*****
— Если что-то вдруг забыли, я куплю, — сказала Марго, дожидавшаяся пока дочь проверит свой рюкзак. Приглашения пройти в апартаменты в этот раз она не удостоилась и сейчас изучала колючим взглядом Рихарда, старательно делавшего вид, что у него все в порядке. — Если что-то нужно, позвони или напиши, — дежурно ответил Круспе, когда звонок видеодомофона известил о визите Пауля. Появление Ландерса у дверей дома сильно озадачило Рихарда: с чего вдруг ритм-гитарист решил нанести ему незапланированный визит? Он же даже в Берлине не живет! Зайдя в просторную прихожую, по-дорожному одетый и небритый Пауль поздоровался с Марго, сдержанно улыбнувшись ей. — Я буду скучать по тебе, папочка, — сказала на прощание Максим, обнимая отца. — Я тоже, мой ангел. — Рихард поцеловал мягкие волосы девочки. — Буду тебе звонить и писать. Не вздумай отлынивать от учебы. Максим недовольно наморщила носик и направилась следом за матерью, подхватившей рюкзак дочери. — Ты вроде бы не говорил, что Максим уезжает, — спросил Ландерс, когда дверь за Боссье закрылась. — К Марго приезжают родители. Они захотели увидеть внучку. — Рихард поморщился, стараясь, чтобы голос звучал как можно нейтральнее. Не хватало еще сейчас поддаться эмоциям, и как-то выдать свое состояние Паулю. — А что ты решил приехать? — Он внимательно посмотрел на Ландерса. Пауль, несмотря на их теплые отношения, был достаточно редким гостем в доме Рихарда и сейчас то, что он оказался у него в гостиной, выглядело весьма странным. Неужели Ландерс что-то заподозрил? Не ближний же свет ему тащиться в Берлин из своей тихой деревеньки! — Хотел предложить тебе вместе довести до ума гитары в седьмой песне, — просто ответил Пауль и широко улыбнулся. Рихард удивленно посмотрел на него. — Ты же ночью мне скинул свой вариант доработки, и я сказал, что все отлично. — Да. — Пауль кивнул. — Но ты так и не отправил этот вариант в общий чат. Вот я решил, что тебе что-то не понравилось. Потому ты и не стал его никому показывать. И чтобы доразобраться с этим побыстрее, решил сам к тебе приехать. Гитара у меня в машине. Рихард покачал головой с немного грустной улыбкой. — Прости, Паульхен, меня под утро все-таки вырубило, а потом я забыл скинуть запись ребятам. — Он вздохнул. — Там не нужно ничего переделывать. Ландерс улыбнулся, и в его глазах появился довольной огонек: он действительно был рад, что времена, когда Рихард на корню зарубал все его предложения и правки, остались в далеком прошлом. Но почти тут же Пауль нахмурился, взглядом указав на повязку на руке Круспе. — Вчера поскользнулся в ванной. Ничего страшного, у врача я уже был, — сообщил заготовленную легенду Рихард. — Так что поджемовать у нас точно не выйдет. — Да уж вижу, что я обломался, — с немного грустной улыбкой сказал Пауль. — Ничего, это ненадолго, — поспешил успокоить его Рихард. — Но, если у тебя еще есть такие-то мысли и идеи, и ты хотел бы показать их мне, то моя студия к твоим услугам, не зря же ты приехал. У нас еще концовка в десятой песне невразумительная какая-то. Пауль лишь поморщился. — Да нет у меня еще интересных мыслей. Но раз ты говоришь, что не зря же я ехал в Берлин — не хочешь пойти прогуляться? Или засядем на твоей крыше? Если, конечно, ты настроен терпеть мое присутствие. — Пауль вопросительно изогнул бровь, глядя на друга. — Кажется, у меня была припасена парочка отличных аргентинских стейков из мраморной говядины. С подготовкой гриля справишься? — спросил Рихард, делая выбор в пользу вечера на крыше в компании Пауля. Доктор Рогге говорила ему приехать как можно скорее? Рихард криво усмехнулся сам себе, изучая содержимое холодильника. Никуда он не поедет сегодня. Не сможет заставить себя выйти из квартиры по нескольким причинам. Одна из них — ему нужно время смириться со своим будущим, а другая… Другая в этот момент гремела крышкой гриля.*****
