Молодое зло телами в масле Застилает взор багровый зной Если хочешь ты чтоб я был счастлив Наизнанку вывернись со мной
Пионерлагерь Пыльная Радуга – Молодое Зло
– Товарищ начальник! Э-э-эй! А чё условия такие херовые? А суд когда? А позвонить можно? Так меня ж вообще ни за что!.. Удар резиновой дубинки по прутьям решётки заставил Андрея с этой самой решётки спрыгнуть и немного отойти. Только сзади тоже было не слишком безопасно – сзади сидели такие же собратья по несчастью, хотя к ним себя причислять не хотелось. Сразу же видно – беспросветно-маргинальные личности. А за творчество тут только один великомученик сидит, и то, это ещё доказать нужно. Одним словом, орал он тут уже несколько часов, с ночи ещё, и заебал одинаково как тех, кто сидит по эту сторону решётки, так и тех, кто сидит по ту и носит синие рубашки с погонами. Андрей набрал в лёгкие побольше воздуха и снова подошёл к решётке, но спонтанный возглас про иерихонские трубы захлебнулся в зачатке. Прямо скажем, за это время фантазия Костецкого малость поистощилась, но это временно. – Ты заткнёшься сам или тебе, может, помочь? – вкрадчиво поинтересовался какой-то мент, видимо, из тех, кто дежурил у обезьянника, и кого крики Андрюши откровенно заебали. – Майора Грома позови. И я заткнусь, – скрестив руки на груди, ответил Андрей, а на усмешку мента только снова глубоко вдохнул... – Над море-е-ем, над суше-е-ей!.. – А ну заткнулся! Будет тебе Гром. Не знаю, нахера, но будет, – зло сплюнул на пол служитель закона и развернулся, уходя дальше по коридору в сторону выхода. Ну, хоть не побили. И то хорошо. Отойдя от решётки, Андрей поправил завязанную на поясе толстовку и окинул взглядом унылую обстановку камеры. Крошечная бетонная коробка с единственным окошком под потолком, лавочки-скамейки вдоль стен. Унитаз. По углам – камеры. Совсем не так весело, как бы хотелось, но Андрюша не отчаивался. У него вообще в организме, кажется, не было такой функции, как способность отчаиваться. Впереди, например, у него пятнадцать суток ареста. Насколько знал Андрюша, там условия будут малость другие: камеры либо одиночные, либо на два-три человека, а это значит – что? Значит, уже лучше обстановка, чем сейчас! И кормят. Как в советском фильме – а в тюрьме сейчас на ужин макароны… И вообще, ребята уже сейчас, небось, узнали, где он, а значит, скоро это здание рухнет, и он выйдет на свободу. А ещё тут рядом, где-то, шарится Гром. И это то самое, что окончательно убивало способность отчаиваться. В углу камеры сидели трое парней, может, чуть старше Андрея, но явно далеко не его, так сказать, ментальные и духовные собратья. По виду они больше напоминали Петра, только это были, небось, самые настоящие скинхеды. – Привет, чуваки. А вы политикой интересуетесь? – Чё? Диалог явно не клеился и не склеился бы, и это хрен исправишь, в какую сторону диалог не поверни дальше. С другой стороны, Костецкий – не отчаивался. – Ну, политикой. Вы левые или правые? За что радеете? Ну, там, пенсии рабочим, заводы пенсионерам, людоедство?.. – Слыш, ты, горластый!.. За секунду до того, как ему, возможно, вправили бы нос обратно – или доломали окончательно – звякнула, отъезжая в сторону, решётка, и чья-то сильная рука дёрнула его за шкирку в коридор – прямо из лап этих урков в палёном адидасе и с жаждой крови на лицах. – На выход, – раздался над ухом низкий и чуть хрипловатый голос, который Андрюша узнал бы, что называется, из тысячи. – О, Игорь Константинович!.. – Завались, Андрей, и иди за мной. Дважды повторять было не нужно, поэтому Костецкий послушно заткнулся и пошёл следом за Громом, рассматривая его широкую спину, которая из-за кожаной куртки казалась ещё