***
Чан боролся с собой, как мог. Он постарался сосредоточиться на работе, которой внезапно стало много: дядя из режима «дорогой гость» внезапно включил ему режим «родственник — помогай». И Чану приходилось днями сидеть над документами по законному бизнесу дяди, пытаясь разобраться в отчётах и расчётах. В этом ему помогал специальный секретарь, которому, видимо, было поручено ввести Чана в курс всех дядиных рабочих моментов. Устало потирая переносицу, он как-то спросил у Шиюна: — Послушайте, дядя, зачем я вам? У вас масса людей, которые смогут делать всё быстрее и легче, чем ничего не умеющий вчерашний школьник, который только путается у них под ногами и отнимает время! — Чан-и, ты не понимаешь! — самодовольно сказал дядя. — Каждая минута, вложенная в тебя сейчас окупится, когда ты будешь помогать мне всерьёз! Чем раньше ты начнёшь… — Дядя Шиюн! Я не буду работать на вас, — в очередной раз уверил его Чан. — Я уже узнал о вступительных в медицинский! Я вчера говорил с папой, он даст мне ещё год на подготовку, после того как я помогу перевезти их из Австралии. Я сниму отдельную квартиру, буду работать и готовиться к поступлению. Таковы мои планы! — Работать? — ничуть вроде как не сердясь, переспросил Шиюн. — Ну, и отлично! Я предлагаю тебе как раз именно работу! Деньжатами не обижу! Мне нужна хорошая кровь, пусть и необученная, на моём новом проекте: делаю ребрендинг сети сульчибов по Сеулу. Готовлю сделку с прежним их владельцем. Чем тебе не работа? Давай, Чан-и! Пока наши планы совпадают! И папа твой молодец, что меня послушался и не стал настаивать на твоём немедленном поступлении! — Послушался… вас? — изумился Чан. — Конечно! Я имею кое-какое влияние на твоего папу! — Шиюн хитро подмигнул Чану. — Если нужна будет помощь — только скажи! Это я его уговорил поторопиться с приездом! И через месяц они будут здесь. — Да… папа сказал, что он решил ускорить отъезд, — немного растерянно сказал Чан. — И вот кстати по этому поводу… Я хотел отпроситься у вас на неделю — мне надо поездить, чтобы поискать жильё, папа выдвинул ряд условий… — И слушать не хочу! — решительно ответил Шиюн. — Только у меня в доме! Семья должна жить вместе! — Но папа… — Я поговорю с ним, — отмёл его возражения дядя. — У меня дома три таких семьи может поместиться! Неужели я прекрасного омегу с двумя мальчиками не смогу приютить? — Но ваш супруг… Наверно, он… — Он не будет против, поверь. Да и ему не будет так скучно: наконец-то в доме появятся достойные общения омеги! Я был бы счастлив на его месте. Чан не стал возражать, однако в душе сильно усомнился в грядущем счастье Доджона. Но спорить сейчас с дядей он не собирался. Папа волен распоряжаться своей жизнью, как хочет. Феликс и так в силу обстоятельств будет жить в этом доме. А Чонин… Ему будет хорошо там, где будет папа. Размышляя над этим, Чан упустил момент, когда дядя снова начал говорить, поэтому следующие слова были для него неожиданностью: — …есть, кого трахать, да, Чан-и? Он мотнул головой и, нахмурившись, ответил: — Простите, дядя, я задумался. Вы что-то сказали? — Я сказал, — посмеиваясь, ответил Шиюн, — что тебе незачем сейчас заморачиваться заботами о доме. Ведь у тебя со дня на день начнётся гон. И как хорошо, что твой дядя позаботился о тебе, да? Как там поживает малыш Минхо? Его не видно и не слышно, он там хоть жив? Знаешь, ночами около твоей комнаты очень трудно ходить — такой запах… Что ты там с ним делаешь такое, что он так расцветает? — Дядины глаза засветились жёлтым волчьим огнём, и Чана повело от неприязни и гнева: его альфа почувствовал старшего соперника и зарычал в бешенстве. Но Чан только вежливо приподнял бровь и сдержанно поинтересовался: — А что вы делаете у моей комнаты ночью, дядя? Шиюн смешался и растерялся. Как и все волки, он не мог хитрить и удерживать правду. Когда попадал в оборот, мог, конечно, как и любой человек, врать и