***
Ноги предсказуемо в короткой ванне не поместились. Вода уже успела остыть, и колени, давно высохшие на сквозняке из окошка под потолком, не чувствовали контраста температур. Видневшийся из-под прозрачной толщи желтоватый, весь в мелких трещинках, потолок погружал в подобие медитативного сна, и Олег едва не захлебнулся, когда легкие сжались от недостатка кислорода. Он вынырнул, загнанно дыша. Под веками бесконечно перетекали друг в друга багровые на черном фракталы, от которых кружилась голова. Вода попала в нос, и в глотке поселился неприятный затхлый вкус. Сколько времени он провел под водой Олег не считал, но подозревал, что не больше трех минут. Скорее всего меньше. Намного меньше. Утопиться в куцем корыте с облупившейся эмалью — было бы достойным его жизни финалом. Какая ирония. Духота не исчезла, но дышать стало легче просто от осознания того, что кожа теперь чистая и не липнет к каждой поверхности с мерзким ощущением, какое возникает, когда вляпываешься в сахарный сироп или леденец. Серый постоянно оставлял недобитые леденцы в самых неподходящих местах. Однажды Волкову пришлось под ноль-три сбрить волосы на затылке, потому что конфета лежала аккурат на его подушке. Он нащупал позади себя одноразовый пакетик с шампунем, демократично пахнущим детским мылом. Пальцы не слушались, скользили по плотной упаковке, линия отрыва отсутствовала. Волков дернул краешек зубами и набрал полный рот горькой массы. Отплевываясь, он постарался как можно тщательнее вымыться.***
Отельчик, который Серый откопал в букинг-приложении, оказался подобием семейного гнездышка, слегка потасканный, но яркий, как почти все здесь. Красно-голубая выцветшая вывеска со стершимся названием, в котором сложно было прочесть хоть слово, давно требовала обновления, но внутри оказалось довольно чисто, и Разумовский выложил на стойку наличные. — Как ты объяснил двухместный номер с одной кроватью? — спросил Волков, оглядывая комнатку, большую часть которой кровать и занимала. Все остальное пространство было забито креслом, двумя тумбочками, комодом и столом с мини-баром. Никакого холодильника или кондиционера. И ТВ, вероятно, транслировало только местные каналы. — У них там какое-то правило, связанное с животными. Я сказал, что с нами пес, — отмахнулся Сережа, уже распахивавший крашеные деревянные рамы. Горячий спертый воздух комнаты стал посвежее, но точно не прохладнее. Почуяв выразительное молчание, он обернулся и сверкнул зубами: — Да ладно тебе. Сказал, что хожу во сне, и меня надо контролировать. Не то чтобы синьоре было до этого хоть какое-то дело. Ты видел, как она смотрела? Олег покачал головой и тоже подошел к окну и выглянул наружу. Вид открывался на внутренний дворик-колодец с несколькими шезлонгами и крошечным бассейном с лазурной водой. На плитке, в тени большого пляжного зонта, лениво вылизывалась черепаховая кошечка, никак не реагировавшая на шум наверху. Небольшой балкон с кованной балюстрадой вместил в себя столик и два плетеных кресла. На перилах была вывешена аляповатая циновка. Откуда-то со стороны улицы звучала бойкая потрескивающая мелодия, слышалась негромкая местная речь. — Кто первый в душ? — спросил Сережа. Олег обернулся и увидел, как тот мнется, держась за ручку двери в ванную. Вряд ли бы раньше он даже задался подобным вопросом. — Я могу пока… — Иди, — ответил Волков. — Я схожу за вещами и, может, найду что-то посущественнее бутера с заправки. Серый просиял и тут же скрылся внутри. Олег еще немного постоял у окна, разглядывая тени, четкими линиями ложившиеся на фасад ярко-песочного цвета. Удостоверившись, что в душе зашумела вода, он вышел, закрыв дверь на единственный оставленный им ключ. Синьора, владеющая отелем и встретившая их за стойкой регистрации, безапелляционно приказала называть себя Бонитой, тут же оправдывая свое имя. Оставив ненадолго Волкова в холле, она