внушительнее. Так и подмывало немного отстать, взять разгон и просто запрыгнуть на эту спину, обняв Игоря всеми конечностями, и чтобы он ругался и грозился скинуть или просто завалиться на спину, чтобы хреновее всего пришлось Андрею, но только грозился… Увы, тут было нельзя так сделать. По крайней мере, не сейчас, когда Андрюша сам не знал, чего такое между ними сделалось за тот год, что они с Громом не виделись, не созванивались, не списывались. Глупо тогда всё вышло. Прожили вместе целую неделю – как целую жизнь, будто сто лет до того жили вместе и будто впереди ещё предстоит прожить столько же. Днём Игорь пропадал на работе, а Андрей мотался по вузам, подавая документы, и готовился к вступительным экзаменам. А вот вечера были только для них двоих. На крошечной кухне хрущевки-пятиэтажки, за парой бутылок какого-нибудь пива по акции и сидя по двум сторонам от сковородки с жареной картошкой, Андрей болтал без умолку, рассказывая Грому какие-то свои мысли, планы, идеи для перформансов и проектов. Гром слушал всегда очень внимательно и молча, не перебивая, не вставляя каких-то скептичных комментариев. И никогда не смотрел так, как смотрели, например, родители: как на малолетнего идиота, у которого детство в жопе играет, и который несёт абсолютный бред… Игорь не смотрел на него так даже тогда, когда, по мнению самого Андрея, он нёс полный бред и абсурд. Только про тряпсоюз почему-то не рассказывал ни разу. Почему – и сам не знал. Хотел сохранить тайну от случайного знакомого? Только какой же это «случайный знакомый»? Или просто боялся рассказать об этом майору полиции? Тоже ведь ерунда, их за невинную шалость со статуей так никто и не искал, похоже. Просто так уж вышло. Просто эта тема обходилась стороной. Как и то, что эта неделя рано или поздно подойдёт к концу, и идиллия в их маленькой служебной квартирке, которая была совершенно не их, тоже закончится. – Я завтра уезжаю. Утром, чтобы к вечеру быть в Питере. – Окей, мне тоже к друзьям пора возвращаться. Они меня, наверное, потеряли. Я ж уплыл тогда и всё, даже не предупредил никого. Это было совсем не то, чего ожидал Игорь. Вроде как, по законам жанра, после его заявления следовало клясться в вечной любви, обещать скорую встречу, ну накрайняк немного пореветь. Но Андрюша, понятное дело, на одном месте вертел все законы жанра и вообще законы, любые. И то, как он спокойно и равнодушно отреагировал, лёжа при этом на плече Игоря и едва не мурлыча от того, как Игорь легко ерошил ему волосы на затылке – лицо у него было именно такое, мурчащее, а совсем никак не расстроенное, – как-то это царапало изнутри. Нахмурившись, Гром внимательно глянул на эту наглую морду, стараясь рассмотреть хоть что-то кроме сытости и умиротворения, но получалось только рассмотреть несколько веснушек на носу Андрея. – То есть, даже не попросишь увезти с собой? – с усмешкой спросил Игорь почти в шутку. – А чего я в твоём этом Питере забыл? – лениво ответил Андрей и потянулся. – Тем более, я тут в институт поступил, всё такое. – Да ладно. Просто признайся, что с ментом – зашкварно. Или тебе нормально, Андрюшка-анархист? – А я просто «не такой», – проворчал Костецкий и от души, мстительно, ткнул Грома пальцем в рёбра. – И ты тоже «не такой». А вместе мы уже банда отщепенцев. Резко сев, Андрей схватил Игоря за руку, переплетая пальцы и крепко сжимая их в замок, и он, выглядящий до того совершенно довольным и сонным, вдруг преисполнился какой-то дикой энергии. – А может, лучше ты останешься, а? – безумно блеснув глазами в полумраке комнаты, спросил Андрюша. – Ты вон, какой высокий, дядя Стёпа милиционер. Поможешь спилить звезду с Кремля. И зароем её потом похоронной