Оплата почасовая

      Хината медленно, не отрывая ладоней от чужой кожи белёсо-сероватого цвета, перевёл ладони к запястьям Нагито, сжав их, а после скрестил руки на груди Комаэды, воссоздав образ вампира, лежащего на алтаре. Этого было вполне достаточно для того, чтобы обездвижить куда более слабого одногруппника, но Хаджиме решил подстраховаться, сделав несколько шагов от края здания — их личной пропасти.       — Думаешь, я сбегу? — с усмешкой поинтересовался беловолосый, подчинившись каждому действию друга и не оказав практически никакого сопротивления.       – Честно? Чёрт тебя знает, — ответил шатен, добравшись до ближайшей стены и прислонившись к ней спиной.       — Не знает, я спрашивал, — и нет, Хината ни за что не узнает о том, кого подразумевал Нагито. Если по этому поводу и можно сказать что-то более-менее благоразумное, то это будет только одна вещь: дьявол носит Prada, а его приспешники имеют длинные кислотно-красные ногти и по-кошачьи хитрую улыбку.       — Если ты беседуешь с чертями, то это сатанизм, а если черти беседуют с тобой, то это шизофрения, — шатен вспомнил старую, но не устаревшую шутку, заставив Нагито захихикать сквозь стинутые губы.       Солнышко светило, но не грело; ветер играл в контрастных волосах, переплетая их друг с другом и делая вид, что они принадлежат не разным людям, а одному-единственному индивиду, который сумел приобрести потрясную краску. Коричнево-зелёная одежда Комаэды и чисто чёрная Хаджиме были и похожи, и не похожи одновременно, что придавало им какой-то особой гармонии — таких далёких чувств равновесия и баланса, которых так не хватало в скудно-пессимистичной реальности. Кажется, стоило лишь включить какую-то лёгкую классическую музыку и юноши бы начали танцевать вальс или, быть может, нечто куда более незамысловатое — к чему сложности, верно? — но здесь, увы, была одна маленькая загвоздочка.       Нет, пожалуй, две маленькие загвоздочки.       Во-первых, это был не выпускной бал или любое другое светское мероприятие с соответствующей тематикой, а во-вторых, парням стоило — было просто катастрофически необходимо, если уж быть совсем честными — поговорить.       — Черти — интересные ребята, — вернув свою голову на плечо одногруппника, задумчиво поведал беловолосый, — пока не пытаются довести тебя до самоубийства, конечно, — на секунду отведя взгляд, шёпотом добавил он.       — Что? — видимо, не расслышав, уточнил Хината: оно, наверное, и к лучшему — такое лучше не слышать.       — Спрашиваю, давно ли ты знакомых лиц мужского пола к стеночкам прижимаешь, — с усмешкой поинтересовался сероглазый, нарочито показушно прикусив нижнюю губу. — Кто-то будит своего внутреннего зверя, а кто-то — внутреннего гея?       — А ты, я погляжу, юморист, — фыркнул шатен, так и не отпустив одногруппника... Нет, ну а вдруг и правда с крыши сиганёт: что тогда делать?       — А ты любитель скарфинга? — со смешком парировал беловолосый.       — Чего?.. — опешил студент, видимо, не поняв значения дивного заморского слова.       — Удушение, Хаджиме, БДСМ практика такая, — уточнил юноша, не сводя глаз с бывшего — или уже не очень — друга.       — Я не душу тебя, — вполне резонно ответил парень: его руки держали лишь запястья Нагито, а не его горло.       — Может, отпустишь? — попытка не пытка, а спрос не беда, как говорится.       — Конечно, — начал студент, подарив своему одногруппнику надежду на освобождение, — нет, — этого стоило ожидать.       — Ладно, — юноша даже не стал спорить, смирившись со своей участью. — Давай хотя бы сядем, — предложил он после секундного молчания.       — И как ты себе это представляешь?       — Ты держишь, тебе и решать, — парень пожал — в меру своих возможностей, конечно — плечами и настойчиво уставился на Хинату.       — Ладно, — тот быстро переместил обе руки на правое запястье Комаэды, позволив тому отойти назад и встать на одну линию с шатеном. — Чего ждёшь? Садись, — такая позиция не могла спровоцировать неловких ситуаций, как предыдущая.       — Садусь, — нарочно искаверкал слово беловолосый, опустившись на холодную плитку крыши.       – Сразу видно, японец.       — Конечно. Не то что ты, австралиец, — Хаджиме сел рядом с Нагито и, моментально сделав свой взгляд серьёзным, заговорил.       — Что это было?       — О чём ты?       — Ты прекрасно понимаешь, не притворяйся.       Усмехнувшись, сероглазый перевёл свой взгляд на прекрасные пейзажи города.       — Красиво, правда? — эти слова вырвались невольно и, вероятно, даже не требовали ответа.       — Не переводи тему, — надавил шатен, всё-таки посмотрев в неопределённую сторону, находившуюся за гранью крыши.       — Я и не перевожу, — свободная левая рука поднялась к уровню глаз и Комаэда широко растопырил свои пальцы, уставившись на мир сквозь них. — Видишь?       — Что вижу? — непонятливо уточнил Хината, мельком взглянув на улыбчивого одногруппника.       — Как жизнь утекает сквозь них, — пояснил юноша: его улыбка в момент сделалась практически безумной, хоть и осталась такой же мягкой и лёгкой, словно пёрышко.       Хотя... Кто его знает? Может, на деле не поменялось совсем ничего.       — Честно говоря, ты несёшь какой-то бред, — сказав это, Хината начал рыться в карманах.       — Знаю, — Нагито закрыл глаза, направив свои веки в сторону небо с ослепительным солнцем на нём.       Тонкую оболочку тишины порвал щелчок, слегка напугавший студента, сразу за ним в воздухе появились белёсые цепочки дыма, запах которых до безумия понравился Нагито.       — Ты куришь? — так и не открыв глаз, удивлённо поинтересовался беловолосый.       — Вообще-то нет, но с вами хрен не закуришь... — признался он, сделав первую затяжку.       — Вот оно что... — протянул Комаэда, уткнувшись носом в чужую щёку: это, наверное, выглядело странно, но его это особо не волновало.       — Личное пространство — вещь для тебя исключительно непостижимая, да?       — Не бубни.       — Как скажешь, — парень с усмешкой продолжил вдыхать пары, что отравляли его, заменяя собой воздух.       Он выбрал свой путь. И это, пожалуй, была его главная ошибка.       — Нагито? — имя, вырвавшееся до невозможности легко.       — М? — лёгкое мычание куда-то в челюсть, заставившее вибрации распространиться по подбородку и шее.       — Скажи мне, что ты чувствуешь.       — О чём ты? — улыбка, ровное дыхание, ком в горле и учащённое сердцебиение: себя обманывать можно сколько угодно, но тело врать не будет. — У меня всё отлично.       — Хватит врать, Комаэда. Конец всему пиздежу, понимаешь? Признайся уже, что ты такой же человек, способный кричать, плакать и смеяться. Хватит бегать от эмоций.       — Звучит пафосно, — улыбка слетела с синеватых губ, оставив их без прерытия. — Честно? — холодный и пустой взгляд уставился в никуда, губы сжались, а веки дрогнули. — Что же я чувствую? И правда, что? — тихий смех без тени радости; весь негатив, сочившийся из глубин мозга, сейчас был на самой поверхности, готовый взорвать Нагито, словно бесконтрольную бомбу. — Я ненавижу... — сжав белые зубы, цвет которых сейчас даже уступал коже по уровню бледности, практически прохрипел Комаэда. – Тебя, Нанами, всех своих блядских одногруппников, родителей и, что, блять, самое главное — себя! — почти мгновенно приторный голос с элементами тихой боли привратился в крик, который сменился широко распахнутыми глазами и рукой, прикрывшей рот. — Я... Прости, — кажется, юноша был в шоке от собственных слов: он уж точно не собирался кричать на человека, прикрывшего своим лицом путь в бездну.       — Это то, о чём я говорил, — Хината отпустил чужую руку, грустно улыбнулся и заглянул в перепуганные глаза Нагито. — Всё в порядке. Ты не виноват, что реагируешь так, но у тебя, очевидно, есть проблемы с выражением чувств: сходи к психологу на днях — не пожалеешь, — затушив сигарету о стену здания, Хаджиме подождал секунд пять от силы, а после сжал окурок в ладони. — Вообще... Мне жаль, что я отреагировал вот так тогда. Ну, когда твоя мама... Я думаю, ты понял, о чём я, — получив утвердительный кивок, Хината продолжил. — Мне нужно было забить на твои слова и помочь, а я повёл себя как ребёнок, которому не дали игрушку. Прости. Может, если бы мы общались, то ничего такого бы не случилось, но уже, увы, поздно.       — Ты... — Нагито постарался вставить хоть слово, но получилось у него откровенно плохо.       — Зная тебя, — Хината печально взглянул на друга, — я могу уверенно сказать, что ты винишь себя в смерти Чиаки, — и да, конечно, шатен был прав. – Просто знай: ты тут ни при чём. Да, она шла после встречи с тобой, но это случайность, ни больше ни меньше, — он сделал паузу: слова явно давались непросто, произносить подобную речь, вероятно, было тяжелее, чем таскать ящики. — Я любил её, — юноша отвернулся, уставившись на блестящий забор, — как, впрочем, и ты... — очевидная истина, которая травмировала не хуже молотка. — Но мы должны принять, что физически Нанами больше нет. Да, мы больше никогда не поговорим с ней, не сможем почувствовать её энергетику, её особое отношение к нам и к жизни в целом, но это не делает её мёртвой. Она создала то, что не смогли создать мы — память. Она нашла подход к каждому, вытащила нас из дерьма и не извлекла из этого никакой личной выгоды. Чиаки больше, чем просто наш друг, и я очень надеюсь, что ты перенесёшь память о ней из своего сердца, — он ткнул пальцем в чужую грудь... — в свой разум, —...и провёл непрерывную линию до головы, — и никогда — слышишь меня? Никогда — больше не посмеешь думать о том, чтобы бросить все её труды в топку... Ну или с крыши, там уж как получится. Обещай жить, ладно? Если не ради себя, то хотя бы ради того, чтобы хранить в себе её жизнь. — Хината вновь улыбнулся, и в улыбке его не было ни капли грусти — лишь надежда, которая, будто по волшебству, переместилась в сердце Комаэды, заполнив весь его разум, будто бы свет от особой искры, о которой, возможно, и говорил Хаджиме. Может, это и была та самая жизнь Нанами?       Комаэда уставился в пустоту, словно завороженный; его глаза окутала пелена, скрывшая лицо Хинаты.       Прозрачно-ядовитые слёзы потекли по щекам, и на этот раз Нагито не намеревался их останавливать.       Он ощущал отрешённость, но впервые в жизни это не пугало: такая реакция показалась нормальной, человечной.       К чёрту установки... Он имел право чувствовать — все имели.       Зелень последнего дня апреля, что сошлась в тёмно-зелёных глазах, больше не казалась кошмарным отчаянием — она давала надежду на счастье, которое было настолько же далеко, насколько и близко.       Сил хватило лишь на одно слово, которое окончательно проткнуло оболочку шара, державшего в себе ядовитые, но несомненно нужные чувства:       — Спасибо.              — Обращайся.       На их лицах были улыбки, а на глазах — слёзы. Ветер уносил все кошмары, вместе с чужим прахом, а люди сохраняли в головах воспоминания, скреплённые до боли шаткой надеждой.       Мир устал от холода. Конец второго весеннего месяца наконец принёс тепло.