***
— Джонатан, какое же это неуважение — пригласить друзей на свой день рождения и отказываться выпить с ними за здоровье! Тебе не двадцать лет, кретин. Разве очередной тост может быть лишним? Пьяные возгласы Альберто за последний час изрядно надоели виновнику торжества, на удивление, не напившемуся в первые пятнадцать минут грандиозного праздника. Он небрежно зачесал отросшие тёмные волосы на затылок и глянул на лучшего друга хмельными, блеском залитыми серыми зенками. После той мешанины, что выпил он за собственное здоровье, его подташнивало не на шутку, так что тосты эти — полная фигня. — Зальём в себя весь ликер и коньяк в девять часов. Да, в девять, — Джонатан покрутил круглый циферблат на запястье, столкнувшись с явным негодованием и осуждением в глазах четырёх друзей. — Поговорю, пожалуй, с мистером Кеннеди. Он приехал из Канады ради меня. А вы пока выпейте за то, чтобы я всегда был безмерно богат. Стальное терпение пред горячительным и веселительным истекало стремительно и безвозвратно. В кругу подстрекателей находиться становилось всё сложнее, но не мог он, конечно, не мог нажраться до нитевидного пульса и снова стать моральным уродом в глазах хорошей девочки. Гостей немерено собралось, Джонатан даже не уверен, что все они присутствуют в списке приглашённых, который он стал составлять за три недели до, в самую верхнюю строчку вписывая её имя. Весточка с датой и адресом до сих пор валялась в пыльном почтовом ящике. В конце марта она приехала в Милан. Квартира пустовала больше двух месяцев, хозяйка тревожила её телефон каждую субботу в полдень, убеждалась, заботливая, всё ли в порядке и вернётся ли она на улицу Торино в скором времени. Вернуться пришлось, ведь в родной Тоскане творческий кризис поглощает её с головой по щелчку пальцев, то ли недовольное отцовское лицо вынуждает снова биться лбом о беспощадно жёсткую поверхность стола, мысли на верный лад впустую настраивать. Признаться, по распрекрасному виду столицы моды она скучала не меньше, чем по обожаемому уединению в светлой квартире. Среди накопившихся счетов и рекламы пестрела яркая бумажка. Любопытно, в каком же веке застрял адресант сей прелести? Джонатан Риччи. Любитель пристального внимания к себе и своему умению выделяться на фоне важных дядек, к коим он же себя, не скромничая, относит. Эффектное появление она не оценила — бросила приглашение обратно в узенькую щель почтового ящика, а место ему в урне, на самом деле, и глаза щиплющие потёрла. Счета оплатила, рекламу выбросила и всё ждала иного обращения, прозвучавшего за два дня до даты, криво, зато лично его рукой выведенной на том куске плотной бумаги. Щёки Джонатана горели алым пламенем от гнева совсем не шуточного — Альберто раскладывал пасьянс и улыбался нахально, усы тёмные поглаживал и скалился-скалился-скалился, на нервах трижды провалившего партию именинника играя с чувством и абсолютно мастерски. — А пьяным ты играешь лучше, Джонатан. И с каждый проигрышем Джонатан всё больше в этом убеждался, опрокидывая стопку за стопкой. Вывернуть карманы перед везунчиком другом он не мог… не мог. Нужно отыграться, но пока здравый смысл кружит в не опьяневшем мозге, правил игры синьор Риччи не знает, не помнит, не читал. — Одна минута десятого. Ты видел? Ты видел? — Галдел Карлос и бутылку с ликёром умело откупоривал. Джонатан глянул на циферблат, убедился. Она не пришла даже спустя два часа. Карты раскиданы по полу, заваленному бестолковыми конфетти и блёстками, бутылки слишком быстро стали представлять собой форменное стекло, пустое и липкое. Упущенное наверстать оказалось проще, чем представлялось. Риччи полулёжа развалился на