«— В войне нет смысла, Ретчет. Это... Знаешь, мы гаснем с каждым солциклом , а десептиконам весь этот кошмар лишь в радость. Уже ни в чём нет смысла».
Ретчет тяжело вздыхает, заканчивая готовить еду. Добавляет немного переработанного энергона в пожаренную картошку и перемешивает.«— О какой честной борьбе может идти речь, если...»
— ... Если мы и энергон у десептиконов отбираем, — вздыхает он, накрывая сковороду крышкой и понемногу вводя энергон через шприц в свежие котлеты. Об экономии забывать нельзя — неизвестно, смогут ли они найти ещё одну шахту, придётся ли им снова отбивать её, ведь запасы почти на нуле. «Отбирать», — ехидно шепчет что-то внутри. — Отдохни, мой старый друг. От голоса Оптимуса Ретчет дёргается, но даже не оборачивается, ворчливо откликаясь: — Отдохнешь тут с вами! Кто еду готовить будет? Ты, что ли? — Нет ничего зазорного в том, чтобы готовить для своих товарищей. «Товарищей ли, — хмыкает непривычно грустно Ретчет, — товарищи равны. А ты никогда не посвящаешь нас в свои планы, не доверяешь. Разве так делают товарищи?» Вслух же он не говорит ничего, лишь качает головой. Он привык к тому, что почти на любые вопросы Оптимус отвечает что-то туманное, не объясняя ни своих решений, ни своих мыслей. Но до сих пор не может смириться с тем, что их лидер, постоянно повторяющий слова о важности жизни каждого землянина, вот так разбрасывается жизнями автоботов. — Оптимус, почему мы не можем вернуть обратно Арси? Хотя бы в лазарет. — Ретчет, это опасно, ты ведь сам это знаешь, — Оптимус качает головой в своей любимой снисходительной манере. Ретчет сжимает руки в кулаки, стоя к нему спиной. — Знаю. Но почему ты предложил отправить её в лес? Да ещё и в тот, который граничит с тем, где в последний раз видели Эйрахнид? — он силой заставляет себя быть спокойным, хотя Искра колотится бешено, а кончики пальцев покалывает. Как тогда, когда он принял синт-энергон и по его телу разлилась живительная сила. Только сейчас она — ярость. — Ретчет, в последний раз видели — не значит, что она всё ещё там. Понимаешь? Нет, Ретчет определённо не понимает. Не понимает, почему Оптимус отправил Арси фактически на смерть. И если не от рук Эйрахнид, то от болезни. Или, что хуже — от рук десептиконов. Не понимает, как он с такой лёгкостью оставил Арси там, в той пещере. Но самое ужасное в том, что он ничего не делает, чтобы изменить её положение. Да, добавляет от своей скудной порции энергона половину ей. Да, пытается уговорить Оптимуса вернуть обратно, ведь они знают точный срок её смерти. Но напрасно. Он не может найти лекарство, не может... Ничего. Оптимус уходит, а Ретчет снова берёт шприц — с остатками энергона из его порции — и добавляет в котлету, предназначенную Арси. Хотя бы чем-то он поможет, давая дополнительные силы. Сам потерпит. Врачи же должны помогать другим в ущерб себе на войне — вот и он так делает. А мотивы второстепенны. Ретчет понимает, что лучше бы было ему самому прийти к Арси. И увидеть, в каком она состоянии — даже если в ужасном, он должен сам это знать, а не слушать рассказы Балкхеда и Бамблби. Они сейчас... Откровенно не в лучшем положении. Их мало, земляне же не могут противостоять десептиконам, да и не их это дело. Это за автоботами прилетели, это они остались на этой планете. Разгребать им. Но с тремя воинами против армии — смешно. Даже если Уилджек вновь прилетит на Землю, ничего особо не изменится. Разве только добавится похабных шуточек, гранат и отчаянного безрассудства. Будто последнего от Арси мало было, выдыхает он, садясь за стол. Да, на войне ломают так, что ни у кого нет шанса остаться без травм. Да, он не исключение. Но порой отчаяние накрывало от осознания того, какие ужасные формы принимала в чужих Искрах война. Как искажала мировоззрение, отравляла изнутри. Арси он встретил уже покалеченной. Боль стала её сутью, потери — нормой жизни, если можно конечно назвать нормой то, что калечило каждый раз лишь больше. Боль сквозила в каждом её слове, отчаяние — в каждом броске на амбразуру. Ругань и отчитывания не помогали. Ретчет осознавал и осознаёт, почему. Что такое слова для человека, которому плевать на свою жизнь, который не видит смысла ни в чём, кроме бесполезной и затянувшейся войны? Сколько раз она слышала это до встречи с ними? Бамблби... Юный совсем, сколько ему? Двадцать