротив и в ушах ужасно звенит ультразвуком. Приди он сейчас снова к Чонвону, каков шанс, что он его пожалеет и примет обратно? Может, даже обнимет и скажет, что хоть Рики и конченый придурок, его всё равно не хватало. Но Нишимура Рики не оторванная конечность, не шариковая ручка и не второй носок. Вряд ли по нему могут искренне скучать, с нетерпением ждать и повсюду искать. Он просто человек, которых на свете ещё очень дохрена и больше. Рики размышляет, стоя на пороге своего дома, ещё где-то минут пять точно. Он старается прислушаться к стайке летящих в небе птиц, к дуновению ветра, шелесту пожелтевшей листвы, характерных уличных скрежетов и к чему-то вселенскому, что упорно молчит. У него есть целых три варианта действий: во-первых, написать Чонвону в наивной попытке, что он ответит, как и в прошлый раз (по крайней мере хоть что-то); во-вторых, позвонить Чонвону и надеяться, что он не сбросит вызов; и в-третьих, нагло заявиться к нему домой снова умоляя о том, чтобы тот от него не отворачивался и плевать насколько это будет жалко. Рики не привыкать. Затхлый, влажный уличный запах проникает в лёгкие. Создаётся впечатление, что весь город находится под куполом, как в романе Стивена Кинга, — нет выхода, люди в заложниках. А может, мир просто одна сплошная иллюзия. Тихо. Вокруг ни души, только он со своим ворохом сомнений и ожиданием сигнала свыше. В голове рождается ещё один короткий сюжет, где он добредает до края игровой площадки, находит увесистый, но не слишком большой камень и бросает его. Рики готов поспорить, он слышит свист, с которым тот летит, разрывая пространство. Его мозг поздно реагирует и не отдаёт себе в своих действиях отчёта, всё происходит, как сюжет любительской короткометражки, не несущей в себе глубокого смысла. Когда он понимает, что совершил, что это не просто образ в его голове, то уже слишком поздно. — Твою мать, блять, — шепчет он одними губами, лицезря целую трагедию в одном акте. Камень врезается в стекло, взрывающееся на сотню осколков, чей звон поражает всю улицу, а птицы, до этого покоившиеся на ветках деревьев, разлетаются с карканьем в стороны. И как последний трус, Нишимура срывается с места, придерживая на макушке панаму. Так делают двенадцатилетние хулиганы и уличная шпана из неблагополучных районов, с отсутствием каких-то ценностей и духовного развития. Но Рики же не такой? Видимо, до поры до времени. Падать недолго. Он бежит минуты три, до третьего поворота с улицы, за которой уже начинается кипение жизни, а спальные районы остаются позади, как и разбитое окно. Становится страшно. От самого себя. Рики понимает, что Чонвон не заслуживает, чтобы в его окна кидали камни и портили его собственность, он не заслуживает кого-то настолько безмозглого, как сам Рики. — Ебаный рот, — выдыхает, а сам сгибается, упираясь ладонями в колени, пялясь в асфальт под ногами. — Какого хуя. Хочется собрать по дороге свои руки и ноги, оставляя страх и безрассудство валяться в пыли дальше, уделяя внимание лишь здравому смыслу, но он не делает ничего из этого, оказываясь в полнейшем замешательстве с безбожно колотящимся сердцем в груди. Он никогда не позволял себе таких вещей, поступать, как последняя дрянь и пакостить людям, а теперь позволяет. Но он дышит тяжело, хватаясь за голову, бешено озираясь по сторонам и смешивая небо и землю в одну палитру, где отсутствует разделяющий их горизонт. Это всё слишком затянулось, сны такими долгими не бывают. Поэтому ему остаётся просто унять немой крик, сжать руки в кулак, засунуть их в карманы толстовки, натянуть козырёк панамки пониже и смотреть только себе под ноги, двигаясь без оглядки в совершенно противоположную сторону от своего жилого района. Дохлый номер, всё равно ничего бы не вышло, выбери он ещё какой-нибудь альтернативный вариант событий. Неужели, это был подсознательный способ привлечь внимание и достучаться до Чонвона точно так же, как тот пытался достучаться до него? Но смог постучать тому камнем только в окно. Это как победа в лотерею, но Рики слишком неудачник для таких чудес. Извечные ингредиенты успешного человека ему в его тесто создателем не досыпали, зато пересыпали способность к чрезмерному самокопанию, раздражительности и пессимистичности. Что там ещё есть? Не совсем честно, но с Богом разборки вряд ли возможно устроить. Одиночество нагнетает. Рики шмыгает носом, ладони потеют от долгого пребывания в карманах, а апатичное состояние и давление своего разума из-за разбитого окна становится ещё гуще, когда людей на улицах становится больше и он теряется в их потоках, начиная оглядывать витрины кафешек, вглядываться в стёкла проезжающих автобусов и обращать внимание на занятые парочками скамейки. Он в очередной раз как безнадёжный больной, который сам не знает, что пытается найти, потому что вряд ли что-то сможет удовлетворить его резкое безумие. Он добредает, словно на автомате, до своей студии, которая к счастью оказывается пустой в это время. Поэтому можно просто позволить себе побыть не только с собой, но со своим внутренним миром, который вырывается наружу в рваных, резких, но бесконечно эмоциональных движениях, что освобождают из-под оков. Музыка волнами разбредается по венам, покалывает конечности и дарит новое дыхание. Он не найдёт в этом ответы на собственные вопросы и прощение, но хотя бы просто отбросит всё чуть подальше, чтобы позволить себе отдохнуть и вернуться ко всему чуть позже. Лучше, чтобы позже не наступало никогда. Стараясь починить всё, он ломает самого себя. И разбивает чужие окна. И если не было весомого повода, чтобы окончательно себя возненавидеть, то вот он. Неоспоримый и самый настоящий. Рики ругает себя за то, что не додумался прежде чем прийти сюда, купить себе бутылку воды. Он часто дышит, привалившись к стене, напротив зеркал. Смотрит на себя, пытается рассмотреть каждую собственную часть, но ничего не видит. Ничего. Перед ним тот, кого знает, как облупленного и вряд ли сможет найти что-то абсолютно новое. Всё те же мешки под глазами, светлые волосы с отросшими корнями, дрожащие от напряжения руки, жадно глотающие воздух губы и слабость в каждой клеточке тела. «Похуй», — думает Рики снова и достаёт телефон из кармана толстовки, валяющейся рядом на полу.