В районе десяти вечера Пауль уехал от него. В обществе Ландерса Рихард совсем не заметил, как прошло время. Сидя в уютной осенней темноте на крыше, подогреваемой тепловыми пушками, они болтали о мелочах, словно были двумя старыми друзьями, не видевшимися добрые полгода. Рихард чувствовал — ему нельзя молчать, нужно говорить, рассказывать, не важно что! Он полностью сконцентрировал внимание на разговоре. На то время, что Пауль был рядом, Рихард запретил себе думать о реальности. Мысленно он построил стену. По одну ее сторону была его жизнь после звонка доктора Рогге, по другую — этот вечер с самым желанным собеседником. — Я не собираюсь извращаться с дизайном, как ты, — говорил Пауль по поводу идеи с выпуском второй именной гитары. — И уж точно не буду пугать представителей фирмы предложением засунуть гитару в печь, чтобы она выглядела обгоревшей, — смеялся он, вспоминая давнюю историю и реакцию японцев из ESP на выходку Рихарда. — Я же тогда пошутил, а они решили, что все серьезно, — сказал Рихард, понимая, что глядя на улыбку Пауля и его задорные морщинки у глаз, не может сдержать смех. Сколько лет назад случилась эта история? Десять? Или больше? Кажется, это было в другой жизни! Там, где он еще и подумать не мог, что для него все закончится именно так. — Ладно, я засиделся у тебя, — сказал в итоге Пауль, когда Рихард уже собирался предложить ему остаться с ночевкой. — Поеду, загляну еще к Эмилю, сто лет его не видел. — Это известие заставило рухнуть стену Рихарда. Пришлось взять себя в руки, чтобы ни словом, ни жестом не показать Паулю, насколько он расстроен его уходом. Закрыв за Ландерсом дверь, Рихард вернулся на террасу и зябко обнял себя, зажав в зубах тлеющую сигарету. Он понимал, что совершил ошибку: не стоило проводить этот вечер так. Пусть бы ему стало плохо от осознания действительности, но на сердце не было бы расковырянной раны. Рихард давно уже считал себя мазохистом — другой на его месте постарался бы избежать встреч с Паулем, сделал бы все, чтобы потом не воскрешать их в памяти. А он, словно какой-нибудь очередной персонаж лирики Тилля, обожал их встречи и наслаждался каждой минутой, проведенной рядом с Ландерсом. Оставшись в одиночестве в темноте ночного Берлина, Рихард как никогда раньше остро ощутил всю болезненность своего желания быть рядом с дорогим человеком. Стоило попросить Пауля остаться? Отказался бы он от встречи с сыном ради него, Рихарда? Глупо! Не предпочел бы Пауль ночь на крыше за пустым разговором встрече с Эмилем. А еще Круспе пришлось бы искать оправдания такой просьбе! Рихард медленно выпустил табачный дым, и бросил очередной окурок в пепельницу. Не хотелось идти в помещение. Роскошный пентхаус, из—за строительства которого реконструкция старого дома в центре Берлина влетела в целое состояние, сейчас отталкивал его своими темными окнами от пола до потолка. Что Рихарду делать в этом доме? Максим нет. Спуститься вниз, к старшим детям? И что? У них какая-никакая, а своя жизнь. Путь в студию тоже был заказан. И не потому, что сегодня рука не позволила бы ему играть! Можно было бы заняться уже готовым материалом, все-таки четвертый альбом «Эмигрейт» был в его планах, но Рихард понимал — он не в том состоянии, чтобы что-то сводить, подчищать… Да, ему были нужны страдания и переживания, чтобы созидать и доводить до ума, но сейчас внутри него царила пустота. Которую требовалось чем-то заполнить. Усмехнувшись и покачав головой, Рихард решительно шагнул в темное тепло пентхауса. Через полчаса из зеркала на него смотрел другой человек, тот, которым его привыкли видеть миллионы фанатов. Со стильной укладкой, в модной одежде, с вызывающим взглядом глаз цвета голубой стали. Этот человек не любил проводить вечера в одиночестве и хорошо знал дорогу в самые пафосные и закрытые для простых смертных ночные кубы.*****