изворачиваться. Но волчья натура заставляла его вываливать всё, что на уме, не думая о последствиях. И вот теперь он покраснел и чуть надулся, что его так беспонтово поймали, но быстро нашёлся: — Кто сказал, что я там был? Охрана, когда посты проверяет, проходит. Парни говорили… жаловались. Сам понимаешь, всем охота попробовать… Чан невольно оскалил зубы и глухо зарычал. — Всё-всё! Спокойно, мой волк! — добродушно улыбаясь, пошёл на попятную Шиюн. — Никто не тронет твоего омежку… — А потом добавил чуть тише, глядя Чану прямо в глаза: — Пока он твой, Чан-и… Пока он не надоел тебе. Пока ты от него не откажешься сам. — Я бы на вашем месте уже перестал этого так активно ждать, дядя, — отвечая на испытующий взгляд Шиюна своим, жгуче-холодным, тихо сказал Чан. — Он будет только моим. Всегда. — Ну, как минимум, на этот гон, да, Чан-и, — сладким голосом спросил старший альфа. — Ты ведь не только лечить и кормить его будешь в это время, не так ли? Он ведь уже знает, что ему предстоит выдержать и как заплатить за твою доброту и абсолютно бескорыстную… — Шиюн сделал издевательскую паузу, — щедрость. Чан понял, что этот раунд он проиграл. Дядя был прав. То, на что он так откровенно намекал, мучило Чана. И он не знал, как заговорить об этом со строптивым и гордым омегой, доверие которого он только-только начал завоёвывать.***
— Расскажи мне о себе, Минхо, — попросил Чан омегу тем же вечером. — Разве ты чего-то обо мне не знаешь? — недовольно поморщившись, спросил Минхо, отрываясь от чтения рассказов О’Генри. Они сидели рядом, на постели. Минхо читал после ужина, Чан смотрел в наушниках новый боевик на ноуте и как бы рассеянно поглаживал бедро омеги. Тот недовольно хмыкал, пытался несколько раз сбросить его руку, но Чан, послушно убирая её, через несколько минут снова возвращал на место. В конце концов Минхо, пробормотав что-то сердитое, смирился. И Чану тут же захотелось большего. Он выключил ноут, развернулся к Минхо и стал за ним наблюдать, продолжая рассеянно водить ладонью по его стройной ноге в домашних штанах. Минхо улыбался, читая юмористические рассказы, на его лице был почти детский восторг, а иногда оно приобретало выражение светлой грусти. Омега долго не замечал, что Чан наблюдает за ним, а тот уже и забыл, что хотел поприставать к нему. И просьба рассказать о себе сорвалась с его губ почти нечаянно: ему вдруг захотелось, чтобы Минхо перестал смотреть в книгу и посмотрел на него. — Я ничего о тебе не знаю, — ответил он на нетерпеливое замечание омеги. — А хочется? — недоверчиво спросил Минхо, косясь на него. — Очень. Расскажи. Минхо немного подумал, а потом отложил книгу, аккуратно заложив закладочкой, которую ему принёс как-то Чан, вздохнул и нехотя начал: — У меня было хорошее детство. Отец и папа любили друг друга. И меня любили. Особенно папа. И я их любил. А потом папа умер. Чан широко раскрыл глаза и, запинаясь, переспросил: — В… в смысле? А кто же… — Что? — не понял Минхо. — Кто же тебя в клетку… — Аа… это. Это отчим. Когда папа умер, мне было семь. Отец держался молодцом. Был твёрд, хотя безумно любил папу. Но он много работал. И все вокруг ему твердили, что ребёнку-омеге, то есть мне, нужен папа. Отец у меня красивый… был. Он был котом, а папа — рысью. И по идее я должен был родиться рысью. Но иногда родство даёт сбой, как ты знаешь. Особенно, когда альфа слабого рода. Ну и вот. А коты… понимаешь, коты-альфы — это очень… очень нуждающиеся в… — Минхо замялся и покраснел, явно жалея, что начал об этом говорить и не зная, как теперь выкрутиться. — Нуждаются в интиме, — мягко сказал за него Чан и нежно погладил его руку, нервно сжимающую простынь. — Да, — сердито блеснул на него глазами Минхо, — именно так! И что? Это природа! Он тут вообще был ни при чём! Понял? Чан вздохнул и поднялся, сев рядом с омегой. Он притянул Минхо в объятия, преодолев его фырчание и недовольное «Пусти, пусти, волк, пусти!» — Я тебя ни в чём не упрекну, Минхо, и никуда не отпущу, — прошептал он омеге прямо в оказавшееся рядом ухо и с удовольствием почувствовал, как замер, а потом расслабился в его объятиях этот неутомимый колючий ёжик. Удобнее подвинувшись и устроив снова заворчавшего Минхо между своих широко разведённых ног, чтобы он чувствовал биение его сердца и твёрдую грудь, но не должен был смотреть ему в лицо, Чан тихо дохнул в ухо омеге: — Продолжай, котёнок. И Минхо, вздохнув и откинувшись на плечо Чану, продолжил: — И он вышел замуж за Ёнсока. Я стал называть его папой. Не сразу, но стал, потому что так хотел отец. И потому что Ёнсок был сначала очень добр ко мне. Это потом мы узнали, что он игрок. И задолжал почти всем, кто занимался играми. Из мирных… Ну, то есть из слабых родов… С ним уже никто и не связывался. Когда отец узнал, Ёнсок уже истратил все наши деньги. Отец привык доверять тем, кто рядом, тем, кого любил. Так мы и остались без денег на моё обучение и новый дом. А пап… Ёнсок всё обещал, что исправится. Два раза отец его в клинику клал — пытался вылечить. Но коты… Понимаешь, особенность котов ещё и в том, что если уж они увлекаются чем-то, то отдаются тому со всей страстью. И их редко можно повернуть… отучить от чего-то. Освободить от зависимости. Поэтому, например, алкоголизм и наркомания у котов — это смертельные болезни. Неизлечимые. И сколько бы ни прикладывали к этому усилий — процент излечений не превышает трёх-четырёх. Поэтому… Ёнсок тащил и тащил. Иногда, конечно, он выигрывал. Но весь выигрыш уходил на долги. Хотя иногда он мне что-нибудь на радостях покупал. Велик купил. Мой первый. Хороший, я его любил. Куртку дорогую… Модную. Но в основном он проигрывал. А отец… Отец ему верил и прощал. Долги его пытался оплатить… Работал на износ… В любую погоду выходил. Все смены брал, какие ему могли дать на фабрике. Даже когда болел… Минхо остановился и склонил голову, чуть подрагивая плечами. Чан понял, что омега плачет. Гордый и самолюбивый Минхо плакал в его объятиях, стыдливо пряча от него лицо и пытаясь скрыть свои слёзы. Чан молчал, хотя его сердце разрывалось от боли. Его альфа, почувствовав, как стала горчить обычно такая нежная и сладкая сирень, жалобно вскинулся и заскулил, требуя немедленно успокоить омегу, сделать так, чтобы ему было комфортно. Чан всегда был крайне неравнодушен к боли близких ему людей, а сейчас, находясь в первой стадии предгона, был вообще крайне уязвим в отношении своей пары, поэтому он ощутил огромное желание сжать Минхо в объятиях до хруста, замять, зализать, зацеловать мокрые от слёз глаза, отдать ему все свои силы, всю свою страсть. Но он, стиснув зубы, лишь слегка сжал плечи юноши, теснее придвинул его к своей груди и сдвинул ноги, прижимаясь к бёдрам омеги и давая ему почувствовать себя как границу между ним и так обидевшим его миром. Стеной, опорой, которая не даст упасть и не позволит никому ему навредить. Минхо благодарно сжал его руки, лежащие поперёк его живота, и продолжил: — Отца убили… ваши. То есть волки. Они хотели. Они поймали какого-то котёнка… Мальчишку-кота. Омегу. Трое волков. Хотели его… разложить на троих… Уже, говорят, даже раздели совсем. Около клуба «Полночь». Дорогого. И волки были из элиты. Золотая молодёжь. А мальчишка в клубе официантом работал, чем-то им там не угодил. Ну, они его после смены и это… А отец со смены шёл и решил папе… ну, то есть Ёнсоку, пива и курочки в сульчибе захватить… Рядом с клубом. Он и ввязался. Мальчишку ранили, но не успели изнасиловать. А вот отцу оба лёгких повредили, вдвоём напали с ножами. Он по дороге в больницу… скончался. Кровью захлебнулся. Минхо снова замолчал. Чану было плохо. Он с ужасом думал о том, каково Минхо с такой историей гибели отца было оказаться в богатом доме волков с перспективой, немногим приятнее той, от которой спас его отец какого-то там мальчишку-омегу. Как