12:10 я умираю. будешь скучать?

мяувон на последнем издыхании пишешь мне? 12:13 я тронут 12:13

12:14 мне тебя не хватает

зачем я тебе? 12:14 я не тот о ком можно думать только когда тебе вдруг резко хуёво и не тот кому ты можешь разбивать ебаные окна 12:15 ты мне окно разбил... блять! пиздец. поверить НЕ МОГУ 12:16 я по горло сыт тобой и твоим сону 12:16

12:16 он сейчас совершенно не при чём

да? он всегда причина. причина твоих слёз, апатии, грусти, тоски, боли и улыбки. он всегда причина твоих действий. что бы ты сейчас не делал, он всё равно этому причина. и ты знаешь об этом 12:17 потому что всё равно всё будет вертеться вокруг одного и того же 12:18 мне нужен ты. тот ты, которого я начал узнавать и с кем мне было легко и просто 12:18 а не твой горячо любимый ким сону у которого в башке какой-то трэш и это видимо передаётся не просто воздушно-капельным 12:19 и если ты пишешь потому что вдруг понял, что тебя затаскивает и нет сил выбраться 12:20 поздравляю. ты вдруг что-то понял. но я тебе ничем не помогу 12:20

12:21 ты серьёзно

12:21 ты блять серьёзно

12:21 ты серьёзно решил что моя причина снова в сону?

12:22 что мне просто поплакаться некому?

12:22 да. мне хуёво из-за всего что происходит

12:22 хуёво что я не знаю что делать ведь я идиот

12:22 хуёво что я вообще взял и разбил тебе окно. я надеюсь ты в порядке

12:23 и мне страшно

12:23 я запутался. прости меня

12:23 мне хуёво что человек с которым я могу просто быть

12:24 тот с которым я могу чувствовать себя хорошо

12:24 с кем мне удивительно комфортно

12:25 отвернулся от меня так словно

12:25 блять я даже не знаю

12:26 словно во всём не было никакого смысла

12:26 и я звучу так тупо пиздец но это то что я испытываю

12:27 и ты единственный кому я могу просто сказать об этом кому я могу довериться

12:27 но ты оставил меня

ты считаешь, был смысл? 12:25

12:25 а по-твоему его не было?

12:26 по-твоему я бы тогда пытался за тебя схватиться?

12:27 приходил бы я к тебе? писал? пытался поговорить? что-то исправить?

12:27 я не понимаю.

12:27 почему?

я злюсь потому что мне не всё равно 12:28 и злюсь потому что мне неприятно видеть то что он делает 12:29 что ты покорно ведёшься, это ужасно 12:30 я злюсь и раздражаюсь потому что мне не всё равно НА ТЕБЯ. рики 12:31 но я что-то заебался, правда 12:32

