Подарок на совершеннолетие (18+)

Следующее утро выдалось хлопотным. Чан проснулся уже с тревожным ощущением, что что-то не так. Но что конкретно — не успел понять. Только он оделся, как пришёл слуга с просьбой от дяди скорее спускаться вниз. — Нас ждут великие дела! — воодушевлённо закричал Шиюн, поблёскивая глазами и приглашая несколько озадаченного Чана за стол, где ещё никого, кроме них, не было. — Сегодня ты едешь выбирать помещение под офис для моего нового отделения! Я доверяю тебе, сынок! Ты же позволишь мне так себя называть? — Да, конечно… Но… — Чан был спутан и растерян, поэтому почувствовал себя неуютно. — А где Чанбин и Сынмин? Шиюн отвернулся и пожал плечами. — Сынмин куда-то ускакал прямо с утра, наверно, понёсся к своему недомерку-квокке. А Чанбин… — тут дядя усмехнулся и, сев на своё место, кинул на Чана странный острый взгляд. — Моему драгоценному пасынку с вечера нездоровится. Так что он у себя. Не беспокойся, всё будет в порядке с ним, он уже взрослый, сам справится. Чан кивнул, но на сердце у него стало как-то не по-хорошему тревожно. Он постарался отогнать от себя это неприятное ощущение и сосредоточился на еде. — Я полностью доверяю тебе, Чан, — продолжал между тем вещать дядя. — Ты, главное, не спеши! Выбирай, учитывая всё, о чём мы с тобой и секретарём Ли вчера говорили. Не скупись, но и не дай себя обмануть! Помни: мне нужны три отличных варианта. Если мне понравится что-то из того, что ты подберёшь, я награжу тебя. Поверь, я не скуплюсь для тех, кто ведёт себя правильно и прикладывает всё усердие, чтобы угодить… ну, то есть сделать своё дело хорошо. — А вы… Разве вы не поедете со мной, дядя? — удивился Чан, выслушав эту тираду с приличествующим случаю смиренными выражением лица. — Нет, нет, Чан, — дядя снова усмехнулся. — У меня сегодня дома дела. Очень важные дела! Неотложные… Но не переживай: я полностью доверяю секретарю Ли, он поедет с тобой и поможет, если что. — Хорошо, дядя. Мы едем… — За город. Ну, то есть на окраины. Офис будет, как я говорю, «ближе к народу». Я человек простой, так что буду это доказывать не только словом, но и делом, окей? — Да, дядя. Хорошо, — ответил Чан, пристально глядя на Шиюна: что-то беспокоило его, что-то было странное в том, как распирало дядю от непонятной и тревожащей Чана радости. Но сформулировать точнее, что именно, он не мог.

***

Секретарь Ли оказался и впрямь толковым советчиком и очень деликатным помощником. Он был человеком-бетой. То есть крайне редким видом людей в этом мире, таким — без признаков зверя внутри — рождался один на полтора миллиона. И это были бесценные работники. Их резервировали себе в штат почти с рождения, потому что они гарантированно были идеальными сотрудниками: самыми уверенными в себе, спокойными, не подверженными звериным страстям и животным инстинктам. Они были наделены огромным творческим потенциалом, были способны мыслить крайне нестандартно и выкручиваться из любой ситуации. И главное — они могли как сами рожать, так и оплодотворить омегу, то есть практически идеально сочетали в себе два гендера. Чан всегда удивлялся тому, что секретарь Ли никак не пах. Этот красивый, высокий, очень стройный, но явно весьма сильный человек сразу привлекал к себе внимание всех, кто видел его в первый раз рядом с Мин Шиюном. У него были яркие, необычного разреза глаза, небольшие аккуратные губы с мягкой улыбкой и мужественный квадратный подбородок с ямочкой посередине — что тоже было очень необычно и до странности привлекательно. Но вот аромата у него не было. И Чан всегда хотел у него поинтересоваться, что за блокаторы