Я словно бы оказалась на изнанке реальности, подсвеченной кристаллическими переливами света. Я и не знала, что она существует параллельно с нашей. Наверное, не важно то, что действительно есть, — значение имеет восприятие.
Святослав Элис, из книги «Двери 520»
Я вздрогнула от слишком громкого удара двери купе о стенку. Ещё несколько секунд смотрела на неё в надежде, что она распахнётся и Забини вернется и объяснит, с чего он взял, что наркотики мне помогут, потому что мне кажется, что от мучений меня избавит лишь пуля в лоб. Но слизеринец беспощадно оставил меня наедине с этим веществом. Сглотнув мизерную каплю скопившейся слюны, я перевела взгляд на белый порошок. Голова раскалывалась так, словно в череп ежесекундно вводили иглы. С характерным скрипом, от которого передёргивает. Я настолько привыкла к этой боли, что уже не представляла свою жизнь без неё. Как это, когда мысли не путаются? Когда ты можешь спокойно передвигаться и не падать в обморок, сделав пару лишних шагов? Мне бы и в голову не пришло употреблять наркотики: я всегда выберу ясную боль, чем спасительный дурман. Но… он положил сэндвич. Какова может быть вероятность того, что он знает, что со мной происходит? Знает, что я уже несколько месяцев не могу есть. Потому что я, чёрт побери, не имею понятия, что с моим организмом, как и врачи в Мунго, поставившие мне диагноз посттравматического расстройства, о котором сейчас болтают все вокруг. Когда я ела в последний раз? Когда спала дольше, чем полчаса подряд, просыпаясь от нестерпимой боли во всём теле с криком на устах? Сейчас нормальная жизнь являлась мифом, чем-то из разряда нереального или очень абстрактного, как горизонт. Ты стремишься к нему, но не приближаешься ни на дюйм. Тело пробирала дрожь, я чувствовала холод и смертельную усталость. Всё моё состояние ежедневно доказывало, что я лишь существую. Это уже не жизнь и даже не выживание. Я просто ждала конца, и, ей-Мерлин, ждать определённо осталось недолго. Если только… нет, наркотики мне не помогут. Я прикрыла глаза, пытаясь отбросить мысли о Забини прочь. Наверняка он просто решил, что я наркоманка. Это даже не удивительно, я больше похожа на эльфа-переростка, нежели на девушку. Но чёртов сэндвич, вот зачем он положил его?! С чего он взял, что этот порошок поможет мне поесть?! Это ведь бред. Я уже тысячу раз пожалела, что согласилась стать старостой школы, и понятия не имела, как буду справляться. После войны всё потеряло хоть малейший смысл. Хоть бы сегодня мои мучения закончились — вот то, о чём я думала постоянно. Как же было наивно полагать, что, вернувшись в Хогвартс, я почувствую вкус к жизни. Поезд тронулся час назад, а я не ощутила ничего хоть отдалённо напоминающего радость от возвращения в школу. Лишь тошноту, но желудок был пуст. Я схватилась за горло, вновь сглатывая желчь. Вытерла каплю слюны с губ, еле держа руку на весу, и обмякла на сидении. Я уже насквозь пропахла этим кисло-горьким запахом. И как мой желудок, будучи, наверное, размером с изюм, умудрялся так сильно сокращаться, доставляя мне ещё больше боли? Хотелось биться о стены и кричать. Так громко, чтобы истратить последние силы и сдохнуть уже наконец. Это началось сразу после войны. Сначала были просто кошмары, которые не давали спать, заставляя просыпаться с криком на устах. Каждую ночь я купалась в море из боли, страха и смерти и всегда была лишь сторонним наблюдателем. Слышала их голоса. Нет, не так. Истошные крики, вопли, которые издавали близкие люди перед смертью. Видела искаженные ужасом лица, перепачканные в крови, и не могла сдвинуться с места, продолжая покорно смотреть. Я правда пыталась взять себя в руки и радоваться победе, как все вокруг. Изучила множество книг о психологических расстройствах. Пила зелья для сна без сновидений чуть ли не бочками. Только ни черта это не работало. В июне организм перестал нормально усваивать