12:33 я не прошу тебя спасать меня

12:33 я не прошу быть для меня запаской или чем ещё

12:34 я не собираюсь тебя использовать

12:34 я просто хочу тебя рядом

12:35 ты мой друг

И Чонвон больше не отвечает. Ничего. Прочитал, вышел из сети. Рики на большее и не надеялся, но ему паршиво думать о том, что тот воспринял себя лишь запасным вариантом, спасителем, человеком, кто создан лишь для того, чтобы быть утешением. Словно он не играл никакой важной роли, чтобы хотеть с ним быть дальше. Словно он боится. Озарение приходит не моментально, но быстро. Чонвону тоже страшно. Он пытается оттолкнуться от Рики, злиться на него, выливать ушат желчи и игнорирования только потому что ему страшно остаться разбитым и в одиночестве. Заранее обезопасить себя гораздо проще, чем трепетно ожидать того самого разлома на части. Рики не знает куда себя деть, и зачем он вообще есть. Всё вдруг теряет свой смысл, когда перед глазами свой собственный застывший образ в зеркале, когда часы проходят так, словно они всего лишь минуты. Зачем ему люди? Зачем ему всё из этого вытекающее? Он хочет вырезать из себя способность чувствовать, вырезать способность мыслить и просто себя вырезать из существования этого мира и чужих жизней. Ему ни к чему все эти сложности. Броситься сейчас стремглав по дроге навстречу ветру, который только будит слёзы в глазах, стирая подошвы кроссовок, пока ноги безумно отбивают ритм. И куда приведёт его этот путь? В бездну. Музыка вновь разносится по стенам и сотрясает зеркала, пока Рики откидывает телефон в сторону и пытается вырвать свою душу из тела, что на самом деле просто мешок с костями. Нет на земле места, куда бы он мог попасть и спрятаться от проблем, создаваемых собственными руками. Человек, в конце концов, сам отвечает за свои поступки. За окнами день превращается в вечер, где засыпающее небо смешивает в себе красные и синие краски, создавая новый необыкновенный фиолетовый и становится оранжево-чёрным от городских огней. Теперь отражение гуляет повсюду, не только в чистых зеркалах, но и прозрачных стёклах. От себя никуда не деться. Внутри не хватает воздуха, горло дерёт от нехватки воды, а прекратить нет сил. Всё, что он может, это продолжать собственные движения, пока музыка резко, как будто от немощности, не прекращает своё звучание, а он валится на пол и потолок перед глазами начинает кружиться. — Добить себя решил? — раздаётся голос Чонсона сквозь шум в ушах от повышенного давления и сердца, что стучит набатом. Он звучит как голос разума, до которого зачастую сложно добраться. — Я отвлекаюсь, — хрипит Рики, моргая часто-часто, пытаясь остановить головокружение. — Ты звонил мне? — Раз двадцать, наверное, — усмехается старший и садится рядом с Рики, протягивая ему бутылку воды. Тот с трудом поднимается, чувствуя ком тошноты, подступающий к горлу. И вовсе не от того, как он себя физически чувствует. — Спасибо, — Рики пьёт и не напьётся, даже не стараясь быть более аккуратным, от чего по подбородку вода стекает вниз по шее и заливается за воротник футболки. Вот бы слиться с водой в одно, оставшись просто мокрым пятном на полу, который очень быстро можно стереть половой тряпкой. Он такой жалкий, каждый раз представляя пути отступления своими глупыми фантазиями. Чонсон гладит младшего по выпирающим лопаткам и ничего не говорит. Хорошо, думает Рики, он слышать ничего не хочет. Он не дурачок, но безнадёжно больной, находящий для этого оправдания. Каждый чёртов раз. Он запутался в манипуляциях, чувствах и собственной лжи. — Ты знаешь, — выдыхает шумно, — так не должно быть. — Что? — Не должно быть так. Зачем люди причиняют боль друг другу? Извиняются, когда им совсем не жаль? Что правильно, а что нет? Какой смысл в любви, если всё равно, то хорошее, будет растоптано? Да её же попросту не существует! Дурацкое слово. — Почему ты так всё близко к сердцу принимаешь? — Чонсон достаёт сухие салфетки из рюкзака и заботливо вытирает пот и воду с лица младшего. — У тебя в жизни ещё много чего будет, и много кого тоже. — Потому что это я, хён. Это я такой, — говорит он с ноткой безнадёги в голосе, мутно глядя перед собой, ощущая своё тело гораздо чётче, чем когда-либо прежде. Оно пузырится и дрожит, как забродившее молоко в стакане. — Ты как вобла, — скептически фыркает старший. — Чего? — хмурится Рики, останавливая руку Чонсона, вновь тянущуюся к его лицу. — Омёбный терпила. Как не живой, честно, — жмёт он плечами, как будто ему всё равно, способны его слова задеть или же это необходимая правда, на которую не обижаются. — Ну, спасибо, — цокает младший языком. — И что ты обижаешься сразу? — удручённо вопрошает друг. — Перестань уже жалеть себя. Всё не так страшно, как ты думаешь. — Я не обижаюсь, — качает тот головой и встаёт с места, но голова продолжает идти кругом. Он жмурится, моргает, а повсюду сплошная карусель из тёмных кругов. Сдохнуть бы и не мучиться. — Ты не понимаешь просто, вот и всё. — Тогда куда собрался? — Чонсон встаёт следом и со свойственной ему заботой поддерживает под локоть, вот только нет в этом нужды, Рики всё ещё максимально тошно, и от него тоже. Неизвестно когда, сегодня или завтра, но он всё потеряет. И перестанет быть тем человеком, коим является сейчас. Вопрос лишь во времени, которого хоть и бесконечно много, у него его как-то мало. — Ты не понимаешь, — повторяет Рики. — Иди к своей Тэиль, лей ей в уши всякие сладкие фразочки, которыми ты оперируешь с каждой девчонкой, включай свой дар убеждения, которому ты научился у родителей, продолжай жить в своём мире и не умничай в моём собственном. Сам же говорил, твой мир крутится вокруг тебя, а мой — вокруг меня самого. Лицо у Чонсона мгновенно мрачнеет. Он тоже устал, но делает какие-то нелепые попытки достучаться или быть просто той самой жилеткой, в которую можно поплакаться для всех и каждого. И какой в этом смысл? Неужели таким образом он пытается не оставаться с собой. Ему тоже бывает страшно? — Не отворачивайся от тех, кто старается быть с тобой до последнего, — вяло комментирует старший, пока Рики собирает свою одежду, злостно и одновременно совершенно без сил. — А зачем стараться, когда можно просто… я не знаю, быть? — У Рики неконтролируемо дрожит голос, но не от боли, слабости или страхов, а от отчаяния и непонимания этого дурацкого мира у которого есть свои устои, правила и взгляды, которые навязываются с самого раннего детства и прививают ложные определения. — Зачем лезть вон из кожи, когда тебе это никакого удовольствия не доставляет? Вот зачем? — Разве тебя не пугает, что ты можешь в конечном итоге остаться в одиночестве? — Чонсон хмурится, он абсолютно потерян от такой перемены и поджимает нервно губы. — Мы всё равно со всем справляемся в одиночку, — заключает Рики, и Чонсон усмехается в полном смятении и без ярых попыток вернуть ситуацию в более умиротворённое русло, когда никому из них не нужно говорить правду. Они совсем ещё дети, но пытаются быть осмысленными взрослыми. Руки двигаются медленно, а ноги просто несут его дальше. Он оставляет Чонсона позади вместе с его негодованием. Хорошим и весёлым уже быть не получится. В ушах кроме шума не слышно ничего и голос старшего сливается с этой безмерной пустотой.

2.