же больно и страшно было его котёнку! Какой же силы ненависть он испытывал! А может… и испытывает?.. Разве могли две с половиной недели что-то изменить?.. Чан невольно убрал руки с плеч Минхо и попытался вжаться в спинку кровати, стыдливо отодвигаясь от юноши, которого так обидел… Невольно, не сам… Но легче от этого не было. — Твоё сердце… — внезапно глухо сказал Минхо. — Оно сейчас выпрыгнет из твоей груди. Моей спине больно от того, как оно стучится в твою грудь. — Прости, котё…. Прости меня, Минхо, — сдавленным голосом выговорил Чан. — Нас прости… всех нас… — Нет, — будничным тоном ответил омега. — Я никогда не прощу. Не прощу волков, которые убили моего отца и лишили меня единственного шанса на нормальную жизнь и будущее. Не прощу прокурора, которого купили, и он приказал замять дело, выставив моего отца чуть ли не нападавшим, а этих трое уродов-убийц — жертвами, прибегнувшими к самообороне. Не прощу того трусливого котёнка, которого тоже купили папаши его несостоявшихся насильников, и он сбежал из города, не оставив показаний и отказавшись выступать на суде. Не прощу твоего дядю, который после гибели отца стал захаживать к папаше, спаивать его, петь песенку о том, как он хочет извиниться от имени всех волков, и подсаживать на покер. А сам слюной исходил, когда на меня смотрел. — Минхо содрогнулся от отвращения. — Не прощу Ёнсока… За то, что он со мной сделал. Я ведь даже не сразу понял, чего он от меня хочет. Он был пьян. Сначала лил слёзы, говоря, как много должен Мин Шиюну. Говорил, что за мою школьную форму, за мои обеды и так далее — за всё это платит он. И я мог бы хотя бы как-то ему помочь и согласиться развлечь Шиюна, как тот хочет. Это бы сняло с него часть долга. Он никогда меня не бил. Но когда я сказал, что лучше умру, чем сделаю то, чего он хочет, он набросился на меня… Я моложе, я сильнее, но он был пьян и страшно зол. А я драться не умею. Да и не ожидал я, что он может так сильно бить… Пока я очухивался от его первого удара, уже лежал на полу, а он пинал меня ногами. А царапина сзади — это я, когда падал, стеклянный столик задел. Об угол проехался. Я сознание, к сожалению, не сразу потерял. Так что слышал, как он моего отца грязью поливал в своем пьяном бреду. Упрекал его, что он бросил меня на него. И из-за этого всё и случилось с ним, таким бедным и несчастным. А утром… На коленях стоял, умолял простить и всё на часы поглядывал. А потом, знаешь, так заботливо-заботливо сказал, что хочет меня спасти, что я должен немедленно обратиться, и он отнесёт меня в безопасное место, чтобы меня Шиюн не нашёл. А у меня всё в голове гудело, мне так плохо было… Я и обратился. И в клетку эту сам полез. Думал, он видел, что мне плохо, и поэтому решил меня понести, чтобы мне идти не пришлось. Поэтому себя я тоже никогда не прощу! За собственную тупость и наивность! В голосе Минхо зазвучала такая горечь и такая тоска, что Чан, не выдержав этой муки, снова нежно прижал его к себе. И Минхо не стал сопротивляться. Наоборот, он внезапно запрокинул голову и вжался носом Чану в шею, тяжело и медленно вдыхая и легко выдыхая, от чего у Чана мурашки побежали по рукам и ногам. А потом омега приоткрыл рот и изо всех сил впился зубами в угол нижней челюсти Чана. Альфа вздрогнул от неожиданности и крепко схватил Минхо за плечи, инстинктивно пытаясь отстранить его от горла. Но тот только вцепился пальцами в его бёдра, между которыми сидел и с каким-то зверским наслаждением застонал, перестав кусать и начиная лизать укус, сочащийся кровью. Чану было больно, но он замер, осознав, что его только что пометили омежьей меткой. А Минхо между тем, страстно облизывая место укуса, зашептал: — И тебя… Тебя я тоже не прощу никогда. Вот за это не прощу! Ты меня сломал, проклятый волк. Ты не даёшь мне сосредоточиться на моей ненависти! Ненавижу… Как же я тебя ненавижу… Почему ты такой?.. Я должен