вскоре вернулась с целым подносом местной еды, от которой шел одуряющий запах специй. Олег прикинул, найдется ли в аптечке что-нибудь от изжоги, и с неловкой благодарностью забрал поднос. Нагруженный сумкой с ноутбуком и вещами, он выглядел как вьючный мул. Синьора звонко рассмеялась, оценив его комичный вид, и с нежностью потрепала Олега за щеку. Из ее причудливой смеси английского, испанского и какого-то местного диалекта он понял, что его назвали славным мальчиком и пожелали приятного отдыха. Волков прикусил губу, чтобы не рассмеяться. Как там говорил Серый? Пес? Тем не менее, помахать хвостом Олег не мог, поэтому только поблагодарил и, пошатываясь, отправился обратно на третий этаж. Плечо ломило. Разумовский обнаружился лежащим поперек матраца. Полотенце с бедер у него сбилось, открывая поясничные ямки. На спине бисерно поблескивали капельки, влажные волосы темной медью рассыпались по плечам. Олег поставил поднос на стол. Сережа не двигался, сопя лицом в покрывало. Было странно, как он легко открывал свою спину. Не боялся находиться в комнате с Волковым, его не прихватывало от каждого резкого или неожиданного движения в его сторону. Сережа спокойно спал в машине, когда Волков был за рулем, и казалось, что его совершенно ничего не напрягало. Нетронутые загаром плечи в мелкой россыпи рыжих пятнышек были расслаблены, лопатки разведены в стороны, ноги свободно свисали с края постели, так, словно они были на отдыхе, а не в международном розыске. Олег одернул себя. Конечно, ему было все равно. Проклятая, ничем так и не вытравленная привычка примерять все на себя, думать за Серого, где надо и не надо, путала Олега как никогда прежде. Потому что Олегу было не так. Олег выбирал углы с обзором пространства и всех, кто находился в помещении. Олег ложился ближе к выходу. Олег почти не спал в машине. Стоило задремать, как его выталкивало обратно с панической мыслью об опасности и бешено заходящимся сердцем. Олег все еще почти не поворачивался к Разумовскому спиной и почти всегда следил за руками. Только недавно он стал молчаливо позволять брать один номер на двоих, давя внутреннюю паранойю. Ему не было страшно. Просто он чувствовал иногда, что вернулся на войну и лежит в сраном окопе во время затишья. Едва успокоившаяся мигрень вернулась, сдавливая голову в горящем ободе. Воровато, будто кто-то мог заметить, он коснулся пальцами Сережиной лодыжки, невесомо погладив большим пальцем косточку. Нежная кожа, едва покрытая золотистыми волосками, была на ощупь бархатной и теплой, напоминая спелые персики, оставшиеся воспоминанием из единственной краснодарской поездки. Тронь, и пальцы станут липкими, сладкими. А если сжать зубами, надкусить… Олег отдернул руку и позорно сбежал в ванную.***
В солнечной воздушной дорожке легко танцевали мелкие частицы пыли. Раскаленная крыша отдавала жар вовнутрь. Даже после основательной помывки хотелось снова залечь в прохладную воду и промариноваться в ней до самого вечера, пока не станет просто тепло. Но Олег уже сосредоточенно скреб одноразовым бритвенным станком щеки. Шелест щетины под лезвием был мерным, привычным. Рука не дрогнула даже у кадыка. Вечно крутящиеся в последнее время мысли о том, чтобы резко дернуть кистью, оставить неровный порез, снова забивали эфир, но Волков только методично проходился по самым заросшим местам, оставляя небрежную сероватую тень. Ему опять нестерпимо требовалось закурить. Сигареты в пачке таяли за день, даже с установленными недовольным Серым ограничениями. Пальцы подрагивали от никотиновой ломки и от передозировки разом. Присев на опущенную крышку унитаза, Олег с бессилием перед собственной вредной привычкой закурил. Горячий воздух и горячий дым — не самое лучшее сочетание, но по-другому пока не получалось. Он опустил голову, сжимая ладонями виски. Куда их опять занесло? Волков задавался этим вопросом