бардовом диване, коллегам объяснял пылко новую стратегию по продвижению многомиллионного бизнеса, звонкоголосую певицу, лопочущую для толпы итальянцев на французском языке, перекрикивал и глаза всё потирал, убеждая себя в плохом влиянии едкого сигаретного дыма. Для него это очень важно — бизнес, деньги, влиятельный статус. Это то, что держало его наплаву, солидного, теперь уже тридцатисемилетнего мужчину, отчего-то позволяющего малолетней козе попортить долгожданный праздник, который, между прочим, раз в году, а её недовольство — забота ежедневная. Веселел. Травил глупые анекдоты, что-то философское бросал о бренной жизни и морщился, глотая янтарную жидкость. — Я, кажется, придумал... Мне надо на сцену. На сцену надо, — Риччи поднялся, и шатнуло его в сторону нещадно, с трудом на ногах устоял только благодаря Альберто. — Я стою, стою. Сиди, Альберто, у тебя же колено болит, старый ты хрен. Смеяться Джонатану недолго оставалось — секунды, за кои успела девушка в чёрном плаще обойти людей и остановиться поодаль, перед серыми, холодными глазами. На смуглой шее нервно дёрнулся кадык, с губ бледных сорвалось короткое ругательство. Виновник торжества олицетворял такой ненавистный ею образ заядлого пьяницы, урода морального — рубашка белая черт знает чем запачкана, застёгнута на четыре средние пуговицы и из брюк небрежно выпущена — какое же безобразие! В последний раз именно таким она его видела, и взгляд осуждающий, как это нередко бывало, отвела в сторону, ждала настырно шатких шагов навстречу. — Ты пришла. Рад тебя видеть, — признался ошеломлённый Риччи, усилия рыцарские прикладывая к твёрдой походке. Стыдно. Очень стыдно. — Я уж думала, ты умер, а мне никто не удосужился об этом сказать, — её холодность трезветь заставляла растерянного, солидного, теперь уже тридцатисемилетнего мужчину... Сердце беспорядочно билось в грудной клетке, и удары его глухие звучали в покрасневших ушах громче надоедливой музыки. Джонатан почёсывал затылок, вопрошал себя, идиота, как сумел так облажаться и что скажет он в своё оправдание. Ноги, пьяного, некрепко держали, в пору на колени падать и просить прощения в позе весьма унизительной, лишь бы не смела она догадаться, как же трудно ему теперь стоять пред ней, тошноту сглатывать, морщась. — Джон, — она шагнула к нему, глупо улыбнувшемуся краткой форме своего имени. — Скажи своим друзьям, что банкет окончен. — Но!.. Марлена. Хотел было возразить, однако молча и опасливо стал оглядываться, словно как овец пересчитать довольных гостей намеревался. Не меньше сотни коллег, конкурентов, друзей и друзей друзей расслаблялись в дымке табака и алкогольном дурмане не в силах конструировать мысли о скором его завершении. Джонатан купался во внимании и собирался тонуть в нём как минимум до утра, а Марлену он так трепетно ждал и губы смачивать в её отсутствии побаивался не для заключительного аккорда французской песенки, затихшей так не вовремя. Возмущённо хмыкнул, не с первого раза просовывая вспотевшие ладони в карманы брюк, и из-под чёлки длинной и спутанной пытливо рассматривал малолетнюю горделивую козу. Тошноту, с гневным чувством смешавшуюся, сглатывать становилось труднее, но он старался, щёки кусал и помалкивал, очевидно, проигрывал в миллионный раз острому каблуку. Марлена проницательна — она заметила негодование и беспомощность Джона, отчего лёгкая, самодовольная улыбка тронула её губы. Назвалась бы полной дурой, если бы дала слабину и пощадила его жалкое существо, место себе не находящее и уставившееся на неё опечаленными глазами. Она всегда так поступала и поступила вновь — развернулась и направилась к выходу, прочь из