***
Чжэнси до последнего готовил слова, оправдывающие Цзяня, но когда он нажал на звонок его квартиры третий раз подряд безо всякого эффекта, стало ясно: оправдывать этого придурка будет не перед кем. За закрытой дверью было пусто, а вот в соседней квартире уже послышались какие-то шорохи и стуки. Чжань скосил глаза в сторону сидящего на полу Цзяня, посмотрел на его раскинутые ноги и свесившуюся до самой груди голову. Подумал со злостью: соседи расскажут его матери, что он торчал под дверью пьяным, а его вины в этом даже нет. Что это за мир-то такой, в котором все к тебе суются и обвиняют тебя в вещах, которые ты даже не сам для себя выбрал? Он со злостью присел около спящего друга, поколебался секунду, глядя на его оттопыренный карман. Поджал губы. Вот черт. Ну это ведь ничего такого, правда? Это просто карман. Нужно же нам как-то попасть внутрь квартиры. И желательно побыстрее, пока эти шорохи за соседней дверью не подали свой осуждающий голос. Когда Чжэнси сунул руку в передний карман штанов Цзяня, она слегка дрожала. Он пошарил там непослушной ладонью: что-то мягкое шелестит, вот одна целая конфета и половинка еще одной уже надъеденной — и никакого намека на ключи. Чжань сжал зубы и обшарил второй карман. Пусто. Вздохнул, все так же закрывая Цзяня собой от соседней двери, помахал рукой у вспыхнувшего лица, сказал себе: некогда смущаться. Нужно попасть внутрь. Потянулся к сумке друга, аккуратно стащил ее с безвольного плеча, похлопал по наружному карману. Звякнуло. Чжэнси быстро расстегнул молнию, достал ключи, на удивление легко открыл дверь и из последних сил забросил спящего последние часа полтора Цзяня на плечо. Руки и ноги уже крупно дрожали от напряжения: тащить этого придурка на себе ему пришлось и до такси, которое могло остановиться на той улице только под мостом, и из такси до самого дома, а потом еще и до и из лифта. Цзянь спал сном младенца — если можно представить, как спал бы полутораметровый младенец, хлопнувший залпом стакан водки. Квартира встретила их пустотой и темнотой. Чжань на всякий случай бросил в немую тишину — мало ли, вдруг мама Цзяня спит или душ принимает: — Тетушка, это Чжань Чжэнси! Я вместе с Цзянем! Тот, вместе с кем был Чжэнси, беззаботно всхрапнул у него за спиной. Он вообще бывает в этом доме не один? Его мама точно живет здесь? Глаза привыкли к полумраку, обшарили гостиную. Выглядит обжитой. Ну нет, не может же такого быть, чтобы ее совсем не было. Но во сколько же она возвращается домой и сколько времени проводит с этим придурком, что болтается сейчас вниз башкой у меня на плече? Проводит ли хоть сколько-нибудь? Он же не совсем один?.. В том, что нет, Чжэнси убедился сразу же, как только дотащил Цзяня в его комнату. На краю незаправленной постели лежали его, Чжэнси, вещи, и это странно сжало что-то внутри живота. Это же та самая одежда, которую он дал Цзяню в тот вечер, когда они... поцеловались. Чжань просто не решался спросить, когда друг наконец вернет куртку и кофту, а сам этот придурок почему-то не торопился возвращать их. Да он спит с моими шмотками, нелепо подумал Чжэнси и вздрогнул. А Цзянь, будто почувствовав эту дрожь, зашевелился у него на плече, горячо выдохнул в спину и буркнул: Сиси. Ты здесь. Телу вдруг почему-то стало слабее прежнего, и он поспешил сбросить полусонного Цзяня на кровать, прямо поверх этих самых вещей. Не понял даже, зачем именно туда, почему не вдоль кровати его кладет, а поперек, и что собирается делать дальше — раздевать его, что ли? Ни о чем