Один на один

Время от времени они летали на «Химеру», чтобы проверить, всё ли в порядке у дроидов, оставшихся на ней. Также происходила негласная подготовка к новому долгому путешествию — до посещения планеты торгового каравана оставалось примерно столько же, сколько они уже провели в ожидании. Траун, даже если и признавал конкретно своё поражение, то в падение Империи он верить не собирался. И с каждым посещением постепенно разрушающегося корабля он укреплял свой внутренний стержень, не позволяющий ему опустить рук и сдаться. С какой стороны ни посмотреть — «Химера» — привычный и самый близкий уголок, напоминающий о главной политической и военной задаче, олицетворение Империи, с которой чисс временно разорвал связь, но не перестал от этого быть её частью. Родные стены придавали сил. Именно по этой причине самый, наверное, важный разговор с Бриджером в жизни Трауна произошёл на «Химере», а не где-нибудь ещё. Эзра тоже чувствовал некое превосходство Трауна над ним, когда тот свободно, полноправно шёл по коридорам разрушителя. Возможно, такое впечатление возникало потому, что чисс всё ещё был хозяином «Химеры», а может, потому что нельзя было не признать, что Траун находился в своей стихии, являясь её важной, если не одной из главных, составляющей. Сам Эзра чувствовал себя очень неловко — «Химера» особенно выражено подчёркивала их принадлежность к противоположным друг другу фронтам. Когда Траун обратился к Эзре, чтобы что-то сказать, тот даже не заподозрил, какую тему хотел поднять имперец. В голосе чисса не было торжественности или чего-нибудь такого, что могло бы выдать особую значительность момента.  — Это нелегко для меня. Я никогда… Не таким образом, — мысль никак не получалось сформулировать как следует, потому что хотелось выразить многое, и впервые Трауну оказалось сложно выбрать, как более существенно донести до оппонента самое главное. — Но, — он снова сделал небольшую паузу. И не стал сильно расходиться: — Ты значишь многое для меня.  — Ты так признаёшься мне в любви? — Эзра, растроганный, не смог удержаться, чтобы не улыбнуться.  — Если так будет проще, — согласился с ним чисс, не чувствуя ни облегчения, ни волнения. Он ни о чём не сожалел, сказав то, что считал нужным, тем самым выполнив перед собой своеобразный долг. Он был по-прежнему спокоен, как при выполнении привычных обязанностей, и это сильно сбивало Эзру с толку, не давая сосредоточиться.  — Я очень рад, — Эзра не знал, что стоит говорить в подобных случаях, и поэтому сказал то, что думал. И Траун по глазам видел, что парень согласен перейти на другой уровень отношений, что он всё ещё любит (тогда Траун мимолётно подумал, что им обоим понадобилось бы многим больше времени, чтобы в достаточной мере лишить сил собственные чувства) и в самом деле испытывает радость от того, что это взаимно. Но на этом диалог не кончился.  — Что бы на это сказал твой учитель? Если уж за что-то браться, дело нужно доводить до конца, — и Траун действовал со свойственной ему чёткостью, устраняя возможные помехи ещё в самом начале. Ни у него, ни у Бриджера не должно быть ничего, что могло бы стать серьёзным препятствием в их отношениях. В том числе и со стороны совести, — как бы это обозначил Эзра, — или, как бы по-другому это назвал сам Траун — со стороны моральных и жизненных устоев. Эзра его понял.  — Если бы он был против этого, он дал бы мне знать, — уверенно произнёс парень. Трауна ответ устроил.

