Вы находитесь здесь

Цзянь топтался в коридоре целую вечность, прежде чем уйти, и было явно видно, что уходить ему не хочется до ломоты в теле. Он потягивался, заламывал запястья, щелкнув по очереди обоими, потом с хрустом пересчитал все пальцы и наконец поднял взгляд. — Ну я пошел? — Ага. Чжэнси стоял тут же, прислонившись боком к высокому комоду с выдвижными ящиками прямо напротив входной двери, и смотрел на Цзяня с ровным (он очень на это надеялся) выражением лица. Вот так. Ничего его не выдаст. Да и выдавать-то особо нечего: после того, как Цзянь взял его за руку, подержал в ней свою ладонь несколько бесконечных секунд, а вскоре после этого уснул, ничего такого больше не случалось. Ну, если не считать таким сердцебиение такой силы, что одеяло над грудиной действительно подпрыгивало, а ладони потели до самого утра. Ночь прошла в глупом полусне, и часть из того, на что Чжань надеялся, но не смел рассчитывать, все же случилась: когда ему удавалось провалиться в сон, Цзянь больше не ловил его в коридоре и не просил быть тише. Так что технически желание Чжэнси сбылось. Отчасти. Зато началось кое-что похуже: Цзянь был здесь, в его комнате, и он осторожно поднимался с пола, откидывал край одеяла и скользил под него, как змея, прижимаясь к Чжэнси всем телом, обвивая его совершенно по-змеиному, и по-змеиному же втягивал воздух, прижавшись носом к шее замершего друга. Чжань просыпался со спертым дыханием, подтягивался на дрожащих руках, прижимал ладони к похолодевшему рту и пусто пялился перед собой. Дважды ходил умыться. Засыпал и просыпался снова, и на этот раз, и на все следующие разы, в которые он пытался уснуть крепко и окончательно — он и не смог бы сосчитать, сколько таких разов у него за эту ночь было — Цзянь все время делал что-то новое, но очень похожее по смыслу, жаркое и неприличное, совсем не такое, какому положено случаться между друзьями. Чжань распахивал глаза и пялился на край лежащего на полу матраса. Думал: а ведь это не Цзянь даже делает на самом деле. Это делает мой мозг, а значит, это я сам. Это во мне что-то не так, неправильно, потому что не должно быть так. Он поправлял нетвердой рукой пижамные штаны и дышал глубоко и размеренно, чтобы тело хоть немного расслабилось и отдохнуло. Чертова лунная сторона не давала шанса на блаженную темноту: даже когда яркий шар, светящий прямо в окно, сдвинулся, комната все равно казалась освещенной, будто сам воздух в ней мягко мерцал. Здесь вообще творилась какая-то чертовщина, так что Чжань бы ничуть не удивился, появись в воздухе из ниоткуда яркие искры. Статика. Так и должно быть. Проснулся он полностью разбитым, будто его всю ночь жевали беззубой челюстью, перекатывая с одной стороны гигантского рта на другую, и глядя в зеркало над раковиной, Чжэнси снова отстраненно подумал о снотворном. А вот Цзянь буквально фонтанировал энергией: он стащил с окна свои супергеройские труселя, продрал пальцами спутанные после сна волосы, помог Чжэнси скатать матрас и даже напевал что-то в ванной. В кухню они ввалились одновременно, и мама, выставляя на стол тарелки с завтраком, с усмешкой потрепала Чжаня по голове. Спросила: — Опять не выспался? По будням хотя бы ясно, почему — школа. А сейчас-то что? Статика, подумал Чжэнси. Искры. Буркнул: — Луна. Лунная сторона. Цзянь, забирающийся за стол, на секунду замер, зависнув над стулом, как над унитазом, а потом плюхнулся на него задом и с громким скрипом проволок его по полу всеми четырьмя ножками. Засиял улыбкой, с шумом отхлебнул из чашки, повозил локтями по столу. Счастье так и расплескивалось от него во все стороны, как протуберанцы от Солнца, и Чжань хмуро уставился в собственную кружку, чтобы не морщиться. Подумал: где же ты так аккумуляторы подзарядил, на полу? Может, и мне попробовать там поспать? — Никогда раньше не слышала, чтобы ты на это жаловался, — заметила мама, поставив перед ними по тарелке с завтраком. Я и не жалуюсь, подумал Чжэнси, глядя, как она выходит из кухни. Было бы просто шикарно, если бы никто не заставлял его оправдываться. Ну не выспался и не выспался. С кем не бывает. Луна действительно светила в окно до последнего, и Чжань не виноват в том, что некоторым она не мешает сладко спать. Некоторые, сидящие за столом напротив, продолжали излучать жизнерадостность, будто нахлебавшись где-то в ванной живой воды, исцеляющей от всех бед. Чжэнси наблюдал, вяло ковыряя в тарелке, за тем, как порозовевшие от горячей