— Пап, ты конечно загнул, вот так резко приехать в гости, но я все равно рад тебя видеть. — Эмиль встретил отца широкой улыбкой. — Уж извини, времени наводить порядок в квартире у меня не было. Ландерс понимающе кивнул: холостяцкая квартира-студия в Пренцлауэр-берг как ни крути, не была рассчитана на внезапные посещения родителями молодого, но же очень известного за пределами Германии диджея. — Мда, твоя мать сильно бы удивилась узнав, какой у нее вырос поросенок, — прокомментировал Пауль пизанскую башню их пустых коробок от пиццы, стоявшую у дивана. Башня, похоже, служила Эмилю чем-то вроде столика на котором можно было удобно расположить визитки службы доставки и прочую мелочевку, которая вечно терялась в квартире. — Зато не нужно тратить деньги на мебель, — просиял Эмиль, шустро проверяя содержимое своего рюкзака. — Ты меня сильно озадачил, когда написал и сказал, что заедешь с ночевкой. Что-то случилось? — Насторожился молодой музыкант. — Ничего не случилось. — Пауль улыбнулся. — Я был в Берлине по делам группы, потом с Рихардом общался, а потом… — … а потом решил, раз твой сын живет в пятнадцати минутах ходьбы, то можно и к нему заглянуть? — закончил за отца Эмиль. — А у тебя сегодня в планах бурная личная жизнь? — лукаво прищурился Пауль. — У меня же сет в клубе. Ты забыл что ли? — с улыбкой ответил Эмиль. — Так что — оставляю свою квартиру в твоем безраздельном владении! Не выгонять же тебя в отель. После к Пьеро поеду, переночую у него. У нас в восемь утра интервью, от квартиры Пьеро быстрее до студии доехать. — Эмиль напряженно улыбнулся, словно ожидал отца болезненную подколку или упрек. — Телефоны доставки еды— на коробках, ключи под зеркалом, — резко сменил тему парень, махнул отцу на прощание рукой и захлопнул дверь. Пауль прислушался к удалявшимся шагам сына и улыбнулся, осматриваясь в жилище. Эмиль не так давно перебрался сюда и еще не успел обжиться, но уже сейчас становилось ясно, что квартира всерьез и надолго станет прибежищем успешного музыканта. Ландерс долгое время не мог поверить, что карьера сына, который все детство игрался с его гитарами и что-то пытался на них сочинять, резко пошла в гору. Миллионы просмотров на Ютубе становились для Эмиля уже вполне привычными. Выбравшись на балкон, Пауль увидел, как Эмиль усаживается в дожидавшуюся его машину. Пьеро — его давнего друга и коллеги по Twocolors. Ландерс тряхнул головой, проводив взглядом стильный спортивный седан. Что кривить душой? Пьеро для Эмиля гораздо больше, чем друг. Их связь стала очевидна для Пауля еще лет пять назад, когда мать Эмиля, кричала, брызгая слюной, доказывая бывшему любовнику, что он обязан как-то повлиять на сына, и вообще мог бы познакомить его с симпатичными группис, которые всегда в избытке таскались за «Раммштайн». Женщина никак не хотела принимать факт, что однополая любовь — в Германии всего лишь одно из проявлений любви, и нет никаких причин ее стесняться или скрывать. Любовь ведь должна делать человека счастливым! Так зачем же ее отрицать? Пауль усмехнулся своим воспоминаниям. Смешной он. Сам для себя. Давно ли он так поумнел и заговорил? Дурак! Пауль понимал — возвращение «Раммштайн» к активной деятельности потребует от них немало усилий. Нет, они не растеряли свое мастерство за долгий перерыв, но вот снова поехать в тур, пусть даже и