***
Заплаканное лицо сестренки нависло над головой с таким страданием в глазах, что Чжэнси подумал: должно быть, я умер. Он испугался было этой мысли, закрыл глаза, снова открыл их и попробовал пошевелиться. Лицо Цзы в ответ на эти нехитрые действия исказилось еще большей тоской, как будто она все-таки сожалела о том, что братец выжил. Чжань усмехнулся, подумав об этом, и сестренка, увидев эту ухмылку, взвыла в голос, будто подтверждая его подозрения. Он фыркнул, и Цзы Цянь упала ему на грудь, крепко прижалась и запричитала: — Бра-а-а-атик, ты в поря-я-я-ядке! — Да, — щурясь, ответил Чжань, — я в порядке. А ты почему так расстроена? — Я думала, ты больше никогда не проснешься! — глухо протянула Цзы. Ее челка полностью закрывала мир вокруг, и Чжэнси попытался пригладить ее, чтобы увидеть еще что-то кроме торчащих прядей волос, но прическа сестренки будто бы тоже пыталась обнять его, и он только обреченно вздохнул. — Я просто спал, — пробубнил он в волосы. Попытался пошевелить и левой рукой тоже, но ее тут же кольнуло, и он сообразил: капельница, там капельница. — У-у-у-у! — с отчаянием выводила Цзы, будто ей и в самом деле было грустно оттого, что старший брат всего лишь спал, тогда как должен был драматично погибать. — Цзы, детка, дай брату вздохнуть, — раздался совсем рядом мамин голос. Цзы послушно сползла пониже, но поливать слезами футболку Чжэнси не прекратила. Мир показался из-за челки, расширился до больничной палаты и сидящей возле кровати мамы. Она закончила чистить яблоко, протянула его Чжаню. Бросила взгляд на вцепившуюся мертвой хваткой Цзы и приподняла брови, как бы говоря: что я тебе говорила. Чжэнси снова усмехнулся. Пожалуй, и правда паникер в семье растет. Кивнул согласно, но тут же посерьезнел и сказал, уставившись на яблоко: — Мам, прости. Цзы хныкнула с особым драматизмом и невнятно буркнула что-то в подмышку Чжэнси. Кажется, прозвучало имя Цзяня. А может, подумал Чжань, ничего такого сестренка не говорила. Может, мне это только кажется, потому что Цзянь у меня в голове крутится бесконечно. Или в семье растет не один паникер, а целых два. — Ничего, милый. Твой отец тоже любил помахать кулаками в молодости. Ты становишься старше. Думаю, теперь мне придется сталкиваться с этим чаще. — Мама склонила голову к плечу, сдержанно улыбнулась. — Не думай, будто я это одобряю. Но я на тебя не злюсь. — Спасибо, — серьезно ответил Чжань. Снова взглянул на яблоко. Подумал: знает мама, из-за чего я подрался? Из-за кого, если точнее. Все с ним в порядке? И… где он? Это ведь ничего, если я спрошу? Взглянул на нее. Поджал губы. Подумал: нет. Она ничего не знает. Если бы знала, смотрела бы иначе, наверное. Пока неясно, как именно, но иначе. Ну вот и незачем ей знать тогда. — Что вы не поделили с этим мальчиком? То, что я не собираюсь делить вообще ни с кем в мире. — Ничего такого, мам. Обычное недоразумение. Вспылили оба. Мама усмехнулась, покачала головой. Сказала, собирая очистки в бумажный пакет: — Ага. Понятно. Одна версия, значит. Чжань вскинул глаза, непонятливо нахмурился. Мама хитро улыбнулась. — Слово в слово, как сказал Цзянь И. Слово в слово. И что-то похожее, насколько я знаю, сказал и тот, с кем вы подрались. Удивительное единогласие как для тех, кто не сговаривался. Цзы под боком снова всхлипнула с особой яростью. На этот раз он был почти уверен, что разобрал в этом всхлипе что-то вроде «отвратительный человек». Это ведь она о рыжем психе?.. Под ребрами неприятно захолодило, и он, переложив очищенное яблоко в левую руку, торопливо погладил Цзы по голове правой и отстранил ее. Машинально вытер ей щеки. Спросил у мамы, поколебавшись секунду: — Где он? Сказал и подумал: сейчас мама решит, что я о борзом спрашиваю. Но мама, конечно, поняла все правильно, и от этого Чжэнси на секунду стало страшно. Вдруг она вообще все понимает?.. — Он выглядел очень уставшим и испуганным. Я отправила его домой. — Конечно, — недовольно просопела Цзы с заложенным носом, — голову разбили тебе, а устал почему-то Цзянь! Что за друг такой! Даже не заступился за тебя! — Все в порядке, Цзы, — все так же машинально ответил Чжань. — Цзянь не должен был за меня вступаться. Я все равно не позволил бы ему. — А он тебе зато позволил, — капризно заявила сестренка, размазывая влагу по распухшим щекам. — Друзья не должны так делать! Друзья, подумал Чжэнси, много чего не должны делать из того, что у меня в голове