Оплата почасовая

      Звук дверного звонка, разнёсшийся по всему нескромных размеров дому, заставил Нагито наспех закинуть тряпку, которой он протирал скопившуюся на кофейном столике пыль, в мусорное ведро и поспешить в прихожую. Остановившись напротив зеркала, юноша аккуратно пригладил волосы и краем мизинца убрал слизь из уголка глаза: сейчас он выглядел уже немного более презентабельно.       Два поворота замка и два щелчка — дверь открыта, осталось лишь потянуть за ручку, и гость сможет попасть внутрь. Пальцы обхватывают серебристый металл и позволяют деревянной конструкции отвориться, дав узреть человека за ней.       — Привет, — милая улыбка прямо с порога. Нагито моментально отошёл, дабы пропустить одногруппника внутрь.       — Привет, — Хаджиме старался выглядеть доброжелательно, но его внешний вид выдавал явно шалившие нервы, а немного более бледное чем обычно лицо давало повод насторожиться.       Два поворота замка, два щелчка и звук несильного удара — Нагито прислонился к двери, заблокировав к ней доступ: теперь никому ни зайти, ни выйти.       — Проходи в комнату, — улыбка была странной, будто блокировавшей что-то далёкое, отнюдь не явное, скрывавшееся где-то за слоями тусклого света прихожей.       Глаза Комаэды сейчас казались зеленоватыми, а волосы отдавали ярким, сверкавшим золотом — безумно красиво и до страшного знакомо...       Взгляд у Нагито слегка затуманенный, словно пьяный от нескольких бокалов красного полусладкого вина или стопок янтарного, словно одноимённая драгоценность, коньяка. Одежда, висевшая на уже немного менее худом, но всё ещё не здоровом теле по цвету походила на старые дедушкины картины, привезённые из затухавшей, будто бы огонёк свечи, России.       Весь образ парня походил на клетку с заржавевшим замком, к которому не было ключа: красиво, закрыто, безысходно, вечно по-разному, будто бы в движении по инерции.       Его мягкое «Проходи» звучало на удивление жёстко, но Хинате не было до этого дела: убитая душа не страшилась тюрьм, а потухшие глаза не бегали от ядовитого пламени, как мёртвые тела не вставали из могил нигде, кроме стандартных ужастиков о зомби.       — У тебя очень чисто, — скорее стерильно, слишком безобразно от безукоризненной, но фальшивой идеальности. Чисто — совсем неправильное определение для место, покрытого по-настоящему невыводимой и опасной пылью, слои которой лишь накапливались.       — Спасибо, — слово такое просто, сладкое и приятное, как и бархатистые лепестки нежнейшей чайной розы, что медленно опускались в слегка подсоленную воду, олицетворявшую печальные серые будни, похожие друг на друга.       Глаза слабо светились в огнях маленькой и неуютной комнатки, делая отражение в зеркале пугающим изображением из хоррора.       — Хочешь чай, кофе? — спросил Нагито, почувствовав острую, почти болезненную ностальгию: складывалось впечатление, что эта сцена повторялась изо дня в день, словно старая заезжанная грампластинка, котороя уже давно не видела нужного и дорогого её искусственному сердцу патефона.       — Нет, спасибо, — Хаджиме невесело улыбнулся, вежливо или — что вернее — формально отказавшись.       — Коньяк? — вдруг продолжил юноша, совершенно не позаботившись о том, как алкоголь мог повлиять на его слабое здоровье и шаткую психику: мать, что пила сколько Комаэда себя помнил, помогла развившейся ещё в детстве боязни спиртного и всех, кто его употребляет.       — Нет, — Хината резко, будто бы по щелчку пальцев, перестал улыбаться и кинул на друга — а друга ли вообще? — серьёзный и какой-то уж слишком холодный взгляд. — Нам есть что обсудить, — шатен отвёл взгляд и опустил голову вниз: весь его вид кричал о том, что он старался держать себя в руках, не выдавать эмоций, не заставлять кого-то о нём беспокоиться.       Нагито улыбнулся: Хаджиме, кажется, был тем самым идеалом его родителей, соответствовавший правилу о никогда неплаковших мальчиках с каменными лицами. Ужасно.       — Как скажешь, — юноша пожал плечами.       Парни уже дошли до гостиной.       Хината остановился, осмотрелся, видимо о чём-то задумался, а после нахмурился, забавно сведя брови к переносице.       — Что-то случилось? — Нагито заметил перемену в чужом настроении и тут же поспешил поинтересоваться о том, что стало её причиной.       — Мне кажется, или раньше тут стоял диван? — подняв вопросительный взгляд на Нагито, спросил студент, обеспокоенный гипотетической пропажей мебели.       Сейчас гостиная казалась слишком пустой и ещё более неуютной: с каждым визитом юноши дом всё больше и больше впитывал это отвратительное пресное одиночество, превращая себя в памятник заблудшего в собственном сознании грустного человека.       