не думал. Просто торопился оказаться подальше от Цзяня. Так сильно торопился, что сам не понял, как зацепился рукой за ремень сумки друга. Осознать, что случилось, так и не успел: его резко рвануло вперед, нога проехалась подошвой кеда по скользкому полу, и он едва успел выставить руку, чтобы упереться напряженной ладонью в кровать, когда вдруг оказался лежащим на Цзяне сверху, почти целиком прижатым к нему. Изнутри окатило одновременно и жаром, и холодом, и Чжэнси, резко выдохнув, ошалело вздрогнул, дернулся назад и попытался высвободиться, но Цзянь прижал свою сумку спиной, а ее лямка захватила одно плечо Чжаня, будто капкан. Черт, черт, как это вообще случилось, панически подумал Чжэнси и рывком приподнялся на трясущейся вытянутой руке, чтобы не быть так близко к Цзяню, чтобы встать с него, распластанного, беззащитного, такого близкого, такого… Цзяня. Чжэнси поерзал, загнанно дыша и пытаясь освободить дрожащее плечо, и очень, очень быстро осознал, что ерзать-то как раз и не следовало. Он одновременно и понял, и не понял, что это вдруг стало мешаться там, где соприкасались их с Цзянем бедра, когда случилось худшее, что только могло случиться в этой ситуации. Цзянь, негромко застонав, медленно открыл глаза. Горло обожгло льдом, ноги будто отнялись и все тело вдруг разом сковало, когда Цзянь, поколебавшись всего секунду, быстро подался вперед и крепко обхватил Чжэнси за шею обеими руками. Сказал: Сиси. Ты настоящий. Прижал к себе, уткнулся носом в висок и вдохнул жарко и голодно, и от этого все внутренности у Чжэнси вдруг рванули куда-то вниз, остановились на полпути к ногам и там разбухли. Внизу дернулось. Чжань с ужасом уперся в кровать уже обеими руками, засучил ногами, пока Цзянь не успел почувствовать лишнее, рванул себя вверх. Плечо потащило за собой сумку, а сумка — Цзяня, и вместо того, чтобы оттолкнуться от друга, Чжань невольно оказался еще ближе к нему, чем раньше. — Отпусти, дурья твоя башка! — зашипел он, отчаянно дергая плечом. — Мне дышать нечем! Это было чистой правдой: нос уперся в мягкие волосы, и от Цзяня все еще несло спиртным, но больше всего душило не то и не другое, а какое-то парализующее ощущение близости, жара чужого тела и того, как тело собственное на это реагировало. Черт, подумал Чжэнси, нет, все не так должно было случиться, не так выясниться. Он же просто пьян и не понимает толком, что творит. Это… грязно, а грязь — это не о Цзяне. Попытался вырваться еще раз, но Цзянь держал крепко. Чжань закусил губу и подумал: он назавтра об этом может и не вспомнить. Но хуже даже будет, если вспомнит. И все поймет. Я же не так все хотел сказать ему, не так. Подумал, похолодев еще сильнее: я хотел вообще что-то ему сказать?.. — Чжэнси, — горячо и быстро выдохнул Цзянь, — блин, Чжэнси, кажется, у меня встал. Тело само собой затряслось, и Чжань, не успев даже подумать, что делает, размахнулся и заехал Цзяню по лицу. Тот замер на секунду, и Чжэнси, воспользовавшись моментом, вырвался из капкана его рук. Приподнялся над ним на руках и тут же об этом пожалел, потому что от этого их бедра только прижались теснее, и Цзянь закрыл глаза и снова застонал. — Блин, — прошептал он, не открывая глаз, — что-то это как-то не совсем нормально, да? — Вообще ни разу не нормально! — прорычал Чжэнси, вырвал наконец плечо из ненавистной лямки. Внутри все дрожало. Он дернулся вверх, оттолкнулся и уже собирался было слезть наконец с этого придурка, сразу же повернувшись как-нибудь боком, чтоб незаметнее было, но напоследок