душного бара, вдоль и поперёк принадлежащего пьяному имениннику, который-то с минуту ещё постоял в центре зала со сжатыми до побеления кулаками. Мелкие ледяные капли оседали на волосах, благо сразу после перелёта не вздумала Марлена потратить кучу времени на укладку. Дрожащим пальцем стряхивала пепел, тонкую сигарету рассматривала пытливо и всё понять не могла, отчего такая пустота кружит внутри и покоя не даёт. Немудрено, на самом деле. Она же изменщица, обманщица и шлюха продажная — абсолютно верную характеристику в сердцах дала ей младшая сестра синьора Риччи. Глупую рыжую голову не посещали размышления по поводу отношений, не дай Бог, романтических, с человеком, занимающим далеко не последнее место в её жизни. Не посещали вплоть до поездки в Сан-Ремо, где внимание её рассеянное приковал к себе стальными цепями молодой рокер. Дух Джонатана Риччи больно на плечико давил, сторониться собственных внезапно пробудившихся чувств вынуждал и обвинял, бесконечно обвинял в надуманном предательстве. Он не был ей верен ровно столько раз, сколько повторяла она, что не станет никогда ему возлюбленной и женой, если вдруг вздумает он позвать её под венец. Девятнадцатилетняя балбеска покорила его каменное сердце тёмным зимним вечером, и спустя время заменить он напрасно пытался зелёные глаза какими-нибудь другими, может, даже покрасивее, но не те они, не те. — Кто пустил сюда этих девочек? — Отвлёкся он от телефонного разговора, пальцем тыча на трёх девчат, уговаривающих администратора пустить их на сцену. — Джек, ты проверил их документы? — Да, синьор, всё в порядке. — Слушаю тебя, Альберто. Да, я заехал в бар. Никогда не встречал здесь малолеток, — Джонатан бросил небрежно кожаный портфель на барную стойку и махнул бармену немое «как обычно». — Сбыт порошка — это исключительно моя забота, Альберто. Тебе было поручено что? Найти моделей для съёмки. Свежий номер выходит через четыре дня, статьи горят, моделей нет. Мы облажались в этом месяце! Не начинал я ещё кипятиться. Тогда Джонатан Риччи являлся владельцем редакции глянцевого журнала, и деловые вопросы занимали его голову даже по выходным вечерам. Администратор пред чарами девичьими не устоял, и на сцене крутились стройные силуэты, голосами звонкими разбавляли ту скучную мелодию, что звучала до их появления. Рыжая, самая энергичная, пародировала Мадонну, пела что-то про меркантильную девушку и будущее себе пророчила абсолютно точно. Сложно, однако, не засмотреться. Громко хохоча, мимо хозяина заведения пронеслись девчонки ураганом, и одна из них вцепилась едким взором ему в не прикрытое расстёгнутым воротом горло. — Каким ветром занесло вас в этот отстойный бар? — Поинтересовался Джонатан у неё, подскочившей к бармену за коктейлями. — Ветром перемен, может быть, — игриво усмехнулась девушка, пожимая обнажёнными костлявыми плечиками. Джонатан разглядывал её, хмуря густые чёрные брови, но взгляд его недоброжелательный её нисколько не смущал. Улыбалась и локон длинный крутила на палец, по-детски непринуждённо кокетничала с хмурым дяденькой, который высмотрел в ней с диковинной внешностью такую нужную ему модель. — Послушай, прелесть. У меня есть деловое предложение, и оно не очень-то терпит отказов. Никогда не хотела стать моделью? Лицо красивое на обложке известного журнала засветить, — глаз с собеседницы не сводя, спросил он и погладил отросшие усы, по линеечке выровненные. Задумчивая девушка внимания не обратила на бармена и готовые коктейли, за которыми подружки отправили её минутой ранее. — Не хотела, — ответила категорично. — Я певицей быть хочу. — А, это у тебя хорошо получается, — подметил Риччи, но