Один на один

Сезон дождей прошёл, и вся община стала готовиться к какому-то ежегодному празднику. В водоёмах значительно поднялась вода, и это указывало на особый период, когда крупные ракообразные, имеющие удлинённое тело и цельный спинной щит, начинали активно откладывать яйца. Десятки таких яиц, которые были немногим меньше ладони, собирались, сушились, потом из них выдували внутренности и оставшуюся скорлупку раскрашивали. Поселенцы были очень заинтересованы в этом процессе: результат подобного творчества не только использовался в качестве подарка ближнему, но и успешно шёл на обмен на другие вещи с теми же инопланетными торговцами. Как выяснилось, их труд высоко ценился в других системах. Да что говорить, даже Траун был впечатлён — ничего аналогичного он ещё нигде не встречал. Эзра быстро втянулся в эту возню с яйцами — чисс всё же предпочёл остаться сторонним наблюдателем. Утром они вставали, завтракали, потом вместе выходили из хижины и, дойдя до соседней веранды, расставались — Траун отправлялся трудиться, а Эзра присоединялся к своим знакомым, оставаясь на той веранде уже до самого вечера, полностью посвящая себя предпраздничной суете. Ему было весело.  — У тебя хороший напарник, — сказали в один из таких дней Эзре, когда чисс в очередной раз проходил мимо.  — Я знаю, — без тени стеснения согласился с ними парень тогда.  — Наверное, давно дружите?  — Очень давно, — в этот момент хрупкая скорлупа в его руках пошла трещинами, и Эзра виновато улыбнулся. Кроме Лорехн он никому не говорил, что они с Трауном враги. Порой он тоскливо думал: а могло ли всё сложиться как-то иначе? И понимал, что нет, и вряд ли со временем что-нибудь изменится. Трауну не были знакомы страдания от безответной любви. Он никогда не считал, что нуждается в чём-то подобном, поэтому, определённо точно зная, что к Бриджеру у него нет никаких положительных чувств, он не испытал душевных терзаний, когда тот признался. И даже потом у него не возникло опасного внутреннего колебания, которое могло заставить сомневаться в своём отношении к джедаю. Траун остался спокоен, твёрд и абсолютно уверен в себе. Его не волновало, как Эзра намеревается справляться со своими чувствами в дальнейшем, после признания — жил же парень как-то до этого. Данная тема чисса уже не касалась — он никому не был обязан на таком глубоко личном уровне взаимоотношений, потому что чужие мысли и ощущения принадлежали далеко не ему. А со своими мыслями и всем остальным он разберётся и без посторонних. Тем не менее, как бы чисс ни был неприступен для такого рода страстей, в последние дни перед праздником с ним произошло нечто, прямо-таки, из ряда вон выходящее. Возвращаясь с полевых работ намного раньше обычного (так уж получилось в тот злосчастный день), он, как и всегда, проходил мимо веранды, на которой Эзра оставался с самого утра. Бриджер и тогда находился там, только, по какой-то причине, он был на веранде один. Парень сидел перед тазом и, надувая щёки, выдувал из яйца вязкую жидкость. Вероятно, он или очень увлёкся, или о чём-то задумался, но Трауна Эзра не заметил. Но во всём его виде было что-то такое странное и непривычное, что у чисса возникло впечатление, будто он увидел парня с какой-то другой стороны. Со стороны, не имеющей ничего общего с военным временем, но всё ещё являющейся не менее важной составляющей общего образа. В любом случае, увиденное почему-то задело Трауна до глубины души и ввело в непонятное состояние отрешённости. Тем вечером имперцу было о чём поразмышлять. С тех самых пор в нём поселилось новое чувство, которое, казалось, существовало само по себе и не поддавалось никакому контролю. Желая покорить его спокойствию разума, Траун стал часто уединяться, чтобы как следует познать свои ощущения. Он как будто разминировал бомбу, действуя аккуратно и осторожно, потому что заранее знал, во что это всё может перейти. Его не пугала возможность неудачи — в любом случае, гораздо проще и легче будет потом смириться с ней, если сейчас как следует разобраться с её вероятной первопричиной и в принципе следить и наблюдать за процессом дальнейших преобразований. Эзра, когда влюблялся, определённо, так сильно не заморачивался. Впрочем, каждый проходит через это по-своему. Трауну просто нужно было больше времени. Вообще, в его планы входило только разобраться в себе и, в конце концов, избавиться от всего нецелесообразного, того, в чём ему не было нужды. Эзра, конечно, придерживался иного мнения. Точнее, придерживался бы, если бы знал, что творилось у чисса в душе. Хоть он и чувствовал его внутреннее смятение, определить природу странного чувства было сложно. Он