Мea máxima culpa

ТОМ

- Я не вовремя, может быть? - спрашиваю не иначе как для проформы. Святой отец удивлен моим появлением, несомненно, но вот ответить на мой вопрос положительно он не сможет. Выставлять меня вон не станет. Не затем он столько времени кружил вокруг меня, точно сова над мышью, чтобы сейчас, когда мышь почти что попалась в лапы, взять и разжать когти. - Как знать… - слова эти, произнесенные тихо, на выдохе, немного болезненном, отдают неопределенностью, но мы оба понимаем — я никуда из гостиничного номера не выйду. По крайней мере я не выйду один. А там как получится. Людей герра Валландера я срисовал на подходе к гостинице. Идиоты! Они бы еще по форме вырядились! На их скучающих физиономиях разве что большими буквами не было написано — полиция, и наверняка Крис заметил соглядатаев так же, как и я. Повторив эхом за преподобным: «Как знать», резко срываю рубаху с его плечей. И замираю, пораженный увиденным. Спина Хемсворта-младшего, изрисованная шрамами, давно зажившими и совсем свежими, словно вытатуированная карта, по которой можно проследить маршрут его сознательной жизни. Сознательной ли? Вопрос этот не дает мне покоя с тех пор, как я вернулся из Тёнсберга — находка, сделанная в гроте, заставляет сомневаться в том, что сознание святого отца так же ясно, как сознание любого нормального человека. Впрочем, что считать нормой? Наверное, на эту тему можно было бы вести долгую и весьма познавательную беседу с доктором Митчел. Вот только доктор Митчел далеко. А Крис рядом. И я не уверен в том, что рассудок его здоров. Крис смотрит на меня, но взгляд его словно бы обращен внутрь него самого. "Чего ты ищешь? - хочется задать ему вопрос. - Кого ты потерял?" - Ну надо же! - с восхищением присвистываю я, вновь обращая внимание на расписанную плеткой спину. Я и впрямь восхищен стойкостью этого человека — сколько сил нужно, чтобы вытерпеть эту боль? Сколько раз плеть вгрызалась в его плоть? Зачем, Господи?! Во имя чего?! - А ты мастер, преподобный! - мне хочется надеяться, что в том, как я это произношу, нет ничего, кроме восторга. Я должен быть уверен, что святой отец не сможет усомниться в том, что я очарован увиденным. Очарован им самим. И если что мной и движет в данный момент, так это желание. На самом же деле мне бежать прочь хочется. Назад, к Тору! И пусть отец Крис стоит сейчас передо мной, обнаженный по пояс, демонстрируя идеально вылепленное тело, слегка влажное из-за выступившего от усердия пота. Он стоит передо мной, готовый, если я захочу, опуститься на колени — это ясно читается в его взгляде, где настороженность буквально за долю секунды меняется на практически неприкрытое желание, а затем так же быстро это самое желание улетучивается, и на смену ему приходит досада и даже некоторое разочарование. Я поражен этой внутренней борьбой, которую святой отец ведет сам с собой. И мне немного страшно от того, кто же в этой борьбе одержит верх. Ланге предупреждал. Угрожал даже. Тогда, когда после моего возвращения из Тёнсберга встретил меня на пороге Скотланд Ярда и препроводил в свой кабинет, словно конвойный преступника. По сути, я тогда нарушил закон. По крайней мере нарушил предписание не покидать Лондон. Только вот мне повезло — служебную проверку в отношении меня прекратили в тот же самый день, и формально я оказался перед законом чист. Поэтому и санкции ко мне применять не стали. Хотя Ланге, будь на то его воля, запер бы меня под замок, или же — что более вероятно — отправил бы в Гаагу, чтобы я сидел под замком там, в моей вотчине в Европоле. Меня прочь — ему головняка меньше. Так он