Мea máxima culpa

КРИС

- Ужасно боюсь взлёта и посадки! - услышал он голос соседки, занимавшей кресло слева от него, и повернулся к говорившей, проявляя дежурную заинтересованность. Ей можно было бы дать лет сорок или около того, женщине, что призналась сейчас в том, что боится летать. - Да-да, я знаю, что самолеты — самый безопасный вид транспорта, но ничего не могу с собой поделать, - тарахтела его попутчица. - Как представлю, с какой высоты придется падать, если вдруг… - Если вдруг — мы все погибнем прежде чем обломки самолета достигнут земли. Это будет быстро и не страшно. Поверьте, есть куда более пугающие и куда более болезненные способы покинуть этот бренный мир. - Отец Крис очаровательно улыбнулся, глядя на то, как уголки ярко-накрашенных губ дамочки угрюмо поползли вниз. Не стоило, пожалуй, вести себя так. В конце концов, эта женщина не виновата в том, что он пребывает в перманентном раздражении с тех пор, как несколько часов назад ему позвонил монсеньор Алонсо, директор Института внешних дел Ватикана, и приказал немедленно лететь в Рим. Услышав приказ, святой отец выругался про себя: если уж шефу приспичило устроить ему очередную выволочку, то почему бы не сделать это с помощью современных средств связи? Но нет — ему придется провести в общей сложности пять часов в небе и всю ночь без сна, чтобы на следующее утро вновь оказаться в Лондоне и продолжить расследование. Но тем не менее, ослушаться директора Крис не мог, поэтому, едва только закончились похороны отца Джона, и гроб с телом несчастного был предан земле, он помчался в Хитроу. И вот теперь Хемсворт вынужден будет провести два с половиной часа, что длится перелет до Рима, выслушивая причитания истеричной дамочки. Впрочем, дамочка, кажется, не выглядела испуганной. Скорее… Ах ты ж! - Простите, святой отец, - поджала губы его попутчица, - не хочу показаться назойливой, но я подумала, что раз уж мне повезло оказаться в соседним кресле со служителем Господа, то… - Я прочту «Отче наш», когда мы будем взлетать, - пообещал ей отец Крис и отвернулся к окну. Женщина завозилась, пытаясь устроиться поудобнее. Преподобный предположил, что она обратится к нему снова, едва лайнер наберет скорость. И вовсе не из-за страха полета. Это было в её глазах — он безошибочно угадывал, чего именно хочет от него женщина. Одна из таких случайных попутчиц давно еще, Крис тогда только-только поступил на службу в Институт внешних дел и возвращался в Рим после своего первого задания, так прямо и призналась, что колоратка делает его еще более сексуальным. Что именно потому, что святой отец недосягаем для них, простых смертных, он и становится еще более желанным. Криса это признание и смутило и позабавило одновременно. Сейчас, по прошествии времени, его лишь раздражало, когда к нему начинали проявлять интерес так навязчиво, как вот эта пусть симпатичная, но… Это самое «но» всегда стояло между ним, преподобным Хемсвортом, и теми, кто искал его расположения. Глупые! Знали бы они все, что он не то что прикоснуться к ним так, как мечталось им в их влажных мечтах, что он высидеть с ними рядом два с половиной часа считает едва ли не пыткой. Как же они раздражали! Все эти самки, заскучавшие рядом с такими же скучными, как они сами мужьями, или что еще хуже — совсем без мужей — так вот все эти женщины не то что не привлекали преподобного Хемсворта, - сама мысль о том, чтобы лечь с ними, была ему омерзительна. Крис отвернулся к окну и сделал вид, что задремал. Может быть, у этой безымянной женщины — и слава Создателю, что пока она не решилась представиться, - хватит такта, чтобы не будить спящего. - Я еще раз прошу меня простить, - Крис почувствовал легкое прикосновение к плечу и едва сдержался от того, чтобы не дернуть рукой в раздражении. Все-таки, зря он понадеялся на тактичность соседки. - Знаете, я подумала, что мне будет не так страшно, если мы помолимся вместе, святой отец. Вы не будете против, если я возьму вас за руку? Да что ж такое! Может, попросить борт-проводницу пересадить его? Он согласен лететь в хвосте, где тряска чувствуется сильнее всего, только бы никто не приставал к