— Что ты здесь делаешь? — Рики застают врасплох, когда дверь в его комнату со скрипом открывается и впускает ярко улыбающееся солнце, которое снаружи кажется лишь подделкой, скрытой за кудрявым парадом облаков. Сону позволяет себе выключить экран его компьютера с опенингом волейбола и повернуть крутящееся кресло в свою сторону. Он смахивает с него наушники и смотрит глубоко, почти что в самую душу. — Ты мне не рад? Пойдём на качели? —Мне лень, — отмахивается растерянно Рики и хочет отвернуться, но Сону держит крепко за подлокотники, пригвождая сидение к полу. — Просто хочу провести с тобой время, без важных разговоров и всяких вопросов. — А я не хочу. Но Сону насильно вытаскивает его наружу, как новорождённого птенца, что жмурится закату. В воздухе присутствует яркий пряный аромат прощания, который почему-то напоминает Рики о детстве, но он никак не может понять этот знакомый запах, глупо принюхиваясь, пытаясь ухватиться за нить. — Ты что делаешь? — Пахнет чем-то… — Я не чувствую, — дует старший губы, медленно раскачиваясь на качелях. Он закрывает глаза и ловит этот момент своими улыбающимися губами и почему-то Рики впервые не хочется его целовать. Младший отворачивается, упирается локтями в колени, переступая с пятки на носок в кротком покачивании, цепляясь взглядом за разбитое окно, что затянуто матовой плёнкой. — Интересно, что произошло? — хмыкает Сону себе под нос. — Какой-то сумасшедший разбил окно. — Ты видел кто это был? — Своими глазами. Сону вздыхает, поднимая голову к краснеющему небу. Он говорит, что ему сейчас невероятно хорошо, в этом моменте. Ему больше ничего не нужно, лишь бы всегда так. Но как — так? Рики не совсем его понимает и ловит себя на мысли, что никогда в полной мере и не понимал. Сону странный, не потому, что он другой в его понимании, а потому что он сам его никак понять не может. И это как разрастающаяся брешь. Понимает ли его Сонхун? Или Ким точно так же создаёт невидимую иллюзорную дистанцию, несмотря на всю ощутимую близость. Разве люди вообще способны понимать друг друга в полной мере? Нет. Они не способны. Личность другого всегда остаётся тайной. Любовь может стать опытом проникновения в эту тайну, но тайна уходит в бесконечную глубину. Может быть, так и нужно. — Чем занимался весь день? — участливо спрашивает Сону и улыбается, улыбается, улыбается. Улыбка пристаёт к его лицу, в уголках глаз пляшут то ли искорки, то ли черти, но от них всё равно как-то слишком тепло. Старший отлично вписывается в жизнь Рики. Именно так делают паразиты. Рики отвечает вяло и тихо, продолжая втягивать запах улицы: — Вчера лёг рано спать, занимался целый день. Сегодня проснулся утром, когда мамы уже не было, и я выпил кофе, съел тосты, засел смотреть «Волейбол». Ничего интересного. А ты? — Ничем, — просто говорит он. И Рики не придаёт этому значения, зная, что Сону делится чем-то только по собственной инициативе и ему не всегда нужно задавать подобные вопросы. Но знать всё о нём всё равно хочется. Качели продолжают качаться, планета продолжает содрогаться и кружить вокруг солнца, счастье по-прежнему коротко, в отличие от бесконечной грусти. Поэтому Сону вдруг невесело усмехается, когда смотрит на Рики, чей вид максимально серьёзный, брови нахмурены, а губы поджаты. Старший шкрябает ногами по земле, держась за цепи, чтобы стать к Рики ближе. Но внутри едва дрожит что-то и болезненно сводит. Сону тянет руку к его лицу и указательным пальцем разглаживает межбровную складку. — Перестань, морщины появятся. Рики отводит взгляд в сторону, тяжело вздыхает и поднимает голову к небу. Сону отстраняется обратно и точно так же наблюдает, как рождаются в вечере звёзды. — Вот бы время было бесконечным, — шепчет старший. А Рики думает, вот бы ему собственное море в ладонях, в которых можно утопить все свои сантименты. Первая любовь всегда самая болезненная. Откуда-то раздаётся щелчок, и мысли останавливаются на короткое время свой ход. Он смотрит на то, как губы старшего сжимают сигарету, а пальцы крутят колёсико зажигалки. Крутят и крутят, соскальзывая, вынуждая его ругаться матом. Но огонёк наконец-то появляется, и Сону подносит его ближе, затягиваясь так, будто до этого делал это раз сто и не меньше. Он выпускает из лёгких громоздкий пышный дым через несколько секунд и это кажется Рики кадром из фильма. — И давно? — интересуется он. — Украл у Сонхуна, — усмехается Сону. — Захотелось что-то. Не знаю. У тебя не возникало навязчивой идеи что-то попробовать, приобрести, сделать? А она настолько навязчивая, что даже спать спокойно не даёт, становясь лишь крепче и сильнее. Вот я так и думал об этом, что покурить хочется, ну взял и украл. В любой момент смогу эту жажду утолить. — Нет, — врёт Рики. Врёт, потому что его навязчивые желания были связаны лишь с тем, чтобы быть любимым именно Сону. Врёт, потому что сейчас он чаще думает о другом. Сону вежливо протягивает Рики сигарету и тот покорно её принимает, делает противную затяжку и закашливается. — Какая гадость, — хрипит он и кривит губы. — Согласен. — Почему большинство ребят считает, что это классно? — негодует Рики, желая запить привкус табака сладкой водой или зажевать жвачку. — Все мы хотим быть старше, чем есть. Думаем, что именно это нас и делает взрослее. Но взрослее делает лишь ответственность. Но принимать её не все способны. Понимаешь? — Вроде как, — кивает младший. Видит, как вместе со сменой цветовой гаммы заката, тень лёгкой печали пролегает на лице Сону, а улыбка частично стирается. Не часто можно увидеть его таким серьёзным и осмысленным, мудрецом этой никчёмной жизни. Он алмаз среди камней. Поэтому его и понять не всегда получается. — За что ты полюбил меня? — спрашивает по-прежнему тихо. Рики сначала теряется, даёт себе возможность задуматься, но не прийти к какому-то единому ответу, потому что и так всё на ладони. От А до Я. — Ни за что, — жмёт он плечами, и Сону поворачивается к нему лицом. Оно совершенно пустое, как только что купленный блокнот с белыми, разлинованными листами без букв. Ни одной эмоции и крошечной улыбки в уголках губ. — Просто потому что ты именно такой. — Мне всегда казалось, что любовь необходимо заслуживать. Что для любви должны быть причины, — он склоняет голову в сторону, упираясь виском в холодную цепь, пока делает ещё одну продолжительную затяжку. — Что недостаточно просто быть красивым, а нужно быть ещё и интересным, способным, умным, чтобы на тебя обратили внимание, чтобы родители гордились, хвалили за какие-то заслуги, за оценки в школе и за хорошее поведение. Что ты и сам кого-то любишь потому что есть какие-то условия. Добиваться этого оказалось безумно тяжело. А потом меня всё достало. — В каком смысле достало? — Рики не сопротивляется, когда Сону предлагает ещё разочек затянуться, и это всё ещё отвратительно для младшего, но он больше не кашляет. — Я перестал стараться, — отвечает Сону, возвращая на своё лицо привычную улыбку, что является лишь жалким её подобием. — Ты нашёл меня в период моей метаморфозы. — Мы раньше не говорили о подобном, — замечает младший. — Забей, — отмахивается Сону, когда докуривает свою сигарету и бросает окурок на землю, растирая его подошвой кроссовок. — У меня сейчас в тиктоке две сотки тысяч подписчиков! Иду к успеху. По-настоящему любить кого-то — значит понимать, что труд, вложенный в эту любовь, стоит боли от потери этого человека. И Рики принимает своё собственное решение, которое в очередной раз может сбросить его с обрыва.

3.