сказал. И я даже возражать не стал. Предупредил, что и Европол вскоре лишится такого «ценного» - именно так, в кавычках, - сотрудника, как Томас Хиддлстон. Подать в отставку я был намерен решительно. Только вот довести до конца дело, которое столько всего перевернуло в жизни не только моей, но и Торстейна, я был настроен не менее решительно. Жаль, в составе следственной группы места мне больше не было. Виктор ясно дал понять, что хоть меня больше и не подозревают во всех смертных грехах, вернуться к расследованию я не смогу. - И смотри мне — без самодеятельности! - пригрозил Ланге на прощанье. Он был хорошим копом. Тор говорил, Виктор людей насквозь видит, вот и сейчас, надо думать, начальник Хемсворта догадывался, что просто так я это дело не оставлю… Господин Ланге! Где же была ваша хваленая проницательность, когда вы просмотрели отца Криса? Вопрос этот, заданный про себя, Виктор будто бы услышал. - Знаю я, о чем ты думаешь, - хмуро взглянул он мне в лицо и отвел взгляд, разглядывая что-то крайне интересное — нет на самом деле — в окошке, выходящим во внутренний двор. - Полезешь один — попадешь, как кур в ощип. Кто тебя, дурака, вытаскивать будет? Торстейн? - Я… - Заткнись и слушай! - рявкнул Ланге. - Если решишь геройствовать и потащишь за собой Тора, я лично сделаю все возможное, чтобы тебя не просто уволили, но и посадили. А статью я найду, не сомневайся. Я ничего тогда не ответил. Врать не хотелось. И давать обещаний, которые не выполню — тоже. Однако Виктор все понял правильно. Только удержать меня было уже не в его компетенции. На визите в кабинет Ланге бюрократия не закончилась. Оформить больничный прежде, чем написать рапорт об отставке, мне казалось на тот момент неплохим решением. Формально не выведенный за штат, я бы имел доступ к полицейским базам данных, мог пользоваться удостоверением и личным оружием. Поэтому я направился в ведомственный госпиталь, благо повод для посещения врача у меня был — отвратное самочувствие, тошнота и слабость — пусть эскулапы скажут, что со мной не так. Результат оказался не то чтобы неожиданным — тот самый экзотический яд, поставляемый, как мы с Кейси выяснили, из Каракаса, был найден в моей крови, благо, в незначительных количествах. Однако этого количества было вполне достаточно для того, чтобы отравленный прочувствовал на себе все эти неприятные симптомы. Продолжи я получать отраву и дальше, могли бы последовать галлюцинации и прочие «прелести». И при всем при этом, промедли я с анализами еще пару-тройку дней, и лаборанты не смогли бы обнаружить ни малейшего присутствие вещества. Поблагодарив святого отца — сомнений в том, кто именно кормил меня отравой, не было: то бутылка воды, заботливо вложенная мне в руки, то чашка кофе, то сок, то одно, то другое… Преподобный, мог ли я подумать на тебя, не знай о твоей отсидке в Каракасе? Кто знает… Так вот поблагодарив отца Криса за то, что по его милости я теперь могу на пусть не вполне, но все же законных основаниях продолжать заниматься расследованием, я прошел курс интоксикации и вылетел в Стокгольм первым же рейсом. Вылетел, понимая, что либо я вернусь в Лондон, отправив преступника — преступников, конечно же — за решетку, либо… Вот об этом втором варианте думать не хотелось совершенно. Еще каких-то пару дней назад Торстейн выхватил у меня из рук оружие, не дав совершить непоправимое. Тогда, раздавленный известием о том, благодаря каким именно обстоятельствам я пришел в этот мир, возможность этот же гребаный мир покинуть казалась мне совсем не страшной. Наоборот, зная о том, кто дал мне жизнь, чья кровь течет в моих