каждый раз, оставаясь наедине с собой, и ни разу не смог дать внятного ответа. Так получилось? Внутренние диалоги с воображаемым Сережей начались в первый его армейский год, когда он еще и не помышлял о том, чтобы остаться там. Он хотел вернуться в Москву, а после в Питер, чтобы неизменно присутствовать константой в чужой жизни, потому что иначе — было больно. Так получилось, что он не смог, или не захотел, это не суть, какая важность. Поначалу казалось, что он сам по себе ничуть не хуже, чем в довесок к Разумовскому. Осознание собственной значимости на фоне явно увлекшегося Серого, у которого времени не хватало даже на то, чтобы пожрать нормально, усилилось, скреблось на подкорке, заставляло вести себя неправильно. А потом принять самое важное, самое страшное, самое жизнеопределяющее решение. Что было бы, если бы он не? Не отчислился, не пошел в армию, не подписал контракт, не разочаровался? Никакого смысла это все уже не имело. Он думал, что у Серого с мозгами не все в порядке, когда тот разговаривал с пустотой или бубнил во сне какие-то пугающие вещи, а оказалось, что с головой не в порядке у него самого. Внутренний голос, принадлежащий Разумовскому, неизменно отвечал, что все так, как и должно быть. Несмотря на их ссоры, участившиеся к середине первого года свободы, и невзирая на холод, возникший после его дембеля. Сережа, которого Олег себе придумал сам, был на его стороне всегда. А потом оказалось, что жить в собственных фантазиях чревато. Оставшиеся навсегда дубовыми и негибкими голосовые связки и хриплый, срывающийся посреди фраз, голос были тому самым красноречивым подтверждением и служили напоминанием чаще, чем все остальные видимые шрамы, ему оставленные. «Спой мне», — просил семнадцатилетний Сережа, кутаясь в куртку не по размеру и щурясь на заходящее солнце. И Олег пел. Как умел, совсем неплохо, не вытягивая только слишком высокие ноты и подстраивая под себя «Там высоко» Арии или шутливо рыча «Куклу колдуна» КиШа. Серый смеялся, подвывал, совсем никуда не попадая, захлебывался своим смехом, а Олег не мог оторваться от его полыхающих огнем волос, в закате совсем алых. Кажется, это был их потерянный рай. Сейчас Олег смог бы промычать только приевшийся собачий вальс, который помнил со школы, когда покуривал под окнами музыкалки. Вряд ли бы что-то изменилось, будь он рядом. Серый все равно рано или поздно стал тем, кем он является. И тогда, вероятно, Волков не сидел бы в чертовой раскаленной до бела Мексике, потому что остался бы прикопанным где-нибудь в Саду Грешников. Удача уже тогда была его верной спутницей, дав не в первый и не в последний раз еще один шанс на жизнь. Рядом с Серым было опасно. Но единственное, что Олег понял за эти годы то, что опасность влечет его не меньше огненно-рыжего зарева и острого взгляда синих глаз. Так получилось, что, на его счастье, они шли в комплекте. Сигарета истлела до фильтра и осыпалась пеплом на влажный кафель. Крыша продолжала источать раскаленный жар. Олег все еще мог дышать.***
Разумовский так и не проснулся, даже позы не переменил. Олегу совсем не хотелось его будить, но глаза сами закрывались, телу требовался отдых. Даже ударная доза никотина и кофеина, плескавшаяся в нем в сжиженном состоянии вместо крови, не могла перебороть жуткую усталость. Волков, не потрудившись надеть ничего, кроме белья, и сознательно не замечая уже остывшей еды, по недавней привычке разворошил мини-бар, выбрав из удивительного разнообразия бутылочек ту, что с ромом. Кое-как устроившись в кресле, он в несколько глотков прикончил ее и отставил в сторону, звякнув донышком по полированной поверхности тумбочки. Решив дать Сереже еще несколько минут, Олег чуть прикрыл веки. Сквозь неплотные шторы светило солнце, ветерок ерошил непросохшие до конца волосы на макушке, по плечам и бедрам разливалась бешеная тяжесть. Он вытянул ноги, сложил