Брошенные

Арси просыпается днём от шума около входа в пещеру. Поднимает голову испуганно, чувствуя, как внутри всё леденеет... И успокаивается, видя, что снаружи идёт сильный дождь. Не кислотный, как над Каоном во время войны, когда приходилось бежать в укрытия, а не вести сражение. Самый обычный ливень, с громом и молниями. Уснуть больше не получается и Арси устало вздыхает, почти подползая к выходу из пещеры. Она хмуро осматривает уже размытую землю, смотрит на подступающую к её пальцам воду, торопливо убирает руки, и сама забирается поглубже, когда налетает ветер. Ещё не хватало попасть под косой дождь и получить в придачу к своей болезни простуду. Становится холоднее и женщина торопливо заворачивается в чёрный плед, который ей принесла Эйрахнид до своего ухода. Не сразу, но это помогает согреться. А потом Арси впервые за эти долгие кибер-недели чувствует что-то тёплое и светлое: благодарность. К Эйрахнид, которая... Шлак, единственная не пыталась кормить обещаниями и рассказывать о том, что она пытается что-то делать. Она ничего ей не обещала. Просто приходила, просто помогала есть, просто сидела рядом и изредка гладила по лицу, уложив её голову к себе на колени. С ней было удивительно спокойно и не было мешающих дышать боли и гнева. Но и не хотелось задавать вопросов, хотя они были: почему помогает? Почему находится рядом, несмотря на всё, что было между ними? Несмотря на схватки, после которых им обеим приходилось долго восстанавливаться? Чего только стоила одна из последних — после неё ни одна из них не появлялась на миссиях около двух орбитальных циклов. Арси тогда пришла в себя раньше, но за счёт живучести, которая часто выручала. Но их поведение во время схваток... Да, ранили, да, сбивали с ног, швыряли... Но постоянно делали ошибки — обе, Арси помнит — и не убивали. Арси помнит, как Эйрахнид прижала её к земле, приставила лапки к груди и шее... А потом застыла, почему-то косясь вбок, на дерущихся Прайма и Мегатрона. И в этот момент Арси нанесла удар, сбивая её с ног. Такие ситуации были не один раз и не два. Они... Она не могла убить. Не могла нанести последний удар, оборвать разом всё их прошлое. Просто... Не могла и не хотела. Арси приваливается спиной к холодной стене, закрывая глаза и слушая шум дождя. Неизвестно, когда придут автоботы, когда принесут ей еду... И принесут ли снова? Не бросят ли и в этом? Страхи снова поднимают голову, оборачивают свои кольца вокруг Искры. Страх смерти идёт первым. И... Ей просто не хочется умирать. Вот так просто и банально — не хо-чет-ся. Арси не хочет умирать так, не хочет загнуться от болезни, не хочет оставаться в этой пещере. Но от неё, шарк подери, вообще ничего не зависит. И страх беспомощности снова раскрывает для неё свои липкие объятия. Арси понимает, что вылезать из пещеры, чтобы попробовать найти хотя бы ягоды — затея плохая, что дождь идёт до сих пор, что она намокнет, не сможет высушить одежду, что есть опасность наткнуться на десептиконов, которые могли засечь частые всплески энергии из-за моста, и погибнуть от их рук. Хотя сидеть на месте ей не хочется, она... С горечью понимает, что если высунется, то может умереть раньше времени. На то, чтобы успокоиться, уходит около половины груна: отчаяние накрывает с головой, топит и до боли в груди обжигает. Арси кашляет в принесенный ей платок, вновь кровь сплевывая. — Я... Не бессильна, — хриплым и слабым шёпотом выдыхает она, — я не беспомощна до конца. Я, — сжимает руку в кулак, — могу выбрать... Как мне умереть. Какой мне умереть. Сдавшейся, отчаявшейся и покорно ждущей своей судьбы? Или сильной и оставшейся при своих принципах и убеждениях? Пускай финал будет один. Пускай. Но она встретит его достойно. Даже несмотря на то, что осталось всего три кибер-недели — и то, если округлять — и отсчёт пошёл на груны . Уже не на солциклы . Дрожат руки — и Арси закусывает губу, сглатывает горькую слюну и почти с головой забирается под плед. Так теплее, да и не слышно почти шума снаружи. На Кибертроне Арси очень любила дожди, часто гуляла под ними во времена Академии, но... Но сейчас об этом больно даже вспоминать. Тогда всё было хорошо. Никто не надламывался так, как во время войны, никто не умирал — из-за неё. Никто не попадал на опыты и к десептиконам — из-за неё. А ведь... Ведь она такая же, если не хуже. Она убила стольких, что уже по горло в крови. Война — вообще не оправдание. Её ограничивали, разумеется, какие-то принципы, но... После гибели Тейлгейта у неё почти сорвало все тормоза. До гибели Тейлгейта она не была так надломлена, надежда ещё в ней теплилась. Арси была мягче, была добрее и могла в редких случаях проявить сочувствие. Даже несмотря на лабораторию. На то, что там было. А после того, как погиб Тейлгейт — был убит, — она пошла в разнос. Она стала слишком жёсткой. Слишком холодной, закрытой, замкнутой. Единственным, что её могло остановить — были остатки принципов. Те, которые вели её раньше. Те, которые поддерживали на плаву. Но психологическая травма — не оправдание жестокости. Только предвестник и причина. Арси помнит те солнциклы . Помнит разговоры с командиром, который, по какой-то неведомой ей причине, пытался поддерживать её, не оставляя попыток починить сломанное, заделать трещины на искалеченной Искре. Тогда это часто вызывало злобу и желание уйти. Сейчас же — просто тихое и полное тоски понимание, что ничего бы не поменялось, хотя именно эти разговоры как-то держали её на плаву.