восемь где-то, младше Арси на десять солнциклов. Ретчету горько при одной только мысли об этом. О чём все только думали, позволяя войне произойти? О том, что всё закончится хорошо? Даже после того, как Праймус... Нет, Ретчет не хочет об этом даже думать. Бамблби... Юный — и уже покалеченный самим Мегатроном. Немой. Но верный и отчаянный. Дружелюбный, мягкий — и рядом с ним Арси чуть смягчилась, сгладила острые углы. Балкхед... За внешней неуклюжестью, проявлениями жестокости в схватках прятался ранимый и мягкий мужчина. Его Искра такой осталась, рядом с Мико и Уилджеком это было более заметно. Рэкерство, конечно, поменяло его, сделало более жёстким. Поломало — скольких верных товарищей он потерял? Оптимус же... Ретчет ковыряет котлету, не желая думать о нём. Пытается отвлечься, но предательские мысли о том, что раньше лидер и друг был другим, лезут в голову упорно. Он никогда бы не оставил кого-то умирать. Не бросил бы так, в пещере. Не сказал бы, шарк подери, что тот, кто на грани смерти — обуза для всей команды! На кухню заходит Джек, и Ретчет дёргается от неожиданности — в который раз уже. — Ты разве не дома должен быть? — Балкхед не сможет меня отвезти, он в патруле, а мама на ночном дежурстве. Сегодня я ночую здесь. Ретчет деланно тяжело вздыхает, закатывая глаза. — Опять будешь ворчать, что продукты перевожу? — Да. Их и так мало, а тут ещё ты ешь, Мико приходит и подъедает. Джек закрывает холодильник и отходит. Прислоняется спиной к металлической стене и следит. Ретчет про себя вздыхает — он знает, про что пойдёт речь. Не просто так парень остался. — Ретчет, где Арси? Она не выходит на связь, с ней точно всё хорошо? Скажи мне, Ретчет, пожалуйста! Ретчет замирает внутренне, игнорируя быстро бьющуюся Искру. Снова лгать. Он... Ненавидит ложь, которую ему приходится говорить Джеку. Ненавидит обманывать. Но... Сейчас это единственный выход. — Тебе уже говорили. На миссии она. Ты так и будешь над Искрой стоять или дашь мне поесть? Несносный мальчишка... — это он бубнит себе под нос, но так, чтобы было слышно. Джек смотрит на него раздраженно. — Понял я! — и быстро выходит из кухни. Ретчет вновь тяжело выдыхает. Ложь во благо? Кому благо будет? Только им — не придётся объяснять, что на самом деле с Арси, почему её оставили одну, а ещё — что с ней будет дальше. И Ретчет упорно пытается игнорировать уколы совести — но тщетно. Джек ведь беспокоится за напарницу, поэтому так часто приходит и спрашивает, что с ней. А они лишь лгут, лгут, лгут, придумывают оправдания для самих себя. Он обманывает парня — и опутывает себя паутиной этого жестокого обмана с каждым словом. Они лгут Арси — что всё будет хорошо, что они обязательно — совершенно-точно-вне-всякого-сомнения — найдут способ её вылечить, что то, что её отправили в пещеру — лишь временная мера. А на деле... Каждая попытка найти лекарство — провальна. Ретчет не может понять, что происходит, но не может понять и решения Оптимуса. До сих пор он вёл их ровно и уверенно — и руководствовался теми принципами, которым все они следовали. Или пытались. Хотя на войне... Наверное следовало их отбросить и забыть о них к шлаку. Можно сколько угодно говорить о том, что эти принципы делали из них автоботов. Но это не так, вздыхает в который раз он. Арси была права. Это они придумали принципы, за которые держались, якобы «единственно верный путь сохранить человечность». Но принципы давно прогнили до основания. Наверное и Оптимус это начал понимать. Насчёт остальных Ретчет не задумывался — не было сил. Верность? Какая верность в том, чтобы оставить человека одного в лесу? Честь? Даже думать смешно. Справедливость? Справедливо ли было оставлять в лесу ту, которая сражалась за них? Рисковала собой ради них? Нет. И Ретчет не знает, что ему делать дальше. Не понимает. Он уходит из кухни, оставив недоеденную котлету, бродит по бесконечно одинаковым коридорам — и чувствует себя бесполезным. Арси иногда говорила ему о том, что её накрывает это ощущение с головой, но Ретчет никогда не думал, что это же случится когда-то и с ним. Он отмахивался от предчувствий, игнорировал тяжесть в Искре, редкую дрожь пальцев и головную боль. Разумеется, он испытывал беспомощность — когда чужая жизнь ускользала от него. Когда он оказывался недостаточно хорошим врачом, чтобы спасти