Воронье Гнездо. Белый Ворон

— Я чётко помню, Петер, — трость Мориямы прямо упиралась в подбородок альбиноса, резко дёргая его вверх. Старик упер холодной взгляд в шестерку на скуле парнишки. Тот стоит, держа руки за спиной, и смотрит прямо в глаза, пытаясь поймать чужой взгляд. Тщетно, — что сказал тебе обойтись без дерзостей. Твоё рвение в Свиту похвально, но ты не имел права причислять себя к ней, не спросив меня и Рико. — Плевал я на вашу Свиту, — Ландвисон перехватил древко и оттолкнул от себя, заставив Тетцудзи снова упереться тростью в пол. — Он заставил Жана набить это клеймо. И я не собираюсь бросать его. — Одна татуировка не сделает тебя достойным места в Свите, — заявил старший Морияма. — Я сам решу, чего я достоин, а чего не достоин, — грубо отозвался мальчишка и косо глянул на Моро. Взгляд Петера сделался взбешенным, стоило лишь разглядеть эту затравленность в глазах друга. — Кто вы такие вообще,чтобы решать, кто чего достоин, а кто не достоин?! Ландвисон отодвинул белые волосы с такой же белой щеки, во всей красе показывая чернильную шестерку на своей скуле. — Я не просто часть этой вашей ебучей свиты. Я буду тем, кто разнесет её к херам! — он заметил, как взлетела чужая трость, но среагировать не успел. Она врезалась по той самой скуле. Он цыкнул, опустил волосы. Рану противно защипало. Ландвисон стёр большим пальцем выступившую кровь. — Всё?! Это всё что ты можешь, чертов старикан? Он делает резкий шаг вперёд, почти выпад. Трость Мориямы больно упёрлась в мечевидный отросток, что соединял ребра, надавила, предупреждая. Но Петер и не наступал дальше. — Вы только и способны, что избивать, любого кто раскрыл рот. А самому глаза пошире раскрыть не охота? — вскинув руку, Ландвисон указал большим пальцем за спину, имея в виду Рико. — Этот псих за прошедший месяц только раз пятнадцать избивал Жана до кровавых слюней.И за что?! Просто так! Просто, потому что он захотел! И даже так вы заставляли его выходить на поле! В какой заднице твои глаза, Тетцудзи, твою ёбаную мать, Морияма?! — Закрой свой рот, — голос старика был похож на барабанный бой. Громкий и оглушающий. Петер зло усмехается. Зубы скрипят друг о друга. Он слишком взбешен, чтобы молчать. Он снова схватил трость и рванул ту на себя, отводя в сторону ее конец и откидывает. — Я-то закрою, — тихо произнес юноша, глядя в черные глаза тренера. Он не моргает, ощущая, как дёргается бровь от раздражения. — Но я не позволю никому, — никому, ясно?! — так обращаться со своим другом. Кто бы ты там ни был! Он оттолкнул чужую трость пяткой, и крепко толкнул Тетцудзи в плечи обеими руками, нависая почти как скала. Тот ошарашено упёрся глазами в чужое злое лицо, трость резко врезалась в пол, огласив звонким цокотом всю комнату. Можно ощутить, как понизилась температура, кажется, во всем Гнезде. Озноб пробил всех, кто наблюдал за развернувшейся картиной. Жан, стоявший слишком близко к младшему Морияме, даже ощутил его дрожь. Только Петер все так же смерял взглядом закипающего тренера. Звонкая пощёчина огласила всю комнату, выводя присутствующих из транса. Несколько колец, что украшали чужие грубые пальцы, так же разорвали кожу, выпуская кровь, что быстрыми струями залила всю щёку. — Ты совсем потерялся, щенок! — с этими словами, тренер перехватил чужой подбородок, толкая и заставив отшатнувшегося мальчишку споткнуться о трость. Петер зашипел от глухого удара, но тут же вскинувшись, хотел подняться, но все та же противная трость, в этот раз на пару с каблуком мужской туфли, больно ударила его по ребрам. — Кто вообще позволил тебе раскрывать рот в моем присутствии? Кевин! Тетцудзи сильнее вдавил каблуком ребра, пока Ландвисон пытается схватиться за его лодыжку в тщетной попытке скинуть ее и подняться. Вместо того нога проехалась по лицу, прямо от подбородка, ударяя по носу. Петер звонко стукнулся затылком о пол. — Я поручил тебе его дрессировку, — голос тренера