пищу. Меня тошнило от всего, что было хоть немного калорийнее воды. Я, как и сейчас, не понимала, что происходит. Мне казалось, что меня прокляли самым отвратительным способом и теперь собственное сознание пытается истощить тело. Покончить с этим. Магия покидала меня. Сил хватало лишь на слабенький Люмос, читая очередной талмуд поздней ночью. Уже было невозможно скрывать своё состояние, постоянно находясь рядом с друзьями, поэтому я вернулась в дом родителей. Мне не хотелось расстраивать Гарри и Рона, быть кляксой в их новой яркой истории. Колдомедики лишь разводили руками и говорили, что это посттравматическое расстройство. Выписывали какие-то зелья, от которых меня тошнило ещё больше. Поэтому я решила вернуться в Хогвартс на последний курс, надеясь на волшебное исцеление. Я понимала, что если это не сработает, то следует рассказать друзьям. Лечь в Мунго, если потребуется. Но с каждым днем мне лишь всё больше хотелось умереть, избавиться от этого дерьма внутри за один миг. Я смирилась со скорой смертью, потому что цепляться за жизнь было слишком больно. Невыносимо, бесполезно. Жалкая. Вот какой я стала. Тень грустной улыбки пробежала по мертвенно-бледным губам. Сколько я ещё протяну? Насколько нужно сломать человека, чтобы он пошёл против своих принципов? О каких вообще принципах может идти речь, если ты молишь Мерлина о скорейшей смерти? Но росток надежды продолжает сидеть внутри, он с каждым днём увядает от боли, но продолжает шептать, что ты выживешь. А я, наивная, верю. Цепляюсь за него, как за остатки здравого смысла. Хоть это и сумасшествие во плоти. От здравого смысла осталась лишь одна мысль. Мне нечего терять. И я уже тянулась дрожащей рукой к этому пакетику, но отдёрнула её в последний миг. Это ведь слабость, которая окончательно погубит меня. Разломает на части. Будет беспощадна к моему истощённому телу. Я лишь хочу помочь. Эти слова застряли в моей голове. Вот уж помощь, которую ты не ждёшь. Не от него, не так. Но, видимо, это и есть та самая волшебная таблетка, которая может вновь вдохнуть в меня жизнь. Запретный плод. Я смотрела на сэндвич, плывущий у меня перед глазами. Я вот-вот отключусь и… очнусь ли в этот раз? Глаза щипало от сухости, но я не могла себе позволить хотя бы моргнуть. Это означало сдаться, вновь упасть в пропасть ужаса. На сомнения просто не было времени. Пальцы сильно дрожали, но я кое-как справилась с застежкой пакета, тут же рассыпав всё содержимое на стол. Тихо чертыхнувшись, я, заметно шатаясь, подобралась ближе к столику. Нити, привязывающие меня к реальности происходящего, рвались одна за другой. Рёбра, обтянутые кожей, больно ударились о столешницу, когда меня, словно тряпичную куклу, сильно пошатнуло вперёд. Вспоминая пару фильмов о наркоманах, что я смотрела на летних каникулах, я перевернула в руках пакет твёрдой стороной к столу и начала делать дорожки. Рука ходила из стороны в сторону против моей воли, и я облокотилась на столешницу, чтобы хоть как-то разделить эту горку порошка на две части. Новая порция желчи подобралась очень некстати, и я согнулась пополам, сплевывая прямо на пол. Зато боль в животе помогла очнуться. Ещё с минуту покорпев дрожащими руками над дорожками, я отбросила пакет в сторону. В момент, когда я наклонялась над порошком, я не думала ни о чём. Ни о последствиях, ни о правильности своего решения. Я лишь хотела уже наконец перестать чувствовать эту боль, наизнанку выворачивающую всю мою плоть. Словно всё это время я находилась в тёмном туннеле и наконец увидела свет. Я бежала к нему, наклоняясь всё ниже. Сдавалась сладкому забвению, что олицетворял этот порошок. И где-то в моей голове раздавался шепот, что этот свет — лишь мираж в пустыне. Но пересушенное горло и пустой желудок заглушили его, освободив мой разум от выбора. Крепко схватившись за столешницу, чтобы меня перестало шатать, я заткнула сначала