Это похоже на самоубийство, когда он причёсывает свои волосы, аккуратно укладывает, зачёсывая назад чёлку, но оставляя несколько прядей на одной стороне и распыляет в воздухе парфюм. Он убивает самого себя, когда вдевает серёжки в уши, когда наносит зачем-то тинт на губы и оставляет верхнюю пуговицу школьной рубашки расстёгнутой. Так выглядят хорошенькие ученики и предметы воздыхания, мальчики с картинок инстаграма на которых всегда хотелось быть похожим. Становиться кем-то другим совершенно не сложно, сложно лишь соответствовать. И Рики думает про себя, что он красивый и без этого. С рюкзаком наперевес, он швыряет попадающиеся под ноги камни. Сегодня одиночество чувствуется острее обычного, ровно точно так же, как и странный аромат в воздухе. Это не машинный смог и не запах отходов, а скорее ощущение, что сегодня упадёт целое небо. В школе он улыбается, здоровается со всеми и заискивающе щурится, когда знакомые девочки осыпают комплиментами. Но внутри неприятно, как и прежде. Чонсон здоровается с ним в коридоре только из формальности и без дальнейшей беседы, пока стоит рядом с Тэиль, чьи пальцы цепляются за его распущенный галстук. Наверное, это странно, как можно быстро от всего отвернуться. В кабинете Рики прячет голову в сложенные на парте руки, закрывает глаза и ждёт, когда время снова побежит быстрее. Но оно совершенно не спешит. Одноклассники шумно заходят и выходят, разговаривают, дерутся тетрадками и звонко смеются. Он чувствует собственным телом, как место рядом перестаёт быть пустым, а затем звонок оповещает о начале урока. От Чонвона внутри разрастается жжение где-то в районе грудной клетки, желая только находиться рядом и не быть отвергнутым, даже если вокруг будет их молчание. Но тот, как и до этого, абсолютно на него не смотрит, может быть, изредка, когда Рики сам того не видит. Стоит ли вообще совершать очередную попытку, когда навстречу не делаются шаги? И пока алгебраические формулы с трудом укладываются в голове, тонкие пальцы Чонвона задевают его ладонь, которой Рики теребит несчастную ручку. Мурашки. Стадо грёбаных мурашек пробегается по позвоночнику и заставляет встать дыбом затылок. Случайность это или нет, но любые звуки вокруг, люди и вещи теряют значение и важность. Нишимура поднимает взгляд, осторожно, словно всё это ему показалось. Но Чонвон глядит на него своими огромными тёмными глазами и всё, что Рики способен заметить, это изящно и как-то по-девчачьи подогнутые длинные ресницы и даже парочку веснушек на кончике его носа. И больше ничего. Немое кино. Чонвон отворачивается к доске, отодвигается на сантиметр дальше и пишет дурацкие формулы, которыми он вряд ли будет пользоваться в дальнейшей жизни. И Рики перестал бы быть собой, если бы просто не спросил, не уделив времени рефлексии, от которой и так уже плохо: — Пойдём домой вместе? — шепчет он, сократив тот самый сантиметр. Брови Чонвона хмурятся, а нижняя губа поджимается. Он всего лишь жмёт плечами, и это вселяет глупую, но такую приятную надежду. — Я понимаю, почему ты так ведёшь себя, — вновь говорит Рики. Чонвон слишком громко хмыкает и поворачивается к нему обратно, распахнув широко глаза, смотря сосредоточенно и вместе с тем потерянно, в ожидании, что Рики откроет ему тайны вселенной. Но он не открывает, полагаясь на то, что Чонвон сам когда-нибудь обязательно расскажет. — И я оплачу замену нового стекла в раме, будет повод связаться с отцом. Прости за это, правда не знаю, что в башку стукнуло. Не злись. Хотя... ты имеешь полное право. Но Чонвон продолжает молчать и таращиться прямо на Рики. Его губы слегка приоткрыты, словно он собирается что-то сказать, но слова не лезут наружу, оставаясь на кончике языка. Выглядит растерянным и невероятно живым, какой бывает весна в апреле. Но в затылок дышит зима. И когда Рики не смеет больше ничего сказать, Чонвон, кивает в согласии, моргает часто и отворачивается. Проблема в нём, а не в людях, которые ему не светят. Оставшиеся минуты урока Нишимура даёт себе разрешение бессовестно и нагло смотреть на того, кому тоже не просто. Трогать нельзя, но любоваться на расстоянии — удовольствие. Тот знает, чувствует чужой взгляд на себе и периодически ёрзает на стуле, чешет нос и поджимает губы, но не просит перестать и отвернуться. Как будто так должно быть и это нормально. Но со звонком он торопливо оставляет всё на парте и сразу же выходит, иначе задержись он ещё на пару секунд и молчать уже не будет сил. Рики решает вздохнуть. Подышать прохладным уличным воздухом и выпить баночку кофе, поглядеть на спортивную площадку и вдруг решить, что он не хочет занимать больше ничьё место, а просто остаться на своём собственном. Там, где ему положено. Он встаёт после Чонвона, который уходит в учительскую, и идёт по коридору, безмятежно улыбаясь всем, идущим на встречу. Улыбается даже тогда, когда замечает макушку Сону, его прекрасные карамельные глаза и малиновые поджатые губы, как после ощущения вкуса кислоты на языке. Он оглядывается по сторонам и снова возвращает своё внимание Рики, который сворачивает к выходу на школьный двор, прекрасно чувствуя, как Сону движется вслед за ним. Теперь у него нет настроения на разговоры и выяснение отношений, какими бы они не были. Ему не интересно знать, какой выбор принял Сону, что оставляет после себя только остаточное чувство потери и горечи. Все его светлые чувства давно себя исчерпали. — Прекрасно выглядишь сегодня, — замечает Сону, пока Рики достаёт из автомата два напитка и передаёт по умолчанию один из них старшему. — Ты пошёл за мной, чтобы сказать об этом? Рики дежурно улыбается, пока старший хмыкает, обводит взглядом всё его лицо и опускает взгляд. — Не только. Я долго думал, знаешь. — Он ковыряет носком кроссовка сухую землю и начинающую