вертится. Что я хотел бы сделать с другом. Только вот сам Цзянь в этом совершенно не виноват. Чжань промолчал, украдкой взглянув на маму. Она смотрела на него серьезно и задумчиво. По спине пробежал мороз. Неужели она все понимает, пронеслось в голове со страхом. Он опустил глаза и не поднимал до тех самых пор, пока не пришла пора прощаться. К моменту, когда дверь в палату закрылась, все внутри уже подрагивало от нетерпения. Удар будто сместил в голове какую-то заслонку, и имя друга раздулось внутри, заполнило череп, как воздушный шар. Ни о чем другом подумать не выходило. Он старался. Сначала. Потом подумал: зачем? Схватил телефон, взглянул на время, сжав губы, а потом быстро ткнул в кнопку вызова. Я хочу видеть его прямо сейчас, подумал он. Хочу знать, что его не тронули, когда я отключился. Что не злится за то, что я влез вместо него. Что он цел, что ничего не прибавилось к разбитой переносице. Я хочу, чтобы с ним все было в порядке. Так сильно, как не должен бы по-хорошему хотеть. Но очень многие вещи в мире случаются совсем не так, как должно.***
Что-то в капельнице седативное, подумал Чжэнси. Иначе быть не могло. Казалось, что уснуть он сможет самое меньшее через год: Цзянь, выдавивший из себя только сорванное «Ага», где-то там несся по безлюдным уже улицам прямо сюда, в больницу, и как тут можно было уснуть? Получилось будто само собой. И дверь не скрипнула. Проснулся Чжань от касания кожи к коже. Открыл глаза: тощая фигура, ссутулившись, привалилась лбом к его запястью. По руке тут же поползло тепло, залило плечо, скользнуло под футболку. В приглушенном больничном свете ничего не было видно наверняка, но Чжэнси вдруг показалось, будто плечи, опущенные на край кровати, судорожно вздрогнули. Чжань сказал на пробу: — А стучать тебя не учили? Плечи вздрогнули еще раз, коротко и резко, а через пару секунд все повторилось. Цзянь так и не поднимал голову, так что Чжань вытащил руку из-под нее (тяжелая, ну надо же — а ведь совсем пустая) и осторожно поскреб белую макушку. Сказал неловко: — Цзянь И, ты не должен реветь. Даже если чувствуешь себя виноватым. Твоей вины здесь нет. Цзянь все лежал, упершись лицом в постель, и плечи его напряглись. Чжэнси скользнул ладонью под волосы, с замиранием сердца отвел их с лица, боясь увидеть слезы. Что делать со слезами друга? Не шестилетнего уже, а взрослого, с мягкими волосами, и с губами… для чего-то. Цзянь мотнул головой в сторону, подался лбом под ладонь Чжаня, блеснул из-под нее хищными глазами. Сказал, съежившись, будто перед прыжком: конечно нет, придурок, это все этот рыжий псих виноват! — и тут же вскочил, взобрался на кровать в один прыжок, навис сверху, прижимая руку, только что ласкавшую его волосы, к постели. Не ревел он, а просто бежал сюда, подумал Чжань, вот и запыхался. Бежал ко мне в больницу среди ночи, чтобы запрыгнуть в мою кровать. — Какого хрена! — закричал Чжэнси шепотом. С ужасом всмотрелся в лицо друга: оно было совершенно обжигающим, и такое, нависающее сверху, определенно пугало Чжаня. Он дернул ногой, пнул Цзяня под ребра коленом, а потом еще и отвесил оплеуху. Она прилетела не в затылок, как было задумано, а куда-то в скулу, и Чжэнси пожалел об этом почти сразу же, как услышал шлепок. Переносица, с жалостью подумал он, у него ведь там до сих пор пластырь. А я почти туда его стукнул. Друг, тоже мне. Пластыря там не оказалось. Это стало ясно через пару минут, когда возня прекратилась и Цзянь как ни в чем не бывало устроился рядом, подпирая Чжэнси теплым боком. — Я захватил вторую подушку. Вдруг тебе нужно будет составить компанию. Вдруг ты захочешь, чтобы я поспал с тобой, перевел для себя Чжань. Вздрогнул, бросил быстрый взгляд на друга. Подумал: а в твоей голове что творится?.. Ответил как можно спокойнее: — Не представляю даже, как ты пробрался через сестринский пост, но если ты и вздумаешь остаться, займешь соседнюю кровать. А вообще оставаться незачем. Меня обещают выписать уже завтра. Цзянь скосил глаза, скользнул взглядом по повязке на голове Чжаня. Потом посмотрел на пластырь на щеке. Чжань в свою очередь вперился в переносицу. Тонкая трещина. Почти как и в прошлый раз. Что ж ты каждый раз так одинаково, а. Бестолочь. — Вот и хорошо. Я здорово испугался. — Нечего бояться. Врач сказал, это всего лишь царапина. Цзянь фыркнул. — Это очень хорошо, Чжань Чжэнси! Если бы это была не царапина, а что похуже, тебя бы оставили