он использует. А сейчас, когда Ли доверительно сообщил ему о своём гендере — как и было принято при перспективе тесного сотрудничества — всё понял. — Я никогда не видел бет до вас, секретарь Ли, — с уважением склоняя голову, сказал Чан. — Простите, если своими словами и вопросами до этого я причинил вам какое бы то ни было неудобство! — Ну, что вы, господин Бан, — мягко улыбнулся Ли, с интересом глядя своими красивыми тёмно-зелёными глазами на чуть смутившегося альфу, — вы, в отличие от большинства, были всегда очень вежливы и деликатны. И ни разу не намекнули на отсутствие у меня запаха. Или на мою необычную для корейца внешность. Или на что-то ещё, за что я периодически получаю от окружающих. — Вы очень красивы, господин Ли, — искренне ответил Чан. — Поэтому я не совсем понимаю, чем вас могут попрекнуть окружающие. — Спасибо за комплимент, господин… — Можно просто Чан, пожалуйста! — попросил альфа. — Хорошо, Чан, — снова очаровательно улыбнулся секретарь Ли. — Но я вас старше, поэтому вы можете называть меня хён, если вам будет угодно чуть сбавить уровень официоза. — Может, тогда сонбэ? — предложил Чан, улыбаясь. — Можно и сонбэ, — кивнул Ли. Они были только на третьем объекте, а Чан уже души не чаял в своём новом сонбэ. Ли вступал только тогда, когда Чан действительно забывал задать какие-то важные вопросы риэлтору или арендодателю. Он был остроумен и предельно вежлив одновременно. Он неуловимо для других подавал знаки Чану, и тот, следуя его подсказкам, выглядел умным и солидным даже в своих глазах, хотя привык относиться к себе с иронией. В общем, Чан быстро понял, что именно так ценят все вокруг в бетах. Ли был универсален: всё знал, всё умел, понимал начальника с полуслова. Он совершенно очаровательно щурился на солнце, которое делало его невероятные глаза прозрачно-чистыми, собирая в них ясный свет и, кажется, всё тепло этого мира. Но чёрных очков Ли не носил: сказал, что по статусу ему не положено. Иногда он проявлял некую неловкость: пару раз оступался, и хорошо, что Чан был рядом — ловил и поддерживал за локоть. — О, простите, Чан, — смущённо говорил Ли, — я такой рассеянный. — Ничего, сонбэ, я рядом, — смеялся Чан. — Главное, не падайте, когда я далеко. — Договорились, — улыбался Ли. Но в остальном он был просто безупречен. Они вместе пообедали в отличном маленьком ресторанчике с просто великолепной кухней. Чан удивился, что на окраинах Сеула могут быть такие прекрасны заведения, на что выслушал от Ли целую лекцию о том, что не стоит недооценивать небольшие кафе и ресторанчики, потому что там кухня именно домашняя, думают о каждом драгоценном клиенте и не ставят дело на поток. Секретарь говорил увлечённо, его глаза блестели искренним вдохновением, тонкие кисти с длинными пальцами порхали в воздухе в совершенно завораживающей жестикуляции. Чан заслушался и засмотрелся, улыбаясь, по собственным ощущениям, совершенно дурацкой улыбкой, которая так и лезла на его губы, когда он смотрел на чудесное лицо перед собой. Следующим был небольшой симпатичный офис в новостройке недалеко от того ресторанчика, где они обедали, поэтому они решили прогуляться до туда пешком. Чан, отвечая на осторожные вопросы Ли, внезапно увлёкся рассказом о своей учёбе в старшей школе. Вспомнил о своих одноклассниках, которых любил, об учителях, с которыми ему всегда везло. Вспомнил родной дом, папу и Феликса с Чонином… В общем, когда они дошли, настроение у Чана было несколько лиричное и ностальгическое, но вполне умиротворённое. В офисе ещё никого не было. Представившись охраннику и показав документы, они зашли и стали