«— Мы не десептиконы, Арси. Эта жестокость... Неприемлема. — А может быть в этом и есть наша проблема? Мы слишком цепляемся за мораль и честь, когда с кем-то сражаемся, в то время как наши враги об этом не думают. Их не волнует, что у тех, кого они убивают, могут быть любящие люди, семьи... Так почему задумываемся мы?»

Тогда она впервые увидела, как лицо командира исказили отчаяние и боль. Как он смял в пальцах ткань рубашки, глядя куда-то поверх её головы.

«— Тогда почему ты в этой фракции? Почему не у десептиконов? — Они забрали у меня напарника. — Я спрашиваю не об этом. Почему ты выбрала эту фракцию изначально? Почему ты присоединилась к автоботам? — Вы... Сами прекрасно знаете ответ, сэр, — Арси жмурится, после поднимая взгляд на небо с двумя Лунами, — потому что идеология автоботов мне подходила больше. Я находила её более приемлемой для себя. Почему вы меня об этом спрашиваете?»

А... Что осталось от неё прежней: застенчивой, тихой и скромной девушки с комплексом отличницы? И осталось ли вообще что-то — или всё уничтожила война? Арси уже не видит, не находит ничего общего между настоящим и прошлым. Она хотела измениться, изменить свою жизнь, но... Не так. Не поломаться в десятках мест, почти перестав видеть разницу между добром и злом, а просто стать сильнее. Но... В конце концов, кто мог бы дать гарантию, что если бы она не надломилась тогда, она бы не надломилась снова — просто в другое время, просто болезненней и без шансов на восстановление? С другой стороны, кто вообще сказал, что у неё вообще и сейчас есть, шарк подери, шанс? Ей осталось всего ничего, ей осталось только хранить остатки рассудка.

«— Потому что я хочу напомнить тебе, ради чего ты пошла сражаться. — Я уже перестала понимать. Не вижу смысла ни в чём, сэр. Сражаюсь, потому что не могу не сражаться. Потому что что-то ещё есть... Наверное верность слову. Я ведь клялась».