здесь надолго, и плакала бы моя домашка по математике! — Вот зараза, — хмуро бросил Чжэнси, уставившись прямо в светлые глаза. — Любопытно, — хитро прищурился Цзянь, — слышать такое от человека, который лежит в больнице! Ага, подумал Чжэнси, я лежу в больнице. И давай не будем делать вид, что это как-то само собой случилось. И что прибежал ты сюда просто потому что дома скучно было. А совсем не затем, чтобы быть рядом с другом в болезни. Болезни, которая прилетела мне в голову камнем. Из-за тебя, а я даже и не злюсь. Главное, что ты в порядке. Дебил. Чжань хмыкнул, подобрался чуть ближе и толкнул друга в бок. Цзянь посмотрел на него еще секунду, а потом придвинулся ближе и закинул руку на плечо. Позвоночник продрало горячим. Чжэнси тут же отвернулся и уставился прямо перед собой. Лицо Цзяня внезапно оказалось как-то слишком близко. — А помнишь, — негромко раздалось рядом с ухом, — как я ночевал у тебя? Как мы с тобой играли и ты мне проиграл. Ты должен мне одно желание. Должен сделать то, что я тебе скажу сделать. Чжэнси напрягся, не удержавшись, мотнул головой, быстро взглянул на губы, проговорившие эти слова, и тут же отвел взгляд в сторону. Горло сжалось, а в животе завязался тугой узел. Он попытался выскользнуть из-под руки друга, отклонившись в сторону. Пробормотал: не припоминаю. Цзянь подался за ним, навис. Сказал, подавшись еще ближе: — Не бойся меня, Чжэнси. Я не попрошу тебя о том, о чем ты подумал. А о чем это я подумал, похолодел Чжэнси. Что за новшество, с каких пор все мои мысли можно просто по лицу прочитать? — Ничего такого, — продолжил Цзянь. — Я хочу обнять тебя. Просто обнять. Всего один раз. — Помялся, отодвинулся, протянул руки. Спросил мягко: — Можно? Чжэнси поколебался, сжал зубы. — И что, спустишь целое желание на одно несчастное объятие? — Да. — Не протащить тебя на гору на себе? Не накупить тебе столько сладких пирожков, сколько ты сможешь унести? Объятие? Серьезно? — спросил Чжань, уставившись прямо в глаза этому болвану. Цзянь улыбнулся чуть виновато. Кивнул. Руки так и держал протянутыми. — Вот придурок, — сказал Чжань, протягивая руки в ответ. — Было бы у меня одно-единственное желание, я бы его так тупо не тратил. — Придвинулся чуть ближе, устроил голову на плече Цзяня. Добавил: — И тебе бы не позволил свое так тупо потратить. — А мы сейчас что делаем? — спросил Цзянь, скользнув теплой ладонью на лопатку Чжэнси. — Я попросил обняться — мы обнимаемся. — Да, — ответил Чжань, упираясь подбородком в вырез футболки. — Обнимаемся. Но это было не твое желание. Это было мое. И это, подумал он, уткнувшись носом в теплую кожу, тоже.***
Все самое ужасное, думал Чжэнси, потерянно шагая в направлении кухни, случается в коридорах. Именно в коридоре он впервые попал под рубашку Цзяня. Именно в коридоре Цзянь столкнулся с этим рыжим психом. Вывернуло его тоже в коридоре. А теперь это. То, что случилось пару часов назад. То, что не покидает его голову ни на секунду. Чжань снова потянул руку к волосам, схватился у виска, с силой поворошил. Кожу царапнуло болью, и он, опомнившись, опустил ладонь. Понял, что остановился у входа в кухню и смотрит в порог. Прожигает глазами чертов комод. Горло обожгло, и он помотал головой, снова запустив руку в волосы. Хорошо, что нет повязки, проскользнула несвязная мысль. А хотя что хорошего. Все равно и головой ударился, и остальное… тоже ударило в голову. А ведь еще утром все было в порядке. Когда он проснулся, ему поставили еще одну капельницу, сделали два укола, сменили пластыри и дали строгий наказ не нагружаться в первые несколько суток. С тем и выписали: мама быстро поставила подпись в документах и отправила его домой. Сестренка была в школе, и Чжань вернулся в пустой и тихий дом. Почти сразу же после этого на улице зарядил противный холодный дождь. Как же здорово, подумал Чжэнси, натягивая на плечи одеяло, что я сейчас дома, а не в школе. Там же глаза слипаются в два раза сильнее. А тут хоть высплюсь, пока никого нет. Вернусь на занятия, найду борзого и поблагодарю за мини-каникулы. Мрачно хмыкнул своим мыслям, устраиваясь на диване, и тут же провалился в сон. Проснулся от громкого и настойчивого стука. В дверь барабанили с таким усердием, будто от этого зависела чья-то жизнь. Чжань недовольно цокнул, протащился по коридору и с ворчанием открыл. И почему-то даже не удивился тому, что увидел. Там, конечно, стоял Цзянь. Он явно сбежал с занятий: при нем не было ни сумки, ни рюкзака — вообще ничего, кроме скрученной в жгут футболки. С нее капало, а эта бестолочь светила своими озябшими телесами на весь коридор. — Привет, Чжань Чжэнси! — расплылся в улыбке никогда не замолкающий рот. — А на улице такой дождь, а ты тут совсем один, и я решил, чтобы тебе не было одиноко, я тебя на… — Он запнулся, дернулся, попробовал еще раз: — ...