правую ноздрю, втягивая левой белый порошок. Затем, не давая себе ни секунды на передышку, повторила всё это для второй дорожки. Слизистую обжигало, хотелось чихнуть и высморкать эту дрянь из своего носа. Я сжала его пальцами и, неуклюже развернувшись на сидении, легла, уставившись в потолок. Привыкнув к неприятным ощущениям, я убрала руку от лица и глубоко вдохнула, надеясь ускорить эффект вещества. Первое, что я почувствовала, — мурашки по всему телу. Словно все нервные окончания пришли в движение, но при этом боль тут же испарилась без следа. Я чувствовала себя такой лёгкой, почти невесомой. И одновременно с тем мне стало очень жарко, что ощущалось очень контрастно с холодом, который был моим спутником вот уже несколько месяцев. Я чувствовала… возбуждение. И абсолютное нежелание думать о чём-либо. Я закрыла глаза, и губы расползлись в улыбке. Это чертовски хорошо. Меня словно перенесло в зазеркалье, где всё было залито лучами яркого солнца. Туда, где я могу жить, радуясь каждому мгновению. Явственно ощущая приближающуюся эйфорию, я непроизвольно начала гладить живот. Еле заметными касаниями перешла на чуть выпирающую грудь. Все ощущения были настолько обострены, что соски тут же встали от всё нарастающего возбуждения. Всё тело превратилось в сплошную эрогенную зону, и я с открытой нараспашку душой, словно птица, стремилась взлететь к небесам, прямиком к солнцу, в порыве достигнуть ещё большего наслаждения. Последняя нить, связывающая меня с реальностью, бесшумно лопнула, дав мне оторваться от земли. Я уже не слышала собственного полустона, полувздоха, когда мои руки опустились вниз, гуляя лёгкими прикосновениями вокруг эпицентра моего возбуждения. Хотелось петь, словно я принцесса из детского мультика, которая собирает цветы, разговаривая с птицами ранним утром. И я пела с улыбкой на устах. И ничего больше не имело значения, кроме солнца, к которому я так стремилась, и удовольствия, которое я получала, гладя своё тело.***
Услышав сквозь окутавший меня сон громкий гудок поезда, я резко открыла глаза и тут же сощурилась из-за ударившего в глаза света лампы. Какого?.. Я довольно резко встала и уставилась в окно, но вместо живописных видов увидела только собственное отражение. Лохматое, худощавое и бледное нечто, лишь отдалённо напоминающее человека. За окном стояла темнота. Сколько часов я спала?! Я обхватила себя руками, уставившись на небольшое пятнышко на стене, в попытке осознать, что проспала рекордное количество времени за последние несколько месяцев. Этот факт не укладывался в голове, как бы я ни пыталась утрамбовать его. Иглы, сверлящие всё моё тело, испарились без следа. Всё, что я ощущала, — это лёгкое головокружение и неприятное, странное ощущение в животе. Словно кто-то вытащил из него часть органов и весь мой организм начал посылать в мозг сигналы о том, что необходимо заполнить эту сосущую пустоту. Мерлин… Это же… Голод. Я моргнула, словно пытаясь сбросить с себя наваждение. Меня пронизывало давно позабытое чувство адского голода, о котором кричала каждая клеточка моего тела. Я не могла поверить собственным ощущениям. Когда взгляд упал на сэндвич, я тут же бросилась срывать с него упаковку, будучи не в силах контролировать свой жуткий аппетит. Стоило избавиться от бумажного пакета и учуять запах копчёной курочки, рот тут же наполнился слюной. Надеюсь, что ты был прав, Блейз. Помедлив пару секунд, в нерешительности держа сэндвич у рта, я с неуверенностью откусила его, отметив, что мои руки перестали трястись. Прожевав мягкую булку с помидором, я замерла, а после проглотила, готовясь к худшему. Я ждала, что меня согнёт пополам и желудок неистово начнёт вытряхивать из себя всё инородное. Так было всегда, и всё, что мне оставалось, — корчась от боли, молиться, что хотя бы часть еды останется внутри, потому что иначе я совершенно точно умру от истощения. Но ничего