***
— Она мне не нравится, — вырвала из контекста Алиса, отворачиваясь от решётчатого окна, где на белом полотне снега мозолила глаза чёрная мантия Сесилиона. — Чем? — скучающе, отрешённо спросил Тамуз, подкидывая ножи, которые были размером с его мизинец. Будто детская игрушка. — Она как мотылёк, — на раздражённом выдохе Алиса нахмурила брови, метнув убийственный взгляд на Тамуза, который уже во всю залился противным смешком. — Постоянно жужжит, вертится вокруг, а толку никакого. — Небось ревнуешь? Алиса закатила глаза. — Кого? — Мышку. Постоянно пытаешься сделать именно ей больно, а не ему. — Потому что любовь — самое слабое и больное место, — женщина прошлась медленным шагом по комнате, останавливаясь у стола с выстроенными в ряд ножами и, облокачиваясь на стол бёдрами, взяла один. Лезвие приятно поблёскивало и отливалось голубоватым цветом в красных, пропитанных кровью, глазах Алисы. — Я лишь хочу ударить по этому больному месту. Хочу увидеть, как он ломается на глазах. В тот же миг, Алиса занесла руку с ножом за спину и острый кончик ножа прилетел прямо в стену с неприятным, натянутым звуком врезаясь в бетонную корку. Прямо в яблочко. Именно так она хотела сломать его. Об стену, пока бетонная корка сыпется на его черноголовую голову. И под хлюпающие звуки подарить ему прощальный поцелуй смерти. За предательство платят соответствующую цену.***
Согревая руки о чашку, из которой исходил белый пар, слегка пощипывающий нос, Кармилла смотрела напротив себя. На Сесилиона, слишком увлечённого едой. Но Кармилла точно знала, точнее ощущала, что он смотрит на неё исподлобья. Ком в горло не лез. Она не ела очень давно и постоянные упрёки Фарамиса о её больной худобе только сильнее ставили блок на еду. Хоть и запах был приятный, хоть и внутренние рецепторы утопали в слюне, а ангелы в голове кричали, чтобы она поела, — Кармилла упорно их игнорировала. Сделав глоток чая, она поставила чашку на место. — Ты не выйдешь из-за стола, пока не поешь, — слишком приказным тоном отчеканил Сесилион, так же отставив чашку на блюдце. Он смотрел на неё теперь уже прямо, скрестив руки на груди. На его тарелке не осталось ничего, точно так же, как и в чашке. Кармилла посмотрела на свою тарелку. Всё осталось на местах, только чай немного остался на донышке. — Потому что Фарамис так сказал? — она усмехнулась. — Потому что я так сказал, — Сесилион встал из-за стола, схватив спинку стула и, обойдя стол, сел рядом с ней. — Потому что я беспокоюсь. О тебе в первую очередь. Поэтому давай, дерзай. Я жду. Кармилла перевела взгляд на него, на его приподнятые брови и мах головой в сторону тарелки, а после снова на блюдо. На мясо, слегка присыпанное паприкой и веточкой розмарина в самом центре. Как вишенка на торте. — Только после того, как ты ответишь на мой вопрос. Договорились? — Кармилла снова посмотрела на Сесилиона. Он безмолвно кивнул, фирменно перекинул ногу на ногу и скрестил руки на груди. — Зачем ты просил Сильванну о встречах со мной?***
Завывающий ветер закладывал уши, морозил кончики. Слёзы давно застыли на щеках стягивающей маской. Где-то на фоне фыркал конь, отбивая на холодной земле пыль. Вот оно. Одиночество. Кармилла ощущала это на груди, будто присоски щупальц вытягивали остатки. Она стоит над могильными плитами. Слева её мать, чьё имя давно замазала грязь прошлого, справа её отец, давно заросший мохом. Она не чистила его могильную плиту вовсе. Пусть остаётся так. Так же, как он поступал с ней. Сдувал пылинки до того момента, пока она стала уже не нужна. «Любимая дочь.» Злость на него она давно не чувствовала. Потому что стал совершенно не нужен. Кармилла ещё раз погладила могильную плиту матери и снова заплакала. Вспоминать её смерть было равносильно новости о предательстве Сесилиона. А смерть её была мучительной. Впалые щёки, дикая лихорадка, усталый взгляд. Потому что отец хотел сына. Хотел сына, а получил дочь. Которая уже вовсе забыла, как выглядят платья, каково на вкус игристое вино. Кармилла облизнула губы. Она помнит. Помнит его слова. «Я хотел сына, а появилась ты. Ты виновата в её смерти.» Она ненавидела отца так же. Искренне. А когда они остались один на один, ненависть скрылась за ширмой. Потому что этикет не позволял на банкетах поливать его грязью как дома. Только отходить на добрые десять метров и забываться в алкоголе. А теперь он лежит за её спиной в каменном гробу. Будто повернул голову в её сторону и через толстый слой мрамора хрипел о её вине. Она не выдержала. Пнула каменную плиту отца ногой и та немного сдвинулась. Темнота. И зловонный запах. Запах дорогого парфюма и гнили. Именно так пах отец внутри. Гниль. Скрип кожаных перчаток только сильнее разозлил её. Она обошла со стороны плиту, облокачиваясь на неё руками. Колено упёрлось в мраморный гроб. Раньше она бы не смогла даже сдвинуть плиту с места. А сейчас, затуманенная злостью и обидой, склеенная собой и двойной дозой тренировок, она даже не заметила этого. Не то чтобы она стала похожей телосложением на Тигрила, но пробить её в живот, как раньше, уже не получится. Теперь она стоит над его костями. Под этот зловонный запах гнили. Она взяла в руку его череп, сбросив с него давно вшивый парик. Вот он. Настоящий. И вот она. Берёт грех на душу, потому что никогда в жизни не простит отца за сломанную жизнь. Она сломала его так же. Когда он умирал. «Даже если бы я родилась в семье крестьян, — она смотрела прямо в больные глаза, наполненные ужасом от сдавливающего в горле яда. Смотрела на сжимающие простыню руки. — Это было бы намного лучше. Было бы намного лучше умереть, чем быть такой как ты, папочка.» Она сломает его ещё раз. Уже после смерти. Кармилла замахнулась, пытаясь разбить череп собственного отца об полуразрушенный памятник. Только челюсть отлетела. До боли сжав зубы от злости, она взяла череп снова, кидая уже под свои ноги. Она топтала его, раскалывала небольшим каблуком на мелкие части, пока не надоело. С таким же звуком ломались и её моральные кости. Кармилла вышвырнула все кости из могилы, ломала самые большие, разбрасывала их куда глаза глядят. Она уже давно ничего не видели от застывших перед глазами слёз. Пусть знает, что даже после его смерти, она его ненавидит. О мёртвых либо хорошо, либо ничего? Плевать. Плевать она хотела на эти устои. Она хотела показать, как именно он сломал её жизнь. Она же в ответ сломала его кости. Надругалась над его могилой.