еды скулы прячутся за широким ободком чашки. Как тонкая рука заправляет за ухо прядь волос, свисающую прямо в завтрак. Как светлые глаза вдруг останавливаются, глядя в пустой центр стола, а большой палец осторожно поглаживает нагретый керамический бок кружки, и губы напротив растягивает слабая улыбка. Господи боже, подумал Чжэнси, опуская взгляд в свою чашку, хорошо, что мама вышла. Потом Цзянь принялся болтать, рассказывая о Шредингере и о котах, а потом — Чжэнси упустил момент, когда тема свернула с экспериментов и философии в сторону гейминга — о том, какие соулс-лайки душевынимающие: выгребаешь от любого, даже самого хилого, моба, как только он к тебе подходит, и никаких подсказок, разбирайся как хочешь. Так я в таком же живу, вдруг подумал Чжань, я сейчас ни дать ни взять главный герой новенького Бладборна: каждый взгляд и касание заставляют перезагружаться. Надо перетерпеть и прокачаться. Кровью и потом растить в себе скиллы, и тогда пусть Цзянь делает эти свои штуки, а я даже не дернусь. В кухню сунулась голова сестренки, и Чжэнси от души двинул Цзяня под столом ногой, чтобы тот заткнулся. Ему еще за их вчерашний побег сегодня предстоит отдуваться, и на этот раз у него убежать уже точно не получится, и видят боги, Чжань любит и игры, и сестренку, но как-то больше по отдельности, потому что вместе они его раскатывают в два счета. Цзянь понятливо зыркнул в сторону настороженной, еще полусонной Цзы, и переключился на какую-то другую тему. Чжань кивал невпопад, даже не слушая, о чем треплется друг. Голова гудела. Сестренка посмотрела на них со смесью вины и подозрения, молча налила себе чаю и ушла, Цзянь подмел с тарелки все, что на ней было, бросил торопливый взгляд на время и подпрыгнул на стуле. — Я должен прибраться в квартире до маминого возвращения, иначе она меня прибьет. Я как-то не очень следил за порядком, пока ее не было. Надо бежать, пока она не нашла залежи моих нестиранных носков. Спасибо за завтрак, тетушка! — он ослепительно улыбнулся появившейся в кухне маме Чжэнси и отхлебнул напоследок из своей чашки. Мама улыбнулась Цзяню в ответ и потрепала его по волосам. Чжань сжал зубы. Все вокруг это делают. Даже его собственная мать, а вот он сам почему-то больше не может. Или может? Собирался этот придурок шумно и торопливо, а у входной двери завис, будто к полу прилип. Они торчали в коридоре без малого пять минут, и все замки, шнурки и пуговицы на Цзяне были застегнуты и завязаны, а он все еще стоял на месте, будто боясь, что если он переступит порог, то никогда больше не увидит Чжэнси. Почему иначе светлые глаза так пристально ощупывали его лицо, будто пытались разгладить отпечаток подушки на щеке? Чжэнси побился бедром о бок высокой тумбы и бросил на Цзяня один короткий взгляд. Потер сухие глаза сжатым кулаком. — Ну все, я пошел. Чжань отводит от лица сжатый кулак и упирается им в тумбу. Говорит: — Тридцатый раз уже это слышу, а ты все равно здесь. Вали уже давай, бестолочь. Цзянь усмехается так солнечно, будто рассыпает по коридору какую-то волшебную пыльцу, и у Чжаня что-то поджимается в животе. — Спасибо, Чжань Чжэнси. За то, что разрешил остаться, и за сухую одежду, и что согласился со мной сыграть. Я, кстати, победил, ты не забыл случайно? — Растягивает рот в улыбке еще сильнее, когда видит, как Чжань показательно закатывает глаза. — Так что вот. И за весь вчерашний день в целом. Он был… Катастрофическим, говорит про себя Чжэнси. — … замечательным, — мечтательно заканчивает Цзянь и вдруг краснеет, опуская взгляд. У Чжаня лицо тут же вспыхивает так, будто их с Цзянем кровеносные системы синхронизированы: хлынула кровь в голову одному, второй тут же получает то же самое автоматически. Да твою же мать. Просто иди уже домой, болван. — Спасибо. — Да не за что, — нахмурившись, отвечает Чжань. Напоминает себе, чтобы нагнать на лицо безразличия: у меня из-за него телефон утонул. А там столько всего было. Игры, календарь, фотки… Столько наших фоток. Спасибо миру за прогресс и возможность хранить все важное в цифровом облаке. — Встретимся завтра в школе? — спрашивает Цзянь так, будто это может случиться только при большом везении. — Знаешь, как этого избежать? — серьезно спрашивает Чжэнси, и Цзянь коротко смеется, а потом качает головой. Кончики волос проезжаются туда-сюда по шее и горловине чистой футболки. — Тогда до завтра. Если меня все-таки не будет, знай: я пал на поле боя из-за какого-нибудь забытого