процессией на Ходынке! Резко подскочив на ноги, Костецкий запахнул на плече простынь, которая служила им одеялом – слишком жарко бывало временами, как ни открывай окна, – и, уперевшись руками в бока, состроил очень серьёзное выражение лица. Это выражение Игорь знал. Сейчас будут или проповеди, или стихи. – Тонут во лжи Зарядья земли три пяди молочных берегов, льется кисельной речко-о-ой!.. В творческом порыве, похоже, Андрей совсем забыл, что их поролоновый матрас, накинутый на диван, чуть-чуть длиннее, чем сам диван, и вот этот маленький шаг, чтобы встать в более внушительную и пафосную позу, точно был лишним. Очень лишним. Раздался ожидаемый грохот в темноте, маты, но Игорь облегчённо выдохнул: если матерится, значит, живой, а это главное. – Пять минут, полёт нормальный, Гагарин? – Нормальный… Сука, я лицом в тумбочку въебался… Пришлось вставать, включать свет и поднимать этого революционера-вандала с пола. В целом, ничего серьёзного, кроме нескольких ссадин на лице, у него не было. Игорь тогда пошутил, обрабатывая ссадины водкой – не было больше ничего, – что друзья Андрея, небось, подумают, что кто-то его тут в Москве избил, а Андрею можно будет даже почти не врать, что нарвался на мента. Больше они к разговору о расставании не возвращались, спрятав свои настоящие чувства на этот счёт достаточно глубоко – как друг от друга, так и от себя. – Ну, чего встал? Заходи. Из воспоминаний Андрея вырвал голос Игоря, такой же, как и раньше. Правда, в этот раз он не звал его «Андрюшка» и ещё ласковее – «чу-у-учело», а приглашал зайти, судя по всему, в допросную. Ещё один унылый бетонный мешок, только без решёток и даже без окна, не считая зеркала во всю стену, которое явно вело в смежную комнату, откуда за допросом могли наблюдать. – Сижу за решеткой в темнице сырой, вскормленный в неволе орел молодой, – вздохнул Костецкий, проходя вперёд и присаживаясь за металлический стол на такой же стул, прикрученный к полу. – Не драматизируй. Нехрен было баннер воровать, – усмехнулся Игорь и сел напротив, сложив руки на столе и внимательно глядя на Андрея из-под своей кепки. – Ну? Рассказывай. Что тут забыли ты и твой это тряпсоюз? И как убрать их из-под стен управления?.. – Да говорю же, на лето приехали… Слушай, Игорь, а можно я у тебя поживу? – спросил вдруг Андрюша, оторвав взгляд от одной из камер под потолком, и пояснил под удивлённый взгляд Грома: – не рассчитали мы малость с жильём, сняли комнату, чтобы дешевле, на двоих, а хозяйка квартиры узнала, что нас четверо, ну и… У Ванька тут родственники, но они тоже против внезапных гостей. И там этаж девятый, я там никак через балконы не пролезу. Ну? Можно? Вид у Костецкого был такой взъерошенный, печальный и ободранный – он до сих пор был весь в краске перемазан, – что Игорь только тяжело вздохнул. Воробушек беспризорный, ей-богу… И он обязательно пожалеет о своём решении. – Как интересно получается. Ты в моей жизни появляешься тогда, когда тебе нужна хата… – хмыкнув, майор откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. – Это как так? – Ну не утрируй, всего второй раз такая ситуация. Ну? Не оставишь же ты меня в беде? Или ты помогаешь только парням в одних штанах? Так щас организуем! – и Андрей тут же ухватился за край футболки, готовый её снять, а там, может, готовый и не только на это. – А ну сидеть! Руки на стол, – грозно прикрикнул Игорь, хотя знал, что Андрюшке весь его грозный тон и такой же грозный вид был до одного места. – Я камеры, конечно, вырубил, но… Ладно. Поживёшь у меня, пока у вас там не уляжется... Гром не закончил, но Костецкий, издав какой-то нечленораздельный победный возглас, вдруг шустро полез на стол и обхватил