был полон разочарования и недовольства. — Почему я до сих пор не вижу результатов? Рико давно прекрасно справился со своей задачей. Тетцудзи показательно махнул ладонью в сторону Моро, что интуитивно вскинулся, напрягаясь, почти пятясь. — Простите, Хозяин, — глухо произносит Дэй, — я приложу больше усилий. — Не заставляй меня разочаровываться в тебе окончательно, — назидательно произносит старик и отдернул ногу, слыша, как совсем рядом с его штаниной клацнули зубы альбиноса. Как дикое животное. Морияма врезал металлическое навершье трости в чужие губы. Кровь отдалась мерзким металлическими привкусом по всей полости. Одного удара хватило, чтобы разбить губы. Ландвисон ощутил, как с той же кровью вся челюсть огласилась тянущей резкой болью. По языку проскользнул осколок зуба. Он кашлянул, чувствуя, как запершило в горле от обжигающей противной крови в глотке.Повернув голову, Ландвисон сплюнул сгусток крови прямо на пол. Захлебнуться он не хотел. Нога Мориямы тут же упёрлась в его щёку, впечатав другой в лужу с собственной кровью и слюной. Петер зло рыкает, упершись ладонью в пол. Его рвение подняться не хотело уменьшаться, даже напротив. Нет. Он хотел встать. Хотел встать и сам отпинать этого ебливого старикана. Да вот только пятка его все так же предостерегающе врезалась в чужую щеку, мерзко продавливала скулу. Ландвисон натужно дышит, рычит и подняв руку, врезает ей по ноге Тетцудзи, сталкивая. Та поддалась, но не долго он радовался. Трость тут же врезалась в обратную сторону колена. Словно пронзала. Петер рванулся. Щека противно хлюпнула, когда тот оторвал её от лужи. Все тело тянуло и стреляло от боли при любом движении. Ландвисону не нужно было поднимать глаз выше чужих ног, чтобы понимать, в каком ужасе сейчас Жан. Петер осознавал, попробуй он сейчас рвануть ему на помощь, он бы сломал ему каждый палец. Ирландец видел, как подрагивают его ноги. «Не смей. Не смей, блять!» — Петер чувствовал, что через мгновение сойдёт с ума. Ещё секунда этого ужаса, что он ощущал какой–то ментальной связью, и он точно потеряет рассудок. Благо не успел, трость в очередной раз больно врезалась по костям. Каждый удар был похож на удар слабого разряда тока. Слабого чтобы по–настоящему навредить, от достаточно сильного, чтобы причинить боль. Все тело дёргалось, резко напрягалось, и эта боль словно замирала внутри, расползаясь медленно, прилипающая к каждому нервному окончанию. Ландвисон давно прокусил себе щёки, давно забыл, не помня сколько глотков собственной крови сделал. Он даже не помнил в какой момент смазалось всё пространство и когда всё вокруг покрылось тьмой. *** — Безмозглый долбоеб, — костерит Моро, наблюдая как слабо, медленно трепещут ресницы друга. Конечно, весь давно отмытый, на свежих белых простынях, окружённый белыми стенами лазарета и запахом десятков лекарств и антисептиков. — Неужели, пришел в чувства! Лазарет Вороньего Гнезда. Не просто Лазарет. Это была целая больница, вместо одной медсестры, здесь работало множество докторов, разной специализации: хирурги, травматологи и костоправы. Проще говоря «всё самое необходимое». Да и по размерам, если быть честным, оно мало чем уступало больнице. Разве что так называемых «палат» здесь не было. Каждая койка или пара коек отделялись белой ширмой, возле каждой кровати находилась привычная тумба без дверей, куда при желании можно было уместить какие-то пожитки. Лазарет был самым светлым местом во всём Гнезде, пускай и здесь встречались вкрапления чёрного с красным, в виде небольших колон, да и потолок, и пол, и стены были отделаны чёрными плинтусами и уголками. — Что это было, мать твою?! — неизменно. Моро отчитывает его за попытки защитить их же задницы и Петер, неизменно, вне зависимости от его состояния, игнорирует его злобу, ожидая пока та сойдёт на нет и они смогу поговорить спокойно. — Петер! Не игнорируй меня! Но он не успели и настроиться на хоть какой-то