Верность... Клятва... Никакая она не верная. Она не спасла Эйрахнид в лаборатории. Она сбежала, вернувшись только через три солцикла . Её травмы... Что значили её травмы по сравнению с тем, что делали с Эйрахнид? С тем, от чего Арси не сумела её спасти? Эйрахнид осталась одна. Арси её бросила. Какая, шарк подери, ужасная насмешка судьбы, словно в наказание за то, что она сделала. Эйрахнид тогда — ещё до войны — была верна ей. И была брошена ей же. А Арси была верна команде Прайм — и команда Прайм её бросила. Как... Горько. Она думает долго, до глубокой ночи, глядя в потолок пещеры. И не сразу осознаёт, что... Автоботы за этот солцикл так и не появились. А когда понимает, ей становится страшно. Неужели решили, что она уже мертва? Или решили не тратить на неё еду и воду, которой осталось ей сейчас на пару глотков максимум? Снова захлестывает отчаяние, Арси давится кашлем, прижимая к губам платок. И замирает, замечая блеск чего-то красного за порогом пещеры, за плющом. Искру сжимает ужас, дыхание перехватывает до боли в груди. Но потом... Огонёк исчезает так же быстро, как и появился, и Арси хочется верить, что это просто был обман зрения. Что из-за того, что она осталась одна, ей начало казаться, что рядом кто-то есть. Она одна... Арси ложится в спальник, игнорируя голод, закрывает глаза и закусывает губу. Она так избегала общества, но в итоге оказалась в нём же. Она так тянулась к одиночеству после гибели Тейлгейта, что отрицала, что оно нужно ей меньше всего. Что ей нужны помощь, поддержка и дальше по списку. Что ей нужно, чтобы был кто-то рядом, чтобы надлом не пошёл дальше, чтобы не было хуже, чтобы была цель жить дальше. Потому что одна она не справлялась. Её командир постоянно повторял, что война калечит личности, психику и меняет людей. И теперь Арси с ним была согласна. Она не видела этого, постоянно стремясь куда-то и не пытаясь подумать о том, что творится с ней. И не осознавая, что ломается всё сильнее. Отвлекаясь от мыслей, Арси кутается в одеяло и плед, застегивает спальник и пытается уснуть. Закрывает глаза и первое, что видит — огонь. Она стоит на холме, глядя на очередной горящий после бомбёжки город. Запах гари забивается в нос, мешает дышать. Противно до боли, до слёз — и Арси не выдерживает, дрожа всем телом. На плечо ложится чужая рука. Командир. — Что же мы делаем?.. — голос срывается, Арси зажимает рот рукой, судорожно всхлипывая. — Мы разрушаем наш мир. Наш дом. Она плачет впервые после гибели Тейлгейта, хотя Арси казалось, что она разучилась проливать слёзы зря. И забыла, как это — когда её обнимают, утешая и поддерживая. — Праймус не допустит уничтожения планеты, ядром которой стал. Он говорит это так уверенно, что Арси на какую-то долю наноклика хочется поверить ему. Но... — Если бы Праймус не хотел этого допускать, он не допустил бы войны. Но мы сделали всё это сами. Сами начали её, сами виноваты в том, что творится на нашей планете, — Арси сжимает руки в кулаки, глядя на пожар. — И... Это нам нужно сделать что-то, чтобы не уничтожить всё. Пока мы не уничтожили всё. Пока не уничтожили нас самих. Арси вспоминает крики мирных жителей, запертых в городе десептиконами. Автоботы были готовы уступить важный стратегический объект взамен на их жизни, но... Ничего не вышло. То ли для устрашения, то ли для демонстрации возможностей, десептиконы взорвали всё, превратив когда-то прекрасный город в серые руины с трупами. Арси помнит, как тогда застыла в ужасе, не понимая, как можно быть настолько жестокими. Эта бессмысленная жестокость поменяла в её Искре что-то, заронила понимание того, что на войне... Не думают ни о гуманности, ни о чести, ни о милосердии. Это был страшный, но необходимый опыт. — Ты права. Арси вздрагивает, поднимая глаза на командира. Он тяжело вздыхает, отпуская её. — Ты действительно права. Это мы должны переживать из-за того, что мы делаем с нашим домом. — Из-за того, что мы делаем друг с другом. В этой войне близкие пошли на близких... Просто потому что идеология не подошла. Даже стоя рядом с мужчиной, Арси чувствует, как его передергивает. Она понимает, что его задело. — Мне рассказывали... Что у вас была триада, но ведущий и ещё один... Ушли к десептиконам. — Да. — и Арси со страхом наблюдает, как его будто ломает. Как он тяжело дышит, сжимая руки в кулаки и тщетно пытается скрыть дикую боль в глазах. Неужели она выглядит так же, когда ей напоминают о Тейлгейте? — А потом их убили. С одной стороны они ушли к врагам автоботов — и я должен, вроде как, радоваться, что двумя врагами меньше, а с другой... Они были моими близкими людьми, стали моей семьёй. А теперь я остался один. Арси молча слушает его, стоя рядом. Почему он рассказывает это ей? Ответа нет. — Послушай, Арси, — начинает он снова, явно подбирая слова, — не давай войне отобрать у тебя себя саму. Не позволяй ей остаться единственным, что у тебя есть. Это опасная тропа. Найди, за что цепляться. Или погрязнешь. Арси открывает глаза после этих слов, глядя в темноту. Так... Так и не уснула. — Извини, командир... — шепчет она одними губами. — Я не выполнила того, что ты мне сказал. Он погиб вскоре после этого разговора. Просто был подстрелен в небе. Арси не считает это неподходящей смертью. В любом случае, смерть не оставляет выбора. Война тоже. Но это не мешает ей искренне скорбеть о нём. Он... Действительно сыграл большую роль в её жизни. И на тот момент именно благодаря ему Арси осталась при здравом рассудке. И ей больно от того, что она не помнит его имени, не может обратиться к Праймусу с просьбой заботиться о его Искре. — Но я могу сказать вам... Спасибо. Что... Были рядом. Несмотря на то, что у вас были свои проблемы, вы помогали мне. Пытались поддержать. Спасибо. Она очень редко благодарила — и сейчас каждое слово приходится будто клещами из себя вытаскивать. Она снова закрывает глаза и наконец проваливается в сон — неспокойный и поверхностный. Но перед этим в её голове мелькает жуткая по своей природе мысль: «А что вообще может Праймус? И мог ли вообще?» И Арси ворочается в спальнике всю ночь, под утро просыпаясь в холодном поту от ощущения падения. Она тяжело дышит, садясь и тут же обхватывая себя руками: ужас всё ещё сжимает Искру, и пальцы сводит лёгкой судорогой. В пещере прохладно, но костёр, увы, не развести — снаружи всё ещё дождь, а все палки, лежащие рядом со входом, промокли. «Идиотка, — ругает себя она, — видела же, что дождь, так почему не затащила немного веток в пещеру, чтобы уберечь их от воды?» А потом можно было бы немного вылезти из пещеры, когда дождь закончится, развести огонь и погреться. Но сейчас уже поздно жалеть о чём-то. Сквозняка в пещере нет и на том спасибо. Но... За стеной из плюща с тихим гулом появляется зелено-голубая искрящаяся воронка моста. Арси замирает, зажимая себе рот — не дай Праймус это враги! Нащупывает бластер и направляет в сторону воронки, из которой медленно выходит Балкхед. Она вздыхает облегчённо, но тут же закусывает губу, видя, как тот хромает, идя к пещере с тарелкой под крышкой и термосом. Что произошло?.. Она понимает, что это странно — беспокоиться об оставивших её людях, но по-другому не получается. Связь, появившаяся между ними пару солнциклов назад, не даёт просто так всё забыть. Не даёт признать окончательно, что бросили все автоботы без исключения. Оптимус, Ретчет, Бамблби, Балкхед... ... Который заходит в пещеру, тяжело падая рядом с ней, но удерживает термос и тарелку. — Что... Случилось? Больше спросить она ничего не успевает — и срывается на кашель, хватаясь за грудь и стирая кровь с губ. Балкхед почему-то не отодвигается, смотрит с поганой жалостью, и хочется плюнуть от этого ему в лицо. — Бамблби вытаскивали, — он даёт Арси тарелку, ставит рядом термос, жар которого чувствуется даже через спальник. И она чувствует, как волнение, клик назад отдававшее болью в виски, отступает. Но не показывает этого ничем, молча глядя на картошку и кусок жареной курицы с корочкой, от которых идёт пар. Ковыряет осторожно мясо вилкой, кусает — и желудок урчит от голода. Арси ест торопливо, не пережевывая тщательно — лишь бы унять эту отвратительную боль в животе. Откусывает мясо, заедает картошкой, практически не чувствуя вкуса. А в голове крутится осознание того, что жизнь Бамблби оказалась важнее, чем её. Арси понимает, что это не нормально — чувствовать обиду и отчаяние при одной только мысли об этом. Что это нормально — на войне всегда, каждый раз делается выбор.

