Гордость и Предубеждение и Саурон

Вскоре над Валинором воссияло новое утро, а Саурон все еще лежал, укутавшись в теплое одеяло: Эонвэ, как и Манвэ жил так же высоко, как горные орлы, и хотя стены чертогов окрашивались сейчас в теплый золотой свет, воздух был обжигающе холоден. В этом свете длинные пряди волос самого Саурона загорелись золотом втрое ярким, так что Манвэ, в облике орла наблюдавший издалека за башней чертогов своего глашатая, с отвращением поморщился. Подниматься Саурону не хотелось. Все его утомленное чередой пыток фэар отдыхало, и он охотно (с прежней возвращавшейся к нему бессовестностью) предпочитал предаваться безделью. Странно, но посреди этой его обычной бессердечности медленно, как цветок на свалке, прорастало новое чувство: желание сделать что-нибудь приятное для своего спасителя. Сперва он хотел было по старой привычке, как и Мелькору, принести подношение из чьего-нибудь горячего сердца, которое нужно сжечь на жертвенном костре, но потом, чуть позже, решил, что хватит и просто вкусного обеда. Эльфы регулярно оставляли подношения чтимым айнур в храме Эру, куда он и направился. - Доброго утра тебе, майа Майрон, - высокий златовласый эльф из числа ваниар с поклоном передал ему корзину всякой снеди. - Это для твоего хозяина. Саурон вспыхнул и хотел было просветить наивного ваниа о деталях их с Эонвэ взаимоотношений, но не решился, а не то скажут позже, что он вновь развращает детей Эру неблагими речами. А Манвэ тем временем именно это и хотел сказать, и никаких особенных доказательств ему при этом не требовалось. Эонвэ предстал пред ним в миг, когда первые лучи ладьи Ариэн осветили край неба - служба его начиналась затемно. - Вандэ Оментайна, господин, - произнес он на валарине. Манвэ был мрачен, и некие тени, залегшие под его огненными очами, указывали на то, что он провел бессонную ночь. - Нет более смысла лгать тебе, Эонвэ, - начал он, хмурясь. - Ты вступил с падшим майа в противоестественную связь. И нет, не торопись возражать, вопрос здесь не в форме, а в том, что он имеет власть над тобой чрез эту близость. Сперва ты утешал его, а вот уже начинаешь о нем заботиться, считаешь, что он пострадал... - Но ведь это так! - Он страдал заслуженно, претерпевая от тяжелых рук моего несчастного брата. да упокоится его фэар за Гранью Мира, и суть его искажена. А ты подвергаешься этому искажению. - Я... Вовсе нет. Он чист. - Чистота душевная и телесная - разные вещи. Впрочем, и в последнем мы не можем быть уверены: что если он вынашивает дитя от вала Мэлько? Об этом ты не подумал? - Подумал, и, хочу сказать, что от данных ему природой детей он избавлялся. - Но это же омерзительно! Тогда он втройне более виноват! Глаза Манвэ метнули молнии. Он поднялся. Концы длинных крыльев прошуршали по полу. До сих пор Эонвэ мог не подчиняться и вести себя своевольно, но вот именно сейчас понял, что сей момент подошел к концу, и зря он не сбежал со своей рыжей прелестью в Эндорэ, или, в самом деле, не прятал Гортхаура подальше, прикрывая его лицо накидкой. Манвэ обошел его и хотел взять за пояс сзади - сделать это было немного сложно из-за перьев, к тому же, майа прижал крылья к себе. Но потом Манвэ все же удалось это. и он обнял его за талию. - Подумай, - начал он мягким, увещевающим голосом, - ты был моим возлюбленным слугой. Чего же тебе не хватало, что дал тебе этот низкий, развращенный искуситель? - Он не такой... - грудь Эонвэ тяжело вздымалась. - Он несчастен и страдает. - Да-да, накануне я был на скалах подле твоих чертогов и слышал его жалобные стоны. Надеюсь, ты отхлестал его плетью, которую я тебе подарил? Голос его был вкрадчивым, и Эонвэ с ужасом начинал понимать, что подчиняется ему - ведь в валар вложена такая сила с сотворения мира: они умеют влиять на ход мыслей и дела. А еще он нахмурился, не припоминая, чтобы господин и впрямь дарил ему такую вещь. Если и да, то плеть давно пылилась где-нибудь, выкинутая прочь. Манвэ продолжал: - Ведь до сих пор ты был верен мне, Эонвэ. Это значит, что ты душой и телом должен был принадлежать лишь мне, никому больше. Остался ли ты чист, Эонвэ? Или все же имел близость, которую отрицаешь? - Я и не... - Покажи мне себя, Эонвэ, - и Манвэ впервые позволил себе огладить его от пояса и ниже, к паху, заодно прошелся рукой под туникой, оглаживая мощные бедра и стальные мышцы своего слуги. И тут наступил переломный момент. Как бы ни был возмущен Эонвэ не похожими ни на что действиями своего господина, противиться ему он не мог. Краска бросилась ему в лицо. Он с силой перехватил руку Манвэ, но отбросить ее не смог, хоть она и была тоньше и мягче на ощупь, выдавая изнеженность короля Валинора. "Подчинись мне и не смей спорить. Ты должен оставаться чист", - Манвэ не требовались слова, он обладал неограниченной