***
— Погода просто отвратительная, — расплатишись, парень и девушка встали у двери. На улице было до того паршиво, что выходить не было ни сил, ни желания. Увы, покидать заведение всё же надо было, поэтому Нагито потянулся к ручке, но, вовремя затормозив, посмотрел на Чиаки: — Тебя точно не надо провожать? — тон его был слабым, обеспокоенный, будто парень безумно переживал за подругу, что, впрочем, ложью назвать было трудно. — Точно, — она кивнула, улыбнувшись. — Всё будет в порядке, не волнуйся. Сейчас я быстро заскочу в магазин, а потом пойду к Хинате. Он недалеко живёт, — в её тоне не было тревоги или сомнений, глаза блестели, заставляя сердце Нагито распускаться, словно цветок сакуры. Он любил Нанами. Как друга, разумеется, — любовь эта была словно чувства брата к сестре, ребёнка — к родителю: не было в ней ничего пошлого или порочного, лишь невинная белизна крепко-накрепко соединяла грешные души. — Передай ему привет от меня, ладно? — попросил юноша, опустив плечи. Хаджиме он тоже любил — тоже как друга, брата, а оттого и на душе камнем лежала тяжкая тоска от разлуки и чужой небезосновательной обиды. Хотелось плакать, кричать и волком выть на всех, кто имел родных и близких, но так, увы, делать было нельзя. Комаэде не следовало плакать. Маму такое поведение могло расстроить — она растила сильного мальчика, свою опору и поддержку, а не жалкого и ничтожного нытика. Марию разочаровывать было нельзя — она имела право в любой момент бросить неугодного ребёнка. — Передам, — голос уверенный и чёткий, а слова — потрясающе обнадёживающие. — Спасибо, — высказав свою благодарность, юноша потянул за ручку, отворив дверь. Мир встретил его тёмными тучами и сильным ветром. Нагито вышел наружу, а Нанами покинула кафе вслед за ним. Легко коснувшись плеча своего друга в знак прощания, Чиаки пошла вперёд, Комаэда — направо. Через секунды каждый из них растворился в тумане, следуя за своей судьбой. Беловолосый обернулся спустя несколько секунд — ему захотелось посмотреть на удаляющийся силуэт подруги. Серая пелена, увы, уничтожила все жалкие шансы разглядеть даже копну розовых волос: девушка просто исчезла, окутанная серой дымкой.***
Дома не было тихо. Лёгкая классическая музыка перекрывалась незамысловатой, но оттого не менее прекрасной песней Марии, что сервировала стол, легко пританцовывая. Голос её очаровывал, позволяя чувствовать непринуждённость момента. Яркие краски, разлитые у самого основания трепещущего сердца, переливались, медленно перетекая в вены. Чарующее спокойствие неторопливо окутывало всё тело, отбрасывая тревоги. Сей миг казался вечным, и ощущения эти, стоило признать, имели причины: жизнь не собиралась обрываться. Всё всегда было хорошо, просто Нагито не замечал прелести бытия: вчера он обнимал маму, смотря с ней какие-то фильмы, снятые ещё, кажется, в девяностых, а завтра его наверняка встретят счастливые одноклассники, готовые поздравить своего друга или знакомого с прошедшим днём рождения. Реальность была чудесной, юноша лишь отказывался видеть её прелесть. – Нагито? — заметив сына, Мария встрепенулась, поправила юбку, разгладив невидимые складки, и подошла к юноше. — Дорогой мой мальчик, — женщина прокашлялась, готовая произнести какую-то пафосную речь, — от всей души поздравляю тебя с днём рождения! Желаю счастья, здоровья, хороших оценок и, что очень важно, людей, готовых поддержать тебя в трудную минуту! — договорив, она растерялась, а после, оглядевшесь, легко, практически вприпрыжку, словно Дюймовочка из сказки, подбежала к столу и взяла небольшую упаковку, окрашенную в цвет, парадирующий космос, — чёрный с ярко-белыми пятнами. — С днём рождения, милый! В комнату вдруг зашёл Атсуши — человек, которого Комаэда не ожидал увидеть на собственном дне рождении. Проморгавшись, студент на секунду забыл о подарке. Глаза его уставились на отца в безмолвном вопросе, но тот, ничего