отчаиваться, конечно, не спешил. — Мой друг занимается музыкой. Альбомы пишет таким же амбициозным мечтателям. Могу порекомендовать ему тебя взамен на фотосъёмку. — Порекомендуйте, — недолго думая, подмигнула ему, схватила высокие стаканы и умчалась за бронированный столик. Так звучало согласие на перемены, навеянные ветром. Так легла карта, так совпало, что Марлена бросила работу в кофейне и уехала навстречу взрослой жизни, не до конца понимая, чем занять ей придётся неугомонную душеньку. Эта встреча заслуженно была названа судьбоносной, и существовало таких ещё десяток, пока не превратились они в рутину, приевшуюся обыденность, порой угнетающую и спасающую неоднократно. Сигарета до фильтра дотлела, пришлось выбросить. Дождь усиливался, Марлена ждала нерасторопное такси снаружи — не зародилось в груди желание вернуться в ненавистное, зато тёплое помещение, куда нередко приходила она выступать на маленькой сцене, по просьбе Джона, разумеется. И друзья его ненавистны, и взгляды их голодные и бессовестные — дрожь в коленках ни на минуту не покидала её, и микрофон в руке всегда сжимала крепко, потому что боялась каждого, с кем дело имел этот мнимый человек. За спиной скрипнула дверь. Марлена уж подумать смела, что сделал правильный выбор её послушный мальчик с седеющими висками, однако голос Джека прозвучал раньше, чем успела она обернуться: — Марлена, зайди ты. Холодно. — Нет, — раздражённо ответила и на крик вдруг сорвалась: — Где же пропал этот кретин?! Злостно пальцы ледяные сжала и обернулась. Джонатан с ленцой выперся из-за двери, рассматривая её с искренним недоумением, и пиджак, коньяком облитый, тискал в руках. — Я… Они останутся здесь. Друзья мои. Я не вернусь к ним, если ты хочешь, Марли. Она проглотила ком скопившейся обиды и ярости, взор стеклянный устремила на чёрное-чёрное небо и вдохнула как можно больше холодного воздуха, страшась задохнуться вовсе. Таксист подоспел вовремя. Неосторожно и торопливо тонкие каблуки стучали по сырому камню, и нога предательски соскользнула со ступени, вид сильной и независимой подкосив к чертям собачьим вместе с телом. Джон поймал ненаглядную за локоть, себя едва держал в положении вертикальном, но её не отпускал, свалиться не позволил, приговаривая тихо: «Аккуратнее». За тонированным окном яркими огнями мелькал засыпающий город, необычайную тоску навеивали его стены и резные заборы. В Риме всё-таки лучше — мелькнуло в мыслях, и острыми когтями заскребли злостные кошки по рёбрам в отместку за смелость сравнивать, далеко не о городе размышляя. Джонатан боролся с желанием уснуть и проснуться к концу следующего дня, веки тяжёлые пальцами придерживал и порывался не раз руку холодную в своей ладони сжать — она всегда разрешала, а теперь вдруг нет. Придавать этому значение не находил сил, таксиста дёргал с просьбой быстрее ехать, ведь так плохо ему, так плохо. После долгого перерыва организм его явно ошарашен щедрым количеством спиртного, и ранним утром он обязательно о веселье своём безудержном пожалеет. Возможно, и не утром — Марлена глянула строго на расслабленное тело и долго смотрела. Богатый мужчина и надежды подающая девушка близкими назвались безотлагательно и непреложно. Ухаживания его и её лёгкий флирт воедино сплелись неожиданно для всех, кто картину эту узреть успел. С синьором Риччи она вновь шагнула в омут бездонный с кишащим в нём творчеством и ночами, полными думами над очередной строчкой. Воспоминания горькие о победе на фестивале то и дело толкали её подальше от гитары и, прости Господи, профессиональных студий, в которые Джон тащил её за руку как дочку-первоклассницу в школу. Слёзы и сопли вытирала