осматривать помещение. Там было светло, огромные окна занимали большую часть стен. Из мебели пока ничего не было, кроме большого стола посередине — видимо, его оставили строители, у которых здесь, возможно, был тоже офис. Чан подошёл к окну. Вид на большую улицу, залитую солнцем и оживлённую десятками спешащих куда-то машин, заставил его улыбнуться. Жизнь кипела здесь даже на окраинах. Не останавливалась ни на секунду, торопилась и заставляла шевелиться любого, кто попадал в её водоворот. Сбоку, очень близко, стояло ещё одно здание, тоже новостройка. Отсюда можно было видеть даже внутренности офисов в нём. Там тоже суетились какие-то люди, что-то происходило, работало, неутомимо двигалось. И внезапно в этом пустом офисе Чан почувствовал, насколько суетным был мир вокруг. В тишине, со стороны, он казался пустым и нелепым в своей попытке заполнить время какими-то бесполезными делами. Чан нахмурился собственным мыслям, вдохнул, чтобы позвать секретаря Ли, и вдруг ощутил его руки на своих плечах. На секунду он подумал, что Ли снова запнулся, но тот прижался к его спине, обнял и прошептал в ухо, обжигая горячим дыханием: — О чём грустите, Чан? Могу я помочь вам? У альфы перехватило дыхание от странных ощущений, а ладонь Ли быстро скользнула наверх и нежно сжала его горло, заставляя откинуть голову на плечо беты и давая тому доступ к его шее. Чан замер, не понимая, чего хочет Ли, но прекрасно чувствуя, какая волна жара исходила от его тела, которое прижимало сейчас альфу к себе, и от губ, которые начали медленно, но уверенно, путешествовать по его шее, затылку, надплечью… Чан понимал, что происходит что-то неправильное, он даже попытался воспротивиться, когда Ли, отпустив его горло, стал расстёгивать пуговицы на его рубашке, но в это время вторая рука странного беты легла на его пах и начала медленно, но настойчиво его поглаживать — и Чан задохнулся от восторга: настолько умелыми и правильными были эти движения, они будили в нём самые жаркие желания. Он развернулся, схватил бету в объятия и, зажмурившись, прильнул к его губам, целуя настойчиво, жарко, требовательно, кусая и терзая эти прохладные губы. Бета отвечал не менее страстно, он первым проник в рот Чана, горячим языком вылизывая его и жадно прикусывая его язык. Чан опустил руки на задницу Ли и страстно сжал её, собираясь подхватить и развернуть бету к стене. И в этот момент тот простонал: низко, глубоко, страстно… Не так. Не так, как хотел бы слышать Чан. В ушах у альфы мгновенным эхом отозвались другие стоны — нежные, высокие, жалобные — так стонал Минхо вчера, когда его ласкал его альфа… Когда его ласкал Чан! Альфа вздрогнул всем телом и отпрянул, вжавшись в стену около окна и отрывая настойчиво льнущего к нему бету на вытянутых руках. Он не оттолкнул, не сделал больно, он просто отстранился и умоляюще забормотал, искательно заглядывая с туманные от страсти глаза Ли: — Простите! Простите меня, секре… сонбэ! Простите! У меня скоро гон, я… я не совсем адекватен, простите! — Так в чём проблема? — прошептал ему Ли, перехватывая его руки, силой сводя их у себя за спиной и снова оказываясь с объятиях разрываемого желаниями альфы. — Я ведь не против… И он, обхватив лицо Чана своими прохладными ладонями, снова приник к его губам, всасываясь в них с силой, забирая в плен жаркого и такого манящего рта. Чан отчаянно зарычал, подхватил его за талию, и, развернувшись, прижал к стене, нетерпеливо кусая щёки и подбородок и спускаясь на шею, где должна была ярко цвести его любимая сирень… Сирень, которой не было… Ничего не было, кроме тонкого и нежного аромата духов — приятных, свежих, что-то вроде кисло-сладкого яблока — абсолютно чужих. Чан оттолкнулся от стены и сделал несколько шагов спиной вперёд, отступая и с ужасом глядя в лицо секретарю Ли. На нём не было никакой страсти, никаких чувств. Глаза были прикрыты, а губы закушены, но это всё. Ли просто терпел прикосновения Чана. Конечно, он тут же открыл глаза и вопросительно посмотрел на альфу: — Что не так, Чан? — спросил он нерешительно. — Почему…? — Зачем вы это делаете, секретарь Ли? — тихо, собирая силы в кулак, спросил Чан. — Я ведь вам не нравлюсь? Кажется, я вам даже неприятен… — Неправда, Чан, — покачал головой Ли и сделал шаг вперёд, на что Чан поспешно отошёл на два назад. — Ну же… Чан. Брось. Разве я тебе неприятен? Я ведь предлагаю то, что тебе так нужно сейчас… У тебя предгон…. Завтра-послезавтра всё начнётся, да? — Голос Ли был низким, мягким, завораживающе глубоким. И когда он снова сделал шаг вперёд, Чан не сдвинулся с места, глядя на него, как околдованный. — Зачем же противиться? Я многое могу, Чан… Поверь, тебе понравится. Он был уже около Чана и снова начал гладить его плечи, осторожно проводить тонкими пальцами по обнажённой в расстёгнутой рубахе груди. Он провёл носом, а потом и языком по его шее и спустился вниз, отвёл рубашку в сторону и накрыл прохладными губами сосок Чана, лаская его языком и заставляя альфу прогнуться в спине, чтобы подставить грудь под его умелую ласку. Рука Ли снова оказалась на члене Чана, и альфа снова застонал от наслаждения. Его зверь метался по клетке и выл от восторга, он требовал не останавливаться, требовал, чтобы Чан немедленно разложил этого умелого любовника прямо здесь, на столе, чтобы проник, не задумываясь ни о чём, в его горячее нутро, присвоил это гибкое тело… «Привет… Чан… хён…» Голос зазвучал у него в голове внезапно и очень болезненно. «Самцом себя чувствуешь? Хозяином жизни?» Его омеге было больно. Тому, кто должен быть рядом с ним, сейчас было очень больно. И Чан содрогнулся всем телом от этой боли, заставив бету, который уже опустился перед ним на колени и расстёгивал его ремень, параллельно лаская его вздыбленный пах губами, отпрянуть и со страхом посмотреть вверх — прямо в его глаза. — Прости, сонбэ, — чужим голосом прохрипел Чан, глядя в эти прекрасные, но такие холодные и чужие глаза, — у меня есть омега. И я ему сейчас нужен… — Откуда ты знаешь? — внезапно надломленным голосом вскрикнул бета, быстро поднимаясь от отступая от Чана. — Ты же не должен! Не должен знать! — Он кинулся на остолбеневшего от изумления Чану, крепко обнял его и зашептал: — Останься со мной, слышишь? Останься! Ему ты уже не поможешь! Не спасёшь! А вот я смогу тебе помочь! Я буду таким, как ты захочешь! Оста… — О чём ты говоришь? — резко схватил его за руки Чан, мгновенно скинув с себя оковы заторможенности, когда услышал это ужасное «Ему ты уже не поможешь». Увы, он сразу понял, о ком говорил бета. — Что ты знаешь о Минхо? Что с ним? — Забудь его! Слышишь? Забудь! Ты можешь получить всё, что захочешь! — страстно заговорил бета, умоляюще глядя в безумные от тревоги глаза Чана. — Останься сейчас со мной! Я тебя буду любить так, как ты хочешь! Сколько хочешь! Я буду твоим! Прошу! Чан! Чан! Но Чан его уже не слышал. В его ушах стояло марево звона, сквозь которое пробивался только один голос, только один зов: «Помоги мне! Чан! Помоги мне! Где ты?» — да страшной болью горела метка, наливаясь огнём и требуя, чтобы её целовали только одни губы, рождая такую жажду в этих поцелуях, что Чан готов был выть от этих разрывающих его тело и душу ощущений. Всю дорогу он был как в