диалог, как француза похлопала по плечу улыбчивая медсестра, прерывая поток ругательств. — Ладно-ладно, ступай, — слушаясь, Моро поднимается на ноги. Девушка же подталкивает его в спину. — Я понимаю, что ты переживаешь, но не стоит так ругаться. Здесь многие отдыхают. Всё. Увидитесь завтра. Ещё одна странность Лазарета. Он словно жил собственной жизнью. Спокойно и размерено. Его не касалось большинство правил Гнезда. Здесь и правда можно было отдохнуть. Хотя, Петеру уже заранее не нравился этот «отдых». — Сколько мне тут торчать? — Петер пытается приподняться, но ощутив, как противно натянулись швы и налившиеся гематомы, рухнул назад, зашипев. — И мне приятно познакомиться, — вздыхает девушка, она подходит ближе, поправляя подушку и протягивает Ландвисону какую-то таблетку. Он принимает её, но тянуть в рот не спешит. Только подозрительно крутит в руках. — Я Нэнси. И судя по количеству твоих ран, даже не надейся, что ближайшие три дня с кровати сможешь нормально встать. До туалета и назад, только так. И да, это всего лишь витаминка, привереда. — То есть, я тут три дня пробуду? Она усмехается. Петер морщится. Закинув кислую белую таблетку в рот, тут же толкнув ее под язык. — Размечтался, — девушка поправляет простынь и принимается разбираться с принесёнными медикаментами: бинты, какие–то мази. Петер проглотил истончившуюся таблетку. — Пока всё не заживёт за порог не выйдешь. Ещё чего. У тебя только растущий организм, а уже хочешь его угробить? Неделя, а то и две — милости просим. Петер, о чем–то задумался, следя за ловкими руками работницы Лазарета. — Хорошо помогают? — парень указывает подбородком на тюбик. — Это заживляющая мазь? — Да, — кивнула медсестра, закатав штанину спортивных брюк, и принялась обрабатывать область под коленом у мальчика. — И да, помогает просто чудесно. — Где её можно достать? — бездумно вырвалось у него. Он мгновенно прикусил язык. Но девушка, кажется, не удивилась этому вопросу. — В любой аптеке, — она дала Ландвисону тюбик, чтобы тот мог получше разглядеть название. — Из всех мазей, что проходили через это место, эта пока что лучшая. Но это сугубо мое мнение. — Вот как, — Петер отложил мазь, призадумался. В их самодельной аптечке как правило можно было найти только антисептик, вату да бинты. Для обработки каких-то ранений, конечно, самое то. Но если он и правда не хочет угробиться, то стоит пополнить свои запасы. Лишним не будет. Да и торчать в Лазарете по меньшей мере неделю, просто из-за синяков, Петер точно не собирался. Не просто потому, что «со скуки помрёт», а потому что все это время Жан будет просто без присмотра. Не то что бы он сомневался в нём, но… он сомневался. — Нэнси, как часто тут бывают посетители? Девушка искривила добрую ухмылку. Петеру стало неловко от её заискивающего взгляда. — Не переживай, никто не запретит этому мальчику тебя навещать, — она пожала плечами, обрезая бинт и подвязывая колено, дальше принимается за голени. — Мы, конечно, души не чаем в своих пациентах. Но это ни в какое сравнение не идёт с… Нэнси от чего–то замолчала. Петер оглянулся на неё, уставившись с каким–то недоумением. О чем она говорит? — В сравнении с чем? — опираясь сложенным локтями на жёсткую постель, Петер оглядывает ровные черты лица девушки, скользит взглядом по коротким волосам. Та смотрит на него в ответ. — Ну… — кажется, ей стало неловко, — с более личными чувствами. Знаешь, моральная поддержка играет огромную роль в выздоровлении и это доказанный факт. Петер отводит взгляд обратно, принимаясь разглядывать белые пальцы, покрытые слабыми, свежими рубцами. «Чувства? — крутится в голове альбиноса. — Какие ещё чувства?» Дже хмурится. Он сжал и разжал кулак, проверяя на дееспособность обе свои руки. — Ну, здесь вроде всё не так плохо, — оптимистично замечает девушка. — Давай-ка переворачивайся и снимай майку, посмотрим что там у тебя. Это же надо так носиться по