ненавидеть и презирать тебя… Но ты… такой… Так пахнешь… Такой… сладкий… такой… добрый… Ты же волк… Но такой… Минхо остановился и мучительно застонал, сжимая руки и опустив голову на грудь. Чан, мечущийся между желанием занежить и заласкать этого ненормального и искусать его и поставить ему метку немедленно, зажал его в кокон своих рук и ног и зашептал ему в ответ: — Глупый мой… Глупый… Я не просто волк, котёнок… Я твой волк. Я на все ради тебя готов, я… — Что со мной? — мучительно простонал, очевидно, совсем его не слушая, Минхо. Чан обеспокоенно повернул его лицо, чтобы рассмотреть. Глаза Минхо были зажмурены, а тело свела судорога. — Что с тобой… Что с тобой, котёнок? — обеспокоенно зарычал Чан. — Что болит? Где болит? — Не болит, — простонал Минхо. — Кусать тебя хочу… Что со мной?.. Что ты со мной сделал?.. Он начал крупно дрожать, а потом внезапно схватил руку Чана и, резко склонив голову, вцепился в неё зубами, но, быстро отпустив, тут же стал засасывать кожу на месте укуса. Тут Чана осенило: он осторожно опустил другую руку на пах Минхо и почувствовал там каменную твёрдость. Омега почти закричал, когда ощутил его на своём естестве, которое Чан тут же сжал, чувствуя, насколько оно горячее. Минхо дёрнулся, пытаясь стряхнуть руку Чана, но тот был настойчивым. — Тише, тише, котёнок, — зашептал он двигая рукой по всей длине и чувствуя, как мокнет постель под Минхо: сладость его смазки ударила в нос, и Чан перешёл на дыхание ртом, чтобы не накинуться и не разложить омегу прямо здесь и сейчас. Минхо откинулся ему на плечо, ухватил в ладони простынь и стал ритмично постанывать в такт сильным и уверенным движениям Чана. Тот быстро нырнул в боксеры омеги и, обхватив его член, начал плавные и сильные движения, с наслаждением слыша стоны Минхо, высокие, сладкие, чистые. Он присосался к шее омеги, а потом жадно лизал её, пока горячо и страстно ласкал его. Когда Минхо, вздрагивая всем телом, стал сам быстро толкаться в его руку, он ловко выскользнул из-под омеги, прислонил податливое тело к спинке кровати, быстро достал свой член и, не сводя глаз с искажённого страстью и желанием лица Минхо, с его полураскрытых губ и оскала белых зубов, взял оба естества в руку и стал ласкать их вместе. Минхо закричал от наслаждения, почувствовав горячую плоть Чана, и через несколько секунд обильно кончил, а через пару мощных движений за ним последовал, отчаянно и страстно зарычав, и Чан, залив собой светлую шелковистую кожу живота Минхо и чуть не кончив от этой картины ещё раз. Он не дал омеге очнуться и устроить скандал. Как только сам чуть пришёл в себя, он подхватил что-то протестующе мяукающего, но разморенного Минхо на руки и потащил в ванную. Там он привёл его в чувства, умыв холодной водой. И когда тот, злобно фыркая, стал бешено отталкивать его и шипеть «Отпусти! Не трогай меня! Слышишь? Волк проклятый, отпусти!», Чан облегчённо выдохнул, отступил и, быстро сказав, что одежду и полотенце он сейчас принесёт, смылся из ванной, оставив разгневанного кота наедине с водой и следами их совместного преступления на животе. Он выбрал самые мягкие шорты и футболку из своего гардероба и только сейчас задумался, что вообще-то давно пора Минхо купить собственную одежду, потому что чановой уже не хватало: Минхо таскал её бессовестно и менял каждый день. И откуда такие аристократические замашки у котёнка с окраины — было непонятно. Воровато сунувшись в ванную и уловив жадным взором очертания тела Минхо за душевой перегородкой, Чан оставил одежду и полотенце на бельевой корзине. Он быстро сменил постельное бельё, постелил чистое и хрустящее свежестью кипенно-белое, взял своё полотенце и пошёл к Сынмину. — В душ пустишь? — спросил он у медленно моргающего старшего, которого, видимо разбудил: на часах было всего двенадцать ночи, но Сынмин был, видимо, жаворонком. Тот кивнул и молча впустил пышущего счастьем и бодростью