носка. — И, закатив драматично глаза, этот балбес подается вперед, хватает Чжэнси за плечо и страдальчески тянет: — Ты был мне хорошим другом. Самым лучшим, Чжэнси. Чжань вздыхает в тон этому несчастному голосу и буквально выталкивает друга за дверь, стараясь не касаться его лишний раз. Щелкает замком и на секунду приваливается к прохладному металлу лбом. Думает: надо выпить чаю и попытаться вздремнуть еще хотя бы часок. А еще лучше все-таки запереться ненадолго в ванной. Не потому, что Цзянь, а потому что иначе скоро он проснется на изгвазданной простыне, как будто ему снова тринадцать. С этими мыслями он возвращается в залитую утренним солнцем кухню и садится за стол. Мама садится напротив спустя пару минут, обхватывая ладонями парящую чашку с чаем. Кивает на недоеденное, но Чжань бросает короткий взгляд в тарелку с едва тронутым завтраком и мотает головой, отодвигая ее дальше по столу с низким звуком. Ему вообще есть не хотелось, и то, что он хотя бы часть порции кое-как сжевал, уже можно считать большим подвигом. А вот попить горячего можно. Как будто недостаточно горячего было этой ночью, вдруг отзывается в его голове какой-то ехидный голос. Сейчас наоборот холодного бы напиться, так, чтобы все внутри заледенело и перестало трястись. Может быть, и ладонь перестала бы гореть. А то ведь не успокаивается с самой ночи, и обжигающая волна накатывает заново, стоит только подумать об этих прохладных пальцах, осторожно сжавших его горячие. Он бессильно вздыхает и осторожно подтягивает к себе кружку, стоящую в центре стола, и отхлебывает из нее добрую половину за раз. И едва не давится, когда мама вдруг говорит: — Это не твоя чашка, милый. Твоя уже в мойке. Сделать тебе новый чай? И пока Чжэнси откашливается, смаргивая набежавшие слезы, мама встает к чайнику, доливает в него воды и щелкает кнопкой, искоса поглядывая на резко отставленную в центр стола чашку. Губы горят, будто их щедро мазнули сычуаньским перцем, и Чжань несколько раз проходится по ним тыльной стороной ладони под пристальным маминым взглядом. Какого черта, думает Чжэнси, вдруг замерев под этими глазами. Что я должен делать? Что вообще делают в такой ситуации? О чем сейчас подумает мама, увидев, как ее сын едва не захлебнулся, отпив при ней из чашки друга? Того самого друга, который вышел из спальни этого самого сына таким сияющим, будто всю ночь поглощал чистый солнечный свет. А сам сын при этом потрепан как крестьянин, вторые сутки работающий в рисовых полях. Что подумал бы сам Чжэнси, если бы сложил один плюс один?.. Он, не отрываясь от маминых глаз, серьезно потянулся к чашке снова и в этот раз сделал несколько глотков подряд. Опустил руку, гулко стукнув керамическим дном о стол. Сказал: — Я не брезгливый. Просто не в то горло пошло. Мама смотрит на него еще пару секунд, а потом с улыбкой качает головой и говорит: — Как-то не задается у тебя с жидкостью в последнее время. Чжэнси кивает, чуть слышно хмыкнув. Ох, мам, если бы ты знала. Как-то и правда с жидкостями не очень: в одной из них утонул телефон, вторая бесконечно грохочет в ушах, а ведь есть еще одна. И вот с ней как-то тоже не все в порядке. И если бы на этом было все! У меня в последнее время не очень хорошие отношения с самим собой, и это куда хуже проблем с жидкостью, о которых ты знаешь. Но мама вдруг говорит еще кое-что, от чего одна из этих самых жидкостей вдруг начинает грохотать в ушах почти по-ночному. — И с чашками у тебя в последнее время не все хорошо. Правда? Две чашки, валяющиеся на залитом кипятком полу, и голый зад, упирающийся в одеяло. — А что не так с чашками? — как можно ровнее говорит Чжэнси, осторожно поглаживая еще теплый керамический бок большим пальцем. Мама снисходительно улыбается, и Чжань думает, что, наверное, это какая-то общеродительская улыбка, которой каждые мать и отец мягко корят детей, когда те пытаются что-то скрыть. В самом деле, сложно обманывать людей, которые знают тебя с первого дня твоей жизни. — У нас в семье детектив растет, ты знал? Ну конечно. Цзы. — Не злись на нее. Она обычно не входит к тебе в комнату, ты знаешь. И никто не входит, — добавляет мама, припечатав голосом это «никто». — Цзыси, конечно, обиделась и разволновалась — я же правильно поняла, никакой внезапной болезни не было? — мимоходом добавляет она, и когда Чжэнси пристыженно кивает, продолжает: — Но бабушка вспомнила о купонах, а конверт с ними лежал у тебя. И эти твои мокрые вещи