полю. Ты, наверное, просто обожаешь экси. — С ума сойти можно, — фыркает ирландец, исполняя указания медсестры, пусть не без её помощи. Все мысли постепенно улетучились из головы на период обработки. Пока тонкие пальцы медсестры хлопотали над его ранами, все силы Дже уходили просто на то, чтобы не закричать. — Ну всё, — бросив очередную окровавленную ватку на поднос, девушка улыбается. — Скоро ужин. А потом отбой через пару часов. — Уже? — Петер лихорадочно вспоминает свой привычный режим. — Но ведь, отбой в одиннадцать, а тренировки… — Боже мой, нет! — Нэнси звонко захлопнула жестяную аптечку. — Не спорь! Это Лазарет, логично что здесь другой режим. Всё. Приятного аппетита, спокойной ночи. Петер отупело уставился Нэнси вслед. Затем так же отупело смотрит на часы. Без десяти пять. Да, сейчас ужин, через полчаса вечерняя тренировка. Через пару часов отбой. Лазарет и правда жил по своим правилам. «Выходит, он не успеет прийти», — от этой мысли в груди неприятно все сжалось. Петер вздрогнул от противного липкого холода, что прошёлся по всему телу, от кончиков пальцев ног и до макушки. Верно, Жан к тому моменту будет ещё на тренировке. Отбой в девять, а тренировка в это время, дай бог, закончится. Рука сама собой сжала мягкую ткань хлопковой футболки, где-то на груди. Не увидит, не убедится, что он в порядке. Не хотелось думать, что Рико или Тетцудзи успеют что-то вытворить. «Я приложу больше усилий»,— Петер наморщился от того покорного тона Кевина в своих же воспоминаниях. Чертова тряпка. Руки устало опустились. «— Более личными чувствами», — слова медсестры снова всплывают в памяти. Чувства, о каких и, главное, чьих чувствах она говорит. Конечно, Петер успел понять, что сильно прикипел к Моро. Он начинал нервничать каждый раз, когда оглянувшись понимал, что Жана нет на расстоянии вытянутой руки. Каждый день Ландвисон осознавал, что улыбка, мелькающая на его лице больше не такая вымученная. Каждый их с Жаном диалог, не казался какой-то обязанностью. Петер понимал, что ему интересно рядом с Моро. Он все чаще ловил себя на мысли, что без него ему было бы в разы хуже. Ландвисон каждый божий день просыпался, игнорируя черный потолок, он вставал с кровати, стараясь забыть о том, насколько отвратительный будет день. Он первым делом шел проверять Жана, что, конечно, уже и сам проснулся. Петер допускал мысль, что даже просто встаёт с кровати, он лишь для того, чтобы убедиться, что с Жаном все хорошо, что его не перехватит Рико. На тренировку, он идёт для того, чтобы Жану не пришлось расплачиваться за него. Петер замечал, что всё что он делает, он делает для блага Жана Моро. Это могло бы удивить его, даже шокировать, да вот только не напугать. Он понимал зачем делает это. — Всегда, слушай только свое сердце. понимаешь? Всегда оставайся человеком, сынок, и ты будешь в дамках. даже если кажется, что всё, тупик, конец и это край. не верь. отвернись. отойди и затем… — Затем? — в голосе мальчика слышалось придыхание. — Затем, Петер, возьми хороший разбег, оттолкнись от края и лети прямо в пропасть. Уж там выход ты точно сможешь найти. Петер так и поступал. Слушал сердце. И вот сейчас оно внезапно крепко сжалось. Петер осознал, кое-что ещё. Осознал, понимая, что от этих мыслей не может дышать. Он упал слишком глубоко. Он до сих пор падал и до сих пор не ощущал твердого дна под ногами. Словно кто-то держал его. Не давал опускаться одному. И ровно так же сжимал его сердце. Сжал, не крепко, не больно, словно просто держал в руках и не осознавал этого, как и сам Петер, не успевший почувствовать пустоту в груди. Только сейчас. Только что, он понял, почему сердце испуганно не бьётся в груди при каждом взгляде на Мориям и почему не выпрыгивает из груди от ужаса при виде ножа младшего или трости, в руке старшего. Его там просто не было. Неизвестно как давно, но сердца там уже нет. Оно сладко спит и млеет в дрожащих от волнения руках Жана Моро.