короткий, и видеть изо дня в день перед собой одни и те же лица… Ландерс не был уверен, что этот тур — хорошая идея. Все ли они готовы снова терпеть общество друг друга? Да ничего подобного! Не все! А кое-кто вообще горит желанием заниматься семьей и детьми, а не концертами. Но это мелочи по сравнению с тем, что всем снова предстоит терпеть Рихарда. Пауль понятия не имел через сколько концертов у каждого из музыкантов опять возникнет желание, если не придушить его, то хотя бы хорошенько настучать по голове. — Но, перед тем, как мы все-таки вплотную займемся вопросами тура, — сказал как-то очень уж самодовольно выглядевший Круспе, окинув их всех внимательным взглядом, — я предлагаю решить все вопросы внутри коллектива. Перед тем, как нам отправиться в тур, нам нужно урегулировать разногласия, которые нас постоянно преследуют. Пять пар глаз уставились на него в немом изумлении. Он только что сам это сказал? Ему никто не приставил нож к горлу? Рихард реально понимает, что им опять не избежать проблем, причиной которых он, с вероятностью девяносто девять процентов, станет, и сам предлагает все заранее обговорить и решить? — И что ты предлагаешь? — спросил Флаке, с недоверием глядя на Рихарда. — Психотерапевт. Предлагаю отправиться к специалисту, и обо всем поговорить. — Ты не перегрелся? Головой не ударялся в последнее время? — осторожно спросил Тилль, выразив всеобщее мнение по поводу затеи. — А что не нравится? Что такое? — нахмурился Круспе, с недоверием глядя на друга. — Да ничего… Хорошего, — Линдеманн отхлебнул уже ставшее теплым пиво. — Идея, скажу я, херовая. — Как это? Тилль, ты что, отрицаешь факт проблем между нами? — Рихард прищурился. — Мы двадцать лет работаем вместе, мы стали членами семей друг друга, и это только добавляет нам сложностей! — Какие проблемы, Рихардхен? О чем ты? — О том, что мы периодически не можем понять друг друга, не ценим личное пространство, не даем друг другу творческую свободу… — Лично у меня таких проблем нет, — раздраженно вклинился в разговор Флаке и поправил очки. Рихард замотал головой и глянул на Шнайдера и Олли. — Моя проблема, — заговорил Шнайдер, — это то, что придется играть на репетициях на электронных барабанах. Чтобы у вас всех опять голова под вечер не раскалывалась. Олли, оправдывая свое прозвище самого настоящего басиста-невидимки, лишь пожал плечами. — Тилль, пойми же! Я хочу сделать, как лучше, — попытался воззвать к голосу здравого смысла Рихард. — Нам нужно разобраться со всем тем, что творится в группе. У меня есть хороший психотерапевт, и он согласен работать со всеми нами. Я сам все оплачу, если вас вдруг напрягают финансовые вопросы. Я не хочу опять быть выжатой тряпкой после тура. Черт бы с ней с физической усталостью, но что нам делать с моральной? В сентябре без рвотных позывов мы не сможем смотреть на рожи друг друга, — отчаянно ища помощи, Рихард бросил взгляд на Пауля, который скривил губы в подобии какой-то усмешки. Конечно же, что еще от него ждать? Вообще странно, как он не обстебал идею обращения к психотерапевту с первой же минуты! — Рихардхен, ты как знаешь, но меня в это не втравливай. — Тилль покачал головой. — У меня уже есть персональные психотерапевты. Первый — Рыбалка, второй — Охота, третий — Отъебитесь-на-хуй-пожалуйста. — Да вы что… — Рихард попытался возмутиться. — То. — Тилль прищурился, глядя на хмурого Пауля. — Вот, его бери и иди к мозгоправу. — Чего? — возмутился Пауль, удивленно моргая. — Я уже сыт по горло растаскивать вас по углам, когда вы решаете, кто из вас не умеет играть на гитаре. Ты, между прочим, больно лягаешься, а у меня колени не железные. — Тилль ткнул указательным пальцем в