«— Нет лёгких путей во время войны. Нет правильного или неправильного, каждый раз чем-то приходится жертвовать. Или...»

«...Кем-то», — мысленно заканчивает Арси, делая глоток горячего чая. Но сейчас... Просто выбрали не её. — Извини, что вчера не пришли, мы были ранены и... э-э-э... — Балкхед мнется, не произнося этих слов, но Арси уже по лицу и глазам видит, что он хочет сказать. — Забыли про то, что мне нужно было принести еду? — Арси не даёт ему времени смягчить правду и смотрит, как в чужих глазах вспыхивает вина. — Ну... Да... Только... Ну... — больше ничего вразумительного он так и не говорит. Арси молча кивает, делая очередной глоток чая — последний, обжигающий язык и горло, но оставляющий после себя приятный привкус лимона. Не сразу осознаёт странность происходящего — обычно ей просто оставляли еду с утра, уходили и забирали посуду вечером. Но Арси ничего не говорит об этом, предпочитая замкнуться. Она так же молча отдаёт Балкхеду тарелку с вилкой, термос и заодно окровавленный платок, складывая руки на груди и просто наблюдая за тем, как он скрывается в воронке моста. Просто думая о том, насколько же всё, во что она верила, было лживым. Что все заветы были забыты, что бесчисленные потери были зря. Что Праймус — несмотря на то, что бог, несмотря на то, что в него верили и он действительно был — ничего не смог сделать. Что он, пусть и не эфемерный, как земные, но был таким же... Беспомощным, как и они. Хотя они-то сделали всё, что могли, уничтожая их дом. Убивая друг друга и разрушая планету так, будто были уверены, что она после такого восстановится. Возродится после пожаров, после миллиардов погибших. Что всё будет хорошо и за развязанную войну... Никому не придётся держать ответ перед самим Кибертроном. А теперь их дом — просто серая безжизненная пустыня. Кладбище, как выразился Старскрим. Но... Был ли у них всех выбор ещё тогда? Есть ли выбор у них сейчас? Тот, который удовлетворил бы всех и остановил весь этот кошмар? И что самое главное — есть ли этот выбор у неё?