желтеть траву, как будто там что-то есть, что он хочет усиленно расковырять, а затем затоптать, ведь так и положено. — Когда мы разошлись вчера, я не возвращался домой. Только утром, перед школой. — И? — Я всё ещё не до конца уверен, — отвечает с глубоким вздохом. И это раздражает, эта тянущаяся резина из раза в раз становится лишь длиннее и ей нет конца. — Расскажи. — Я не могу выбирать между вами двумя. — Голос Сону надламывается едва, а Рики вдруг теряется, широко распахнув глаза. — Это странно, наверное, но я люблю вас обоих. Люблю, понимаешь? Ему непонятно, он это искренне или всего лишь несёт очередную чушь, в которую необходимо поверить, чтобы избежать катаклизмов и остаться в относительной целостности. Сону меняет роли каждый день, как одноразовые медицинские маски и перчатки. — Мне тяжело. — Вздыхает он так, словно на шее висит неподъёмный груз, оправдывающий его слова. Тёмные круги под глазами свидетельствуют о недостатке сна из-за возможного потока тех самых дум, а руки неспокойно трясутся, держа кофе. Его нервозность и нерасторопность говорят о многом, но Рики не забывает и о том, как тот способен убеждать и давить на жалость, как тот получает всё, что захочет, а потом об этом забывает, потому что нужды нет больше. Как он тоже бывает искренним в исключительные моменты их близости. И сейчас Рики совершенно теряет любые ниточки, за которые можно ухватиться. Слова Сону кажутся каким-то неразборчивым набором звуков, а не полноценными предложениями. Почему всё это время он слепо не замечал каким, оказывается, отвратительным он является даже с проблесками здравой открытости, которая тоже могла оказаться лишь очередной вязкой лапшой. Кто они вообще друг для друга? Они общаются, когда того хочет Сону и может прекратить, только тогда, когда ему вздумается. Близкие друзья, друзья друзей, помощники, те двое в одной лодке, парни из одной средней и старшей школы. Сону ведёт себя так со всеми, словно ему ни до кого нет дела. Сугубо эгоистично. Легко и быстро. Раскрывает обёртку, съедает молочный шоколад вокруг, а саму начинку выбрасывает. И забывает. Рики не стал исключением. Он очередной путь, по которому Сону пройдётся, остановится ненадолго, потопчется на месте и пойдёт дальше. И если во время их обычных, тёплых разговоров казалось обратное, что есть в этом что-то особенное, — нет. В этом нет ничего. И даже теплоты, ведь это Рики сам её себе придумал. И вчерашний вечер тоже ничего не значит. Для Сону всё одинаково сладкое. Всё было на поверхности. В голове коротко мелькает мысль: лучше бы мы никогда не встречались. — Нет, не совсем, — Рики хмурится, качает головой и думает, что это какой-то бесполезный шум в ушах, а не слова того, кому он отдаёт себя без остатка. Отдавал, возможно. — Что ты несёшь? Баночка щёлкает и Сону делает большой глоток, вытирает тыльной стороной ладони губы и смотрит из-под ресниц слишком убедительно, от чего в словах не должно возникнуть сомнений. — Как-то всё тупо, — шепчет старший и жмурится. — Я не знаю, как это. Просто чувствую. Я хочу, чтобы ты был со мной тоже. Вместе с Хуном. — Так можно? — усмехается Рики, понимая, что сейчас свою баночку с кофе запульнёт в башку Сону. И плевать. — Мне это сложно представить, это странно. Я так не хочу. Любить двоих? Нонсенс. Он отрешённо качает головой из стороны в сторону, чешет затылок, проводит ладонью по лицу и мечется на одном месте. Вокруг мельтешит всё и кружится, смазывается, как акварель водой. Грёбаный сюр. — Ты ведь не сможешь так просто отказаться от меня? — Сону шумно выдыхает и делает шаг, сокращая между ними расстояние. — Ты не оставишь меня? Люди для него всего лишь куклы, которыми можно играть, обладать, смеяться над ними, привязывать к себе и ломать. Потому что его когда-то всё достало. У Рики от такого Сону мурашки по коже. Его никчёмная любовь мечется, как мышь в клетке у учёных в лаборатории. Она не знает, что она вообще такое и почему продолжает трепетно ожидать, когда погладят по спинке. Но тревога разливается внутри вен. Он истерически потерян, нервно дёргается и продолжает качать головой, словно это поможет вытряхнуть весь этот бред из своего сознания. Словно всё огромная большая шутка его разума. Это непонятно, странно и неправильно. Не о таком он мечтал и не этого он хотел. Он хотел чего-то нормального, но нормальность в его сознании лишь выдумка из литературных источников. Нормально, видимо, не бывает. Как это — нормально? Господи, Боже. Он не понимает, почему ему так неожиданно плохо. Почему всё так мгновенно теряет важность и содержание? Стоит хоть немножко представить такое в реальности и хочется закрыться от подобного на сто замков. Ему это чуждо. Понимать такое не хочется. Какая-то ахинея. — А Сонхун знает, что ты на голову отбитый? Он знает, какие сети ты плетёшь? Знает, что ты на самом деле никого из нас не любишь, и даже себя? Не думаешь, что всё именно так? Этого не может быть, в этом нет ничего рационального! Так не должно быть, Сону-я… Блин, может, Сонхун тоже ебанутый? Я сразу так о нём и думал. Он нервно хохочет, опускаясь на корточки, обнимает свои колени и прячет в них лицо. Это всё. Конечная. Нет никаких отправных точек, есть только одна и последняя. Рики понимал это ещё вчера, глядя на то, как Сону улыбался. Он ещё тогда понял, что-то точно произойдёт. Сону был странным и его не хотелось сжать в самом себе до смерти. Его хотелось отпустить в небо, как оторвавшуюся от луны звезду. — Тогда зачем ты вообще позволил с тобой связаться? Не перекладывай всю ответственность на меня, не говори, что я отбитый, не надо, — шипит он и у Рики вновь те самые мурашки, не сулящие ничего хорошего. Он не тот Сону, которого младший когда-то знал. Эти его метаморфозы ничего хорошего с собой не