на.... — закатил глаза и выкрикнул одновременно с чихом: — ...вещу! Чжэнси почувствовал, как на лицо осели мельчайшие капли. Над тем, дождевые они или это слюна этого болвана, он решил не раздумывать. Стиснул зубы и бросил на друга убийственный взгляд. Цзянь, ничуть не смущаясь, вытер под носом тыльной стороной ладони и гнусаво спросил: — Впустишь? Кем нужно было быть, чтобы не впустить? Хорошим другом, вот кем, подумал Чжэнси, стоя у входа в кухню. Надо было сказать ему еще тогда: иди домой, вот тебе сухая одежда, вернешь завтра. И тогда, может быть, все закончилось бы нормально. То есть не заканчивалось бы. Но задним умом, конечно, все крепки. А тогдашний Чжэнси, Чжэнси паручасовой давности, еще не знавший поцелуя друга, впустил этого болвана и даже отдал ему свою футболку и одеяло. Спать уже не хотелось, да и как бы это выглядело? Так что он просто отсел от Цзяня подальше, решив ни за что не впускать его в свою комнату — на этот раз уже точно. Чтобы не было беды. Потому что как-то первое совместное посещение моей спальни обернулось совсем не тем, о чем стоит вспоминать, подумал Чжэнси. Схватился за консоль, нырнул в игру. Попытался, если быть точнее, потому что нырнуло почти сразу же кое-что другое: теплая ступня в желтом носке забралась под ворот его футболки, скользнула сводом по ключице и направилась дальше вниз. Пальцы остановились над соском. Горловина футболки натянулась, дышать стало нечем, но футболка была ни при чем. Чжань, передернувшись, будто от удара током, наугад пихнул локоть за спину. Сзади крякнуло, и стопа все же проехалась ниже, ощутимо задев сосок. В живот тут же плеснуло кипятком. Его подорвало с места, и руки сами нашли тонкую шею, чтобы переломать ее пополам. Но этот порыв отошел на второй план: ладони обожгло жаром, и спустя секунду стало ясно, почему. Чжэнси отнял руку от шеи друга, приложил ладонь ко лбу. Цзянь зажмурился. Чжэнси сказал недовольно: — У тебя температура, придурок. Все ясно, тут же подумал он, придется идти за лекарствами. Велел Цзяню не шевелиться и лежать под одеялом смирно, а сам двинул в сторону выхода. В детстве этот болван моментально заболевал, стоило ветру подуть не в ту сторону, и Чжэнси приходилось спать в сдвинутых кроватках в одиночестве. Правый бок был холодным и неуютным, и он с нетерпением ждал, когда Цзянь вернется. Кровати у них теперь, положим, не сдвинуты (слава богам, торопливо подумалось Чжаню, пока он шнуровал обувь), но зарабатывать пневмонию этому балбесу совершенно незачем. Взял самое необходимое: противопростудные порошки, жаропонижающие таблетки и упаковку витаминов. Кто разберет, в самом-то деле, что этому кретину сейчас нужно. Чжань торопливо шлепал по лужам и злился все больше с каждой секундой. Приперся без зонта, промок, как последний бродяга, оставил сумку в школе. Должно быть, попросил этого защитничка присмотреть за вещами. Или Мистер У-меня-все-под-контролем сам вызвался помочь. Интересно, как он себя ведет, когда меня нет рядом?.. Наверное, еще наглее. Никто не мешает хватать Цзяня за руки, прижимать к его губам… что угодно. Спину продрало жаром. Перепрыгивал он уже через две ступеньки, так что успел поймать полусогнутого Цзяня, летящего по коридору к туалету. Мысли о нахальстве Хэ Тяня тут же вымело из головы. Одна рука прижала сползающего друга ближе к телу, и сердце заколотилось о ребра отчаяннее, чем от подъема по лестнице. Опять обнимаемся, подумал Чжэнси. Да и ладно. — Я же велел тебе лежать. Что непонятного? — Я лежал, — сдавленно сказал Цзянь куда-то в ключицу Чжаня, — а потом меня немного… Он булькнул, дернулся, и его вывернуло прямо на одежду Чжэнси. — Фу-у-у-у-у, — с отвращением протянул Чжэнси, рассматривая на себе мутные потеки. Его передернуло, и какая-то часть мозга ехидно подумала: хорошо хоть так. Это значит, что не все потеряно. Вот если бы мне не было противно рассматривать его блевоту — вот этой был бы край. А пока еще жить можно. Он оттолкнул Цзяня, прислонил его к стене и снова выразительно сказал: — Фу! — Прости, Чжань Чжэнси, — невнятно промямлил Цзянь, — кажется, я умираю. То, что этот придурок не шутит, Чжань понял почти сразу же: даже прислоненный к стене, он сползал на вздрагивающих ногах, и был неестественно бледным. И наверное, эта самая бледность стала причиной очередной фатальной ошибки: Чжэнси подхватил Цзяня под руки и потащил к себе в комнату, хоть и обещал себе, что не станет этого делать. Потащил бы его назад в гостиную — все было бы нормально. Оставил бы его на диване, зашел к себе за чистой одеждой и вернулся бы. И ничего не было бы. Цзянь просто выспался бы и ушел. Без драмы. Чертова спальня. Да что уж теперь. Он потащил его в спальню, чтобы переодеться самому и дать чистое умирающему. Сгрузил безвольное тело на постель, вышел из комнаты, включил чайник и вымыл руки. Торопливо развел в едва теплой воде один пакетик порошка, вернулся в спальню с кружкой, старательно игнорируя ощущение дежа вю. Поставил ее на прикроватную тумбочку. Быстро сменил футболку, добыл еще одну свежую кофту, бросил ее рядом со скрюченной тушкой и уже собирался выйти, но смертник, лежащий на кровати кулем, застонал натурально умирающим голосом: — Я не могу пошевелить ни пальцем… Переодень меня! Еще чего, подумал Чжэнси, так я и бросился раздевать тебя, лежащего в моей постели. Открыл было рот, чтобы возмутиться, но вдруг передумал, решил: пока я тут буду возмущаться, этот полумертвый измажет мне всю кровать блевотиной с футболки. Да и потом, ну правда, он же вон даже не шевелится. Тяжело ему. Чжань вспомнил свою последнюю ангину: тело было будто побитое, в ушах бесконечно звенело, а сил едва хватало на то, чтобы добрести до туалета по стеночке. Не совсем же я бессердечная сволочь, подумал он и шагнул к постели. Очередная фатальная ошибка. Руки, взявшиеся за край футболки, скомкали ткань и потянули ее вверх, и Чжэнси будто со стороны увидел, как они задели обжигающе-горячий живот. Тот самый, к которому он не так давно прижимался лицом. Когда Цзянь сказал ему: тише, Чжэнси. Обе руки вздрогнули и замерли, не в силах двинуться дальше, а умирающий моментально ожил: вскинул голову, посмотрел на свой обнаженный живот (а может, и ниже, заторможенно подумал Чжань), с силой выдохнул и отчаянно подался всем телом вперед, обхватив Чжэнси за спину ногами. Центр тяжести сдвинулся, руки скользнули дальше по телу, обнажая ребра Цзяня, а этот болван с алеющими скулами, шумно дыша, прижался к Чжэнси еще теснее и вскрикнул вполне живым голосом: — Чжэнси, стой! Чжань дернулся, отпрянул назад, потянув за собой и Цзяня, расцепил наконец одеревеневшие руки и в сердцах отвесил другу подзатыльник. Отошел на ватных ногах к книжной полке, выхватил из стройного ряда первую попавшуюся и с размаху уселся с ней на край кровати, отвернувшись от Цзяня. Распахнул книгу на середине, хрустнув корешком. Ладони чесались, будто наэлектризованные, а в животе тяжело ухало. Сзади послышалась возня, и Чжэнси, надеясь, что из-за спины этого не будет видно, осторожным движением поправил спортивки. Вздохнул облегченно, прислушался к тому, что происходит сзади, твердо решив ни за что не оборачиваться. Посидел еще немного, медленно выдохнул через рот, опустил глаза на книгу. Она лежала в ладонях вверх ногами. Назад он все-таки обернулся, когда штаны окончательно перестали давить, с опаской и готовностью разозлиться по первому же поводу. Но злиться было не на что. Цзянь, свернувшись калачиком, тихонько посапывал, уткнувшись носом в подушку. Чашка на тумбочке была пустой. Сердце безвольно трепыхнулось и замерло. Чжэнси медленно накрыл этого придурка одеялом и вышел вон: смотреть на Цзяня, спящего в его постели, было выше всяких сил. Позже, конечно, он все-таки вернулся в свою комнату. День сменился сначала неясными сумерками, а потом и наступающей темнотой, и Чжэнси всерьез раздумывал о том, что Цзяня пора будить и отправлять домой. Совсем скоро должна была вернуться из школы сестренка, а где-то через пару часов после нее и мама. Объяснять им обеим или хотя бы одной из них, почему Цзянь, одетый в вещи Чжэнси, слюнявит его подушку, не было ни малейшего желания. Пора, подумал Чжань, встал с дивана в гостиной, вошел в свою спальню. Там было тихо и как-то по-особенному уютно, и Чжэнси, секунду назад полный решимости толкнуть друга в плечо (не слишком грубо, конечно, но так, ощутимо), замер, споткнувшись взглядом о спящего, и бессильно опустился на