сторону Ландерса. — Еще, не ровен час, пальцы переломаете друг другу. Так что, идите оба к мозгоправу и разруливайте там все вопросы. Все, что в группе греется — оно греется между вами двумя, а других задевает по остаточному принципу. — Тилль, да это же херня несусветная… — развел руками Ландерс. — Это наше нормальное рабочее состояние! Как бы с этим мозгоправом все только хуже не стало. — Нормальное или нет, по фигу, — сказал Линдеманн закуривая, — но если кого и отправлять к мозгоправу, то тебя вместе с Рихардом, раз он хочет наладить климат. Остальным там точно делать нечего. Пауль лишь покачал головой и в итоге оказался в кабинете доктора Штукка. Поначалу он размышлял над тем, как бы ему не уснуть в удобном кресле под тихий вкрадчивый голос психолога, беседовавшего с Рихардом, но потом… Потом процесс его затянул — было интересно услышать, что думал о происходящем в группе Рихард. Круспе говорил сдержанно, отрывисто, иногда у Пауля возникало ощущение, что он заранее подобрал слова, словно предвидел вопросы психотерапевта. И, что немного удивило Ландерса — он то и дело ловил на себя взгляды Рихарда. Пауль пытался вспомнить: когда же в последний раз они не горели желанием доказать друг другу, кто из них лучше, и не были просто двумя профессионалами, вынужденными играть в одной группе. На сеансе Паулю немного приоткрылся Рихард-человек с его проблемами, о которых, черт возьми, в группе, кроме Тилля, никто не догадывался. Шоком стало то, как на протяжении стольких лет, Рихард заставлял себя возвращаться в ад под названием «Раммштайн», писать песни для группы, ездить с ней в турне, каждый раз морально практически убивая себя. Он шел против своего характера и желания все контролировать. Круспе писал песни практически каждый день, но лишь одна из сотни доходила до обсуждения в группе — он считал свой материал низкосортным, боялся даже показать его остальным музыкантам! Когда очередь дошла до него, Пауль растерялся. Что он должен был ответить на предложение доктора Штукка рассказать о своих проблемах в группе? Ясно же, что говорить надо не об усилителях, педалях и паршивых проводах. Ландерсу пришлось сделать над собой усилие, чтобы предельно честно изложить все, что накопилось на душе. Да, он действительно считал Рихарда не столь техничным гитаристом, да, задевало его привилегированное положение, выбешивала манера перетягивать внимание на себя, поведение на сцене… Да даже в жизни! Он не хотел принимать это как данность. Борьба за лидерство, стремление подчинить Рихарда — они уже стали неотъемлемой частью творческой жизни Пауля. — Вообще, половина из того, что я делал против него, — сказал распалившись Ландерс, — было ответом на его выпады в мою сторону. Сколько еще можно цеплять меня по делу и нет? Я тоже профессионал и не могу позволить обращаться с собой, как с сопляком. Как же трудно было говорить это, зная, что Рихард слышит и оценивает. Скажи Пауль такое на репетиционной точке или саундчеке, трудно предсказать, какой была бы реакция лид-гитариста, но сейчас… Ландерс видел, как Круспе старательно отводит взгляд, чуть прикусывает губы, старается не хмуриться. И слушает. Пауль не знал, чем закончится вся эта затея, и не станет ли только хуже после такой терапии. Вроде бы, они, мило скалясь, научились терпеть друг друга, а тут — вывалили у кого что есть на душе и разбирайся теперь в этих обидах! Когда сеанс закончился, Рихард быстро покинул кабинет доктора: Пауль почувствовал насколько неловко ему было, и как он не хотел оставаться еще дольше в одном помещении с коллегой. — Герр Ландерс, — остановил Пауля доктор Штукк, — прежде, чем продолжить терапию, я бы хотел поговорить с вами