несут. Если Рики сдвинется, то прежде чем рассыпаться, взорвёт собой всё вокруг. Бомба замедленного действия. И Сону — он такой же. Его былая наигранная мягкость испарилась так же быстро, как в Рики начинает просыпаться рассудок. Он встаёт на ноги обратно, делает несколько шагов кругами и нервно открывает алюминиевую баночку с кофе и жадно пьёт, пока в ней не остаётся ни капли. Старший ждёт, когда тот что-то ответит, громко шмыгая носом. Но в мозгу абсолютная свалка. — Видимо, я тоже не в себе, если повёлся. — Подсознание интересная штука, ты в курсе? Ты не будешь ничего делать, если этого не хочешь. А ты хотел, ты сам хотел всё это. — И я ошибся, — пальцы сжимают баночку сильнее, когда Сону становится ещё ближе. — Это было ошибкой. Нужно было оставить всё как есть. Я сглупил. Это пиздец. — Невероятно, — Сону потирает свободной ладонью лицо, сам наверняка не осознавая всю суть происходящего. Насколько всё погрязло в ебаной жопе. — Я скучаю по тебе, — внезапно выдаёт Рики. — По тому тебе, кем ты был. По тебе тому, в которого я влюбился. По тому, с кем я качался на качелях и ел мороженое, повторял рецепты из кулинарных передач, отыгрывал пьесы, устраивал ночёвки и смеялся с пьяного Чонсона. По тому, кого я ревновал к Сонхуну и мечтал оказаться на его месте. По тому, кто краснеет от злости и звонко смеётся с каждой глупости, кто не пользуется людьми, а сам надерёт любому за это зад, потому что справедливость для тебя была важнее. По тому тебе, кем ты был только вчера с откровенностью и твёрдым доверием говорящий о себе. — А теперь что? — терпеливо спрашивает Ким, стараясь держать самообладание в сжатой в кулаке ладони и в медленно сминающейся баночке. — Я не менялся, Ники, это ты отказывался видеть другую сторону меня. — Теперь вижу, хён. Хотя, всё ещё не до конца уверен. — Твою мать, — психует Сону и топает ногой, как ребёнок швыряет недопитую банку на землю и гневно растаптывает её, пока содержимое её темным пятном вытекает и впитывается в землю. Удивительное зрелище, Рики глазеет и не верит. Почему во всё, что связано с Сону, он отказывается верить? Что за патология? — Что ты творишь, а? Я сейчас свихнусь. Рики усмехается отчаянно и громко: — Я? Говорю правду. — Мне она не нужна. Мне нужно, чтобы ты не отказывался от меня, — хнычет он. — Мне не нужен ты, как просто друг, мне этого хватило сполна. Я хочу то, что между нами есть. — И быть запасной подушкой? Делить тебя с тем, кто мне неприятен? — Рики взрывается, скрипя зубами. Готовый удариться в бега и откусывать всем на пути головы из-за того, во что всё превратилось. У него внутри раздаётся треск, рассеивая чувство, что душа его покинула. Разве в жизни так бывает? — Тебе самому от себя не тошно? — А тебе плохо со мной? — смотрит Сону жалобно так, и с искренним интересом. — Главное ведь, что я с тобой тоже. — Мне с тобой больно, Сону, — с шумом выдыхает младший. — Я устал. — Ты говорил, что любишь меня, — не успокаивается старший, хмурит свои идеальные брови, дует губы и морочит голову. У Сону для Рики ложка дёгтя в бочке мёда. Прежде чем Рики отвечает, раздаётся звонок. В школе шум и все спешат по кабинетам, а тут между ними разыгрывается настоящая не постановочная драма. Сберечь себя от таких казусов — гиблое дело. Кто-то скажет: зато был опыт, ты сам себя с помощью этого и строишь. А Рики скажет: в гробу я видел такую хуйню. Но никто добровольно на смерть не ходит, не отдаёт свои внутренности на растерзание, а сердце на боль. Они ждут в молчании, пока мимо них пронесутся ребята со стадиона, размахивающие куртками и по пути закидывающие в мусорный бак алюминиевые баночки и картонки сока. Интересно, есть ли у них подобные проблемы от всепоглощающего чувства любви или они наоборот беззаботные, не зацикливающие внимание на подобном, просто… живущие? Рики бы позавидовал, но нечему. Он ничего не знает. — Люблю, — без запинки говорит Рики, когда шум и гомон вокруг них прекращается. — Но сейчас я стал не тем, кем был тогда. И сам тебе я ни капельки не нужен. — Нужен! — возражает Сону, делая ещё один шаг ближе, совершенно не оставляя свободного пространства. Он хватается за Рики, держится за его предплечья, пальцы как тиски сжимают ткань рубашки и будто продавливают кожу. Но внутри ломается нечто гораздо важнее костей. — На урок пора, — только и говорит младший, но Сону не отпускает, держится крепко. — Я серьёзно, — переходит он на шёпот. — Как я без тебя буду? — Как раньше, — отвечает он, ощущая стремительный ком, подступающий к горлу. Потому что и сам не знает, как будет без Сону и не помнит, как было раньше. Но руки выпускают пустую баночку, что лязгает глухо, и тянутся к бледным щекам старшего. И вновь хочется целовать только его губы и смотреть только в его безупречные глаза. Отказываться от привычек порой бывает невыносимо мучительно. За спиной громко хлопает дверь, которую закрыли не придержав. Они оба вздрагивают от нарушения их кризисного момента, а затем приближающиеся шаги, заставляют Сону и вовсе отпрянуть, выпустить Рики из своей хватки и измениться в лице, стерев все эмоции. Он способен прочесть не гласное движение его губ: вот чёрт. — Чем мы тут занимаемся? — младший уже понимает, кому принадлежит голос и кто вальяжно наступает, становится рядом, смотрит сначала на одного, потом на другого. — Урок идёт. — Тебе какое дело? — вырывается у Рики резко, на что он получает оскал, который прежде не видел на идеально прекрасном лице. Если Сонхун не нравился ему раньше, то теперь не нравится ещё больше. — В смысле? Учитель сказал мне привести Сону в класс, — старший закидывает руку на плечи притихшего Кима, улыбается и вызывает внутри бурю раздражения. Хочется харкнуть этой самодовольной роже в лицо и Рики с трудом себя сдерживает, стараясь