тумане, поэтому почти не помнил, как вышвырнул из машины дядиного водителя, как дрожащими пальцами набрал в навигаторе адрес, как рванул с места, как нёсся по дорогам на предельно допустимой скорости, как рычал и матерился на проклятых светофорах, как, визжа тормозами, остановился у знакомых ворот и, бешено оттолкнув замешкавшегося на его пути огромного альфу-охранника так, что тот отлетел и упал навзничь около дорожки, вбежал в дом, понёсся по лестнице и толкнул дверь в свою комнату. Пустую комнату, пронизанную сладким-сладким, невероятно сильным запахом сирени. Вот тут он остановился. Только тут он как будто очнулся, его как будто изо всей силы кто-то хлестнул по щеке. Течка! У Минхо началась течка! Поэтому он был таким нервным в последнее время. Поэтому не мог, как сам сказал, ладить со своим омегой. Поэтому вчера накинулся на Чана и пометил его. Поэтому так легко сдался ласкам альфы. Поэтому так сладко пах ночью и утром — именно эта сладкая нота должна была подсказать Чану, что мальчика надо срочно хватать и прятать! А он всё упустил. Всё прозевал, занятый только своими проблемами и метаниями перед гоном. — Где ты? — мучительно зашептал Чан, готовый разбить себе морду за то, что всё так случилось. — Минхо… малыш… Где ты? Выходи… Я здесь… Минхо! — дикий рёв разорвал сладкую и тягучую тишину. Он развернулся и ринулся к кабинету Шиюна. В его голове назойливым шилом вертелся насмешливый голос дяди: «У меня сегодня дома дела, Чан! Очень важные дела! Неотложные….» Он ворвался в кабинет без стука. Шиюн сидел за столом в домашней одежде и очках и что-то писал. Он поднял голову и удивлённо воззрился на встрёпанного, в наспех застёгнутой рубахе, тяжело дышащего Чана. — Чан-и?.. — Где мой Минхо? — прорычал Чан. Он в два прыжка пересёк кабинет и угрожающе склонился над столом дяди, опираясь кулаками на столешницу. — Где! Мой! Минхо!  — Чан-и, волк мой! — В голосе дяди послышалось ничем не прикрытое злорадство. — Откуда мне знать? Ты столько раз говорил, что это твой омега, что это твой «подарок» — и только твой. А сейчас ты его ищешь в моём кабинете? Как же ты мог упустить своего омежку? — Дядя поднял на него полные золотого волчьего огня глаза и, зловеще усмехнувшись, добавил тише: — Своего течного омежку… Чан взвыл от отчаяния и зарядил кулаком по столу так, что дядя вздрогнул и тут же огонь исчез из его глаз, сменившись банальным страхом. Он торопливо выставил руки вперёд и залепетал: — Тихо, тихо, тихо, волчонок… Спокойно! Ты ищешь своего омегу? Может, он пошёл по дому погулять? Может, он… тоже кого-нибудь ищет?.. — Что? — шепнул в ужасе Чан севшим голосом. — У него же течка? Невинные омежки тем и хороши, что… ну, ты же знаешь? Не могут терпеть… Им больно, бедняжкам… Они готовы… — Где он? — тихо спросил Чан, понимая, что сейчас просто убьёт этого мерзавца, и это было неизбежно. Но сначала он должен был найти Минхо… Или то, что от него осталось… Чан видел, что могут сделать с юным тёчным омегой раззадоренные его запахом волки. Если их несколько. И если омега ничего не умеет. Дядя был здесь. Сиренью от него не пахло, иначе он был бы уже мёртв — у Чана от этой мысли зачесались клыки. Не пахло… Запах… Утром, когда он был в столовой, по дому витал ещё один запах — странный, тоже очень терпкий… Пина колада с необычной для этого аромата остротой ананаса… Так пах Чанбин. «Моему драгоценному пасынку с вечера нездоровится», — прозвучал в голове Чана издевательски радостный голос дяди. Он с ужасом посмотрел на Шиюна: — Ты… ты отдал моего омегу… Чанбину?.. — Я? — картинно возмутился Шиюн, торжествующе поблёскивая