жилах, именно такой выход и казался мне самым правильным. Теперь, стоя рядом с братом того, кто не позволил мне так бездарно, так глупо и так малодушно закончить свой путь, я хотел жить как никогда раньше. И жить я хотел с Тором. Я хотел жить, зная, что он останется в моей жизни навсегда. Что утром он будет уходить на службу, а вечером возвращаться домой, и что так будет каждый день. Я хочу, чтобы он надел мне на палец то самое кольцо, которое я — идиот! - вернул ему, да еще и с упреками. Я бы прощал Тору его ворчание, когда он подсовывал бы мне эти дурацкие тапки с собачьими мордами: «Хиддлс, ну какого хуя ты опять босиком? Простынешь, будешь сопли по мне развешивать!» Я бы сам купил ему такие же точно тапки, потому что… Да потому что мне просто хотелось заботиться об этом пентюхе и принимать заботу взамен. Я просто хотел быть с Тором. Каждый день. Но я здесь. Любуюсь на полуобнаженное тело его брата. Потому что, если я не закончу это дело… Если я не поймаю виновного… Только отправив на скамью подсудимых — или прямиком в пекло! - маньяка, только тогда я смогу избавиться от клейма, пусть и нематериального, но все же клейма маньячного выблядка. Только поймав маньяка, я смогу жить нормальной жизнью. Если это не безумие — то что тогда? Рявкнув на самого себя — не думать о Торе! Только не сейчас! Только не о нем! - черт его знает, захочет ли Тор быть со мной после всего, но если не захочет — я пойму. Не смирюсь. Но пойму... - , заставляю себя коснуться горячей кожи Криса всего в каких-то паре миллиметров от того места, где ранее её касался кожаный ремень. Никогда не будучи любителем подобных игр — не представлял себя ни в роли дома, ни в роли саба — теперь я также не испытываю возбуждения. Или же я просто боюсь, что Хемсворт раскусит меня? Поймет, что вовсе не желание движет сейчас мною. - Готов спорить, тебе было бы гораздо приятнее, если бы эти… кхм… рисунки… нанесла бы моя рука… И улыбнуться! Пьяно, шально! Выкуренный по дороге косячок как раз в тему — я следил за Крисом от самой больницы, где поправлялась Магда Мартинссон, а травкой разжился сразу по прилету, как будто знал, что эффект «пьяных глаз» нужно будет разыгрывать перед Хемсвортом. Дабы тот не догадался, что экзотическая отрава уже покинула мой организм. Мои пальцы скользят по плечам, шее, гладят невесомо. Давай же! Давай, расслабься! Ты же для этого меня готовил, не так ли? Ты же этого хотел? - Хватит! - Крис перехватывает мою руку, сжимает с силой. - Хватит! - Хорошо, - улыбаюсь я краешком губ. - Можешь сделать это со мной. Хочешь посмотреть, как это будет? Узоры, что оставит твоя рука на моей спине. Хочешь, Крис? Пальцы, сжимающие ремень, слегка подрагивают. Ноздри втягивают воздух резко. Глаза, и без того подернутые поволокой боли, становятся как будто еще более мутными. Хемсворт словно теряется где-то там, внутри самого себя. И какая-то часть борется, хочет выплыть на свет, но та часть его, что всегда во тьме, не пускает. - Смотри же! - медленно, пуговичка за пуговичкой, я расстегиваю рубашку, стягиваю ее с плечей, впрочем, не до конца, и рубаха остается висеть на опущенных безвольно руках, словно связывая их. - Смотри, Крисссс, - шепчу тихо. - Смотри и скажи, что тебе никогда этого не хотелось, м? Я видел это… Не помню, во сне или… Я нашел плеть в гроте… В Тенсберге… - Ты ездил в Тенсберг? - в голосе Хемсворта мне слышится угроза. И я изо всех сил пытаюсь не вздрогнуть. Никак не выдать себя. Не показать, как на самом деле мне страшно. Он может меня убить прямо сейчас. Шею свернуть голыми руками. А уж с ремнем в руке для него это и вовсе плевое