не произошло. И это ничего — так много для меня. Я закрыла глаза, растянув губы в элегической полуулыбке, и старалась отложить в памяти каждую деталь. Как же вкусно. В глазах встали неконтролируемые слёзы. Я попыталась стереть их рукой, но они все продолжали течь, размывая очертания овощей перед глазами. Я тихо плакала от счастья, не в силах подавить судорожной улыбки, держа несчастный бутерброд так бережно, словно он был спасителем от всех моих бед. Вновь и вновь откусывая, я начинала чувствовать себя человеком, иногда переходя на истерический нервный смех. До того это было странным — сидеть и кушать, не давясь, не чувствуя, как твой желудок извергает из себя любую пищу. Просто, мать его, жить. После самого долгожданного ужина в моей жизни я отправилась в уборную. Приводя себя в порядок и смывая холодной водой всю боль, что я пережила, я точно знала одно: ни за что в жизни я больше не подвергну себя этим адским мукам. Я обязана найти способ излечиться во что бы то ни стало. А принимая этот порошок, я смогу восстановить свои силы. Мне нужно найти Блейза. Я не пыталась тешить себя надеждами, что наркотики — это лекарство. Я знала, что они убивают не хуже болезни, что одолела меня. Но я должна была смириться с этой работающей временной мерой, если хочу жить. Лучше быть наркоманкой, чем гнить заживо. В этом, к сожалению, я убедилась сполна.***
Три месяца спустя.
Большой зал Хогвартса был наполнен голосами, несмотря на то, что время ужина подходило к концу. Завтра выходной, поэтому никто не спешил расходиться по гостиным. Звонкий смех и крики то тут, то там давили на перепонки, вынуждая меня тыкать вилкой в курицу сильнее, чем требовалось, чтобы отломить небольшой кусочек. — Кевин! Лови! — громкий писклявый мальчишеский голос раздался прямо за моей спиной, и я поморщилась от звона в ушах, упираясь вилкой в пустую часть тарелки, издав противный скрип. Сжав зубы, я мысленно сдержала себя от того, чтобы наложить на громогласного ребёнка Силенцио. Ведь он не виноват, что староста школы — чёртова наркоманка, которую раздражает любой шум. Никто не виноват, кроме меня, но, о Мерлин, просто заткнитесь уже наконец. Как вы достали! Джинни, сидящая напротив за столом, оторвалась от чая и окинула меня тревожным взглядом. Я видела это уже порядком надоевшее мне выражение на её лице каждый день. Она замечала перемены во мне, я это знаю. Но все мои вспышки раздражительности и появившуюся вдруг жёсткость в характере Джинни продолжала списывать на посттравматическое расстройство, что было мне на руку. Справа от меня сидела Луна, что-то высматривая в зачарованном потолке. Сегодня она немногословна, впрочем, я никогда не могла понять, что творится в её голове. — Всё хорошо? — будничным голосом спросила Джинни будто невзначай, будто не она сейчас смотрит на меня полными сочувствия глазами. Я кивнула, продолжая терзать курицу и пытаясь перестать ненавидеть всех вокруг. — Просто тяжёлый день, — для правдоподобности ответа добавила я, но больше не поднимала глаз от тарелки. Злость, плещущаяся в них, не для неё. — А… — протянула Джинни, вновь беря чашку чая в руки. — Нас сегодня тоже загоняли на поле. — Я не видела, но явственно ощутила, как её губы расползлись в довольной уставшей улыбке. — Понимаю тебя. И меня словно макнули в бочку дёгтя. Пришлось прикусить щёку зубами, лишь бы промолчать, никак не выдать себя. Тем временем мне хотелось ударить ладонями по столу, настолько меня пробирало уничтожающее чувство досады. Она просто не в силах понять меня, потому что подруга и не предполагала, что меня почти выворачивает наизнанку желание принять дозу. И я приложу все усилия, чтобы она никогда не смогла меня по-настоящему понять. Сегодня был третий день, и, Мерлин свидетель, каждый третий день после дозы — настоящая мука, чёртова пытка для меня. Но я поклялась себе, что не буду поддаваться искушению, что