руки на животе, ощущая, как медленно алкоголь утягивает его куда-то, где нет ничего и никого. Серый спал, и Олег почти подумал, что мог бы прилечь рядом. Но не успел. Его разбудили холодные влажные прикосновения к лицу. Волков прижал чужие пальцы щекой к плечу, стремясь продлить касания, и только потом вздрогнул и дернулся в сторону, распахивая глаза. Сережа нависал над ним и слабо улыбался, так и не отняв рук. Видимо, и сам проснувшийся только что, он выглядел мягким, будто помолодевшим до времен студенчества, и это окончательно привело в чувство. Олег отстранился и сел ровно, вынуждая Разумовского отодвинуться, чтобы не столкнуться головами. — Олег? — позвал он. Волков потер лицо. — Извини, я уснул. Надо было растолкать меня. Извини. — Хватит, — невнятно попросил Олег. Он зачем-то утер сухие губы и сглотнул, пытаясь прогнать неприятное застарелое прогорклое ощущение. Машинально взглянул на часы на запястье. Выходило, что проспал он не больше получаса. — Что-то случилось? — Что? Нет, ничего не случилось. Разумовский присел на корточки и заглянул ему в лицо. Вымораживающее выражение участия было написано на его лбу так крупно, что Волкову малодушно захотелось ударить его или себя, но он только прикусил щеку изнутри, сжал зубами так сильно, что готов был почувствовать вкус крови. Сережа положил ладонь ему на колено и потер ладонью. Это движение не было похоже на ласку, но Олег начал успокаиваться. — Иди, ляг, — сказал он. — До вечера куча времени, а тебе надо отдохнуть. Олег покачал головой. Вымученное забытие, которое трудно было назвать сном, покинуло его. — Надо поесть. Я там принес. Синьора передала. — Слова вылетали из пересохшего рта, отрывисто складываясь в короткие предложения. Олег почти видел, как они буквами осыпаются под ноги, так и не достигая адресата. Как в бреду произнес: — Она назвала меня славным мальчиком. — В чем-то она права. — Сережа усмехнулся и снова коснулся его лица, поднимаясь. — А ведь она еще не видела твоей бритой моськи. На вот, попей водички. Вода оказалась комнатной температуры, но стало полегче. В мутных мозгах прояснилось. Сережа все еще стоял над ним душной тенью, и Волков недовольно нахмурился, понимая, что тот будет зависать теперь весь день. Стоило изредка проявить слабость, как над ним начинала квохтать рыжая курица-наседка. — Серый, отойди, не продохнуть, — сказал Олег, отбросив бутылку на кровать. — И иди поешь, смотреть тошно на твои ребра. Разумовский вспыхнул и отвернулся, но отошел, выражая лопатками все, что он думает об Олеге. Стал что-то перекладывать в сумке, копаться в вещах, пока не застыл, глядя себе на ладони. Волков вздохнул. Впору было и самому начать извиняться, но все это неловкое взаимодействие, как на минном поле, набило такую оскомину, что хотелось заорать «все нормально!», чтобы Серый наконец понял. К сожалению, Олег не был мастером вербального выражения чувств. Встав из кресла, чувствуя, как затекла спина, он подошел и неловко положил руку Серому на плечо и слегка сжал пальцы. Действие далось ему сложно. Серый поднял на него глаза. Сухие и блестящие. На мгновение Волкову показалось, что они совсем белые, как велосипедные фликеры, поймавшие свет фар, и он чуть не отдернул руку, но это был всего лишь солнечный луч, упавший так неудачно. Радужка оставалась яркой, зрачки были нормального размера, и Олег с облегчением тихо выдохнул через нос. Сережа накрыл его пальцы своими и аккуратно прошелся по костяшкам, задевая кожу отросшими ногтями. На его загорелой лапе ладонь Разумовского контрастно выделялась, придавая паузе кинематографичную нереальность. Можно было легко продолжить начатое: зарыться в теплый затылок, перехватить у корней пару прядей, потянуть назад, чтобы открылась белая шея, а совсем красные от жары губы приоткрылись, показывая влажно поблескивающую кромку острых зубов. Можно было поцеловать