отдельно. Пауль удивился такому повороту. Что увидел врач? Что с ним не так, что потребовался отдельный разговор? — К чему это нужно? О чем вы хотите поговорить? — как можно спокойнее сказал Пауль: он не горел желанием выворачивать душу и мозги наизнанку перед психотерапевтом. — О вашей проблеме, которую вы старательно замалчивали весь сеанс, — доктор поправил очки и пристально посмотрел на пациента. — Я ведь должен помочь снять все разногласия между вами и герром Круспе, но я не могу этого сделать, пока не поговорю с вами лично. Мне нужно два или три сеанса, чтобы потом мы смогли двигаться дальше к решению проблемы. — У меня нет столько свободного времени, чтобы просиживать у вас тут штаны. Доктор Штукк тонко улыбнулся и кивнул. — Заметно, что вы не хотите говорить о своих проблемах, в отличие от вашего коллеги, — сказал психотерапевт. — Раз у вас нет времени, то уделите мне хотя бы полчаса и ответьте на пару вопросов. Пауль вздохнул, понятное дело, что мозгоправ от него просто так не отцепится. С очередным вздохом Ландерс плюхнулся на кресло в котором только что сидел Рихард. Кожа все еще хранила тепло его тела. — Что вы хотите у меня узнать? — спросил он, колко глядя на доктора Штукка. — Расскажите о своей личной жизни. Вы счастливы в браке? — Какое это имеет отношение к делу? — удивился Пауль, но Штукк лишь внимательно посмотрел на него, предлагая ответить на вопрос. — Да… Как сказать… Развод, потом долгие отношения, от которых у меня сын. Сейчас вот снова женат. — Он задумался на мгновение. — Я бы сказал, мы живем вместе ради дочери. У нее сейчас переходный возраст, и развод родителей… — Скажется самым неблагоприятным образом на подростке, — закончил за Пауля психотерапевт. — Вы рассматриваете для себя вариант разорвать отношения, когда дочь будет готова принять расставание родителей? — Так и будет, — твердо ответил Пауль. Доктор Штукк кивнул, несколько секунд о чем-то напряженно размышлял, вертя в руках карандаш, которым все это время делал пометки в своем блокноте. — Как давно вы поняли, что вас привлекают мужчины? — резко, без вступления спросил психотерапевт, в упор глядя на побледневшего Пауля. Облокотившись о перила балкона, Ландерс подставил лицо прохладному ветру. Он любил осень и наслаждался неповторимым запахом опавшей листвы, к которому примешивалась сырость и какая-то особенная нота тоски. Пауль пригляделся — если напрячь зрение, то вдалеке можно было увидеть угол дома Рихарда. Ландерс уселся на ротанговый стул и бросил взгляд на забытые сыном сигареты и зажигалку, лежащие в большом кашпо с каким-то непонятным цветком. Рука было потянулась к ним, но Пауль остановил себя — хватит с него на сегодня никотина. Он и так надышался им на пару недель вперед, пока сидел с Рихардом, который, как всегда, не мог расстаться с сигаретой. Рихард… Пауль вздохнул и прикусил нижнюю губу — при мыслях о Круспе, в душе появлялась смутная тревога. Что стало ее причиной, Ландерс никак не мог понять. Если не считать поврежденного запястья, то все с Рихардом хорошо. Но что же тогда произошло, что в один миг добавило морщин на ухоженном лице друга, а во взгляде гнетущую темноту? Какие у Рихарда могли быть проблемы? Дети? Очередная подружка оказалась сукой? — Ты что-нибудь узнал? Что с Рихардом? — Едва разлепив глаза утром, Пауль первым же делом написал Тиллю. — Нет, он мне ничего не рассказал, — последовал ответ. — Но что-то точно произошло. Я пока не знаю, что. Бесполезно на него напирать, сам должен захотеть поделиться. Прочитав сообщение, Пауль лишь покачал головой: эти слова принадлежали Тиллю, человеку, который едва ли не лучше самого Рихарда знал его душу. Человеку, который своими