буду принимать датур строго раз в три дня: это именно тот интервал, при котором я могу нормально жить, а моё тело будет безотказно функционировать. Сила воли трещала по швам, но все эти три месяца я справлялась, значит, и сегодня справлюсь. Нужно лишь дождаться ночи. Я могла бы рассказать Джинни о том, как обстоят дела на самом деле, но ни за что в жизни этого не сделаю. Слишком жестоко заставлять её волноваться за меня после всего, что мы пережили. Поэтому я просто продолжала молча тыкать вилкой в курицу. — Сегодня в твоей голове слишком много мозгошмыгов, Гермиона, — подала голос Луна, смотря словно сквозь меня. — Но завтра ты будешь в порядке, я уверена. Джинни закатила глаза точно так же, как это делает Рон, а я застыла с вилкой у рта, пробубнив что-то нечленораздельное. Чёрт, иногда мне действительно кажется, что Луна знает обо мне всё. Что эти мозгошмыги рассказывают ей обо мне даже то, что я сама не знаю. — Я собираюсь в библиотеку, — как ни в чём не бывало продолжила она. — Ты со мной? — Сегодня нет, через час собрание старост. Мы с Луной часто проводили время в библиотеке. Она читала какие-то странные книги, а я всё пыталась найти способ спасти себя. Пока безуспешно. Я отодвинула от себя пустую тарелку одновременно с тем, как Луна встала со скамьи. — Тогда до завтра, — попрощалась она и, вернув всё своё внимание к потолку Большого зала, наобум пошла между столами так, что всем приходилось обходить её. Вот уж кому точно наплевать на всё происходящее вокруг. — Я хотела отправить письмо Гарри, — словно извиняясь, начала Джинни, — поэтому я приду только к началу собрания, хорошо? Я заверила подругу, что всё в порядке, и поспешила удалиться из этого чересчур громкого зала. Мне было так грустно от того, что приходится постоянно ей врать. Она искренне беспокоилась обо мне, а я только и думала о том, как бы она не узнала что-нибудь лишнее. Я никогда не пускала её в башню старост, предварительно не убедившись, что там нет его. И если бы не это письмо для Гарри, то отмазку, почему мы сразу не можем пойти в нашу гостиную, пришлось бы придумывать мне, поливая подругу очередной ложью. Быстрым шагом минуя оживлённые коридоры, через несколько минут я была у портрета воина в доспехах, скрытым за небольшим поворотом на пятом этаже. Мы с Блейзом называли его «Мистер Жо», хотя понятия не имели, как его зовут: воин не проронил ни слова за все три месяца. — Трезвый рассудок, — проговорила я пароль, так иронично придуманный Блейзом: в нашей башне трезвый рассудок был только у немого воина, все остальные его жильцы абсолютно точно свихнулись. Не успела я зайти в гостиную, как споткнулась о пустую бутылку огневиски. Тихо чертыхнувшись, я пнула её в сторону и оглядела притон Драко Малфоя. По-другому назвать эту комнату у меня просто язык не поворачивался. Когда Блейз предлагал не доносить на слизеринцев в обмен на датур, я и представить не могла, что Малфой поселится с нами под одной крышей. С начала учёбы я видела его трезвым от силы дней пять. И, чёрт возьми, когда он трезвый, он ещё агрессивнее обычного. Я нахожу удивительным то, как легко человек привыкает даже к самым хреновым обстоятельствам в жизни. С большой натяжкой, но можно сказать, что мы уживались нормально, сводя контакт к минимуму. Малфой посапывал на диване, вокруг витал запах перегара. Он выглядел не так плохо, как обычно. Видимо, Блейз опять заставил его привести себя в порядок, то-то я слышала их ругань ночью. В самые худшие дни он напоминал мне бездомного алкоголика, которыми кишат тёмные переулки Лондона. Зрелище так себе, как и аромат. Мне жаль его, но кто я такая, чтобы пытаться помочь? Малфой безбожно пропускал все занятия, и я была в шоке, как его до сих пор не исключили. Слизеринец очень редко выходил куда-либо и был словно школьным призраком. Однажды я увидела, как он, пошатываясь, шёл к подземельям, распугивая