оставил это дело самому Трауну, и тот в некоторой степени был признателен, что джедай не пытается лезть к нему. Тем не менее, Эзра всё равно невольно влиял на его попытки прислушаться к себе: даже будучи занятым делом, совершенно не связанным с этим серьёзным для Трауна процессом, он заставлял чисса мысленно содрогнуться от охватывающих его впечатлений. Бриджер часто попадал в бытовые неприятности. Однажды он где-то умудрился в кровь разбить себе колени. В хижину он пришёл вечером, с разодранными штанами и кровавыми пятнами на ткани. Позже Траун был вынужден наблюдать, как Эзра, сидя на своей кровати, опустив обе ноги в бадью с водой, промывает свои раны, сжав губы в тонкую линию.  — Я только хочу сказать, что в детстве это не было так болезненно, — заявил Эзра после того, как отказался от помощи. И что-то в его словах о детстве показалось Трауну чрезвычайно личным, ещё больше раскрывающим мирный, не менее естественный образ Бриджера. Следующим утром Траун уже смотрел на Эзру, расположившегося на той же кровати в одном белье и пришивающего заплатку на свои штаны. На каждом его колене красовалось по широкой полоске пластыря. Поймав на себе взгляд чисса, Эзра непроизвольно улыбнулся в ответ — судя по всему, его очень веселила случившаяся с ним нелепость. Трауну же было не до смеха. Эзра, казалось, стал слишком безмятежен в его обществе. Или он в действительности был таким? Хотелось сказать, был бы, если бы не их вражда. Распутывать подобные загадки не было ни сил, ни желания. Траун чувствовал усталость от клубка мыслей, в котором каждой идее и предположению следовало уделить внимание. Ему не было плохо от этого. Просто непривычно. Непривычно размышлять на такие темы, хотя стратегический склад ума возможно применять не только в войне. Бриджер как будто обезоруживал, прежде разоружившись лично. И чем больше чисс проводил с ним время (что каждый раз оказывалось чистой случайностью), тем лучше замечал это. А Эзра всё продолжал быть открытым для непредвиденных явлений. И ведь это в какой-то мере было странно — откуда взялась такая рассеянность? Впрочем, Эзра мог чистосердечно сказать, что всё происходящее от него никак не зависит. Сказать, и в самом деле совершенно случайно напороться ногой на осколок раковины во время купания в небольшой речке. И никто иной, как Траун потом извлекал пинцетом этот злосчастный осколок, до этого пронеся парня до дома на своих собственных плечах. Порой ситуации, в которые, по сути, должен был угодить Эзра, вместо него приключались с чиссом или же всё равно как-то касались его. Так, Бриджеру повезло освободиться раньше, и, зайдя в хижину, он немного опешил, когда увидел на постели Трауна огромного пушистого соседского кроля. Это был первый раз, когда Эзра самым бессовестным образом забрался в кровать своему врагу. Он долго наглаживал зверя, до того как заметил, что этот зверь здорово наследил. И не только грязными лапами. Согнав кроля на пол, Эзра, оценив нанесённый вред в виде тёмных пятен на одеяле, не удержался от короткого смешка. «Он меня убьёт», — возникла мысль, когда парень решительно набирал в бадью воды, чтобы замочить одеяло. Пусть чисс разбирается дальше сам — Эзра не оставил всё как есть на месте преступления, и с него достаточно. Он не сомневался, что Траун будет в полном «восторге», когда узнает, что на эту ночь он будет лишён своего одеяла. Делиться Бриджер не намеревался — себе дороже, честное слово. Впрочем, совсем скоро Трауну одеяло стало без надобности, потому что наступила неделя невыносимой жары. Даже жители признали её аномальной, отложив все свои дела и спрятавшись от опасно яркого солнца в своих жилищах. Чисс с Бриджером поступили так же. Их ждал неприятный сюрприз — никто не знал, что Траун очень плохо переносит запредельно высокие температуры. Даже Эзра чувствовал себя намного лучше по сравнению с ним. Траун почти не вставал с кровати — то и дело шалило давление, кружилась голова. Сочувствующий Эзра крутился рядом, готовый налить ещё один стакан воды или сменить одно влажное полотенце на другое, более прохладное. Два или три раза в день он заваривал чиссу каф. В общем, ухаживал за ним, ничуть не смущаясь его голого торса, абстрагировавшись от всех мыслей, способных смутить его в такое ответственное время. Траун был благодарен Эзре за заботу, но в то же время он чувствовал, будто идёт по краю пропасти, которой раньше он никогда не замечал. Он подпустил Бриджера к себе слишком близко, не отказавшись от обыкновенного товарищеского содействия в свою сторону. Так они и наблюдали друг за другом украдкой — Эзра — потому что любил, Траун — потому что начинал любить.