дрожащими руками, по щекам мазала, слушая песни из первого альбома, так неожиданно подоспевшего, звучащего, как мечта несбывшаяся. — Ты сумасшедший. Я не знаю, как ещё тебя обозвать, — вынула из ушей наушники, избавляя себя от собственного голоса, не такого уж и плохого, оказывается, и Джонатана разглядывала глазами сияющими, от слёз счастья красными, но сияющими. — Благодарности достаточно, — приобнял её, смеясь над искренней эмоциональностью, ради которой стоит стараться. В продюсеры он заделался, желая заполучить любовь девочки, как выяснилось позже, неподкупной. Имя её становилось небезызвестным стремительно, на ней, будь ему это нужно, возможность предоставлялась заработать круглые суммы, однако те проценты, что капают обычно в кошелёк продюсера со стараний подопечных, оставались её и только её. Марлена не бесчестная дрянь — она носилась с договорами, которые Джон впоследствии упрямо не подписывал, совсем не похоже подделывала витиеватую закорючку и бросала бумаги на пол, целуя его, по-настоящему доброго к ней. Испытывала шаткие нервы, не хуже, чем со струнами, расправлялась с ними и в шутку, когда был пьян синьор Риччи вдрызг, обещала ему выйти за него замуж, если не припадёт он больше к стеклянному горлышку сухими губами. Тёмной его стороной являлся букет зависимостей, от коих избавить она его так желала, топала ногой сердито, пока посмеивался он и палец указательный с трудом у её лица выставлял, приговаривая: — Я больше никогда… Никогда, Марли. Альберто, Карлос и им подобные слово такое — никогда — в детстве не выучили и за ноги тащили Джона обратно в бар, и руки слабые с его запястий соскальзывали не в силах спасать. Он летел в пропасть, и самое страшное — девчушка рыжеволосая приравнивалась к никотину и кокаину, а он, падла, слабохарактерный, и не возвращаться к ней у него не получалось, даже когда она собирала всю перекочевавшую в его квартиру мелочь и уходила прочь, обещая «никогда» своё точно сдержать. В первый раз он вымолил прощения, во второй — она пришла к нему в больницу, куда попал он, потому что перебрал, а в третий… увиделись они только сейчас, в начале мая, спустя четыре месяца после очередного его срыва. — На месте, — послышался хриплый голос таксиста, смело просачиваясь в помутневшее сознание и вынуждая Джона разлепить щиплющие глаза. Марлена помчалась к двери, от которой ключей у неё не имелось, и, обернувшись, окидывала медлительного мужчину взглядом раздражённым и насквозь поражающим его существо. Думала, не сдержится и по лицу заедет ему прямо в светлом подъезде за все свои тщетные попытки узнать о нём что-нибудь, что успокоило бы её душу. И прошмыгнув в тёмный коридор квартиры, всё же не сдержалась, ударила. Джон отклонился заметно, щёку горящую потрогал, недоумевая, откуда силы в ней взялись совсем не шуточные, и за плечи её вмиг схватил, к холодному мрамору спиной припечатал. Зрачок ни один не дрогнул, и лица, скривлённого злобой, она не испугалась. — Чего ты творишь?! — Вопрошал он, тяжело дыша. — Прости, — слезинка сорвалась с подкрашенных ресниц. — Ты заслужил. Не постыдился приглашать в свою забегаловку!.. Я без вести пропавшим тебя считала с января, Джон! Что оставалось мне думать из-за твоего молчания? Ведь это не так сложно — ответить, что всё с тобой в порядке, Джон, это несложно! Дрожащий голос её срывался на крик и больно бил по перепонкам, заставляя сердце нездоровое трепетать в ужасе. Он был абсолютно не прав, но выбор ему не обширный предоставлялся — отвечать на постоянно тревожащие телефон сообщения было запрещено, и душа изнывала от мысли, что это она, конечно, она, его любимая девочка, ему пишет. Ответа