ее здорово напугали. Так что у нас растет не только детектив, но и паникёр. Мама мягко улыбается, и Чжэнси, потирая загоревшиеся щеки, коротко поясняет: — Я пролил на себя кипяток. Цзы пыталась прорваться именно в этот момент. — Я так и подумала, милый. И объяснила ей, что ее выдумки не имеют ничего общего с реальностью. Это я не имею уже почти ничего общего с реальностью, подумал Чжань. Нога под столом дернулась раз, потом второй, и он медленно напряг ее, а потом расслабил, чтобы успокоить. — А ее выдумки — это… — он сглатывает со страхом, думая: пусть я просто неправильно понял все. Пусть это будет только моя извращенная фантазия. Потому что если так, то, что кипит у него в мозгах, поживет и угаснет — рано или поздно оно обязательно угаснет, иначе всему конец, — а вот если об этом заговорит мама, если она скажет об этом вслух… — Это, пожалуй, новые веяния из этих ее молодежных сериалов. Неподобающие отношения. Ты понимаешь. Грязные. Между мальчиками. Такие, каких не должно быть. От лица отхлынуло, а потом накатило с новой силой, сильнее, кажется, чем все, что было до этого. Неподобающие. Вот как это называется. Красиво и емко. Грязные, правда, уже не так красиво. Такой он? Такой Цзянь? Чжэнси мелко трясет головой, и мама, истолковав это по-своему, тянется к нему через стол и гладит по плечу, говоря: — Я все объяснила ей. Тебе не о чем волноваться. Она больше не будет думать о тебе в таком ключе. Чжэнси уставился в чашку, потирая пальцем ее ободок. Цзы не будет. И мама тоже. А я сам? О чем буду думать я сам, ложась по вечерам в постель? — Цзы Цянь еще не до конца различает дружбу и все остальное, милый. Я думаю, в этом все дело. И еще в том, что ее поколение питает какой-то нездоровый интерес к подобного рода... отношениям. Это только ее фантазии. Не держи на нее зла, пожалуйста. Она вся извелась за то время, пока вас не было, поэтому и рассказала мне обо всем. Чжэнси ловит себя на том, что продолжает поглаживать ободок чашки, а за грудиной разливается что-то горькое и тягучее, похожее одновременно и на стыд, и на злость. В ушах громко пульсирует, и этот шум способен потягаться по силе с уже закипающим чайником. — Цзы подрастет немного и посмотрит на мир иначе, милый. В ее возрасте еще нет смысла разделять дружбу и любовь, поэтому она видит то, чего на самом деле нет. Но пройдет еще пара лет, и она поймет, что такие славные мальчики, как вы, влюбляются в девушек, а не друг в друга. — Мама коротко смеется, и этот смех будто надрезает Чжаню горло, так что он просто кивает и продолжает пялиться в чашку. — Цзы — фантазерка. И еще она тебя очень любит. Так сильно, что ревнует даже к безобидной дружбе. Не злись на нее, пожалуйста. — Я не злюсь, — сухо отвечает Чжэнси, не поднимая глаз. Вздрагивает, когда сжимающую чашку ладонь накрывают мамины пальцы. Ему отчаянно хочется исчезнуть из полной домашнего уюта и теплого солнца кухни. — Правда не злюсь. — Цзыси — очень чувствительная девочка. К тому же сейчас у нее такой возраст, в котором дети склонны к романтизации. — Я понял, мам. Чжань осторожно убирает руку с чашкой из-под маминых пальцев. Допивает все содержимое, но не выпускает теплую керамику из руки, будто она может помочь ему пережить этот разговор. Как теперь отсюда сбежать? Как это вообще началось?.. Надо было сразу идти в ванную, думает Чжэнси, и эта мысль заливает его обжигающим стыдом. Нельзя думать о таком рядом с мамой, которая говорит, что о таком вообще нельзя думать в принципе. Неподобающе. — Когда-нибудь у нее тоже появится близкая подруга, и тогда она поймет, что ничего подозрительного в тесной дружбе нет. — Да, — кивает Чжань, как заведенный, думая: когда же это все уже закончится. И как жаль, что маму нельзя отвлечь звонком, как вчера он отвлек сестренку. А надо было не отвлекать. Надо было оставаться старшим братом, а не поддаваться этой слабости в ногах, растекшейся в нем от вида порозовевших скул друга. Если бы он остался и поговорил с Цзы… Или хотя бы потрудился забросить мокрую одежду в стирку. Она ведь и в самом деле просто встревожилась. А кто не встревожился бы на ее месте? Он представляет, как одна из подружек сестренки становится на пороге ее комнаты и не впускает его к ней, ссылаясь на внезапную болезнь, а сама Цзыси при этом не издает ни звука, и в ее комнате царит зловещая тишина, а потом они с подружкой, красные и взъерошенные, убегают из дома, даже толком не объяснившись. А он находит в