Чана. Когда он вышел из ванной, Сынмин налил ему виски и спросил: — Поссорились? Или… наоборот? — Пока наоборот, но сейчас поссоримся, — вздохнул Чан, делая небольшой глоток, скорее, чтобы набраться храбрости перед возвращением в постель разгневанного Минхо. Омегу он ни в чем не винил, потому что понимал, что тот невинен и неопытен, и решить его проблему мог бы и он сам, если бы Чану так не хотелось залезть ему в штаны. Но его пугала перспектива предстоящего объяснения. — Держи его крепко, Чан, — покачал головой Сынмин. — Я знаю своего отца. Он не упустит возможность тебе отомстить и прибрать к рукам твоего сладкого. Чан зарычал, но Сынмин снова покачал головой: — Отец и на Джисона облизывался. Так что я тебе из своего опыта говорю. Поэтому я Джисона и отправил к родне в пригород. — Он тоскливо вздохнул. — Скучаешь? — сочувственно задал глупый вопрос Чан. — Тоскую, — сквозь зубы просипел Сынмин. — Каждую ночь вижу во сне его слёзы. Он у меня гордый, почти никогда не плачет, улыбается так… знаешь… так невозможно! Я когда его первый раз сдуру схватил и повалил, он так мне беспомощно улыбнулся, как будто не поверил, что я могу что-то с ним сделать. Его били в детдоме за эту улыбку. Его измучили за неё. Его дразнили из-за щёчек и из-за худобы. Он столько всего перенёс, а я накинулся на него, как только он обратился. Увидел обнажённым и… — Сынмин мучительно сжал ладони в кулаки и изо всех сил ударил по подоконнику, около которого стоял. — А он только улыбался и жалобно так просил: «Не надо… Не надо…» И так закричал, когда я… Боже! Этот крик до сих пор у меня в ушах! — Ты что… изнасиловал?.. — растерянно пробормотал Чан. — Нет! Ты что? — возмутился Сынмин. — Я укусил его. Метку сразу поставил. — Старший усмехнулся и кивнул на укус на челюсти Чана: — Я просто увидел, что тебя пометили, и вспомнил, как сам не смог удержаться. Просто он так пах… Сладкая ореховая паста… Но увидел его кровь, его слёзы и очнулся. На коленях умолял простить. А он только смотрел своими глазищами. Метку зажал и не подпускал, грозился, кричал. Я ему говорю: я залижу, чтобы было аккуратно и зажило, а он не давал. Кричал, когда я приближался. А потом заснул от того, что я феромоны выпустил. Сильные. Не смог сопротивляться. Тогда я и зализал… Только было поздновато, так что метка долго у него болела. Сынмин помолчал. Чан, изумлённый его откровенностью, не смел прерывать это молчание — молчание человека, который редко кому открывает душу. Но потом не выдержал. — Он ведь тебя простил, хён, да? — робко спросил он. Сынмин кивнул. — Я на руках его носил. Я боялся дышать в его сторону. Я за свою необузданность расплачивался долгих полгода. Чуть не сдох. Но оно того стоило. Он у меня… Необыкновенный… — Сынмин мечтательно улыбнулся, а потом свёл брови на переносице в отчаянной гримасе боли. — Я тоскую. Мне так плохо без него, Чан! Так плохо! — Почему же ты не заберёшь его и не уедешь? — тихо спросил Чан, уже почти зная ответ. — Он беременный, Чан. И так как у нас сильное смешение родов, то вынашивать волчонка ему трудно. Ему нужен строгий постельный режим. Я не могу подвергнуть его опасности. А отец… — Сынмин вдруг коротко и с отчаянной ненавистью прорычал. — Он угрожает мне. Требует, чтобы я ребёнка забрал после рождения, а Джисона забыл. Только этому не бывать! Я не откажусь от него. Он моё всё. Он моя жизнь. Он и Минхи. — И на удивлённый взгляд Чана ответил, нежно улыбнувшись, что сделало его похожим на милейшего щеночка: — Так мы назовём сына. Сонни думает, что будет омежка. А я — что альфочка. Но мне всё равно. Я заберу их и никому не отдам! И перегрызу горло любому, кто встанет у меня на пути! Чан внезапно услышал собственные интонации в голосе Сынмина и невольно улыбнулся. — Можешь на меня рассчитывать, Сынмин-хён. Я всегда тебе помогу. Сынмин мягко улыбнулся и благодарно кивнул. Когда Чан, отчаянно желая отсрочить