стул, придвинутый к столу почти вплотную. Закусил губу. Подумал: как так получилось. Не то, что я все-таки снова впустил его в свою спальню, а все это в глобальном смысле. Как получилось и что делать дальше. Осторожно потер пластырь за ухом. Что делать? Защищать тебя и дальше? Лечить, переодевать, трястись вот так каждый раз? А ты потом найдешь себе большое счастье, станешь ходить на свидания, женишься. Нарожаешь себе таких же маленьких белобрысых балбесов. Или вдруг это буду я. Вдруг я найду, схожу, нарожаю. Оставлю тебя. Тебя, спящего в моей постели, залившего мне подушку слюной. Дрожащего от моих прикосновений к твоему животу. Кто-то из нас должен будет уйти первым, потому что семья, потому что нельзя просто всю жизнь дружить и не искать ничего большего. Иначе в мире было бы вполовину меньше песен и картин. Любовь, подумал Чжэнси. Вот что люди ищут, за что падают грудью на амбразуру, за что подставляются в драках. Любовь. Не дружба, или если даже она, то всегда лишь на время, до тех пор, пока не запахнет маем. И все рухнет. Все уже рушится, потому что мы взрослеем и шагаем куда-то в темноту, вслепую, делаем то, чего не делали раньше, а на знакомое иначе реагируем. И разве это не знак того, что все ломается? Мама сказала, что рано или поздно придется делать выбор, подумал Чжэнси, с отчаянием рассматривая сопящего Цзяня. Можно сколько угодно говорить себе, что я этого не хочу и не буду, но вряд ли что-то изменится. Не я, так за меня решат. Вот он, сладко спящий, возьмет и решит. Он ведь не грязный, не неподобающий. Он нормальный. Хороший даже. И поэтому он точно захочет семью. Я-то, подумал Чжэнси, горько усмехнувшись, не могу быть ему семьей. Он вздохнул, отвел волосы со лба, уперся им в ладонь, а локтем — в колено. Не могу. Откуда тогда это ощущение правильности от одного взгляда на эту картину: Цзянь в моей спальне, в моей одежде, в моей кровати. А где-то в мире живет та, во имя которой я должен буду этого лишиться. Что за черт, подумал Чжань, кто это придумал?.. Цзянь вдруг зашевелился, и Чжэнси рывком повернулся на стуле, схватился за консоль и защелкал кнопками управления. Как невовремя, подумалось само собой, поспал бы еще пять минут, чтобы я успел додумать все свои мысли и не болтаться сейчас на их краю, как подвешенный за ноги. Плохая была идея — рассматривать спящего Цзяня. Самая что ни на есть дурацкая. Еще более дурацкой идеей оказалось дать ему свою куртку. Еще одна… а впрочем, нет, это точно не могло быть ошибкой. Как бы там ни было, болеть Цзяню ни к чему. А вот позволить ему так долго мяться в коридоре — да. Следовало вытолкнуть его поскорее и захлопнуть за ним дверь. Тогда все точно закончилось бы иначе. Но все закончилось именно так, как закончилось: Цзяня, неуверенно стоящего у входа на все еще слабых ногах, резко толкнуло, развернуло и втиснуло прямо в Чжэнси. Чжэнси ударился о комод поясницей, голова мотнулась и с размаху стукнулась о стену, и пока в ушах звенело, в потемневших глазах вдруг прояснился Цзянь с полыхающими скулами. Очень близко — ближе, чем было можно в принципе, и непозволительно близко под взглядом сестренки, стоящей за спиной друга. Отвали, обмирая, подумал Чжэнси, но Цзянь не только не отвалил, а сделал все еще хуже: он схватил Чжаня за лицо, помедлил секунду со страшными глазами, а потом, мучительно зажмурившись, прижался сухими губами к его губам. И вот тогда-то все и сломалось. Звон в ушах разросся до сирены, и она его оглушила, заморозила лицо, скользнула льдом в горло, а оттуда — в самое сердце, посылая во все стороны сотрясающие волны отчаянного ужаса. Лицо Цзяня было рядом, как никогда рядом, оно лежало на лице Чжэнси, и понадобилась целая вечность, чтобы понять, что друг целует его. Тело будто онемело, не в силах сделать ни вдох, ни выдох, и что-то внутри отмирало и откалывалось прямо в эту же секунду. Мгновение тянулось и тянулось, будто сжимая мир в спираль, пока ладони Цзяня не съехали к углам челюсти одним слитным, мучительно-плавным движением. Сквозь громыхающую в ушах кровь до Чжэнси донесся шокированный возглас сестренки, и это словно переключило в нем какой-то тумблер. Он деревянно протянул руку, сгреб Цзяня за собственную куртку на спине и, не раздумывая, так же деревянно замахнулся и ударил друга по лицу. А потом еще раз, сразу же вслед за первым: схватил тощие плечи в капкан дрожащих рук и ударил его о стену так, что выбил дух. Голова