глазами. — Как я мог? У Бинни гон вчера начался. И он всегда так приятно пахнет в это время… А омеги-коты, как ты знаешь, так остро реагируют на запах… особенно в течку… Чан был уже в коридоре. Дверь в комнату Чанбина он выбил ногой, не задумываясь, потому что именно оттуда плыл невероятно сладкий запах: смешение сирени и кокоса в роме. И слышались стоны — высокие, трепетные… Минхо лежал полностью обнажённым, изгибаясь от наслаждения, а Чанбин, страстно рыча и сжимая одной рукой его нежное бедро, активно ему отсасывал. Рука Минхо упиралась в плечо альфы, он стонал сквозь зубы, а по щекам у него текли слёзы. — Не надо, не надо… Умоляю… Не надо… Ахм… О, боже… Не надо… — стонал он, а сам поддавал бёдрами, полностью овладевая ртом прикрывшего глаза от наслаждения альфы, другая рука которого активно двигалась на собственном члене. Они ни на секунду не остановились при появлении Чана, потому что собой уже не были: их звери, вырвавшись наружу, не собирались останавливаться, пока не обретут удовлетворение. Чан от острой боли, пронзившей всё его существо сначала замер, неверяще глядя на вполне себе ясную и откровенную картину перед собой. А потом он издал такой яростный вой, что Чанбин — при том, что первый день гона — это просто животное безумие — очнулся и, вздрогнув, остановился, выпустил Минхо и приподнялся над ним, повернув полный дикого звериного бешенства, абсолютно нечеловеческий взгляд на Чана. Он не видел человека. Он не видел друга. Он видел только соперника-альфу, волка, который пришёл забрать у него омегу — добычу, которую Чанбин уже считал своей, которую собирался присвоить и трахать все дни гона. И совсем потерял всякое соображение, когда Минхо под ним повернул голову к Чану и застонал: — Ты! Это ты! Ты мой! Альфа! Не он! Не чужой! Мой альфа, помоги мне! — Нет! Ты мой! — зарычал Чанбин и ревниво прижал рукой Минхо к подушке за горло, резко развернул его безвольно дёрнувшуюся голову, освобождая доступ к шее — к тому месту, где ставят метку, и обнажил начавшие расти клыки. И Чан, забыв обо всём, прыгнул на него, сбил с постели собственным телом. Они покатились по полу, нанося друг другу беспорядочные удары. За Чанбином была дикая, природная сила гона. За Чаном — бешенство альфы, чьего омегу попытались отнять. Вот только Чан был всё же более-менее трезв и понимал, что убивать соперника не за что, а Чанбин так и рвался клыками к горлу врага — чтобы разорвать его, напиться его кровью и с победой вернуться драть своего — только его! — омегу. И необузданная сила победила относительно разумную: через несколько минут отчаянной, жаркой драки, дикого рычания, воя и хрипения Чанбин прижал своим сильным телом Чана к полу и рванул его подбородок вверх, обнажая кадык. Его клыки были уже в нескольких сантиметрах от горла Чана, который одной рукой тянул его вверх за плечо, а второй отчаянно бил в бок, что было неудобно и, как казалось, совершенно не доставляло Чанбину никакой боли. Чан попытался ухватить Чанбина за горло, но тот извернулся и впился зубами в его руку, заставив Чана отчаянно закричать от неожиданной боли. Он на секунду ослабил хватку второй руки — и тут же Чанбин ударил его в челюсть. Голова Чана дёрнулась, а Чанбин торжествующе зарычал, делая взмах своей головой, чтобы со всей силы впиться в ставшее доступным горло врага… И рухнул со странным резким хрипом прямо на Чана, который ещё не пришёл в себя от его страшного удара. Чан поднял затуманенные болью глаза вверх и увидел стоящего над ними Минхо. В руках у него был тяжёлый том какой-то книги, которой он со всей дури, видимо, долбанул Чанбина по голове. Омега