добивалась долго: сначала каждый день писала и бросала телефон куда-нибудь в сторону, не получая желаемого, потом — изредка интересовалась, всё ли у него отлично, иногда посылала к чёрту за такую жестокую игру и проверку на прочность и в кои-то веки смирилась с тишиной. — Это неправильно — так поступать. Неправильно! — Я знаю, Марлена, — выдохнул он, потупившись стыдливо в пол, и признался вдруг: — я лечился. Гнев в ядовито-зелёных глазах неподдельным замешательством сменился. Она тронула осторожно выбритую щёку, которую гореть заставила от удара нехлипкого, и прошептала: — Где?.. Где ты лечился, Джон? — В клинике. Где лечат таких же отбросов. Капали мне в вены какую-то хрень, это не я синяки себе наставил, — оправдался он, когда Марлена рукав его приподняла, рассматривая исколотое предплечье. — Это медсёстры, ты веришь мне? Мозгоправ сказал, его пациенты не пользуются телефонами в целях… Я не помню уже, пошёл он к чёрту, этот врач. Лечение долгое, но меня, кажется, не ломает больше. Выложил всё, что вспомнил опьяневший мозг о четырёх месяцах, которые в жизни его отпечатались чёрной дырой между январём и апрелем, словно дней долгих и мучительных не существовало вовсе. Сутки напролёт пялился в белый больничный потолок и не верил, что выйдет живым из клиники, найденной однажды упрямой Марленой. Она не верила. Он всегда только обещал и снова доводил себя до ужасного состояния, и не будь он так пьян теперь, заметила бы, наверное, что вид его близок к здоровому. От радости и глупости собственной разревелась несдержанно, на шею бросаясь и пальцы запуская в растрёпанные волосы. — Я такая дура. Прости меня, прости, — всё твердила, поцелуи оставляя на щеках. — Прости. Джонатан сделал это ради неё — позвонил по номеру, оставленному так давно и прилепленному старым магнитиком к холодильнику. Бумажка выгорела под солнечными лучами, каждое утро заливающими бодрым светом просторную кухню, и самой ценной она оставалась для Марлены. Он это знал. С другим Джонатаном Риччи без исколотых сине-зелёных вен и чернющих зрачков останется она непременно и за празднование дня рождения, конечно же, простит. И в том, что от касаний его уворачивалась настырно, виновато только его непрезентабельное состояние, ненавистное ею до мозга костей. Никаких боле преград не могло между ними существовать, а те, что были, рушил он с энтузиазмом. Ради её любви. Он уснул не слишком быстро. Причитал что-то о своей работе, брошенной на самотёк в морозном январе, про мозгоправов рассказывал, муки свои больничные несколько приукрашал и руку Марлены крепко держал у губ, пока сон не подкосил его затуманенное сознание. Она закрылась в ванной. Горячая вода жгла и распаривала бледную кожу, усталость смывала вместе с остатками такого паршивого дня и тонального крема на тонкой шее. Марлена глаза слезливые прикрыла, вдыхая сладкий запах завалявшегося среди полупустых флаконов масла. Легче не становилось, не помогала мягкая пена на минутку оставить назойливые думы о порочном круге, замкнувшемся на её лживой персоне. И губы кусать ради всхлипов бесшумных заставило сообщение, которое потревожило её телефон. Damiano David Ты обещала написать, когда будешь в Милане 18:06 Damiano David Обманщица 00:23Marlena Salvi Телефон не вовремя разрядился Только что добралась до дома. А чего это ты не спишь?.. 00:25
С набежавшими сообщениями его голос в голове зазвучал, и был он, конечно, таким же прекрасным, как на самом деле, со сладкой хрипотцой. А слово это — обманщица — в горло въелось по-особенному цепко. Наверняка, предстоит ей ещё услышать его без тона по-мальчишечьи доброго, без улыбки безумно нравившейся ей…