комнате сестренки мокрое белье, а сестренка прячет глаза и не отвечает на сообщения. Ну что, старший братец, каково тебе было бы, спрашивает он у себя. Вздрагивает, думая: какой же я кретин. Какой кретин. И пусть это не то же самое, потому что Цзы — девчонка, еще и младше него, но если бы он хоть на секунду задумался о чем-то еще, кроме кипящих в мозгах извращений, он понял бы, что поговорить с сестренкой — это первое и главное, что он должен был сделать, чтобы успокоить ее и не заставлять бедного ребенка искать ответов у мамы. И не было бы тогда этого клеймящего стыдом разговора в кухне под ласковым солнцем. А у него осталось бы право разбираться в себе без застывшего между ребрами чувства вины. Не то чтобы его не было там раньше, но теперь, когда (и как!) об этом заговорила мама, вина буквально затопила Чжэнси, почти перевесив желание убежать и спрятаться, скрыться от этих проницательных и любящих глаз. — … и любая дружба рано или поздно отступит на второй план. Чжань выпадает из своих мыслей и даже отвлекается на секунду от палящего стыда. Что?.. Какой еще второй план? Он вскидывается, сталкиваясь взглядом с мамой, и одними губами спрашивает: — В каком смысле? — О, — еще шире и мягче улыбается мама, — тебе, конечно, пока еще рано об этом думать, но однажды и ты это поймешь. — Пойму что? — Что дружба — это очень важно и хорошо, и у каждого человека должен быть хотя бы один настоящий друг, и многие люди ищут таких друзей почти всю жизнь. — Мама на секунду опускает взгляд в чашку, медленно моргает пару раз, а потом, будто поколебавшись, добавляет: — Но есть вещи поважнее дружбы. — И это… — Чжэнси неотрывно смотрит прямо в мамины глаза, и вместо стыда в нем разгорается злость. — Это семья, милый. Сначала — та, в которой ты вырос, а потом — та, которую ты создаешь сам. Влюбляясь. Иногда — очень часто, если вдуматься, — приходится делать выбор между дружбой и любовью. И редко когда ситуация складывается в пользу дружбы. За маминой спиной щелкает чайник, и Чжэнси, быстро поднявшись с места, заваривает себе новую порцию чая прямо в чашке Цзяня, даже не споласкивая ее. Думает: так, тихо. Тихо. Последнее, что ему сейчас нужно — это расстроить маму возражениями. Этот разговор нужно поскорее заканчивать, думает он, размешивая в чашке крупные листья чая. Ни в какую ванную он, естественно, уже не пойдет, но уйти из кухни стоило бы. Но вместо того он шагает на прежнее место, хватается за чашку и снова смотрит маме в глаза. — Почему, мам? — Кто знает, Чжэнси. Не все в жизни поддается объяснению. Это всего лишь мое наблюдение. Я замечала такое неоднократно. Да что там замечала, — мама смущенно улыбается, — я и сама бывала в такой ситуации. Мы с твоим отцом бывали, если быть точной. Нам обоим пришлось сделать выбор в пользу друг друга. Чжань вскидывает брови в немом удивлении, и мама, коротко рассмеявшись, тянется к волосам, собранным на затылке в крошечный пучок. Снимает с волос резинку, продолжая улыбаться с легкой, едва заметной грустью. Вертит ее в руках и говорит, не глядя на сына: — Когда мы с вашим папой познакомились, у нас обоих были друзья. Твой отец повсюду таскался с тем своим приятелем. Он его даже на первое наше свидание притащил, представляешь? — Она качает головой, улыбнувшись на секунду сильнее. — У меня тоже была подруга. На свидания, конечно, я ее не водила, но зато все остальное время мы проводили вместе. Это был по-настоящему хороший человек, и я думаю, твой отец сказал бы то же самое о своем товарище. Но когда стало ясно, что мы с вашим папой влюблены, дружба отошла на второй план. Сама собой, понимаешь? Так случается, когда человек находит свою пару. Все остальное как будто теряет вкус. Становится неинтересным. Все, кроме одного человека. Большое счастье, когда такие чувства взаимны. Мама отпивает немного чая и бросает через стол короткий, полный ласки и тепла взгляд. — Конечно, дружба не исчезает резко. Просто люди взрослеют и отдаляются. Каждый обзаводится собственными целями и трудностями, и бывает так, что даже у самых близких друзей ни цели, ни трудности не совпадают. Это может показаться грустным, но ничего страшного в этом нет. И это не ждет тебя прямо сейчас, — торопливо добавляет она, глядя, как Чжэнси яростно мотает головой. — Быть может, ничего такого между вами с Цзянем и не случится. Если, конечно, вас не угораздит влюбиться в одну и ту же девочку. Интересно, обреченно думает Чжэнси, как мама