переносицу, слегка тронутую ультрафиолетом, глубоко вдохнуть чужой запах. Почему чужой? Олег осторожно освободил руку и шагнул назад. Помешательство, всего лишь помешательство. Сережа, как завороженный следивший за ним, отмер и дернул плечом, стараясь скрыть недовольство. — Слушай, Олег. Если тебе неприятно, я могу взять еще один номер, — начал он, и у Олега заранее разболелась голова. — Ты не обязан быть тут со мной, если не хочешь. — Я хочу, — коротко перебил его Волков. Сережа продолжал смотреть на него так, будто ждал, что его пнут или ударят. — Если бы я не хотел, меня бы давно здесь не было. — Мне кажется, что я вечно тащу тебя на привязи, — с чертовой улыбкой великомученика произнес Разумовский, будто не слыша его. — Да. Только веревку я отдал тебе сам. Тащи на здоровье. Я не ши-тцу и не чихуахуа. Сережа хмыкнул, взгляд у него прояснился. — Ты большой серый волк? — Вроде того, — пожал плечами Олег. — Ты не удержишь, если я перестану этого хотеть. А я не перестану. Вряд ли. Мне давно не пятнадцать, и я не стану делать того, чего делать не хочу. Разговор двух сумасшедших. По ним обоим плакал дом с мягкими стенами и персоналом с добрыми всепонимающими глазами, смирительная рубашка и галоперидол на завтрак, обед и ужин. Или прайм-тайм на канале бразильских сериалов из детства. — Да, тебе не пятнадцать, — рассеянно сказал Сережа. Он встал и вплотную приблизился к Олегу, опять заставляя дышать с собой одним воздухом, которого резко стало не хватать. — И ты делаешь то, что хочешь. Понятно. — Его дыхание обожгло Олегу подбородок. — Так чего ты хочешь? — Серый, я… — Ты пытаешься быть честным со мной. А с собой? Олег отвернул голову, не в силах смотреть ему в лицо, но не нашел в себе стержня, чтобы снова сделать шаг назад или оттолкнуть. Сережа, пытливо помолчав, кивнул своим мыслям, коротко прижался губами к его плечу и отодвинулся, возвращая пространство для вдоха. Для себя он, видимо, многое выяснил, а Олег опять тонул в собственном бессилии. Он все еще стоял, как бессмысленный истукан, когда Серый снова заговорил, чем-то шурша на подносе. — Никогда не мог вести серьезных разговоров в одних трусах и на голодный желудок. Присоединишься? Тут есть энчилада, — легкомысленно произнес он. Волков едва не засмеялся, но смог удержаться.***
После импровизированного обеда прямо в постели стало окончательно понятно, что поспать днем не получится при всем желании. Голова все еще была тяжелая, а мышцы залиты свинцом, но сна не было ни в одном глазу. Волков знал это ощущение: когда настолько устал, что заснуть бы не получилось и под дулом пистолета. Похоже, что Серого тоже накрыло чем-то подобным, потому что он деятельно смотался вниз вместе с опустевшей посудой, вернулся и сообщил, что вода в бассейне — лучше не придумаешь и слегка отдает солью, а синьора Бонита пообещала к ужину достать бутылку хорошего вина. — За дополнительную плату, — лукаво сказал он, бросив в Олега полотенцем. Признать, что планировал просто лежать с закрытыми глазами, у Волкова не повернулся язык, поэтому он обреченно скатился с кровати. Сережа уже искал крем с гигантским spf-индексом в сумке, небрежно откинул на постель несколько смятых Олеговых футболок и, не поменявшись в лице, пистолет, который Волков спрятал на самое дно. Рефлекторно прикрыв ствол тряпками, Олег сказал: — В косметичке. Там же, где и всегда. — В косметичке? — хохотнул Серый, блестя глазами. — Да. Называй, как хочешь. Ты все равно понял, — огрызнулся Олег и встал, отвернувшись к стене и переодевая плавки. Перспектива поплавать его увлекла, но Серый как-то подозрительно притих, и он оглянулся. — Что? Спектакль окончен. Серый задумчиво смотрел ему чуть пониже поясницы и покусывал губу. Это пристальное внимание давно не было в новинку, и Волков закатил глаза. — Жаль, — коротко сказал Сережа и сдернул с себя белье, даже не подумав