тяжело дышал, его обнажённое тело дрожало, он плакал навзрыд. — Чан… Чан… Чан… — повторял он, как в бреду. — Чан… прости меня… Чан… Чан… Чан одним движением столкнул с себя безвольное тело Чанбина и встал, пошатываясь и не сводя взгляда с Минхо. Омега трясся перед ним — даже не пытаясь прикрыться — книгу он выронил и теперь руками держался за живот, лицо его было искажено страданием и страхом, вся шея была покрыта засосами, а на груди… Чан втянул воздух и застонал от боли. Это была сперма Чанбина. Минхо сосал ему. Его мальчик удовлетворил чужого альфу своим ртом. Глухая ненависть чёрной тучей поднялась со дна души Чана и мгновенно забила уши холодной ватой, заволокла глаза кровавой пеленой, рождая единственное желание — убивать. Уничтожить изменника, сделать ему больно, так, чтобы он почувствовал, каково сейчас Чану! Низкая тварь, которая кинулась на первого же альфу, который ему попался на пути! Похотливое животное, которое поддалось инстинктам, как только припекло! Правду говорят, что коты — лучшие шлюхи. Ишь как Чанбин кинулся защищать свою шлюху! Видно, неплохо повеселились, пока Чан, как идиот, летел через весь город, чтобы его спасти! А он ни в чём себе в это время не отказывал! Гордый? И где же теперь его гордость? Или он только с Чаном строил из себя гордого? Чан замахнулся и дал Минхо пощёчину. И вроде не старался, не сильно ударил, но тот замертво свалился, потеряв сознание, на постель. На ту самую постель, на которой он отдавался этому мерзавцу, этому альфе, который знал, что это омега его друга, брата… И тем не менее не постеснялся трахать его, бессовестно разложив прямо в этом же доме, прямо в комнате рядом! Минхо застонал, приходя в себя, и этот жалобный стон взбесил Чана окончательно. Как, наверно, наслаждался Чанбин этими стонами! Сколько их подарил ему Минхо, пока Чан искал его по дому, в ужасе от того, что мог с ним сделать его дядя. А ведь дядя предупреждал… Говорил, что это всего лишь кот, драный кот! Сын должника, без чести, без совести! Изменник! Шлюха! Чан рванулся к Минхо, припечатывая его телом к постели. — Понравилось развлекаться с Бинни, Минхо-я? — прошипел он, с наслаждением глядя, как искажается мукой прекрасное лицо омеги. — Сколько раз ты отсосал ему? М? А может, он тебя уже и трахнул? Что? Подставил ему свою сладкую задницу? А? Котёнок, который ненавидит волков? Да? Лжец! — И он обрушил ещё один удар на щёку Минхо, голова которого покорно мотнулась. Омега застонал и попытался что-то сказать, но из его губ вырвался только ещё один мучительный стон, который снова подействовал на Чана, как красная тряпка на быка. — Тварь! — крикнул он и замахнулся снова, чтобы добить ненавистного омегу, когда кто-то налетел на него, как он недавно налетел на Чанбина, и сбил его с постели на пол. Они покатились по полу и тот, кто сбил его, внезапно ловко выкрутил ему руки и прижал животом к полу, придавив лицо ладонью к ковру. — Чан! Бан Чан! Немедленно очнись! Чан! — Голос слегка сбивался, но был холодным и сильным, звучным. — Приди в себя! — Рука прижала голову Чана к полу сильнее, а нога уперлась в поясницу. И внезапно сверху на лицо альфы обрушилась вода: его противник достал до графина на прикроватном столике и вылил воду оттуда на Чана. Резкий холод заставил содрогнуться всем телом и мгновенно отрезвил. — Сын… мин… — прохрипел Чан. — Всё… Я… в нор… ме… Слезь! И тут же почувствовал, что его отпустили. Он, кряхтя, сел, потряс головой, пытаясь отогнать красный туман, и стал отряхиваться от воды. — Что же ты наделал, Чан… — услышал он полный горя голос старшего. — Что же ты натворил…