безвольно дернулась, хлестнув белыми волосами по лицу. Сердце Чжэнси, все еще трясущегося и одеревеневшего одновременно, хлестнуло этими же волосами. Сестренка все так же стояла рядом, и Чжань чувствовал, даже не глядя в ее сторону, как от нее исходят волны ужаса и шока. И как эти же волны исходят от него самого. Цзянь, не поднимая глаз, убито шепнул: — Ха. Повелся, Чжэнси? Это всего лишь еще одна шутка. Только что-то она не очень веселой получилась. — Помолчал, мотнул головой так, чтобы волосы закрыли лицо еще больше, и сказал бодро и громко: — Ну, я пойду. Меня мама ждет. Пока. И выскользнул за все еще приоткрытую дверь, так и не взглянув ему в глаза. В коридоре стало так тихо, что казалось, будто от сердцебиения по нему должно разноситься гулкое эхо. Чжань стоял, сжимая ледяной рукой дверную ручку, и не знал, дышит он или нет. Что-то размеренно капало, и Чжэнси напряженно поискал глазами, что. Нашел. Капало с зонта сестренки, которая как раз отмерла и зашевелилась рядом. Шагнула к нему и начала неуверенно: — Б-братик... Нет, подумал Чжэнси, я тебя очень люблю, но не сейчас, пожалуйста, Цзы, умоляю, не сейчас. Где-то в глубине квартиры раздалась оглушающая трель городского телефона, и почему-то именно это заставило вспомнить: мамы Цзяня снова нет. Не ждет его никто. Вернется сейчас в пустой дом. Чжань облизал губы, вздрогнул, свел брови. Нет и нет. Так не должно быть. Цзянь не должен уйти вот так. Он впрыгнул в обувь, дернул дверь на себя, крепко сжав зубы, выбежал во двор и понесся по лужам вслед за другом, тяжело шлепая незашнурованными кедами. Решения, тяжело стучало в голове, пока он перепрыгивал ступеньки. Выборы. Поступки. Почему это я должен решать. Почему перед сестренкой, почему вообще?.. Зачем?.. Если рано или поздно и ты и я, мы оба должны будем… Сердце трепыхнулось и застучало вдвое быстрее, когда на горизонте блеснула мокрым боком собственная куртка. Дождь, подумал он, и только тогда обратил внимание на косые холодные струи, полосующие его по лицу. А губы, подумалось вдруг само собой, у тебя не горячие были. И руки. Спал жар, значит. А ты вот так под дождь снова. И вот так перед сестренкой. Поцеловал меня. — Цзянь И! — вырвалось из него отчаянно. Цзянь дернулся, рванул вперед еще быстрее. — Стой! Догнал Цзяня уже под мостом. Бездумно прыгнул ему на спину, как в детстве, когда они игрались в путешественников и один из них был рюкзаком, и повалил на холодный влажный асфальт обоих. Обхватил голову этого кретина рукой, чтобы тот не расшиб ее. Колени и локти тут же куснуло болью, а за грудиной отчаянно саднило то ли от бега, то ли не от него. Но через секунду стало только хуже: Цзянь медленно поднялся и побрел вперед, переставляя ноги, как зомби. Ссутулился, весь будто сжался, и горло Чжэнси сжало точно так же. — Да постой ты! Я хочу с тобой поговорить! — Цзянь все так же мертво брел вперед, и Чжань добавил дрогнувшим голосом: — Имею я на это право после того, как ты меня поцеловал? Цзянь сжался еще больше, и Чжэнси тут же пожалел о том, что сказал. — Давай в другой раз, Чжань Чжэнси. Мне правда надо бы домой. И о том, что сейчас скажу, пожалею тоже, подумал Чжань и все-таки сказал. — Тебе нравятся парни? И тут же понял, как сильно ошибался. Он не пожалел о том, что спросил это, нет: он проклял себя за это, пожелал себе всего зла, какое только существует в мире, потому что лицо Цзяня, резко обернувшегося к нему, вдруг наполнилось такой болью, какой Чжаню еще не приходилось видеть в жизни ни на этом лице, ни на каком-нибудь другом. — Мне нравятся парни? — звонко переспросил Цзянь. Поднял руки, обхватил лицо ладонями, и Чжэнси, еще секунду назад убежденный, что сильнее в груди давить уже не может, задохнулся от того, сколько страдания было в этом простом жесте. Когда Цзянь отвел руки, по его щекам бежали слезы. — Мне нравятся парни? — снова повторил он, тяжело всхлипнув. Прожигал взглядом, будто теперь, когда он наконец взглянул Чжэнси в лицо, больше не мог оторваться. — Вот так ты, значит?.. Чжэнси открыл рот, чтобы спросить: «Тебе нравлюсь я?» — и не смог. Поморгал, согнал из глаз муть, сжал кулаки. Подумал: спрошу — и тогда уже точно ничего не будет как раньше. И придется решать прямо сейчас, решать на всю жизнь, лишать его и себя или дружбы, или семьи. Вот так, одним махом, прямо под этим мостом, раз и навсегда и окончательно. Не хочу сейчас, малодушно подумал Чжэнси. Не хочу