зачем-то бросил взгляд в покрасневшее лицо под собой и замер. Цзянь искривил губы, все так же не открывая глаз. Нижняя затряслась. Чжэнси трясло примерно так же. — Такой вот я ненормальный, — дрожащим голосом выдавил Цзянь. Из-под закрытых век почти одновременно покатилось. Чжань, нависая над ним на трясущихся руках, с ужасом наблюдал за двумя влажными дорожками, ведущими к растрепанным вискам. Ну нет, подумал он, ну только не плачь опять. Пожалуйста, только не сейчас. Но Цзянь плакал. Некрасиво, отчаянно, как-то сразу на полную, будто кран открутили. Закусил губу, попытался сдержать всхлип, но от этого только из носа брызнуло. Несколько капель попали в ворот футболки, и Чжань обреченно понял, что ему даже не противно. Ну вот, тупо мелькнуло в пустой голове, вот это уже последняя стадия. К горлу подкатило, и он, оттопырив зад в воздух, чтобы не притираться к Цзяню слишком близко, оперся на локоть одной руки и взял лицо друга в обе ладони. Скользнул большими пальцами под глазами, растер мокрые дорожки на висках, и Цзянь, болезненно наморщившись, потянулся к нему навстречу, беззащитный, растерянный и виноватый. Да что я делаю, подумал Чжэнси. Что я делаю и зачем, если он вот так страдает просто из-за того, что мне хотелось, чтобы все было красивее? — Нет, — твердо сказал Чжэнси, позволяя Цзяню снова обвить свою шею руками и обнимая его в ответ. — Ты нормальный. Нормальный. Ты такой, какой есть. И это нормально. Таким ты мне и нужен. Любым нужен. Цзянь всхлипнул. Ну и что, что мне не так хотелось, подумал Чжань. Я вообще не знаю, чего мне хотелось и как, но точно не того, чтобы Цзянь снова чувствовал себя виноватым и неполноценным. — Сиси, — горько прошептал Цзянь, шмыгнул носом. — Ну все, — глухо сказал Чжэнси ему в плечо, — я здесь. Я тут, я с тобой. Не надо. Цзянь снова шумно втянул носом, всхлипнул, вздрогнул в его руках. Чжэнси сжал его сильнее. Подумал: сейчас он успокоится, а потом мы поговорим. Я скажу ему, что все нормально, что я тоже… в нем весь. Только пусть он придет в себя сначала. А может, этот разговор и вовсе лучше отложить на завтра?.. Цзянь ведь, должно быть, все еще пьян. А вдруг он и правда не вспомнит об этом завтра? Или пожалеет, если вспомнит. Такие решения, меняющие всю твою жизнь, должны приниматься на трезвую голову, разве нет? Или не приниматься вовсе, добавил он мысленно, вспомнив пытку кухней. Мама просила меня не делать глупостей, а я что делаю? Да, лучше поговорить обо всем завтра. Завтра выходной и не придется нестись в школу. Можно будет выспаться, обдумать все хорошенько, подобрать слова. Если они понадобятся. Может быть, лучше и правда промолчать. Надо слезть с Цзяня, чтобы мысли хоть немножечко прояснились. А то так и тронуться недолго. А Цзянь этому еще и поспособствовал. Чжань давно почувствовал, что друг уже успокоился, но не хотел отстраняться сразу же, как только тот затих. Вот теперь получше. Всхлипы сошли на нет, дыхание выровнялось, и уже можно будет даже пошутить, чтобы сгладить неловкость ситуации. Сейчас, придумаю только, что сказать — и сразу же руки уберу. Придумать не успел: Цзянь, странно замерев на одно мгновение, вдруг резко, будто решившись, подался вперед, перекатился, уселся на ослабевшего от неожиданности Чжэнси и прижался мокрым от слез лицом к шее. Чжань с ужасом почувствовал, как кожи коснулось еще что-то влажное, и он не сразу даже понял, что это, а когда понял, ему будто позвоночник бритвой ободрали. Цзянь его целует. Это его губы. А это — горячее, скользкое, рассылающее по телу волны страха и болезненного удовольствия — это его язык. Язык. Твою мать. — Чжэнси, — прошептал Цзянь, оторвавшись на секунду от его шеи. И тут же скользнул одной рукой на затылок. Чжань слишком хорошо знал, что должно следовать за этим дальше. Он и не думал ни о чем, и думал обо всем сразу, когда выставил перед собой руку, уперся предплечьем под ключицами Цзяня и с силой оттолкнул его от себя. Перед глазами промелькнула мама, ее сжатые руки, шокированное лицо сестренки, заплаканные глаза Сяо Хой. А как же что-то там про семью, тупо подумал он. Нарожать там, сходить куда-то… что-то еще было. Я же еще не решился отказаться от всего этого. Я не понял еще, как хочу и чего, а ты вот так со мной. Цзянь покачнулся, опустил голову, отпустил затылок Чжэнси. Сказал, занавесив лицо волосами: иди домой, Чжань Чжэнси. Не надо было идти за мной. Я же говорил. Сполз с кровати, постоял рядом с ней секунду, вздрогнул всем телом, а потом побрел, сгорбившись, в сторону ванной. Чжань подскочил с постели, поправил штаны, схватил свою сумку и выскочил в гостиную. Подумал: завтра все обсудим. Когда остынем, когда будет светло, когда я придумаю, что мне выбрать и как мне быть. Мама просила не совершать ошибок — и она могла бы мной гордиться. Переступил порог, хлопнул дверью. Обнаружил, что задыхается, как от долгого бега. Или как тогда, на ступенях, когда он тащил этого придурка на себе в горах. Чтобы показать ему мир и звезды, миллионы огней города и пару десятков сверкающих огоньков в их руках. Той тихой улыбкой Цзяня, восхищенно всматривающегося в раскинувшееся сверху небо, сейчас будто в голову выстрелило. Чжань прижался спиной к стене рядом с дверью, сполз по ней и уткнулся носом в колени. Какой он тогда счастливый был. Какое огромное и красивое было небо. Как у меня внутри рвалось. Я тогда еще даже не знал, что это такое, а оно уже там было. Всегда было. И я обещал, подумал Чжэнси, обещал себе и будто бы этому небу: я всегда буду рядом с Цзянем. Обещал, что останусь, даже если все отвернутся, что буду тащить его на себе и пойду за ним, даже не зная, куда. Никто не может знать наверняка, куда идет и что будет в конце. И конечно, на пути в неизвестность может быть страшно. Но это не значит, что этот путь — неверный. Если я сбегу сейчас, подумал Чжань, грош цена моим обещаниям и мне самому. Если все так, как я думаю, и он чувствует то же самое. Да даже если и не то же самое — ему плохо сейчас, хуже, чем мне с моими дурацкими «я не знаю, что делать дальше». И что я за друг такой, если брошу его такого одного? И кем я тогда еще могу ему быть, раз даже с дружбой не справляюсь? Он рывком поднялся, шагнул назад к двери и дернул ручку. Дверь не поддалась. Чжань нажал пальцем на звонок и держал его до тех пор, пока не увидел, как ручка дернулась. Цзянь, растрепанный, заплаканный и целиком отчаявшийся, стоял в пороге с таким видом, будто перед ним выросла парочка здоровяков и собралась похитить его. — Во сколько вернется твоя мама? — спросил Чжэнси трясущимся голосом. — Совсем скоро, — ответил Цзянь, не отрывая от него взгляда. Чжань почти чувствовал этот взгляд кожей. Врет. — А правда? Цзянь помолчал, дернул щекой и тихо ответил: — Завтра ночью. Кадык у него дергался вверх и вниз. Чжэнси и сам сглотнул пару раз и сказал: — Мне нужно с ней поговорить. Цзянь непонимающе моргнул. — Зачем? Сам не знаю, подумал Чжэнси. Но разве не в этом и весь смысл. Он помялся на пороге еще секунду и сказал: — Ты меня тут до рассвета держать собрался или впустишь обратно? — Зачем? — снова спросил Цзянь. Нижняя губа у него опять задрожала. — Я слышал, что пьяные могут захлебнуться собственной блевотой. Не хочу, чтобы ты помер раньше, чем мы закончим хотя бы среднюю школу. А вообще-то я, наверное, сам тебя раньше прибью. Чжань шагнул назад в квартиру Цзяня и подумал: но это, конечно, в самом крайнем случае. Вообще-то у меня на тебя совсем другие планы.***