дело. Только вряд ли он станет это делать. Хотел бы — убил еще тогда. В парке, когда застал меня при обыске у отца Джона. Я ему нужен. Для каких-то страшных, лютых ритуалов нужен. Об этом он говорил все время, когда разглагольствовал о каком-то пути, который мне предначертан. Сказочник, мать его! - Да, Крис, - отвечаю твердо. - Я все знаю. Про тебя. Про Лодура. Про вас с ним. И знаешь, я вам завидую. Скептическое хмыкание мне ответом, поэтому спешу продолжить: - Ты говорил, что у меня есть какой-то особый путь. Что ты имел в виду, Крис? Он смотрит настороженно. Если он срисовал мальчиков Валландера, что пасут вход в отель, он должен прямо сейчас как минимум приказать мне уйти. Как максимум меня те же мальчики вынесут отсюда немного не живым… Хотя, как я уже говорил, убивать меня он вряд ли станет. Только вот если ему самому будет грозить опасность. Опасность быть раскрытым. - Те полицейские, что дежурят внизу — не проблема. Я уберу их, если нужно будет, - произношу с уверенностью. - Если нужно будет, я уберу их сам. И тебя заодно, Хиддлстон! - в глазах, устремленных на меня, темных сейчас, почти что черных, видится недюжинная сила. Говорят, безумцы бывают особенно сильны, если их загнать в угол. Поэтому — по шерстке. Не врать ему. Но и не провоцировать. - Смотри — на мне нет ни жучков, ни какой другой аппаратуры — я тянусь руками к ремню, что поддерживает мои брюки, расстегиваю, спускаю штаны, отталкивая их ногой. Туда же, вслед за брюками, летит рубаха, и я переступаю ногами, пяткой о носок снимая ботинки. Я стою перед Крисом — обнаженный и беззащитный. Иногда беззащитность — лучшее оружие. - Смотри, Крис, - повторяю я в который раз, словно меня «заело». - Смотри. Хочешь? Он молчит, будто решиться не может, и я продолжаю. - Знаешь, я видел сон однажды. Дурной. Мутный. В том сне я словно не был собой. Я был кем-то другим. Кем-то сильным. Я не был ублюдком насильника и сумасшедшей, а был тем, кому люди поклоняются. Я видел тебя на коленях, преподобный. Знаешь, коленопреклоненный ты — самая жгучая моя фантазия. Боже, Крис! Когда я представлял твою светлую голову, склонившуюся над моим… Я сам не понял, каким образом ремень оказался в моей ладони. Должно быть, Крис вложил его в мою руку, пока я пересказывал ему то мое сновидение, которое несомненно было вызвано наркотиком. - Я выбрал тебя, - наконец-то произносит он и… черт возьми!… действительно опускается на колени. Смотрит снизу вверх. - Я выбрал тебя… Из сотен других… - И я не подведу, - произношу словно по наитию. Заношу руку — ремень со свистом рассекает воздух и с громким стоном Криса опускается ему на спину. Я прикрываю глаза — вид истерзанной плоти не вызывает ничего, кроме желания покончить со всем этим безумием, но мое естество реагирует на это зрелище — коленопреклоненного святого отца, губы которого едва касаются моей плоти — весьма определенным образом. Я наношу второй удар — на этот раз Крис вскрикивает уже громче, и я накрываю ладонью его щеку, поглаживаю нежно. Даю ему время прийти в себя до того, как ремень вновь ужалит горячую кожу. Он замирает. Дышит тяжело. Встряхивает головой. И поднимает на меня взгляд. Уже не замутненный ни болью, ни безумием. Он смотрит на меня осмысленно. С некоторой грустью даже. С сожалением. Или же это мне только кажется? А на самом деле… Черт! Он смотрит на меня с облегчением. Так, как будто та часть его, что не могла вырваться из-под черной мути, скрывающейся у него внутри, наконец-то обрела свободу. - Помоги мне! - просит святой отец. - Том! Я… Это безумие… Это все оно… Пожалуйста! Мне нужна… Нам всем нужна помощь!