нему с «можно я вас полапаю?» Нет. Это будет невежливо. Грубо. Бестактно. Иисус учил смирению. Человеколюбию. Возлюби ближнего… Интересно, как часто Спасителя пытались соблазнить неудовлетворенные своими ничтожными мужичонками женщины? Женщины, на которых ему и смотреть-то было противно? Наверняка, ни разу, иначе что бы осталось от его терпения и человеколюбия? - Разумеется, я не против, - изобразил поистине ангельское смирение отец Крис и протянул дамочке руку. Та вложила свои пальцы в его ладонь, и Хемсворт с силой сжал их, намеренно делая той больно. - Ай! - пискнула его соседка. - У вас такие сильные пальцы, святой отец! Крис сжал руку еще сильнее и, прикрыв глаза, начал читать «Рater noster». Женщина выдернула свою руку из его ладони еще до того, как он произнес последнее «Аmеn», и Крис усмехнулся про себя, наблюдая краем глаза, как она хмурит брови с неудовольствием. Теперь-то точно весь полет просидит смирно и не будет лезть к нему со своими неуклюжими попытками понравиться. Преподобный вновь отвернулся к окну. Самолет уже набрал высоту и теперь летел высоко над облаками. Самый безопасный вид транспорта. Хм. Пресвятому Хемсворту нравилось чувствовать твердую землю под ногами. Не то чтобы он не любил летать. Просто ему не нравилось некое чувство неуверенности, которое всегда присутствовало, стоило самолету подняться в воздух. А летал отец Крис часто. К счастью, навязчивые попутчицы попадались ему редко. Нет, Крис Хемсворт вовсе не считал себя женоненавистником или кем-то в этом роде. Просто так сложилась, что за его тридцать с небольшим лет он встретил только одну женщину, которая его не раздражала. Второй была его мать. Магда… Почему она — Крис никогда особо не задумывался, как так получилось, что он по-своему смог привязаться к шведке. И дело было не в том даже, что она родила и теперь воспитывала его ребенка. Магни он обожал безусловно. Магни был для Хемсворта целым миром. Он бы убил за сына и умер бы сам, лишь бы его сын жил. Каждый раз, глядя в светло-голубые, чуть светлее, чем у него самого, и в сто раз более чистые, чем у него самого, глаза, Крис поражался — неужели это мое? Неужели это я дал жизнь этому замечательному мальчишке? Магни — плод греха, ибо что это, как не грех — священнику лечь с женщиной, не женой. Но Крис пересчитал бы все зубы тому, кто посмел хотя бы подумать так о его сыне. Магда… По сути, в ней не было ничего такого… Ничего особенного. Она была обычной женщиной, из плоти и крови. Но вот только Криса никогда не тянуло к женщинам. То есть, поначалу, по молодости, его тянуло ко всему, что движется. Только его первый раз закончился, едва успев начаться. Она смеялась… Крис даже имени её не помнил, в памяти осталось только перекошенное от смеха лицо. Второй раз было лучше. Только вот Крис сам не понял — понравилось ему или нет. После третьего раза стало совершенно очевидно — ему не понравилось. Он выполнял все то, чего от него ждала партнерша, он совершал все те действия, которые, как ему казалось… как он знал по книгам и тем немногим порно-фильмам, что успел тайком посмотреть, закрывшись в своей комнате… - он совершал все эти телодвижения и, по идее, им обоим должно было быть необыкновенно хорошо. Однако же ему было… Никак. Это было странно. И непонятно. И еще страшно. Потому что самое большое наслаждение, которое Крис когда-либо испытывал в своей тогда еще короткой жизни — ему даже не исполнилось шестнадцати лет, - было не с девушкой, нет. Хемсворт-младший получил сокрушительный — ему казалось, что даже кости выкручивает от наслаждения — оргазм, когда он дрочил себе в душе, представляя, как его старший брат пялит этого парнишку. Лодура. Он жил неподалеку от имения их деда — Лодур. Симпатичный, черноволосый, худой. Ничего особенного, но чем-то ведь он привлек Тора. Что-то было такое в нем, отчего старший брат Криса кривил рот в судороге наслаждения, когда пыхтел, пристроившись Лодуру сзади. Что-то… Крис сам хотел понять, чем же Лодур взял брата? И когда Торстейн сбежал — а что это было, как не бегство? - после того, как младший накинулся на него с кулаками, Крис решил сойтись с Лодуром