***

Между ними практически ничего не изменилось. Единственное, что можно было заметить — то, что Эзра как будто стал чуточку счастливее, а Траун — более расслабленным. Но дальше дело почему-то никак не шло. Эзра, может, о чём-нибудь и мечтал, но большинство желаний всё-таки предпочёл держать при себе. Чисс тоже осторожничал и не позволял себе ничего лишнего. Впрочем, ему было нетрудно контролировать себя — когда твой новоявленный партнёр знает о любви к себе, исчезает всякое недопонимание. Должно исчезнуть, по крайней мере. Но у них почему-то этого пока ещё не случилось. Они всё ещё закрывались друг от друга, опасаясь впускать в своё личное пространство дальше слов. Так было достаточно долго, до определённого момента. Эзра часто тренировался, чтобы не запустить умение владения световым мечом. Он давно смастерил себе удобный макет, облюбовал безлюдную поляну и привык уединяться, оттачивая своё мастерство и вспоминая те или иные уроки, данные ему когда-то Кэнаном. Никто никогда не мешал ему заниматься, но однажды Траун последил за ним немного дольше обычного и обнаружил его тайное убежище. Эзра тогда сильно растерялся, потому что не знал, как стоило отреагировать на вторжение, если Траун, по сути, уже не должен был считаться за чужого. И, всё-таки, считался таковым. Удивительно, но именно для того, чтобы прояснить этот вопрос, Траун тогда и пришёл. Или продолжить считаться врагами или перестать, — тема, которую Эзра не осмеливался поднимать, сомневаясь. Траун не сомневался.  — Я не хочу идти против тебя, — признался Эзра, когда чисс застал его врасплох. — И не пойду. Но это не значит, что я прекращу бороться с Империей.  — Аналогично с Альянсом, — Траун остался доволен, потому что не произошло ничего такого, чего он бы не ожидал. — Значит, не враги?  — Не враги, — выдохнул Эзра, ощущая необыкновенную лёгкость во всём теле. Он знал, что они поступают правильно. И придерживался того же мнения, когда, расхрабрившись, приподнялся на носках, чтобы быстро, по-воровски поцеловать Трауна в губы.  — Второй раз тебе с рук не сойдёт, — отпустил тот беззлобное замечание и притянул Эзру обратно, не дав ничего обдумать, целуя уже по-настоящему, с языком. Бриджер не испугался нового, однако переволновался тогда знатно. Что, впрочем, не помешало ему попросить потом ещё один такой же поцелуй и, конечно же, получить его. После того случая у Эзры наступил период, когда про него впору было сказать «с цепи сорвался». Иначе никак нельзя было объяснить тот первый вечер, когда Эзра, решив что-то про себя, попросил Трауна раздеться, хотя бы до пояса. На резонный вопрос чисса, будет ли он раздеваться сам, он сильно смутился.  — Ты хочешь, чтобы я разделся, — на всякий случай уточнил парень, явно пребывая в страшной нерешительности.  — А ты не хочешь? Эзра трогательно вспыхнул.  — Хочу. И, недолго подумав, пояснил:  — Я хочу, чтобы ты тоже смотрел на меня.  — Я буду смотреть, — серьёзно заверил его чисс, расстёгивая рубаху. Кто бы мог подумать, что Эзра на самом деле такой тактильный? Ему нравилось трогать Трауна, но не меньшее удовольствие ему доставляли ответные прикосновения. Он был поразительно робким в своих движениях, как будто боялся сделать что-то не так, и открывшийся Трауну новый образ чрезвычайно трепетного и осторожного Бриджера совсем не вязался с тем парнем-сорвиголовой, которого он знал. И, тем не менее, чисс понимал, что такая застенчивость — явление временное. В просьбе Эзры он не увидел ничего развратного и пошлого — то были обыкновенные юношеские любопытство и любознательность, которые Траун не отказался помочь утолить. Единственное, о чём он только подумал, — что с девчонкой Эзра, скорее всего, чувствовал бы себя более уверенно. Особенно, если та оказалась бы ещё более скромной, чем он. Подумал, и тут же об этом позабыл, полностью сконцентрировавшись на осязании. Так они познавали друг друга, постепенно всё больше раскрепощаясь. Подобных вечеров случилось ещё несколько, а потом Эзра успокоился, в какой-то мере, видимо, насытившись и поняв, что у них двоих ещё полно времени. Траун не торопил ни его, ни себя — он придерживался мнения, что всё произойдёт тогда, когда нужно. Он был терпелив. …Эзра любил обниматься, и больше по ночам, чем в другое время суток. Безусловно, это была главная причина, ссылаясь на которую, Эзра стал часто перебираться к Трауну в постель. Поначалу он жутко волновался, но затем привык, освоился и перестал нервничать вообще из-за чего-либо. Ему стало достаточно простого объятия, чтобы чувствовать себя удовлетворённым их отношениями. Порой они лежали, глядя друг на друга, прежде чем уснуть — чисс неплохо видел в темноте, а Эзре и так было нормально. В таких случаях он нередко засыпал первым, успокоенный лёгкими прикосновениями руки Трауна к своему лицу. И каждый такой раз Траун ощущал прилив особенного умиротворения, которое не всегда удавалось достичь даже после победы в чрезвычайно тяжёлом космическом сражении. Его это более чем устраивало.