своим видом всех вокруг. Джинни шутила, что увидеть Малфоя — это к беде. Что ж, я вижу его каждый день, видимо, поэтому вся моя жизнь — сплошное бедствие. У дивана лежала бутылка огневиски, вылетевшая из его руки. На ковре была лужа этого адски пахучего пойла. — Малфой, просыпайся! — громко проговорила я, в целом понимая, что мои крики бесполезны: он не проснётся от этого. Но попробовать всё же стоило. Открыв окна нараспашку, несмотря на холодный декабрьский воздух, я направила палочку на лужу, убирая пятно заклинанием. После этого принялась за разбросанные бутылки, нарочно гремя ими, но Малфой так и лежал неподвижно. Его особенно раздражает, когда его бужу именно я, но сегодня у меня не было настроения церемониться с ним. Я села в кресло, наслаждаясь потоками свежего воздуха, и направила палочку на Малфоя, готовясь к его худшей реакции. Будь что будет. Собрание через полчаса, нужно убрать эту слизеринскую задницу отсюда. И я скинула его на пол с помощью магии. Он приземлился на спину, довольно сильно ударяясь затылком, поморщился от боли и еле слышно застонал. — Подъём! — тут же закричала я, пока он опять не отключился. Он с явным трудом разлепил веки и с недовольным лицом осмотрелся по сторонам, пока его взгляд не нашёл меня, сидевшую в кресле с палочкой в руках. Да, вот теперь Малфой в бешенстве. — Грейнджер, ты охуела? — тут же услышала его хриплый голос. Не зря говорят «Не буди лихо пока оно тихо». Он поднялся на локтях и окатил меня волной ненависти одним взглядом. Серые глаза были полны презрения. Я тяжело вздохнула, отводя свою гордость на второй план: не хотелось портить своё и без того паршивое настроение бесполезной перебранкой. Мне было тяжело смотреть в его обезумевшие глаза, которые бесконтрольно выливали яд на всякого, кто заглянет в них. Самым болезненным было то, что я узнавала в Малфое себя. Он такой же зависимый с послевоенными травмами. Как бы странно это ни звучало, сейчас мы боремся с одними и теми же проблемами. Разница лишь в том, что я действительно борюсь, но у меня ни черта не выходит, а он, по всей видимости, упивается собственной болью, думая, что он один такой несчастный. — Через полчаса здесь будут старосты факультетов, тебе нужно уйти, — как можно спокойнее произнесла я, отводя взгляд. — Мне ни хрена не нужно, — процедил он, полностью поднимаясь на руках. Я продолжала ровным голосом настаивать на своём. — Просто поднимись к Блейзу. — Просто отъебись, — тут же огрызнулся он. Я рвано выдохнула. Это будет сложнее, чем я предполагала. Пальцы правой руки еле заметно начинали дрожать. Чёрт! Только этого мне сейчас не хватало. Этот тремор — первый признак того, что в ближайшие несколько часов мне жизненно необходима доза, иначе я вновь выпаду из жизни на несколько дней. Я сжала руку в кулак, чтобы унять дрожь. Малфой тем временем оперся на диван, поднимаясь, и опустился на сидение, продолжая испепелять меня взглядом. Не получив ответной реакции, он начал озираться, очевидно, в поиске того, что поможет ему похмелиться. Увидев на столе лишь одинокий пустой тумблер, он зло цокнул. — Ты опять выкинула весь огневиски? — Бутылки были пустые. Еще в первые недели жизни с Малфоем я познала его гнев за вылитый алкоголь. Причина, как мне думается, была даже не в том, что ему жалко его, а в том, что ему придётся выйти из комнаты за добавкой. Насколько я успела заметить, он крайне не любит покидать свой притон. — Там точно должно было что-то остаться, — ещё чуть-чуть, и он просверлит дыру в моём лбу своим ненавистным взглядом. — Так что не пизди, поганая… Он заткнулся, не договорив. Конечно же, с нынешней политикой за слова о чистоте моей крови ему точно светит Азкабан. Это, наверное, единственное, что он до сих пор ясно осознаёт. Хотя уже скоро огневиски заставит позабыть его и об этом. — Из последней всё пролилось на ковёр, когда ты уснул, ясно? — не выдержала