дышать ровно. Сонхун точно умеет чувствовать, когда ему следует выйти на сцену, у артистов это в крови. Он знает, где и когда будет его минута славы. — Отъебись, Сонхун. Хён придёт через пару минут. — Твой хён — мой парень. И сейчас он идёт со мной на урок. — Сонхун, — вздыхает Сону и пытается скинуть его руку с плеч, — я сейчас вернусь. Не прилипай. — Так, ладно, — бормочет он, — довольно. Это всё было лишним. Можно было обойтись без прелюдий, верно? Сонхун убирает свою распустившуюся руку в карман идеально выглаженных брюк, пока второй стряхивает невидимые пылинки с собственного пиджака. И Рики вдруг осознаёт, Сонхун всё знает и было глупо считать его отсталым придурком. Он знал всё с самого начала. Это читается в его улыбке, потемневших глазах, острых чертах лица и уверенной, твёрдой позе. От того Сонхуна, который нагло трепал его макушку нет абсолютно ничего. Но зачем-то он всё это терпел, не делая ничего, что могло бы всё остановить. — За дурака меня считаете, да? — хихикает он, как те персонажи из аниме, которые вот-вот слетят с катушек. — Или думаете, что я совсем слепой, а мои интересы упираются только в фигурное катание? Он улыбается, цокает языком и добавляет: — Нет. Или какого вы обо мне мнения? Сонхун наклоняет голову вбок, щурится заискивающе, смотрит на мрачного Сону, который проглотил свой язык, а следом на совершенно спокойного Рики, который отодвинул собственные страхи, сомнения и истерику подальше в уголок. Сейчас совершенно не тот момент, и он рад, что способен при необходимости натянуть на лицо кого-то другого, но не себя, кто сейчас бьётся в агонии и захлёбывается воздухом. Рики свербит сбежать, чтобы переварить всё. Ему требуется спрятаться где-нибудь, чтобы выпустить все чувства наружу, нарыдаться вдоволь и постараться жить дальше. У него сердце разбито, но никому до этого нет дела. И все только и делают, что следят, как он становится одним из разорванных тел. — Ты точно дурак, — вздыхает Рики удушливо. — Я пошёл. — Не так быстро, — цедит сквозь зубы старший, тяжело хватает того за плечо и резко разворачивает. — Тебя не учили, что брать чужое нельзя? — Меня учили не быть таким, как ты придурком, — парирует младший, глядя на Сонхуна испепеляюще. — В курсе, как решается данная проблема? — Сонхун, прекрати уже. Пойдём, — закатывает глаза Сону и пытается оттянуть своего парня от Рики. Но тот его не слышит и лишь отмахивается, как от назойливой мухи. Сонхун его не слушается и это лишь бесит ещё больше любителя всё контролировать. — А какая проблема, Сонхун-и? — удивляется Нишимура и улыбается бесстрашно, пока в уголке его здравого смысла бьётся мысль о том, что он сейчас роет себе могилу. Но страх исчез, а адреналин невероятно зашкаливает. — Проблемы нет! Разве тебе не сказали? Всё! Конец, баста, дорогой мой. — Блять, — сокрушается Сону, хлопая себя по лбу. — Проблема всё равно будет в тебе, — уверенно заявляет в ответ, одёргивая, сдерживающую его руку. — Если бы не ты и твоё варварство, мне бы не пришлось пачкать руки. И момент ускоряется, Рики видит, как кулак Сонхуна становится дальше в воздухе, а затем приближается и размашисто врезается в его лицо. За секунду. Младший не успевает почувствовать приток боли, расслышать вопль Сону, и ощутить, как во рту скапливается солоноватый вкус крови. Он смеётся. И Сону вдалеке замолкает, прижимая ладони ко рту. Рики выплёвывает на пыльную землю слюну с кровью и вытирает рукавом рубашки разбитую губу. Но улыбается, точно маньяк, когда вновь поворачивается к Сонхуну. — Это всё? — уточняет он нагло. — Давай, я знаю, ты хочешь заставить меня плакать. Но Сонхун не собирается размениваться и дальше на банальные фразы, продолжать строить из себя воспитанного, вежливого интеллигента, отличного парня. Нет. Он играет грязно, хоть и по правилам, как положено стороне, чью честь и самолюбие немножко затоптали. Поэтому Пак позволяет себе ухватиться за волосы Рики и ударить вновь с такой резкой силой, что челюсть начинает неметь. И эта боль кажется всего лишь сладостным утешением, которому не хочется сопротивляться. Сону перестаёт вопить, его голос становится ниже, пока он просит Сонхуна остановиться и оттянуть его назад. Пытается, а толку целых ноль. Он его обсыпает ругательствами, которые Рики прежде от него не слышал, бьёт его своими кулаками, но это как укусить Моське слона. Рот Рики переполнен кровью, его лицо краснеет от возникающих ссадин, а несколько волосков с болью отрываются от кожи головы. Но прекратить улыбаться нет сил. Он теперь точно соответствует своему внутреннему, фигуральному образу. У Сонхуна тяжёлая увесистая рука, взгляд острый и равнодушный, движения отточенные, в них нет ни капли сомнения. Рики заработал эту возможность быть избитым на заднем дворе школы. Заработал смеяться, пока в горле бурлит скопившаяся кровь и слюна. Заработал, чтобы его опустили на колени и продолжали размашисто бить по лицу, пока его башка не оторвётся и не покатится к мусорным бакам. Рики бы хотел, чтобы всё именно так и закончилось. Он уже ничего не видит, сознание начинает его покидать. Мутно вокруг. Шумно и пусто. Ему не хочется дышать этим воздухом и смотреть на солнце, — оно в его памяти поддельное. Ему не нужно спасение, которое обычно ожидают главные герои трагедии. За свои ошибки принято платить, и он без сопротивления принимает расплату. — Твою мать! — слышится звонкий крик, когда Рики как тряпичную куклу тащат назад от сонхуновых рук, а того, совсем обезумевшего, яростно оттаскивает Сону. — Ебаный рот, господи… Конченые ублюдки. Хули ты смотришь? Зови медсестру! Голос этот действует морфием на сознание, что погружается в негу спокойствия. Но говорить нет мощи, провоцировать дальше — тоже. Получил ли он своё? Он хочет ещё. Он ведь заслуживает.