руками, можно сказать, по кускам склеивал его разбитую из-за Марийки жизнь, а вместе с ней и сердце. Потому Пауль и решился — он сам приедет к Рихарду и попытается поговорить с ним. Может быть, поймет, что же случилось. Да и повод, который не вызвал бы подозрений, был: Круспе так и не скинул в общий чат ночную запись. Не очень-то задумываясь о том, как Эмиль расценит его приезд, Ландерс запрыгнул в машину. В конце концов, они с сыном всегда были отличными приятелями, а если присутствие отца в квартире сильно помешает молодому человеку, всегда можно переночевать в гостинице. Пауль откинулся на спинку стула, глядя в ночное небо. Вечерний разговор с Рихардом не клеился и быстро стало ясно, что он не принесет результата. Вроде бы они хорошо поболтали, пошутили, попробовали прикинуть планы на предстоящий тур… Но Ландерс четко ощущал необъяснимую закрытость в Рихарде. Эта закрытость всегда была в нем по отношению к Паулю, но сейчас стала разрастаться. Как бы хорошо ни разбирался в людях Ландерс, как бы ни чувствовал чужое настроение, улавливал невербальные сигналы — Рихард всегда был для него загадкой. Если сначала Пауль объяснял это их натянутыми отношениями, то потом, когда они наконец-то смогли назвать себя друзьями — не мог найти причин по которым закрытость осталась в Рихарде. Временами Паулю вообще казалось, что в Круспе скрываются две натуры. Одна — открытая, тянется к нему, ищет у него поддержку и горит желанием поделиться планами и идеями, а другая… Другая о чем-то вечно недоговаривает и умалчивает. Ландерс сотни раз пытался понять, что же скрывает Рихард, но всякий терпел поражение. Часто он задумывался: какие же на самом деле чувства к нему испытывает Круспе? Иногда казалось, что вся та история с психотерапевтом была фарсом. Ландерс боялся, что вся эта улыбчивость и душевность Рихарда были лишь игрой, на которую он пошел ради блага группы. Решил стать милым и приятным с ним, чтобы еще раз не поставить «Раммштайн» под угрозу распада, а на самом деле, все так же, с трудом терпит его присутствие. Пауль никогда не обольщался по поводу дружбы с основателем «Раммштайн». С первых дней стало ясно, что Круспе видит в нем соперника. Как ни крути, а, как гитарист, Пауль совершал куда меньше ошибок и мог придумать более интересные риффы. Да и его пальцы легко справлялись с толстыми струнами, с которыми вечно мучился Рихард. И все понимали — положение Круспе в «Раммштайн» продиктовано поддержкой Тилля. Если бы не он, трудно сказать, когда Рихарду с его характером указали бы на дверь. Пауль был гораздо спокойнее и рассудительнее. И опытнее, будучи одним из основателей «Feeling B», стоявшей на пороге окна в Западный Берлин. Это он привел за собой из «Feeling B», по сути уничтожив ее, Шнайдера и Флаке, которые всегда вставали на его сторону, поддерживая творческие идеи. Немудрено, что Круспе с трудом выносил Пауля! Ландерс понимал, что является угрозой для Рихарда. Несколько лет он старательно держал нейтралитет, маневрировал, пытался сглаживать углы, не раз и не два Шнайдер выступал в роли парламентера между воюющими гитаристами. Но потом… Ландерс стал ловить себя на мысли, что во время очередной разборки, когда цензурными оставались лишь предлоги, и Круспе размахивал кулаками, ему все больше хотелось взять и прижать этого самовлюбленного болвана к стенке. Но не врезать ему под ребра или в нос, нет! Хочется заткнуть поток отборной брани в свой адрес поцелуем! Хочется с силой сжать предплечья, оставить синяки на бедрах, отшлепать по ягодицам… Хочется посмотреть, каким может быть Рихард в спальне, когда его лишают свободы и возможности сопротивляться. На эти свои мысли Пауль лишь качал