больного или раненого. Но Ретчет не ожидал, что его накроет сейчас. Он упрямо идёт к своему отсеку, но заходит туда совершенно разбитым внутренне. Он знает, что наутро должен будет снова встать, взять себя в руки и работать, не давая никому увидеть свою боль. Утром же, когда Джек уезжает с Балкхедом, Ретчет разогревает еду в микроволновке — спасибо землянам за то, что провели в это здание воду и электричество, — забивает координаты в устройство и открывает мост. Арси встречает его усталым взглядом, полным отчаяния и обречённости. Он тормозит у входа в пещеру, осматривая её. И ему до ужаса не нравится то, что он видит. Ретчет смотрит на круги под глазами, на засохшую кровь на губах. Смотрит на то, как Арси прижимается к стене, смотрит на него исподлобья, враждебно — и чувствует свою вину ещё сильнее. — Арси... — Я уже как тридцать восемь лет Арси. Её голос, прежде звонкий, теперь звучит глухо и устало. И попытка съязвить больше похожа на желание умирающего хищника показать зубы напоследок. Чтобы не подумали, что потерял силы окончательно (хотя в случае Арси так и есть). Ретчет подходит к ней, присаживается рядом и протягивает тарелку с едой. Но Арси не может удержать её в руках, и ему приходится помогать. Она смотрит на него зверем, хмурится, кусает губу до крови. — Тебе нужно поесть. И попить. Арси отрицательно мотает головой. — Смысл тратить на меня еду и ресурсы? Я ведь всё равно умру — и ты-то должен это понимать лучше всех, Ретч. Давай будем... — она прерывается на кашель, прижимая платок к губам. — Реалистами давай будем. — Давай ты не будешь пессимисткой, — обрывает её Ретчет, хотя понимает, почему она так говорит — слишком долго она здесь находится. Она отчаялась. — Всё будет хорошо. Я обязательно найду лекарство. В глазах Арси — неверие. И Ретчет почему-то думает о том, что после стольких обещаний, ничем не подкрепленных, она действительно никому из них не верит и не поверит. Но больше Арси ничего не говорит. Молча ест, следит за каждым его движением — да так пристально, что становится даже жутковато. — Я не верю вам, Ретчет. Ни вашим обещаниям, ни заверениям в том, что всё будет хорошо, — Арси говорит это лишь тогда, когда он уходит, попросив Оптимуса открыть мост. — Поверь мне — в последний раз. — Нет. Ретчет... Ему бы до боли хотелось, чтобы Арси доверяла им. Но он понимает, что её доверие все они потеряли. Кто-то — из-за действий, а кто-то, например он — из-за бездействия. Это, шарк подери, справедливо. На базе всё валится из рук. Но забота о раненом Бамблби, к счастью, проходит без проблем. Ему ещё долго нужно будет поправляться. — Не елозь ты! Вот же пациенты пошли, — ворчит он, вновь обрабатывая швы. Привычные действия успокаивают, а то, что вернувшийся Балкхед опрокидывает — в очередной раз — что-то, вновь погружает его в ощущение хрупкого спокойствия. Пока он не вспоминает о том, что они сделали. Отчаяние захлестывает с головой, и колени подгибаются так внезапно, что он едва успевает сесть на кушетку. Бамблби смотрит на него с тревогой. — «Ретчет, ты устал? Тебе плохо? Что случилось?» Но трели двоичного кода лишь сильнее бьют по Искре, напоминая о том, что он не сумел сделать. Не спас голос. Оставил лишь жалкий обрывок. И после этого называет себя врачом? Да какой он... Человек после всего того, что наделал? После того, чему дал случиться? Ответов нет. — Всё нормально, Бамблби. И лежи смирно, бедовый ты... — голос полон негодования, смешанного с волнением. Ретчет привык прятать свои мысли и эмоции от всех — как и все они, впрочем. Но наедине с собой он был искренним. И Ретчет понимает, что в этих условиях, когда всё стало зыбким и ненадежным, всем нужна опора. Что-то или кто-то, кто будет неизменным. Постоянным. И если принципы у каждого дали трещину, если надежды и веры не осталось... Он готов быть опорой. Готов быть рядом. Хочет быть рядом. Даже если небо упадёт на землю. Глупо, вероятно. Но он цепляется за надежду на то, что сможет помочь и поддержать. Пусть даже так, оставаясь для остальных таким же ворчливым и вечно всем недовольным медиком. Готовым прийти на помощь, если будет необходимо. Внимательным к товарищам. На войне ведь многие забывают о себе. И Ретчет привык делать то же самое. И он обещает себе, что будет это делать, пока это будет необходимо. Пока не закончится война.