неизбежное, шёл к своей комнате, в голове у него вертелось одно: Джисон простил Сынмина. Значит, есть шанс, что и Минхо… его простит, если во время гона… Хотя нет, какое там простит? Чан же не метить его собирался. Да хрен с ним, с гоном, ему бы сейчас выжить, после всего того, что он сделал с омегой. Но когда он на цыпочках вошёл в комнату, то сразу почувствовал нежный, спокойный и мягкий запах: сирень была вполне мирной, правда, чуть более сладкой, чем обычно, но Чан прекрасно понимал почему: неважно, насколько сильно будет злиться на него Минхо — Чан довёл его до финала. Минхо было хорошо с ним, он не вырывался, он стонал так, что Чан до сих пор дрожал при воспоминании об этих стонах. И потом… Минхо его укусил. Чан невольно поднёс руку к ране на челюсти. Она сладко саднила, и от неё как будто пробегали вниз по шее до самого сердца какие-то огненные змейки. Чан вздохнул: за такое и пострадать не жаль. Он даже чуть-чуть разочаровался, когда увидел, что Минхо спокойно лежит на своей половине постели и, кажется, спит. Казнь отсрочивалась. Чан со всей положенной ему природой грацией прошёл к ванне, чтобы повесить полотенце и, затаив дыхание, прилёг на край своей части постели лицом к затылку Минхо. Волосы у того были ещё влажными, и на подушке был тёмный след. Чану безумно захотелось прикоснуться к этим волосам. Сегодня его волк был невыносим и получал всё, чего хотел. Чан протянул руку, и в этот момент Минхо резко развернулся к нему всем телом. Чан, вздрогнув, так и замер с протянутой к нему рукой и широко открытыми глазами. Минхо посмотрел на руку и, переведя взгляд на Чана, приподнял бровь. Чан поспешно спрятал руку под покрывало. Взгляд Минхо прошёлся по виноватому лицу альфы и остановился на его ране на челюсти. Омега в свою очередь протянул руку и коснулся её пальцами. — Болит? — спросил он хриплым голосом. — Мгм, — невнятно ответил Чан, потому что ему было трудно как-то определить, что он чувствовал. — Ты… простишь меня за это? — внезапно спросил Минхо, опуская глаза. — Я виноват… Мой омега… Я в последние дни не могу его понять… особенно когда ты рядом. Чан всегда отличался отличной реакцией. Поэтому всхлипнул он очень натурально. А поймав растерянный и жалостливый взгляд Минхо, ещё и по-детски шмыгнул носом и сказал обиженным тоном: — Я не виноват! И когда ты кусал, было бо-о-ольно! Потому что было неожиданно! Ты бы хоть предупредил, что метить меня собираешься! — Метить? — В голосе Минхо послышался ужас, и он приподнялся на локте и резко двинулся к Чану, нетерпеливо ощупывая взглядом рану на челюсти. — Разве… Это метка? Чан… — Он покаянно заглянул в глаза альфе. — Прости! Прости меня! Я не хотел! Это как-то… само… понимаешь? — Он осторожно погладил пальцем рану, и Чан блаженно закрыл глаза, а Минхо между тем наклонился над ним и нежно поцеловал метку. Чан перестал дышать от восторга — так это было приятно. — Ещё, — шепнул он. — Ещё, Минхо. Мне легче, когда ты так… касаешься… И Минхо безропотно снова поцеловал его, задержавшись губами на ранке чуть дольше. А потом бережно лизнул. И ещё раз. И ещё. Чан глухо зарычал. — Ещё раз так сделаешь, и я тебя буду трахать до утра, — сквозь зубы сказал он. Минхо поспешно отодвинулся и обиженно сказал: — Всё-таки ты бешеный альфач, Чан-хён. Никакой нежности. Иди нахрен тогда. Чтобы я ещё раз… Чан засмеялся и сказал: — Иди ко мне. Я буду нежным, хочешь? — Отвали. — Ну же, Минхо, — Чан потянул его за руку. — Я уже привык засыпать с тобой в объятиях. Ты же не лишишь этого укушенного тобой альфу? Теперь ты отвечаешь за меня! — Врёшь ты всё… — неуверенно сказал Минхо. — Манипулятор… Но в руки пошёл. И дал уложить голову себе на плечо и долго-долго вдыхать его аромат — аромат нежной умиротворённой сирени с какими-то лёгкими сладковатыми нотками, которые чуть тревожили альфу Чана, но он так устал, что быстро заснул, не успев хорошенько об этом подумать.