Obsession

      Глаза были закрыты. Ветер бережно игрался с прядями волос, щекотал ресницы, залечивал глубокие раны на плече и лопатке. Волшебный миг. Моя сущность вдруг стала светлой, будто никогда не знала гнева. И счастье наполнило мой разодранный в клочья сосуд, обтянутый окровавленной кожей. Я не замечала этого раньше, но счастье пришло. Я наблюдала за ним, улыбалась и плакала, осознавала ничтожность своего бытия и воспаряла к небесам, ощущая себя неуязвимой. И все это время была счастлива. О, как счастлива я была.       Гарри выглядел еще более встревоженным, чем тогда, когда я медленно отказывалась дышать несколькими минутами ранее. Его зеленые глаза всматривались в мое лицо, встречая лишь безразличие. Но я была в сознании, я дышала. Я не лишилась разума, оставалась адекватной и все так же истекала кровью. Я была жива.       — Я в порядке, — сухо слетело с моих губ, прежде чем я предприняла попытку подняться на ноги.       Мне удалось, но сил все же не доставало, и, сделав пару шагов, я едва не растянулась на мощенной тропе, ведущей к выходу. Гарри подхватил меня за талию, помогая восстановить равновесие. Мы медленно вышагивали по аллее, приближаясь к черному автомобилю, а яркие лучи солнца все так же игриво переливались на мокрой траве.       Это походило на какую-то компьютерную игру, виртуальную реальность. Словно библиотека существовала по ту сторону экрана, и я, надев очки, переместилась в мир жестокости. Зейн не смог бы убить меня, это просто игра. Однако, он мог. Как бы я ни пыталась оправдать его, он мог убить и едва не сделал это несколько раз. Что бы он ни говорил обо мне Гарри, я не так безнадежна.       Молодой человек помог мне расположиться на переднем сидении своего авто, а после присоединился рядом и поспешил скрыться от библиотеки как можно дальше. Стрелка на спидометре опускалась все ниже и ниже, но кажется, я привыкла, провожая взглядом пролетающие мимо дома. Что теперь будет с Лиамом? Мы разнесли библиотеку его отца в ничто. Уверена, пострадали ценные экземпляры, несколько под завязку наполненных стеллажей, большая искусно вылепленная статуя, едва не размозжившая мою голову. Охрану уволят, отец Лиама, если не разорится, то как минимум потеряет внушительную часть своих денег, а самого парня, наверняка, больше не пустят и на порог дома. Неужели эта тренировка стоила таких затрат? А что касается меня? У меня останутся шрамы.       — Ножи, — тихо произнес Гарри, не удостаивая меня взглядом. — Он не мог делать этого, зная, как ты подготовлена.       — Зейн контролировал ситуацию, — зачем я делала это — защищала того, кто чуть не убил меня? Я знала, что Гарри доверяет ему и что доверие это может быть подорвано, расскажи я всю правду. Зейн настоящий фанатик. Тем лучше для нас. В борьбе против блоков он один из самых сильных звеньев нашей цепочки. Если я и держу на него какую-то обиду, я отомщу сама.       Гарри покачал головой.       — Ты должна была пережить приступ сегодня. Но этого… — он указал на рассеченное плечо, — … быть не должно!       Я взглянула на свою рану, будто не испытываю боли и отвращения. Тонкий слой крови запекся на коже, а поверх стекали новые капли, сочась из глубокого пореза. Шрам определенно будет моим. Если бы Гарри только знал, что на кону была не моя красота, а целая жизнь.       — Он должен был напугать тебя, но не калечить.       Костяшки Гарри побелели. Он крепко сжимал руль, и его глаза метали искры. Наверное, поэтому он не хотел смотреть на меня.       — Мы не можем продолжать это, — решительно заявил он, кивая своим же словам. — Больше никаких уроков.       — Но я хочу продолжить.       Наконец, он посмотрел на меня, сдвинув темные брови, словно не верил в то, что только что слышал. А я действительно хотела продолжить. То, что сделал Зейн, не должно пугать меня. Это не должно быть напрасным. Если мне и пришлось, буквально выражаясь, выживать сегодня, то в случае моего отказа, вся эта борьба была пустым временем, по прохождению которого я обзавелась шрамом и, быть может, прядью седых волос. Так не пойдет.       — Ты прав, я абсолютно не готова, — я знала, что спорить с Гарри бесполезно, но он сам признался, что не может запрещать мне. — Поэтому мне нужно как можно больше тренировок, пока неделя не подошла к концу.       Гарри хотел возразить, но я отвернулась, уверенная в том, что не изменю своего решения. Я была готова позвонить Найлу, связаться с Зейном, если он все же попробует запретить мне участвовать в захвате второго блока. Я была готова терпеть насмешки и упреки его друзей. Теперь это не было важным. Зейн все же показал мне кое-что, что-то, что я усвоила из сегодняшнего урока — я не была безнадежной. Я могла бороться. Перед глазами проносились эпизоды, в которых я превозмогая боль, отражала острые ножи Зейна, из последних сил поднималась на ноги, сопротивлялась ему. Только благодаря себе я все еще была жива. Не учитывая эпизод с астмой, только я спасла себя.       Но Гарри, похоже, передумал продолжать дискуссию, решив перенести ее или попытаться переубедить меня иным способом. Оставшуюся дорогу до дома мы доехали в молчании. Молодой человек, неаккуратно припарковав автомобиль, поспешил доставить меня в светлую кухню, усаживая на высокий стул. Он действовал даже слишком быстро, не позволяя мне опомниться, чтобы запротестовать. Сначала он покинул кухню, оставляя меня в одиночестве, но через мгновение вернулся, и взгляд его был пугающе решительным. На нем уже не было пиджака, а рукава голубой рубашки были небрежно закатаны до локтя. От Гарри сильно пахло спиртом, и только заметив маленькую коробочку и бутыль в его левой руке, я поняла, в чем дело.       — Рана не настолько глубокая, — умоляя, прошептала я, не надеясь на чудо.       И правильно делала. Надежда здесь была бессильна. Резкая боль пронзила все тело, стоило Гарри прикоснуться к моему плечу. Он аккуратно очищал рану тампоном, обильно смоченным в бесцветной жидкости, и эта жидкость словно выжигала два лоскута кожи, разделенные порезом. Грубые пальцы Гарри уже сжимали иглу, похожую на крючок, от которой тянулась длинная лескообразная нить. Но их прикосновения казались совсем невесомыми в сравнении с тем, как игла пронзала мою плоть снова и снова, стягивая эти два лоскута, обвивая их нитью, словно Гарри зашивал не кожу, а собственные джинсы.       Не уверена, кричала ли я или изредка всхлипывала, но горячие слезы скопились в уголках глаз от тех мук, что мне приходилось терпеть. Я слишком сильно боялась боли, а теперь меня заставляли быть с нею на «ты». Но я ненавидела не Гарри и не Зейна. Я ненавидела себя за то, что мгновением ранее считала себя Тором, а теперь по-девчоночьи хныкала, ощущая, как вдоль плеча образовывается аккуратный шов.       И еще больше я возненавидела себя тогда, когда Гарри задрал мою майку, под которой скрывался еще один порез, изуродовавший лопатку. Я была готова отказаться от всего и молить о пощаде. Но к счастью ли, к сожалению, мне не пришлось.       — Зашивать не нужно, — произнес Гарри, осматривая мою обнаженную спину.       Еще немного боли, и окровавленный тампон летит в урну, а я выдыхаю остатки своей выдержки. Это было слишком. Хотелось просто разрыдаться, не скрывать своих слез и признать слабость. Хотелось закутаться в теплые объятия, словно в большой мягкий плед и раствориться в этой вселенной. Но у меня не было на это разрешения.       — Жалеешь, что выбрала этот путь? — опустившись на соседний стул, спросил Гарри, с сожалением наблюдая за моими попытками не рассыпаться горстью пыли.       Я не понимала, как он вообще может смотреть на меня такую — грязную, в кровоподтеках со стекающими с висков каплями пота. Но он смотрел, и мне хотелось провалиться сквозь землю.       — Нет, — я опустила глаза, собираясь с силами, чтобы подняться и, если повезет, даже принять душ. — Жалею, что мы не можем быть нормальным людьми. Жить, как нормальные люди.       — Ты можешь, — с болезненной улыбкой признался Гарри.       И в каком-то смысле я действительно могла. Я могла покинуть страну с отцом или без него, сменить имя и начать новую жизнь. Но это бы значило, что я простила блокам смерть матери, что я слабая и сдалась. Это означало бы, что я больше никогда не увижу Гарри:       — Нет. Не могу.       Мои мышцы напряглись, стоило опереться на стул и поднять свою задницу, которая отныне казалась слишком тяжелой. На самом деле, я была не так обессилена, но моральное напряжение и этот взгляд молодого человека, заставляли мои кости плавиться. Мне хотелось уткнуться в его грудь, ничего не решать и зависеть только от него. Но так не бывает. Я должна была сама стать своей святыней.       Оставив Гарри в одиночестве, я медленно, но упрямо двигалась в сторону ванной. Вряд ли бы там я смогла потерять сознание, окутавшись паром и струями горячей воды, а потому спешила смыть с себя трудное начало дня. Но если у меня не было подобных опасений, это не значило, что их нет у кого-то другого.       Добравшись до ванной и уже собираясь закрыть за собой дверь, я встретилась взглядом с малахитово-изумрудными глазами человека, следовавшего за мной. Его не смутило ни мое растерянное выражение лица, ни непроизвольные попытки захлопнуть дверь прямо перед его носом. Гарри накрыл мою ладонь, сжимающую ручку двери, своей ладонью и вошел внутрь, только после этого позволяя мне прикрыть дверь. На его руках все еще оставался слабый запах спирта, когда он аккуратно прикоснулся к моей щеке, тем самым внушая, что все хорошо. Грубая кожа кончиков его пальцев приятно скользнула по обнаженному животу, прежде чем приподнять ткань изодранной майки, снимая ее через голову. Я судорожно выдохнула, поднимая на него глаза и утопая в бесконечном изумрудном. Гарри не улыбался, не радовал мой глаз очаровательными ямочками и выглядел еще более желанным, чем когда-либо. Я с замиранием сердца наблюдала за его пальцами, ловко расстегивающими пуговицы голубой рубашки. И с каждой секундой проникала в его тайну все глубже. Единица. Девять. Пять. Семь. Прямо над правой ключицей. А ниже, слева и справа — две маленькие птицы летящие навстречу друг к другу. Их изящные крылья доставали до его ключиц, укрытые лишь тонкой серебряной цепочкой. Еще несколько пуговиц, и огромная бабочка, закрывающая большую часть его живота, предстала перед моими глазами. Как глупо. Он всегда был влюблен. Не в меня, но в небо и солнце, в новый день и сгущающиеся сумерки, в людей, в музыку. И эта бабочка порхала все эти дни в его животе так, как порхала во мне прямо сейчас.       Я смотрела на него с вожделением, но не предпринимала действий, чуть дыша. А он продолжал расстегивать свою рубашку до самой последней пуговицы. И наконец, я видела его крепкий обнаженный торс полностью. Гарри всегда носил заниженные джинсы, так, чтобы прямо над ними виднелась тонкая полоска боксеров. Но я не видела ранее этих двух аккуратных стеблей, набитых параллельно птицам. Крупные темные листья украшали их с обеих сторон, подобно крыльям. И эта тату так же казалась мне нелепой, но она цвела не на моем теле. На его же теле все казалось совершенным.       Молодой человек скинул рубашку, прежде чем приблизиться ко мне вплотную, опустив руки на мои бедра. Я не возражала. Лишь тихо выдохнула в его грудь, переводя взгляд на широкие плечи, покрытые еще миллионом татуировок. Слишком много, не сосчитать. И даже если бы я попыталась, у меня бы не вышло. Сконцентрироваться на чем-то другом, даже на его тату, стало невозможно, когда умелые руки переместились на мой ремень, ловко расстегивая его и вытягивая из спортивных брюк, которые полетели на пол. Наши взгляды встретились. Руки Гарри очертили мою талию, поднимаясь выше, расстегивая застежку за моей спиной. Зрительный контакт был слишком прочным. Тонкие пальцы опустились на мои плечи, скользили вниз, увлекая за собой лямки бюстгальтера, но не задевая раненный участок. И моя обнаженная грудь коснулась его груди, вызывая немыслимый всплеск эмоций, на которые я, по моему мнению, на сегодня уже не была способна. Полные губы прильнули к шее, легко касаясь соленой кожи. Я была благодарна за его нежность, за ту аккуратность и заботу, которую он проявлял. С меня довольно жестокости.       — Помоги мне, — прошептал он, медленно оттягивая с бедер мое нижнее белье.       Я подалась чуть вперед, позволяя ткани скользнуть вниз по ягодицам, одной рукой хватаясь за его шею, второй — помогая ему освободить меня от одежды. Легкая дрожь сотрясала мое тело от волнения, от жажды или слабости. Но это было слишком хорошо. Мне было хорошо.       Оставив еще один поцелуй прямо за левым ухом, Гарри чуть отстранился, указывая мне на душевую кабину. Его взгляд прошелся по всему моему телу, и теперь стеснение заявило о себе, но я не желала прикрывать наготу, краснея, но не отрывая от него глаз. Мне пришлось повернуться спиной. Я ступила на мокрый пол душевой кабины, не закрывая темного стекла и ощущая жуткий холод там, где ранее находились его руки, и замерла в ожидании. Мои глаза невольно закрылись, когда стекло плавно задвинулось за моей спиной, закрывая в этом ничтожном замкнутом пространстве. Но не в одиночестве. Он стоял рядом со мной, без заниженных джинсов, без боксеров. Его грудь коснулась моих лопаток, прежде чем теплая вода накрыла наши тела. И все вдруг стало правильным. Так, как должно быть.       Мой страх и боль стекали вниз, подобно земной грязи, и утопали в ней, оставляя мою кожу и разум в покое. Гарри стянул резинку с моих растрепанных волос и завязал их в более аккуратный хвост, открывая плечи и шею. Мятный аромат заполнил окружающее пространство. Я позволяла ему все, но он оставался аккуратным, массируя мою кожу мочалкой, не касаясь раненных плеча и лопатки. Жесткий ворс скользил по моей пояснице и животу, груди, шее. Но не коснулся промежности. Эта часть тела была доступна только для его рук. Я уронила голову на его плечо, когда Гарри аккуратно коснулся меня там без намеков на ласки, и вжалась в стекло, развернувшись, когда он спустился к моим ногам. Он продолжал работать мочалкой, касаясь бедер и колен, оставляя поцелуй на лишенной мыла голени. А я задыхалась от пара или же этой невероятной близости. Это и было занятие любовью для меня.       — Закрой глаза, — попросил Гарри, когда пена стекла с моей плавящейся кожи, и я сделала так, как он просил.       Молодой человек вновь распустил мои волосы, убирая их за спину, за уши зачесывая своими короткими ногтями. И вновь этот аромат мяты, пролившийся на мою голову, покрывший пеной темные пряди. Грубые кончики его пальцев так приятно массировали кожу головы, погружая в самое расслабленное состояние, на которое я только была способна. Вода послушно смыла остатки мыла с моего тела. Даже стихии были подвластны ему.       Я распахнула глаза, встречаясь с ним взглядом и размышляя о том, что скорее всего сплю. Его всегда темные губы теперь стали и вовсе бордовыми. Они невесомо коснулись шва, что скрывал мою рану. Здесь, в этих тесных четырех стенах душевой кабины я принадлежала ему всецело, и телом, и душой, и мыслями. И это лучшее, что могло со мной случиться. Мне не было больно.       — Ты устала, — он едва покачал головой, стоило мне потянуться за мочалкой, чтобы помочь ему.       Но усталость была недостаточно весомой причиной, чтобы позабыть о своем желании коснуться его тела. И я хотела было ослушаться, но он ухватил мои запястья, не позволяя осуществить задуманное:       — Я уже принимал душ, — выдохнул он прямо в мои губы, прежде чем нежно поцеловать, позабыв об укусах и страстных порывах.       31 и­юля. Среда.       "Это было нашими самыми нежными минутами и самым мучительным насилием. Как и наши отношения в целом. В этом и заключалось очарование".