отреагирует, если сейчас я скажу ей, что этого уж точно бояться не стоит? — А где сейчас ваши с отцом друзья? — спрашивает он вместо этого. Мама спокойно пожимает плечами. — Столько лет прошло, милый. За всем не уследишь. Я надеюсь, у них все хорошо, как и у нас. — И ты совсем не жалеешь о том, что потеряла подругу? — Все познается в сравнении. Если говорить абстрактно, всегда жаль терять друзей. Но не все друзья теряются. По-настоящему хорошие, наверное, остались бы при нас несмотря ни на что. Да и потом, я получила взамен гораздо большее, чем просто дружба. У меня есть вы, ты и твоя сестренка, и вы оба замечательные. И ваш отец. Было бы глупо жалеть о чем-то. — Но все-таки, — настойчиво придвинувшись к столу, говорит Чжань, — вы же были близкими. Неужели тебе ничуть не интересно, что случилось с твоей подругой? А отцу — что с его другом? — Люди меняются, Чжэнси. Оборачиваясь назад, я понимаю, что все случившееся пошло на пользу каждому из нас. — И ты не жалеешь? — переспрашивает он, будто забывая, что уже задавал тот же вопрос пару минут назад. — Нет, милый, — мягко, но уверенно отвечает мама. — У меня есть прекрасная семья. Мне не о чем жалеть. — И отец не жалеет? — Не думаю, — ее лицо снова озаряет добрая улыбка. — Не думаешь, но не знаешь? — твердо уточняет Чжань. Внутри все звенит, и понять, от чего именно, так сразу не выходит. — Чжань Чжэнси. Я знаю, о чем ты думаешь сейчас. Папа появляется дома не так часто, как нам всем хотелось бы, но это не значит, что он не любит нас. И уж тем более не значит, что он сожалеет о чем-то, чего в его жизни нет уже почти двадцать лет. Жизнь иногда дает нам что-то, стоящее гораздо больше того, что нам приходится отдать взамен. Именно это я имела в виду, когда говорила о второстепенности дружбы. Но тебе, — она мягко коснулась его руки, — не стоит думать об этом сейчас. Цзянь И — замечательный мальчик, и я рада, что вы дружите уже так много лет. Все, о чем мы только что говорили, я хотела сказать Цзыси еще вчера, но потом решила, что ее это только запутало бы сильнее. И кажется, вместо этого я запутала тебя. Чжэнси вскидывает взгляд и качает головой. — Все в порядке. Я понимаю, о чем ты, мам. Но у нас с Цзянем так не будет. Мама согласно прикрывает глаза и кивает, но Чжэнси успевает уловить на ее лице отблеск мысли «все так говорят». Он ненавидит лгать и лицемерить, поэтому просто сжимает губы в сплошную линию. Но потом все-таки разжимает их и добавляет, зная точно, что говорит чистую правду: — Цзянь… нормальный. Хороший. Он не бросит меня ради… кого бы то ни было. И я его тоже, никогда. — Конечно, милый. Мама улыбается тепло и спокойно, поднимается из-за стола, забирает тарелку с недоеденным завтраком и, приблизившись, мягко гладит его по волосам. К горлу почему-то подкатывает, и Чжэнси, коротко поблагодарив маму за завтрак, быстро выходит в коридор, сжимая в руке все еще горячую чашку. И едва не налетает на стоящую за поворотом Цзы. — Братик, — сестренка кидается вперед, подныривает под отставленный локоть Чжаня и обхватывает его поперек тела тонкими руками. — Прости меня. Я не хотела думать о тебе плохо. — Все в порядке, Цзы, — сухо отвечает Чжэнси, поглаживая сестренку по голове. Сглатывает. Повторяет, уже теплее: — Все в порядке. Ты не сделала ничего плохого. — Нет, сделала, — невнятно произносит она куда-то ему в живот. — Я… я сказала о тебе нехорошее. Такое, чего ты никогда не сделал бы. — Это ничего. — Он прислоняется подбородком к ее макушке. — Ничего, Цзы. В том, что ты подумала… даже если бы… — Нет, — Цзы мотает головой, и футболка скользит по ребрам под ее щекой. — Ты не такой. Я никогда больше не стану думать о тебе плохо. Обещаю, братик! — Хорошо, — отвечает Чжэнси со сжатым горлом. — Хорошо. Мы сыграем сегодня, как я обещал. Дай мне пару часов, и я позову тебя, ладно? Цзы кивает, в очередной раз проехавшись лбом по футболке, и выскальзывает из-под его руки в кухню. Стыдно, понимает Чжэнси. Ей стыдно смотреть ему в глаза. Ей-то, когда на самом деле все должно быть наоборот. Вы находитесь здесь, на пороге собственной спальни, в которой всю ночь мечтали еще раз коснуться ладони друга. Чтобы покаяться родным, вернитесь назад и расскажите все как есть. Шагните вперед и запритесь в комнате, чтобы скрыть от семьи правду. Чтобы стать нормальным… А черт его знает, что вам нужно сделать для этого. Никто не подскажет. Потому что никто не знает.