прикрыться или отвернуться. Олег сделал это сам и уткнулся взглядом в зеркало над комодом, поняв, что загнал себя в ловушку. — Я буду снизу, — выдавил из себя Волков и, захватив полотенце, вышел из номера. — Принято, — расхохотался ему вслед Разумовский, подхвативший двусмысленность с мастерством дворового остряка. Закрывшаяся дверь отрезала его звонкий смех, и Олег припечатал себя ладонью по лицу. Он знал, с кем связывался. Вода и правда была отличной. Недолго думая, Олег нырнул и удовлетворенно лег на спину, позволяя воде самостоятельно удерживать его на плаву. Солнечные зайчики, отраженные от поверхности, тепло облизывали голую кожу. Теплый ветерок ощущался почти прохладным. Быстро успокоившиеся волны превратились в ровную поверхность, и Волков застыл, как между небом и землей. Не до конца выветрившийся алкоголь вкупе с усталостью и пощипывающей солью водой туманили рассудок, и когда руки Сережи перехватили его за талию и притянули к нему вплотную, он не смог сопротивляться, впечатываясь в него всем телом. — Мы, конечно, дураки. Надо было сначала искупаться, а потом уже есть, — сказал Разумовский, крепко обнимая его. — Я теперь не так идеален, как мог быть. — Что-то я не вижу здесь фотографов мексиканского Вог, — фыркнул Олег, лениво открывая глаза. Ему все еще было неуютно, но теперь они условно находились не один на один. Черепаховая кошечка сразу устроилась на его полотенце, брошенном на шезлонг, и поглядывала на них с брезгливым интересом. — Не неси чушь. Сережа щурился от слепящего солнца, шумно дышал носом, водил пальцами по его спине. Олег неловко обнял его в ответ, сцепив руки за спиной. — Ты же не любишь воду, — сказал он. — Тебя обычно не затащить. — Не смог удержаться. Сережа вдруг оттолкнулся от него и плеснул в лицо водой. Отчаянная веселость с легким маниакальным блеском по контуру радужки настолько шла ему, что Олег невольно замер. Протянуть бы руку, поймать, вжать в себя, никогда больше не отпускать дальше, чем на метр. Руки бессильно повисли вдоль тела. Вместе с его ступором погас и игривый огонек в Сереже. Олегу на миг показалось, что контраст на окружавших их красках выкрутили на минимум, но мир остался прежним, таким же, каким и был. Это просто у Волкова где-то внутри, по ощущениям, сидел злобный дементор, высасывающий радость из всего вокруг, но в первую очередь из него самого. — Я все-таки полежу, — сказал притихший Сережа и махнул в сторону зонтичной тени. — Ты прав, не люблю воду. Олег снова откинулся на спину и уставился в небо. Душившее его двойственное чувство имело название, но пока не имело выхода. В который раз захотелось нажраться, чтобы не чувствовать вообще ничего.***
Все время до вечера Олег пребывал в странном пограничном состоянии. К сигаретной ломке прибавилась еще одна, но, как и ко всем ограничениям, Волков отнесся к ней с покорностью ведомой на убой скотины. Серый молчал и бросал на него нечитаемые взгляды, от которых хотелось удавиться на том самом пресловутом поводке. Ошейник недосказанности затягивался туже. Когда они вернулись в номер, день уже клонился к логическому окончанию, медленно исчезал полуденный зной, возвращая желанную прохладу, но Олег продолжал вариться в собственных мыслях, закольцованных друг на друга, как лента Мебиуса. Где-то на улице громыхнуло. Похоже, взорвалась покрышка, или что-то в этом роде, но Волков нашел себя секунду спустя вцепившимся в плетеные подлокотники, обливающимся потом и с заходящемся в тахикардии сердцем, как после спринта. Рука сама стала шарить в поисках пистолета, но натыкалась только на пустоту, и он чуть не взвыл. Щелкнула и со скрипом открылась балконная дверь, и Олег развернулся, готовый вскочить. Сережа застыл в проеме, а потом вернулся обратно в номер. Олег, тяжело дыша, уронил голову на руки. Рядом послышались тихие шаги, скрипнуло соседнее кресло. Запахло дымом, и