окончательно. Я хочу своего друга обратно, как было до прошлого коридора, до драк, до гусениц, до Хэ Тяня, до рубашки. Без дрожи и трепыханий, без необходимости прятаться и чувствовать себя грязным. Разве это так много?.. И пока он думал, Цзянь глубоко вздохнул, выпрямил плечи, а голову опустил еще ниже. Сказал обреченно: — Да. Да, Чжэнси, думаю, мне нравятся парни. Может быть, я просто запутался. До слез запутался. Чжань шагнул вперед, выдохнул, сжал кулаки сильнее. Цзянь снова поднял одну руку к лицу, взялся за разбитую переносицу, потер ее. У Чжэнси дернулась щека. — Может, ты сможешь сделать вид, что мы не виделись сегодня? И не говорили ни о чем таком. И вообще ничего… — плечи в синей куртке коротко вздрогнули и затихли, — … н-не дел-лали. Голос дрогнул, хлестнул сердце болью. И как будто не было твоих сухих губ, и тебя в моей постели, и моя одежда как будто не пахнет тобой. Чжань сцепил зубы и продолжал с отчаянием смотреть на плачущего друга, непроизвольно мотая головой. — Забудь обо всем, — сказал Цзянь, глядя в сторону. — Пожалуйста. И завтра, когда мы увидимся в школе, давай ты будешь просто… ну… обычным. Таким же, как и всегда. Называть меня идиотом и веселиться на физре… Не бойся, Чжэнси… я не стану больше... не шарахайся от меня, как будто я больной. Пожалуйста. Что делать с ним плачущим, не шестилетним?.. С разбитой переносицей, с разбитым… всем. С губами. Для всего того, о чем ему нельзя вспоминать. — Цзянь И, — хрипло сказал Чжэнси, шагнув вперед. Протянул к нему руку. И вот где вы находитесь сейчас: под мостом, который колотит холодный проливной дождь, а прямо перед вами — ваш лучший друг, который разваливается на части и падает вам под ноги. Вы знаете этого человека лучше, чем кто-либо в мире. Если кто и знает, что делать сейчас, так это только вы сами. — А сейчас можно мы все-таки… потратим мое желание. Обнимемся на прощание. Как бы в шутку. — Цзянь И, — выдохнул Чжэнси, сделал еще два шага вперед, сгреб в кулак собственную куртку и потянул ее на себя. Прижал безвольное тело друга к себе. Его колотило точно так же, как и самого Чжаня. — Спасибо, — глухо сказал Цзянь, уткнувшись носом в плечо Чжэнси. — Что согласился. Что позволил потратить желание именно так. — Я еще не позволил, — ответил Чжань дрожащим голосом. — Это тоже все еще мое. Все мое, подумал он, прижимая заледеневшую щеку к своей шее. Все мое. Только сказать я об этом не могу. И так и не смог: ни когда Цзянь, длинно шмыгнув носом, высвободился из объятий, ни когда шагнул под дождь и оставил его одного под мостом. Ни когда вернулся домой и без объяснений заперся в своей комнате, вращая в руках телефон. Город сотрясался в грозовых всхлипах, гром дрожал в самом животе, и Чжэнси знал, что должен написать Цзяню и объяснить все сестренке, но не смог сделать ни того, ни другого. Он повалился в кровать, сжал руками подушку и крепко зажмурился, чтобы не выпускать из глаз то, что рвалось из них без его участия. Он не знал, сколько времени провел так, в мучительной темноте, пока не понял, что то тягучее, что жжет ему горло — не слезы, а жажда. Несмотря на то, что в комнате было тепло, ему так и не удалось согреться, а пил он в последний раз и вовсе утром. Нужно выпить чаю, подумал он. Взять эту кружку, из которой сегодня пил Цзянь, и сделать себе горячего. А завтра будет школа. Будет новый день, и он будет рядом с Цзянем, и он никогда не будет думать, что Цзянь больной или неправильный. Не будет шарахаться. Если можно оттянуть момент, когда придется решать на всю жизнь вперед за них двоих, он оттянет его так сильно, как только сможет. Пока не придется сказать: пора. Нужно всего-то сделать вид, что сегодняшнего дня не было. Не существовало. А значит, и всего, что случилось в этот день, не было тоже. И того, что произошло в коридоре, на который он пялится уже минуту десятую, тоже не было. Просто не было и все. К черту эти коридоры вообще. В них всегда все самое ужасное происходит. Но в том, что самое ужасное случается не в коридорах, Чжэнси убедился сразу же, как только свернул в кухню. Вот где случается все самое мерзкое, подумал он и сжал зубы. В кухне. Плакал мой чай. Все мое плакало сегодня. Там, под мостом. Я-то думал, на этом все прелести дня исчерпаны, но нет: для меня, как видно, подготовили еще один котел. Отдельный. За столом, сцепив руки в замок, сидела мама. И на этот раз Чжань узнал, как она смотрит, когда знает все.