***

Спальня встретила его какой-то глухой тишиной, будто за время их с мамой разговора стены обкатали звукоизоляцией, а дверь, запертая на замок, вдруг загерметизировалась. Чжань двинулся к кровати на нетвердых ногах, поставил чашку на прикроватную тумбочку, сел, развел колени и уперся в них локтями. Приложил ко рту сжатые кулаки. Побился о них лбом. Потом разжал ладони и обхватил ими голову целиком. Кончики пальцев покалывало, а в животе было холодно и пусто. Никакой не паникёр у нас в семье растет, подумал Чжэнси, а настоящий детектив. А ведь совсем недавно эта девчушка была совсем крошкой, наивной, милой и кокетливой, и тогда казалось, что для него она всегда останется именно такой, сколько бы лет ни прошло. А вчера она разгадала то, чего не поняла ни добродушная мама, ни вечно отсутствующий отец, ни сам Чжэнси, испуганный и трясущийся. Разгадала быстро, просто и точно, а ее убедили, что ее разгадка — пустые домыслы. Неподобающие и грязные. Заставили ее извиниться за то, что она подумала о брате плохо. Заставили извиниться за правду. Как там мама сказала? Новые веяния из сериалов? Так вот что это такое, подумал Чжань с нарастающей злостью, веяние. То, что с ним случается — веяние, и оно грязное, а все, что, кажется, происходит между ними с Цзянем, носит неподобающий характер. Такой, какого быть не должно. А как должно? А что делать, если то, чего быть не должно, появляется, случается, живет, даже когда ты этого не просишь и не ждешь? Если не нужен тебе никакой нездоровый интерес, и не было его у тебя никогда, но вот он появился, и как и откуда, если Чжэнси ни разу за всю свою жизнь не задумывался ни о чем подобном? Что прикажешь делать с этой романтизацией, мама? Куда ее подевать или как с ней жить, если она никуда не девается? Он прожигает взглядом ободок чашки. С какой-то стороны этот керамический круг трогали губы Цзяня, и очень может быть, что и его собственные губы тоже коснулись точно того же места. Прямо на маминых глазах. И если бы не это, возможно, ему не пришлось бы выслушивать ничего из того, что он все-таки выслушал. Не пришлось бы краснеть и стыдиться, будто он нарочно взрастил в себе эту дрожь, не дающую спать по ночам. А если бы, внезапно думает он, Сяо Хой не таскалась за ним по пятам, ему не пришлось бы прятаться в коридоре, и не случилось бы никаких рубашек и животов. И не было бы всего этого. Или было бы? Жизнь, думает Чжэнси, все так же глядя на чашку, это череда случайностей или запланированных событий? Что было бы, если бы он не пошел тогда в тот коридор? Или не оставил вчера свои вещи в комнате. Не протянул бы руку Цзяню десять с лишним лет назад. Многие люди, сказал в его голове мамин голос, ищут таких друзей всю жизнь. И не находят, договорил он уже вслух. Потому что он не может себе представить ничего такого, что заставило бы их с Цзянем разлучиться. Даже то, что происходит сейчас — Чжэнси уверен, они как-нибудь с этим справятся, приспособятся, поймут, как жить дальше, и это дальше продлится всю жизнь, потому что у них никогда не было жизни друг без друга. И быть может, Чжань Чжэнси еще мало смыслит в этой самой жизни, но зачем она ему без этой белобрысой бестолочи? Если он однажды потеряет Цзяня, он не будет жалеть. Жалеть можно о потерянной вещи, думает Чжань, или об утонувшем телефоне. О потере друга… Тоже, наверное, можно, только если друг был ненастоящим. Ты не пожалела, мам, думает Чжэнси. А может, стоило бы?.. Потому что у тебя растет неподобающий сын, а твой муж бывает в командировках гораздо чаще, чем в собственной спальне. И это не говоря даже о том, что младшая дочь провела почти все детство у бабушки вместо того, чтобы расти в полной семье. Не то ли это, о чем следует жалеть? Все теряет вкус, когда ты находишь пару. Все, кроме одного человека. И разве если ты нашел пару, ту самую, настоящую, без которой все становится неинтересным — разве ты согласишься проводить большую часть своей жизни вдали от этого самого человека, хоть пять лет спустя, хоть двадцать?.. Чжэнси вдруг с потрясающей ясностью осознал, что сможет, если хорошенько потрудится, сложить все дни, которые его отец провел дома, и в сумме они вряд ли составят хотя бы пару лет. Папа выходного дня. Папа-я-в-командировке. Спроси-у-мамы-сынок. Я-зарабатываю-нам-на-жизнь. Это несправедливо, тут же осаживает он сам себя. Его отец никогда не отказывался поиграть с ним, помочь с уроками или просто поговорить. То есть когда он был рядом, разумеется. Но случалось