рот наполнился слюной. Это слегка привело его в себя. Сережа протянул ему уже подкуренную сигарету. Они ожидаемо столкнулись пальцами, когда Олег принял ее. Его пальцы дрожали. — Докуривай, и пойдем, — сказал Серый буднично. — Алкоголь с доставкой в номер прибыл. Добьем сегодняшний сучий день. Непривычно было слышать от Разумовского бранное слово, и Олег вздернул брови в недоумении. Сигарета прилипла фильтром к губам, и он ничего не сказал, боясь сорвать сухую кожицу. Сережа меланхолично покачивал босой ногой и шевелил пальцами. Олег поймал его за лодыжку и нервно потер косточку. Сережа хихикнул, как от щекотки, и оттолкнул его пяткой. — Серьезно. Пойдем. Не лучшие итальянские виноградники, конечно, но на вкус должно быть неплохо. Лучше, чем коробочная изабелла, уж точно. — Я все равно не разбираюсь, Серый, — хрипло, сквозь дым проговорил Олег. — Как ты вечно врываешься на середине всего? — In medias res, — согласился Сережа, растянув губы в кривоватой улыбке. — Чувствую поэтический момент. Как Гомер, не терплю ab ovo*. Вино и правда оказалось неплохим. Но непривычным, прежде всего. Олегу показалось, что он глотнул довольно вкусного белого, но после прополоскал рот солоноватой водой. Серый поморщился, но потом, кажется, тоже распробовал и мечтательно вытянулся на подушках, покачивая бокалом. Вино оставляло на стенках быстро исчезающий масляный след и искрилось в теплом свете торшера. Олег лежал рядом с Разумовским, плечом к плечу. Рукав футболки был отвратительным препятствием для его горящей дневным жаром кожи. — Устриц к нему, и было бы совсем приемлемо, — задумчиво сказал он. — Никогда раньше не пробовал ничего местного. Может, оно и к лучшему. — Все равно, — отозвался Олег, занятый тем, чтобы отвлечься от движений пальцев Сережи на ножке бокала. — Можно вывезти мальчика из деревни, — многозначительно подвел итог Серый и отставил бокал в сторону. От выпитой половины бутылки у него горели скулы, вряд ли он был пьян, но решительности в его действиях прибавилось. Поэтому потяжелевшая ладонь на груди не оказалась сюрпризом, а притупленные алкоголем рефлексии, самокопания и прочие тараканы отошли на дальний план. Сережа пах вездесущей солью, давил стотонной тяжестью. Выпитое вино никак не ощущалось на его губах. Мягкие движения языка скорее убаюкивали, чем возбуждали, и Олег невольно улыбнулся. Сережа отстранился на мгновение, окончательно уселся на бедра, перекинув ногу через него, и прижался лбом ко лбу. — Я не хочу тебя отпускать. Ты не хочешь уходить. В чем проблема, Волков? — спросил он, переходя на шепот. Ладонями он обхватил Олега за шею, но не сдавливал, только водил кругами большими пальцами, задевая угол челюсти и ушные раковины. — Что мне нужно сделать? Олег поймал его ладони своими и сжал. Если бы он знал. — Давай спать, Серый, — сказал он вместо ответа. Разочарование Разумовского можно было почувствовать на осязательном уровне. Волков едва удержал его за руки от порывистого движения скатиться с него. — А я побуду немного дурой Скарлетт, хорошо? Сережа усмехнулся, и вспыхнувшая в нем злость тут же погасла. — Только пообещай, что и правда подумаешь об этом завтра. — Я постараюсь. Позже, когда Сережа уже спал, или делал вид, все-таки Волков никак не мог сказать хоть что-то о нем с точностью, Олег тоже медленно засыпал и думал, что возненавидел бы себя на его месте. За то, что пытался запоздало сжечь мосты, за то, что не всегда мог дать то, что Разумовскому хотелось, за то, что выбирал безвольную прокрастинацию. За то, что просил почти каждую ночь — дать ему еще одну, чтобы вновь очутиться на прежнем месте, не найдя решения. В почти бессознательном состоянии Олег перевернулся на бок, потревожив чуть занывшее плечо, и ткнулся носом Сереже в грудь, где белел старый крестообразный шрам. Сережа пошевелился и обнял его. Очередное «прости» Олег уже не услышал.