поближе. Это было не так сложно — уложить его в койку. В общем-то, это было совсем легко. И, погружаясь в тесное, шелковое, влажное от смазки отверстие, погружаясь раз за разом, младший Хемсворт чувствовал то самое наслаждение, которое ему не удалось пережить ни с одной из тех девушек, что согласились быть с ним. Он встречался с Лодуром еще три раза. И все три раза, присваивая себе это гибкое, стройное тело, которое так привлекало его брата, каждый раз поднимаясь на вершину блаженства, каждый чертов раз Крис падал с этой самой вершины прямо в бездну стыда, отчаяния и презрения к самому себе. То, за что он ненавидел брата, то, за что он превратил его красивое лицо в безобразное месиво, эта ненормальная, греховная тяга Тора мужчинам… Крис был в сто раз хуже Тора! Он был в сто раз омерзительнее и в сто раз ничтожнее! Он, довольствовавшийся объедками брата, подбирающий то, что Тор не пожелал оставить себе — разве он не достоин презрения? Крис бросил Лодура. А после покинул дом… В общем-то из дому он ушел, потому что старый Бор, узнав о том, что младшенький собирается посвятить себя служению церкви, просто выгнал его вон, как щенка подзаборного. Бор бранился, махал руками, даже чуть было не запустил в Криса книжкой, которую как раз читал, прежде чем внук объявил семейству о своем решении. Книжка была старая, толстая, в тяжелом кожаном переплете. Будущий преподобный Хемсворт чуть ли не наизусть содержание этой книги знал. Мифы его народа — суровые и жестокие — старый Бор обожал старинные сказания и приучил к ним внуков. Крис помнил, как они вдвоем с Тором — еще до того, как они перестали быть братьями, еще до того, как младший испытал стыдное, страшное, такое сладкое влечение к старшему — еще до того, как все пошло прахом, они с братом забирались на кровать, как были, в одежде — Бор был скуп и топил всегда скупо — накрывались покрывалом, вернее, строили из покрывала нечто, весьма отдаленно напоминающее шалаш, и, вооружившись фонариком, читали эту старую книгу. Торстейн обожал своего древнего мифического тезку. А Крис любил злоязыкого бога огня Локи. Он никогда даже в мыслях не называл его «богом обмана». Как можно называть так того, кто сам нередко бывал обманут? Младший из братьев Хемсвортов жалел озорного рыжего Локи и, будучи ребенком, думал о том, как хорошо было бы оказаться героем и выпустить несправедливо наказанного асами колдуна из проклятой пещеры, куда его закрыли, обрекая на вечную пытку. Так вот Бор едва не запустил этой тяжелой книжкой во внука, когда тот сказал, что решил стать католическим священником. Старые мифы не были забыты, нет. Просто новый бог… Крис сам не мог сказать, откуда вообще взялась эта его религиозность. Родители, не говоря уж о старом Боре, никогда не были набожными. Однако же мальчик любил ходить в церковь. Любил слушать хор. Ему нравился запах ладана и строгие лица святых на иконах. Подростком он читал совсем другие книжки — в этих книжках другой бог был распят за то, что люди его не понимали. Не принимали. Это, наверное, такая у них участь — у богов — быть непонятыми. И тем не менее любимыми. Страшная участь. Так вот Крис забыл Лодура. Забыл тех девушек, с которыми он так и не познал настоящего, подлинного блаженства. Спрятался под сводами строгой и жестокой где-то даже церкви. Сковал себя обетом безбрачия. Смирял плоть, как того требовал Господь. Только вот брата… свою болезненную, ненормальную тягу к Торстейну он забыть не смог. Он не был святым — преподобный Хемворт. Сколько времени прошло с момента его поступления на службу в Институт внешних дел, прежде чем он успел понять, что если в Церкви и есть хоть капля святости, то капля эта ничтожно мала и совершенно незаметна в море лжи и лицемерия. Нет, он не жалел, что надел на себя черную мантию. Что горло его, как ошейником, стянула колоратка. Он пытался быть честным. Пытался быть набожным. У него это даже получалось. Иногда ему казалось, что, не попади он в Ватикан, это получалось бы гораздо лучше. Что если бы он остался служить в маленьком приходе в Тёнсберге? Хотя… какой смысл жалеть о том, что никогда не было его судьбой? Маленькая