это так редко, что Чжэнси уже даже как-то привык к его отсутствию, и его не тянуло ни играть, ни говорить с ним, когда он наконец появлялся. Папа есть, но папы нет. Маме было сложно управляться одной с двумя детьми, поэтому Цзы досталась бабушке, а Чжэнси досталось звание мужчины в семье. И передавать его настоящему мужчине приходилось крайне редко, как если бы у них был сосед-путешественник, живущий своей, полной забот и сложностей, далекой от их семьи жизнью. Чжань даже не задумывался никогда о том, почему и как так вышло. Отец не был особо близок ни с ним, ни с Цзы, и они тоже научились прекрасно обходиться без него. По большому счету отношения с отцом в их семье были только у мамы, и Чжэнси всегда понимал краем мыслей, что так и должно быть…но теперь он так больше не думает. Не должно быть так, если любишь, думает он, покачивая головой. Нет же, не после того, о чем они с мамой говорили каких-то полчаса назад. Где это все? Где интерес к тем, кого родил тебе — и от тебя же! — твой как бы самый близкий человек? Где большое счастье, неужели вот так оно выглядит? Было ли оно вообще?.. Он снова возвращается глазами к чашке. Тянется к ней рукой, трогает остывающий керамический бок. Думает: что, и с нами случится то же самое через двадцать лет? А если это случается со всеми через двадцать лет знакомства, а мы знакомы уже десять? Сколько нам осталось? Восемь лет? Семь? А потом все будет вот так, как у родителей, и я даже не буду знать, где ты и как ты, о чем думает твоя бестолковая голова. Счастлив ли ты. Жив ли вообще. Чжань содрогнулся, обхватил чашку обеими руками, заглянул в нее. Развернувшиеся в теплой воде чайные листья колыхались на дне темными хлопьями. А может, это должно начаться прямо сейчас, ведь у его родителей все вышло постепенно. Может, оно уже и началось, и вот это, от чего сердце колотится в самом горле и приходится валяться на животе, и есть начало конца. А потом они вдруг влюбятся в одну и ту же девчонку и рассорятся окончательно. Чжэнси хмыкает, хоть под ребрами и туго тянет, и нервно усмехается. Вот уж что нет, то нет. Но влюбиться в кого-нибудь другого? Что, если Цзянь скажет ему однажды утром, повиснув у него на плече: я влюбился, Чжань Чжэнси! Я нашел большое счастье. И у нас большое и счастливое свидание этим вечером, а ты… Ну, если хочешь, приходи тоже. Только уйди чуть пораньше, пожалуйста, до его конца, потому что ты же понимаешь, конец свидания — он только для двоих, хоть ты мне и друг. И он будет сиять от этого большого счастья, и глаза его будут светиться звездами, и болтать он будет только о своей влюбленности и больше ни о чем. Или я сам такое скажу. Прилечу в школу на крыльях, полный интереса к одному-единственному чужому человеку, и скажу этому недоразумению, что я влюбился и у меня сегодня свидание. Я могу вообще?.. В кого-то другого?.. А потом, много лет, событий и эмоций спустя, кто-то спросит меня: а ведь у тебя раньше был друг. Ты его помнишь? Как он сейчас? И я отвечу: «Надеюсь, у него все хорошо, как и у меня». У него, того, кто берет меня за руку, когда думает, что я сплю, и захлебывается восторгом, когда я зову его поиграть в видеоигры, вот у него все хорошо без меня. А у меня — без него. Потому что есть вещи поважнее дружбы. Так? Он поглаживает чашку всей ладонью, крепко сжав зубы. Под кадыком и в груди давит, и Чжэнси напряженно сглатывает несколько раз подряд, но эта тяжесть никуда не уходит. Я люблю свою семью, вдруг ни с того ни с сего думает он. Я правда люблю их всех. Даже отца, очень по-своему, но все-таки люблю, хоть и не знаю, что он в сущности за человек. И поэтому я не стану делать глупостей. Может быть, все пройдет само собой. Просто уляжется как-то со временем. Скиллы прокачаются, и я перестану перезагружаться от каждого касания. Только если вдруг… ну… вдруг чего и у меня не выйдет быть нормальным, будет ли важно семье, что я люблю каждого из них? Будет ли семья любить меня, если окажется, что я — неподобающий, и это не исправить? Чжэнси раз за разом проходится большим пальцем по ободку чашки и думает: что ты, мама. Ты меня совсем не запутала. Наоборот, помогла разобраться: я не хочу делать никакой выбор. Особенно если его приходится сделать в пользу семьи, которая даже не поинтересуется ни разу, не жалеешь ли ты об этом. Чашка с остывшим, подернутым пленкой чаем стоит на прикроватной тумбе до самой ночи. Чжань Чжэнси осторожно поглаживает ее краешек перед сном.