не сказав, помотал головой и выразительно посмотрел на коробку, дескать, давай, открывай. Послушавшись отца, что так и не вымолвил даже одного маленького словечка, Нагито потянул за ленту, заставив её безвольной тряпкой закружится по ветру, устремившись к земле. Вслед за кусочком ткани полетела и обёрточная бумага, открывшая обзор на средних размеров коробочку чёрного цвета с белоснежной надписью «Polaroid» в левом верхнем углу. Комаэда-младший мечтал о таком. Лет в шесть, правда, но всё же... — Боже, мам, спасибо огромное! — он обнял женщину, уложив её голову на своё плечо. Та, кажется, обрадованная такой реакцией, прижалась к сыну. — Папа тебе тоже кое-что приготовил, — Мария отпрянула от Нагито, уступив место Атсуши. Тот неуверенно подошёл к своему ребёнку, достав из-за спины небольшой чёрный альбом. Мужчина нервно заправил прядь волос цвета вороньего крыла за ухо. Серые глаза, что обычно блестели, выражая ледяное спокойствие, сейчас оглядывались по сторонам, неспособные смотреть в такие же серые глаза сына, в которых проскакивала болотная зелень, отчётливо видневшаяся в очах Марии. — Я не специалист по поздравлениям, поэтому... — он замер, потуже затянув галстук; и без того бледное лицо стало ещё более бледным: губы практически слились со щеками, вытянувшись в прямую нить. — Просто прими мой подарок, — он выставил руки вперёд, а Нагито, поняв намёк, перенял альбом, легко коснувшись отцовского пальца, — от подобного жеста мужчина вздрогнул. Усмехнувшись такой реакции, юноша раскрыл чёрную книжечку, заметив внутри ровные ряды коллекционных монет. Ах... Точно! Когда Комаэде-младшему было всего лет пять он очень любил смотреть на деньги — нет, не те обыкновенные купюры, что выдавали в качестве зарплаты, а на редкие или старинные флорины, гульдены, рубли или иены. Кажется, люди, коллекционировавшие монеты, назывались нумезматами — в детстве Нагито мечтал стать одним из них. В детстве... — Спасибо, пап! Эти монеты выглядят потрясающими! Я обязательно найду информацию о каждой из них, — в любом случае парень был рад: сам факт того, что отец сделал ему подарок, казался фантастическим и потрясающим одновременно. — Я рад, что ты оценил, — мужчина улыбнулся: улыбка его выглядела до того незнакомой, что студенту почудилось, будто он видел её впервые. А может, так и было?.. — Обрати внимание на пятую страницу, — шёпотом сказал Атсуши, когда Мария покинула своих родных, отойдя к столу. — А что там? — так же тихо поинтересовался парень, подозрительно взглянув поочерёдно на отца и мать. — Монеты, которые Нири, — когда женщина не слышала, Комаэда-старший всегда называл её именно так. Прозвище сочетало в себе её родное имя и его японский аналог — Нигаи. Правда, если мама находилась рядом, то Атсуши использовал исключительно слово «Мария», чем раздражал свою жену, что не хотела сохранять связь со своим прошлым и Россией, которую так ненавидела, — привезла с родины. — Аа, — протянул парень, сразу открыв заветную пятую страницу, что, видимо, содержала наследие его матери. — Спасибо, — Нагито улыбнулся и, получив кивок в ответ, закрыл альбом, прижав его к своему сердцу. Он во что бы то ни стало сохранить память Марии. Тучи на улице стали чёрными. Серый туман окутал всё — город утонул в нём, убив мир, находившийся за окнами. Водяные пары, словно яд, сжигали слизистые людей, находившихся вне стен зданий, — живых больше не было. Лишь одинокая ворона, сидевшая на подоконнике молила о пощаде, но, увы, молитва её не была услышана. Жизнь одинокой птицы закончилась на одиноком стуке в окно четы Комаэда. Затем животное пропало — его съел туман. Вся семья обернулась на звук, что выражал соприкосновения чёрного клюва и прозрачного окна, но на улице уже никого не было. Мария и Атсуши переглянулись, не поняв, в чём было дело, и лишь Нагито, заметивший птицу осознал: всё утонуло в отчаяние, которое тщательно маскировалось