церквушка, притаившаяся возле скал — серьезно, святой отец? Ты всегда мечтал сделать карьеру. Так чего теперь жалеть о том, что карьерный путь оказался не таким чистым и не таким прямым, как тебе мечталось? Так вот Крис забыл Лодура и всех других, которые были у него, молодого и глупого, и постарался очиститься от скверны, в которую ввергало его влечение к старшему брату. Только вот Магда… С Магдой было совсем по-другому. Она не смеялась над ним, нет. Она не требовала нежности и ласки — того, чего он не способен был ей дать. Она принимала его в любое время и любым — сердитым, уставшим, радостным — просто любым. Стоило ему переступить порог маленького домика, в котором жили они с Магни, как Крис чувствовал что-то… Это чувство было сродни тому, когда он переступал порог их имения в Тёнсберге. Не то чтобы он мог назвать это место своим домом. В сущности, у него не было дома с тех самых пор, как он совершил хиротонию*. Ему просто нравилось возвращаться к Магде и Магни. Ему нравилось, уложив сына в кроватку, обнимать Магду и видеть в ее глазах… Оно всегда там было, это теплое чувство, которое ранее он видел разве что в глазах матери. Да еще в Торовых глазах, до тех пор, пока они не перестали быть братьями. Наверное, это была любовь. Наверное, сам Крис на такую любовь не был способен. Но он все же пытался подарить Магде хоть крупицу нежности, что жила в нем. Хоть каплю любви, которую он давным-давно, почти что целиком и полностью, излил на старшего брата. Они с Магдой не были повенчаны, хотя и прошли венчание холодными балтийскими водами. Сможет ли он вернуться к Магде, как всегда возвращался? Сейчас, когда Крис вновь был так близко к брату? Хотя… он, наверное, по-прежнему все еще далек от Тора. Самолет тряхнуло, когда крылатая машина нырнула в воздушную яму. Соседка тихо вскрикнула и вновь вцепилась в святого отца. На сей раз Крис не почувствовал раздражения. Что уж поделать, может ей правда так легче? Может, он зря на нее разозлился, и женщина вовсе не ставила себе такую цель — добиться расположения преподобного? - Все будет хорошо, - улыбка, с которой он обратился к вцепившейся в него мертвой хваткой дамочке была вполне искренней. И она улыбнулась ему вполне человеческой улыбкой. Улыбкой, в которой не было ни грамма пошлости или намека на пошлость. Вполне себе приятная женщина — чего это Крис на неё взъелся? Это дело, которое он вел в данный момент... Он просто устал. Он вымотался. Они все были вымотаны в тщетных попытках отыскать того, который петлял следы лучше, чем заяц в охотничьих угодьях старого Бора. Преступник опережал их не на шаг — на несколько даже шагов. И прав был Хиддлстон — Крис даже где-то восхищался этим парнем. Хемсорт нахмурился — не стоило бы оставлять Тома одного. Не после того, как он сегодня похоронил отца Джона. Старый пропойца был, пожалуй, единственным близким для Хиддлстона человеком. Не считая Торстейна. Да и Торстейна Том давным-давно потерял. Если бы не приказ монсеньора Алонсо, Крис ни за что не оставил бы Тома одного. Он сейчас в таком состоянии, когда может совершить любую глупость. Хотя… то, что Крис узнал о Томе, говорило как раз о том, что этот человек трижды подумает, прежде чем решится на глупость. Но последние события выбили почву у него из-под ног, и как бы Том сам, как камушек, не покатился бы в пропасть. Крис должен быть рядом, чтобы задать Томасу правильное направление. Хемсворт на секунду представил себе лицо Тома — резкие линии, острые углы. К такому лицу хочется прикоснуться — как бы рискнуть: обрежешься или ощутишь нежность. С Томом Крису хотелось бы нежности. Пожалуй, да. Однажды он будет нежным с Томом. Очень нежным. Нужно только немножко времени. Им обоим. Самолет тряхнуло еще раз, когда шасси встретились с бетонной полосой. "Кто учил водить самолеты этого горе-пилота?" - со злостью подумал Хемсворт, когда дамочка на соседнем кресле вновь схватила его за руку. - Все, мы приземлились, - Крис осторожно высвободил свою ладонь из тонких цепких пальчиков. - Видите? Бояться нечего. И, не слушая, что лопочет ему вслед уже бывшая соседка, святой отец начал пробираться к выходу.