Игоря руками за шею, крепко обнимая. Гром только и мог, что крякнуть и ухватить Андрюшу за талию, чтобы не свалился со стола – вместе с ним. – Да дослушай же ты меня, малахольный!.. Всё, вот так. Сиди, ладно, – тяжело вздохнул Гром и сурово посмотрел на устроившегося на столе Костецкого, поправив кепку. – Чучело… Так, ладно. Поживёшь у меня, но во-первых, за это ты напишешь сегодня апелляцию, чтобы не сидеть все пятнадцать суток – не поверишь, но ты тут никому не упал со своими акциями. Во-вторых, скажешь, как убрать твоих дружков, иначе они тоже скоро окажутся за решёткой. Ну? Согласен? – Согласен, согласен… Только тряпсоюз ты так просто не прогонишь. Они отсюда без меня не уйдут, – с широкой и явно довольной улыбкой ответил Андрей. – Мы членов секты не бросаем на произвол судьбы. – Тогда я просто скажу, что ты тут, так сказать, в надёжных руках. В моих. Андрей мгновенно изменился в лице, но потом снова улыбнулся. – Да брось, Игорь Константиныч. Это что, шантаж? – Конечно, шантаж. Сам говорил тогда – помнишь? – я мент «нитакой», я шантажа не гнушаюсь. А у вас, что же, совсем не прогрессивная секта, что ли? Или с ментом и правда – не по понятиям? – Да ну тебя, – фыркнул Костецкий. – Прогрессивная, прогрессивная, можешь не сомневаться. Только я всё равно не думаю, что они просто так отсюда уйдут. Это дело принципа, понимаешь? Сверхусилие приводит к сверхрезультату… – Если итогом сверхрезультата окажется твоё возвращение, то так себе это сверхрезультат, – хмыкнул Игорь и поднялся. – Короче, Андрюш, посидишь до конца оформления здесь – что-то мне не улыбается, чтобы тебя там к хренам прибили. Я пришлю к тебе Дубина, он притащит жратвы и поможет с написанием апелляции, чтобы ты там мужских половых органов не нарисовал… Всё ясно? – Всё ясно. – Ещё что-то принести? – Мой рюкзак, – быстро ответил Андрей, но по тому, как это было быстро, Гром сразу понял, что тащить ему сюда рюкзак вот вообще нельзя. – Не положено, Андрюш. Что-то ещё? – Поцелуй тогда, – скрестив руки на груди, сказал Костецкий и выжидающе посмотрел на майора. – А я думал, мы с этим завязали ещё год назад, – ровно ответил Игорь, повернувшись к Андрею. Андрюша на это состроил такую оскорблённую морду, что просто диву даёшься, какого чёрта он поступил в архитектурный, а не в театральное училище. – «Мы»?! Лично я ни с чем не завязывал! Ты что, ещё и верность мне не хранил?.. Ну на ночь хоть молился?! Майор только поморщился от этих криков, молясь, чтобы никто сейчас не проходил мимо – дверь он не стал запирать, а просто прикрыл её, зная, что никуда Андрюшка не денется. – Не ори, ради бога, ты и так к своей персоне внимания привлёк этим задержанием, блин... Хорошо, хорошо. Только не смотри на меня так. Тяжело вздохнув – и за что ему это наказание? – Игорь сделал шаг обратно, к столу, и дёрнул Андрея за пояс джинсов, подтаскивая его поближе к краю стола, ухватил рукой за затылок и притянул к себе, целуя. Костецкий сразу же снова обвил руками его шею, с жаром отвечая на поцелуй, и за весь этот год, и так, впрочем, не слишком щедрый на поцелуи, эти обветренные губы правильнее всего. И приятнее. – Всё. Сиди и не отсвечивай, понял? – уже тише сказал Гром, неохотно прервав поцелуй, и грубовато провел рукой по волосам Андрея, стараясь как-то пригладить этот взъерошенный беспорядок, хотя это было примерно так же невозможно, как исправить беспорядок внутри этой лохматой башки. – Я зайду к тебе позже, отведу в спецприёмник сам. Ещё раз поцеловав Костецкого, коротко и почти совсем сухо, майор вышел из допросной – и вот теперь запер дверь. Потому что с Андреем ни в чём нельзя было быть уверенным. Как будто и не было этого года. И правда.