Тут было безлюдно, сыро, вяло — даже время будто бы текло не так, как в остальном мире: Хината поражался тому, что Нагито не сходил с ума — хотя это, конечно, спорно: Комаэда как никто другой походил на слетевшего с катушек человека — от этой давившей на плечи и мозг атмосферы безысходности.       — Нет, — Комаэда в недоумении покачал головой. — В этой комнате никогда не было никаких диванов — только эти прекрасные кресла.       Именно так. Никаких диванов. Никаких ненужных воспоминаний. Простор для новых впечатлений, а не старых, застывших во времени кошмарах.       Тут не было никаких диванов. Тут не создавались плохие — какая милая жалость по отношению к себе любимому — воспоминания.       — Но... — шатен был уверен, что память не подводила его настолько сильно: тут точно был тот чёртов серый диван, так ведь? Бред какой-то.       — Ты наверняка что-то путаешь, — Комаэда улыбнулся, а Хаджиме решил, что стоит заткнуться: играть в детектива сейчас не следовало — были вещи и поважнее.       Глаза Нагито светились в смеси белого железа и завявших цветов, они были острыми, словно осколки стекла, они были сухими, словно маленькие пустыни, они были разрушенными, словно древние цивилизации, запечатлевшиеся лишь на страницах книг по истории. Они водопадами слёз смывали ненужную грязь с этих тонких, практически как иссохшие веточки деревьев, рук.       Они обезоруживали. Заставляли подчиняться. В дуэте с этой пронзительной улыбкой вынуждали отступать, забывая собственные планы и цели.       — Ладно, — Хината сдался.       Плевать. Чёрт с ним, с диваном...       — Ты же понимаешь, почему я пришёл, да? — парень начал разговор, отставив попытки скруглить углы неприятной темы. Комаэда нехотя кивнул. — Я просто... Ну, — ему было сложно говорить: мысли совсем путались из-за правды, что разрушала образы близких людей, — я не уверен, что делать со всей этой информацией.       — Что хочешь, то и делай, — юноша пожал плечами, будто бы ему и вовсе не было дела до этого странного отдалённого разговора, который казался неуместным и практически вопиюще неправильным, несмотря на свою своевременность.       — В том-то и дело, что я не знаю, Нагито, — на долю секунды в его голосе проскочило скользкое, змеиное отчаяние, такое мерзкое и прискорбное, что Комаэда прямо-таки скривился от непреодолимого отвращения к этому слишком глубокому въедчивому чувству. — Я не знаю, — тихая, неуловимая слабина проломила стены разума, беззвучная тревога съела всё, что так тщательно скрывалось, волна безысходности стала критичной.       Но всё это лишь на секунду.       Дальше стены — дальше без послаблений.       — Я просто хочу узнать, как ты относишься ко всему этому дерьму, — он выдохнул, глаза его серьёзные: смотрели они прямо и только прямо, веки даже и не думали дрожать.       Нагито пожал плечами, плюхнувшись в одно из кресел — такое чистое и мягкое облачко, металлически-серебряного, словно небо в дождливый день, цвета. Запах его нежный, еле уловимый, почти девственно прекрасный.       «Совсем новое», — невольно подумал Хината, отойдя от основной темы.       — Присаживайся, — глаза Нагито подстроились под лёгкую невинность мебели, став яркими, словно покрытые естественной известью времени детские мечты и надежды, словно яркие и глубоко-серые кристаллики, словно звонкие колокольчики, некогда приносившие рождественскую сказку...       Хината не сумел воспротивиться.       Он присел в тёмно-фиолетовое кресло, что ярким пятном расползалось по комнате. Оттенок его был глубоким и величественным, но, кажется, совсем не вписывался в интерьер, создавая противоречивые ощущения на свой счёт.       На кофейном столике стояла синяя конусообразная ваза с узорами в виде чёрных вертикальных линий, внутри которой находился букет из белых, пурпурных и жёлтых гвоздик: действительно прекрасный, хоть и не долговечный предмет декора.       Честно говоря, Нагито сам удивился, что позволил себе купить цветы: он всегда считал их ненужными и неподходящими к общему виду дома украшениями. В этот раз, однако, что-то было не так — Комаэда чувствовал себя обязанным купить букетик в качестве дополнения к некоторым другим абсолютно новым частям интерьера.       — И всё же скажи мне, — осмотрев комнату с нового угла и переведя слегка встревоженный взгляд на Нагито, начал шатен, палец которого на нервах стал постукивать по подлокотнику, — что ты думаешь?       — Хм, — Комаэда неоднозначно хмыкнул, откинувшись на спинку. — Что я думаю? Что я думаю... — с каждым словом его тон становился всё менее вопросительным и всё более растянутым. — Я думаю, что ты слишком много думаешь, — намеренная тавтология заставила его звучать саркастичнее, чем задумывалось.       — Что ты имеешь ввиду? — Хината считал эту тему крайне серьёзной: ему реально было не до шуток, а потому праздный тон Комаэды казался ему гротескным, не вписывавшимся в общую картину, словно шутка посреди драматичной сцены в печальном произведении.       — Ничего, — Нагито переместил туловище вперёд, лицом зарывшись в свои ладони. — Прости, я не знаю, что тебе сказать, — почувствовав себя слегка пристыженным за чересчур дерзкие комментарии, юноша так и не понял куда делась его самоуверенность.       — В-всё в порядке! — наспех заверил Хината, заметивший даже такие мелкие перемены в чужом поведении.       — Ты чего? — Нагито слегка опешил от весьма бурной реакции своего собеседника, подняв голову и взглянув в болотисто-зелёные глаза.       — Ничего, — на выдохе ответил Хината, постаравшись успокоить нервы, что расфокусировали его зрение.       — Ты очень... Напряжённый, — неуверенно попытался объяснить студент, не слишком хорошо умевший читать общую атмосферу и эмоции других людей. Он не был уверен, как стоило описать состояние одногруппника, но одно всё равно оставалось ясным наверняка — что-то было не так.       — Просто... — Хаджиме нервно сглотнул новую порцию воздуха и отвёл взгляд от внимательно смотревшего на него Комаэду. — Просто мне не хотелось бы, — он не до конца понимал, что хотел сказать своему другу, — не хотелось бы, — в попытке сформулировать мысли повторно произнёс он: нужное слово вроде бы и вертелось на кончике языка, но озвучить его почему-то совсем не получалось, — нервировать.       Это было близко, синонимично, но не совсем правильно.       — Да, именно, мне просто не хотелось тебя нервировать, — Хината просто мечтал закончить разговор, что давался ему настолько тяжело.       — Вот оно что... — Нагито на секунду заткнулся, про себя сделав какие-то несомненно важные выводы. — И с каких пор ты решил начать заботиться о моих нервах? — в вопросе никакой агрессии — лишь чистый интерес и непреодолимое желание заполнить пробелы в личной картине, представлявшей из себя всю эту ситуацию.       — Какая разница? — вымученный вопрос, сказанный со здравой долей усталости — ныне чувства абсолютно нормального, почти повседневного.       — Просто интересно.       «...и важно для анализа».       Было ли это заботой? Быть может, волнением? Дружбой? Любовью?       Кто знает.       Причины, конечно, могли быть и немного более глубокими в разных смыслах этого слова, а потому утверждать Нагито не брался: информации имелось слишком мало, и она была какой-то чересчур непоследовательной, словно находившейся в полнейшем беспорядке.       Невольный вздох Хинаты, что сидел тут так, как загнанный звери обычно гонялись по клеткам, вызвал лёгкое недомогание у Комаэды.       — Слушай... — он приостановился на секунду уже в который раз за последние пару минут: говорить всё одним предложение было слишком сложно. — Просто считай, что я переживаю, ладно? — он невесело улыбнулся.       — Ладно, — Нагито отвёл взгляд, пальцами вжавшись в серебряную поверхность одного кресла, а взглядом упёршись в фиолетовую обшивку другого. Одна из гвоздик отлипла от общей кучи упав на бортик вазы. Вторая, будто бы последовав примеру своей цветочной сестры, сделала ровно то же самое.       Теперь два этих растения походили на отшельников — далёких от других и от себя самих. Одна из этих изгнанниц была белой, а другая пурпурной: Нагито знал о существовании языка цветов, но он действительно не был уверен, какими символами были эти малютки.       Хотя таинственное чувство, теплом разливавшееся в груди подсказывало, что они олицетворяли нечто прекрасное: чистое и невинное, словно смесь белого снега и благородных орхидей.       Вдруг к двум гвоздикам присоединилась третья — жёлтая. Она упала, разорвав связь белой и пурпурной, и по инерции развернулась примерно на семьдесят градусов, продемонстрировав один завявший лепесток.       Это был испорченный цветок. Он уничтожал всю эстетику. Неприятно.       — Меня это беспокоит, — сказал юноша тихо, но достаточно, чтобы быть услышанным, так и не отведя заинтересованного взгляда от своего букета.       — Что? — уже и не ожидавший дальнейшего развития диалога Хината оживился, глянув на друга.       — Ты спрашивал, что я думаю «обо всём этом дерьме», — процитировав друга с помочью жеста пальцев-кавычек в воздухе, пояснил свои слова Комаэда, глянувший на Хаджиме. — Оно меня беспокоит, — глаза снова пробежались по цветам, таким красивым, милым, нереальным...       — Я-ясно, — Хината не настаивал на продолжении, он боялся что-то делать или говорить.       Жёлтая гвоздика потеряла один лепесток.