я. — Я ничего не выливала, Малфой, когда уже до тебя дойдёт? Не нужно на мне срываться из-за своих бед с башкой! Я тут же пожалела о сказанном. Мои колкости для него — красная тряпка для быка. Когда-нибудь я прокляну свой язык за неумение держаться за зубами. — О… а ты всё понимаешь, да, Грейнджер? — оскалился он, вставая с дивана. — Расскажи мне о моих бедах с башкой! Давай! Малфой неспешно подходил к моему креслу, пока не упёрся руками в подлокотники, склоняясь надо мной. Я невольно поморщилась от запаха, но не могла закрыть нос руками: так он сразу увидит тремор, и это будет провалом. Я продолжала сжимать кулаки и молчала, стараясь избегать его взгляда. Приходилось разглядывать его щёку, на которой до сих пор сохранился след от подушки. — Может, хочешь сказать, что мне нужна помощь? Что я зависим от алкоголя? — не унимался Малфой, одаривая меня новыми порциями тошнотворного запаха. — Это очевидно, — прошептала я. — Но ты терпишь это! Знаешь, мне кажется, Блейз ежедневно отлизывает тебе, раз ты до сих пор не донесла на меня. Так что я, блять, не боюсь! Ни тебя, ни твоего ебаного министерства! — ощущение, что вот-вот и у него пойдёт пена изо рта. — Грязнокровка! Слышишь меня?! Капли его слюны летели мне в лицо, но я терпела. Чёрт, ещё чуть-чуть, и я ударю его. Больной ублюдок. Я сжала зубы, не давая вырваться ни слову. Пусть говорит, что ему вздумается. Плевать. Ему всё равно придётся уйти. От его натянутой улыбки мне было действительно страшно, он не в себе. Сколько нужно выпить, чтобы свихнуться? Он явно близок к этой границе. Я сжалась в кресле, стараясь быть как можно дальше от него. Я не должна бояться, ведь в моей руке палочка. Но на самом деле я абсолютно беззащитна. — Не молчи блять! — он с силой ударил по подлокотникам, срывая весь свой гнев на меня. Вздрогнув от неожиданности, я тихо проговорила, направляя на него палочку: — Просто выйди на пару часов, или я заставлю тебя это сделать. Он тут же громко рассмеялся, делая шаг назад. — Серьёзно, Грейнджер?! Я прекрасно знаю о том, что ты растеряла всю свою магию, — он чуть успокоился, одаривая меня надменным взглядом. — Всё, что ты можешь, — это, блять, скидывать меня с дивана и убирать бутылки, словно ты домовой эльф. Но ты не можешь меня отсюда выпроводить, — он победно хмыкнул, отворачиваясь. Я вздрогнула, поджав губы. Как удар наотмашь. Грязнокровка. Без магии. Это, чёрт возьми, ещё обиднее из его уст. Словно я действительно бельмо на глазу в этом мире. Словно мне давно пора вернуться в маггловский Лондон и сдохнуть там в своей же блевотине. Я сдерживала слёзы как могла, он не достоин этого. — Зато я могу, — донеслось от двери. Я обернулась и увидела Блейза и Дафну, которые заходили через портрет. Блейз тут же вытащил палочку и чуть повёл бровью, как бы спрашивая, хочет ли Малфой проверить это на своей шкуре. Дафна быстрым шагом подошла ко мне, загораживая от чокнутого придурка. Чувствую себя ещё более беспомощной, но в какой-то степени я благодарна ей. — Я бы ничего ей не сделал, — выплюнул Малфой, смотря на угрожающий взгляд Дафны. — Просто... — он приложил руки к вискам и резко убрал их, расставив пальцы в стороны. Его руки дрожали. — Идите нахуй, — и он вышел из гостиной, толкнув Блейза плечом. Я встала и, не скрывая, вздохнула с облегчением, только после этого замечая на себя взгляд Блейза. Он смотрел на мои руки. Чёрт-чёрт-чёрт. — Ты в порядке? — спросил он, с сомнением оглядывая меня. — Да… Да, всё хорошо. — На повестке собрания рождественский бал? — тепло улыбнулась Дафна, присаживаясь на диван. Эта девушка всегда умело переводила тему, за что я была ей безмерно благодарна. Я заставила себя растянуть губы в ответной улыбке и кивнула. Но в моих мыслях было лишь то, что единственное моё желание — подняться к себе и поскорее принять датур, забыв всё произошедшее сегодня. Вот что такое тяжёлый день, Джинни.