под надежду. Его карикатурная маска трещала по швам, пока люди, не желавшие расставаться с приятной реальностью, заклеивали появлявшиеся дыры скотчем, что скрипел под их пальцами. Театр абсурда начинал свой последний акт: студент чувствовал конец мнимого счастья, но ему было плевать, потому что сказка должна была длиться вечно. — Это просто ветер, — юноша утешил обеспокоенных родителей, кажется, заклеив каньончик сомнений, что расползся, окончательно исказив гротескную маску: отчаяние не смело притворяться надеждой, но никто не мешал людям вдолбить маску в уродливое лицо так, чтобы она въелась в кожу, слившись с печальным выражением. — Тогда пойдёмте к столу? — Мария продолжила играть свою роль, а Нагито последовал за её игрой, приняв правила уродливого шоу. — Да, мамочка! — последние слова, что были сказаны в этот день, а дальше — сплошные улыбки. Антракт подошёл к концу, зрители должны были вернуться в главный зал. Бледные осунувшиеся лица, тонкие пальцы с ножами и вилками, шрамы блевотно-розовых оттенков — это всё было таким до странного красивым, что сил молчать не было: хотелось кричать. Страшные пейзажи и сбивчивое дыхание тонули в свете смертельных аметистов, гонимые отдалёнными звуками колокольчиков. Люди, что гонялись друг за другом, ругаясь словно кошки с собаками, сейчас мирно сидели, вкушая праздничные блюда, явно заказанные в ресторане. У одного были деньги и, кажется, депрессия, у другой — зависимости и аффекты, а у третьего не было семьи. Счастье покрывалось паутиной, а красные ногти протыкали лёгкие, лопая их, словно воздушные шарики. Детские воспоминания и детские личности. Два незрелых человека молча убивали третьего — картина маслом, осталось лишь её написать. Нагито улыбнулся — где-то здесь, на грани его счастья, располагался мост, что вёл в апатичную бездну. Жить хотелось. Очень. И Комаэда жил — жил за двоих, смотря на воронов, что отбивали часы чьих-то страданий. Молча, будто бы сговорившись, все трое закончили ужинать, отложив от себя вилки и ножи, — Мария, как и полагается хорошей хозяйке, взяла грязную посуду и поставила её в раковину, а затем, улыбнувшись, включила воду, начав протирать одну из тарелок губкой. Она тёрла и тёрла, будто желая пробить дыру в белоснежной посуде. Поролон проходился по одному и тому же месту, наматывая чудовищное количество кругов. Атсуши, что, если верить воспоминаниям Нагито, всегда был холодно-серьёзным, сейчас с улыбкой смотрел в пустоту. Студенту было страшно — родители были совершенно другими, не такими искусственными, — но он тоже не мог не улыбаться. Губы, растянутые меж щёк, будто бы поднимали невидимые силы, желавшие причинить юноше боль. Да, кто-то не хотел видеть его счастливым, и этот злостный недоброжелатель должен был быть наказан! Серо-зелёные глаза, сочетавшие в себе искры отцовской и материнской улыбок, излучали страдания, что никак не вязались со счастьем, застывшем на губах. Всё было хорошо. Всё было правильно. Мария закончила мыть посуду — ну как мыть? Просто натирать её ярко-зелёной губкой, что в руках женщины окрашивалась в синий, — и все трое, кажется, синхронно направились в гостинную. Там, разместившись на диване, вся семья включила какую-то часть «Гарри Поттера» — фильма, который никто из них не смотрел до сего момента. Звон колокольчиков затих, туман стал рассеиваться, а улыбки сползли с застывших лиц. — Мам, пап, — Нагито обнял родителей, почувствовав тепло в своём сердце: оно растекалось по всему телу, заставляя пальцы блаженно неметь, — спасибо за этот вечер! Я так сильно вас люблю! — его руки оплели родственников, встретившись за их шеями. День был действительно чудесным — мелодия ветра, слышавшаяся даже сквозь толщу окон, сочеталась с классической музыкой, игравшей на кухне. Гостиная была заполнена голосами главных героев фантастического фильма об избранном мальчике. Так... Так и выглядело счастье?..