головой. Ну и блажь снизошла на него! Кризис среднего возраста, не иначе! Какого черта иногда ему снится, как они с Рихардом в гримерке… после концерта… Что за хрень?! Почему зарытое и забытое в юности чувство вдруг взяло и вылезло спустя столько времени? Когда в двадцать он женился, оставаясь в душе самым настоящим ребенком, друзья лишь крутили пальцем у виска и удивлялись: зачем Паулю штамп в паспорте? Он отшучивался, что наконец-то сменит ненавистную фамилию и станет чувствовать себя взрослее. Все, кто его знал, удовлетворялись таким ответом — вполне в стиле вечного приколиста! И ни у кого не возникало даже мысли об истинной причине такого внезапного брака. Пауль вспоминал жизнь в Советском Союзе и то, как однажды утром к соседу по лестничной клетке, дяде Валере, пришли милиционеры. Арестовали его не одного — в милицейский уазик посадили еще и дядю Пашу, которого дядя Валера всем представлял как брата. Вечером, когда родители обсуждали за ужином прошедший день, маленький Хейко впервые услышал от отца странное русское слово — мужеложество. Он спросил, что же это такое, но мать шикнула на сына, сказав, что обязательно об этом расскажет, но позже. Спустя годы, уже в ГДР, Хейко узнал значение слова. Ему оставалось радоваться, что в Восточной Германии были совсем другие взгляды, а свободы — в разы больше. Здесь, хотя бы, не арестовывали за любовь. Семнадцатилетний Хейко пытался понять себя. Ему нравились одноклассницы, девчонки-соседки, он заглядывался на их стройные фигурки, с обозначавшимися женственными формами, рассматривал женское белье, что сушилось на веревках, беззастенчиво изучал с пацанами эротический журнал, который чей-то отец тайком привез из Западного Берлина. Определенно, ему нравились женщины, но иногда Хейко ловил себя на мысли, что и тела друзей привлекают его. Как хотелось ему ощутить в ладонях упругие груди девчонок, так же хотелось и коснуться тренированных торсов некоторых парней, почувствовать пальцами рельеф их мускулов… Первый раз с парнем вышел волнующим и болезненным. И грязным. Совсем не так восемнадцатилетний Хейко представлял себе секс с другом. С девчонками у него все было иначе: там дыхание перехватывало от наслаждения, а не от боли и стыда. Не говоря уже о том, что никакого удовольствия никто из них толком не получил, и секс скатился к обычной дрочке друг другу. Ральф тоже не был в восторге от пьяного эксперимента. Да, необычно, странно, но больно было им обоим, а, если учесть время, затраченное на подготовку и ликвидацию следов, то… — Похоже, это, все же, не для меня. — Хейко криво усмехнулся, чуть смущенно глядя на Ральфа. Приятель кивнул, соглашаясь. На этом тему гей-секса Хейко навсегда закрыл для себя. Не нужны ему все эти выверты-подвыверты, когда куда проще и безболезненней уложить под себя девчонку. А чтобы не было соблазна опять начудить, он решил сделать предложение Никки, авантюристке, с которой не так давно познакомился на одном из музыкальных фестивалей, и обладательнице красивой фамилии — Ландерс. Тридцать лет. Почти тридцать лет Пауль ни разу не смотрел на мужчин. Никто из них никогда не привлекал его. И вот, получите и распишитесь! Круспе! Черт бы его побрал, этого плейбоя, на которого не то что группис, на него приличные женщины смотрели влюбленными глазами! И он беззастенчиво этим пользовался! И, как и боялся Пауль, психотерапевт сделал только хуже. Да, они теперь понимали друг друга, но из-за того, что Паулю открылся настоящий Рихард, стало еще сложнее держать себя в руках. Зная, что порой творилось на душе Круспе, теперь хотелось не только жестко трахнуть его, но и просто обнять, дать поддержку, в которой тот иногда так нуждался.