властью над душами и телами, и Эонвэ ощутил, как руки его опускаются, а гнев утихает, сменяясь покорностью. - Я помню, как ты обожал меня, Эонвэ, когда присягнул мне на верность. То было на заре мира, и мне горько, что ты более не любишь меня. На лазоревых глазах Манвэ показались слезы. - Нет, отчего же! Я помню, - горячо возразил майа. - Вы возвышались на троне среди облаков, выше пиков самых высоких гор, ваши белоснежные перья были мягче пуха, облик ваш был грозен и устрашающ, а вместе с тем светел. На сияние было нельзя смотреть иначе, как сквозь слезы, так оно обжигало. Тогда я понял, что грубой силы недостаточно, и сильное этого мира будет посрамлено слабым, и тьма будет сокрушена. Я люблю вас как своего господина, что обладает властью приказывать мне. - Тогда я приказываю тебе отдаться мне, Эонвэ, и этим хочу проверить твою покорность. - И он указал на белоснежные каменные плиты перед собой, приказывая Эонвэ встать на колени. - Ближе. Склонись. Если ты любишь своего господина, то сделаешь это. Туника Эонвэ распласталась по полу, отброшенная в сторону, Манвэ поднялся с трона вновь и усадил Эонвэ себе на колени. Тому сильно мешали раскинувшиеся за спиной крылья, которые от волнения трепетали, создавая ветер, а ведь Манвэ еще хотел видеть лицо слуги, полное искреннего обожания и сожаления... Но от этого пришлось отказаться. А вот Эонвэ в свою очередь чувствовал обжигающе ледяные объятия Манвэ, вопрошал себя, откуда столько власти в его тщедушном теле, отчего он не принял воплощение крупнее, но довольно скоро сожаления эти улетучились, - в особенности тогда, когда он понял что небольшим естеством Манвэ толкается во вход в его тело. - Я не подготовлен, - сделал он последнюю попытку отстраниться. Ледяные объятия Манвэ сделать этого не дали. Оставалось порадоваться, что вместе со стройным телом его господину достался и совершенно скромный размер гениталий. Тем не менее, попытки войти насухую порождали неприятное трение, и Эонвэ подумал, что теперь-то может сполна чувствовать то, что ощущал Майрон, когда Мелькор обладал им силой. - Больно! - Крылья его жалобно забились, но вырваться он так и не смог. Память, долг перед господином и желание не огорчать его - все это вместе порождали раздор в его душе, так что слезы поневоле выступили на глазах: может, от этого, может, от того, что Манвэ был совершенно несведущ в близости такого рода и не озаботился ни смягчающим маслом, ни тем, чтобы подготовить Эонвэ к соитию, ни аккуратностью. Манвэ же хотелось наяву ощутить то, чему он оказался свидетелем прошлой ночью, потому он не останавливался ни перед чем. Бессмысленная череда толчков, которой он был свидетелем, на практике обернулась ощущением приятного тепла - и потом, Эонвэ так соблазнительно зажимался и так стыдливо закрывал свои собственные интимные места перьями... Жаль было видеть слезы у него на глазах, да и ломать Эонвэ по-настоящему Манвэ не хотел, но полученное плотское, низкое удовольствие оказалось на поверку в сотни раз восхитительнее того, что он испытывал во время более возвышенных занятий! Само собой, продержался он недолго и вскоре излился несколькими каплями семени, тихо ахнув и некоторое время обессиленно лежа на своем троне. - Могу я подняться, господин? Манвэ сделал взмах своей рукой, который, впрочем, можно было трактовать совершенно как угодно, так что Эонвэ поднялся. Жар недавней близости понемногу проходил. Тем не менее. Манвэ не отпускал своего слугу и цепко схватил его за руку, не отпуская, и начал длинную, несколько сбивчивую речь (сбивчивость эта была простительна, учитывая, что то была первая близость за долгую эпоху, и обычно целомудренный вала был ею немало взволнован): - Мне не хотелось бы сломить твою волю, Эонвэ, а потому я жалею, что мне пришлось прибегнуть к подобному средству, - произнес он. - Вы и не... Это было ни к чему, повелитель. Я и так остаюсь вам верным всей душой. - Однако продолжаешь делить ложе с тем искаженным майа-отступником. Мне не хочется наказывать тебя, пойми! Но в то же время я не могу... Видишь ли, Эонвэ... Теперь, когда я познал близость такого рода, то, должен сказать, знание это перевернуло все. Я не смогу от нее отказаться! - От близости с кем-либо? А как же ваша супруга, госпожа Элентари? - О, - Манвэ зарделся, что шло к его обычно бледному до синевы лику святого, - она столь чиста, могу ли я просить ее снизойти до моей слабой плоти? Нет, оскорблять супругу подобными просьбами недопустимо. Мы идем с ней рука об руку бессчетные дни сотворенного мира, и вдруг... Такое... Нет, нет. Манвэ вновь взмахнул рукой и отпустил Эонвэ, горячо сокрушенный. Вид его выражал терзания столь сильные, что Эонвэ (хотя это он фактически только что был изнасилован) испытал, глядя на господина, глубокое сочувствие.