Три слова, способные изменить всю жизнь. Или неспособные? Что вообще меняет жизнь — слова или действия? «Будь благоразумен, милый». Я благоразумен? Чжэнси сидел на диване в гостиной, откинув голову на спинку и уставившись в потолок. Слушал, как шумит вода в душе. Цзянь зажег лампу и потолочные фонари, и комната уже не казалось такой отталкивающе-безжизненной. Теплый приглушенный свет лился сбоку и сверху. Чжань старался не смотреть на эти лампочки на потолке — у него и без того в глазах плавали яркие пятна. Будто насмотрелся на солнце. Да я и насмотрелся, подумал он со вздохом. Потер грудину сложенными на ней руками. То, как зажглись глаза Цзяня, когда он снова переступил порог, кому угодно могло сетчатку выжечь. Эти два горящих солнца плавили его, пока он прочищал горло, прижимая телефон этого придурка к уху. Пока слушал гудки, а затем и голос его мамы. Пока объяснял ей, что Цзянь по ошибке выпил алкоголь, но она может не беспокоиться, потому что Чжэнси привел его домой и уложил спать. Держал палец прижатым к губам, показывая: ни звука. Чжэнси ненавидит врать и лицемерить. Но еще больше он ненавидит, когда Цзяню плохо. По правде говоря, он думал, что ему придется юлить и намекать, что он беспокоится за состояние друга, но тетушка Цзянь, выслушав историю о непреднамеренном пьянстве, сама попросила Чжаня остаться этой ночью с ее сыном, чтобы присмотреть за ним. Я улажу это с твоей матерью, сказала она, и Чжэнси облегченно вздохнул, подумал: вы — лучшая мама, какую только можно представить. Потом споткнулся о собственную мысль, додумал: а вообще-то лучшая была бы в соседней комнате, а не… где она вообще и как часто сама бывает с сыном?.. Сказал: спасибо. Выслушал еще с десяток благодарностей в ответ, не поднимая глаз, убрал телефон от уха и замер, сидя на диване. Цзянь стоял у двери, как постовой, будто боялся, что Чжэнси передумает и снова захочет сбежать. Все еще плавил его взглядом. Чжань набрал в грудь воздуха и посмотрел этому придурку в глаза. Тот переминался с ноги на ногу, будто пол под ним жегся. Попытался криво улыбнуться, бросил эту затею, нахмурил брови, обхватил себя руками. Спросил, перекатываясь с пятки на носок: — Что теперь? — Теперь дай мне переодеться и запасную зубную щетку. И сам почисти зубы. От тебя несет, как от пьяницы. Цзянь потоптался в пороге еще немного, не расцепляя рук. Поискал что-то в лице Чжэнси. Он уже почти не качался и больше не выглядел пьяным, разве что самую малость. На скуле виднелось красное пятно. Это сюда я его ударил, подумал Чжэнси и сцепил зубы. Цзянь истолковал этот жест по-своему. Сжался, посмотрел себе под ноги, спросил несмело: — Ты правда… останешься? — Похоже, что я собираюсь уходить? — спросил Чжэнси. Отставил для верности сумку на пол. Подумал еще секунду и отодвинул ее ногой. — И если я схожу к себе в комнату тебе за штанами и футболкой, ты не исчезнешь? Чжань показательно закатил глаза. Давай уже, отмирай. Пожалуйста. Я знаю, что повел себя некрасиво, но и ты тоже хорош. Кто вот так начинает? Не обсудив ничего, не сказав друг другу ни слова. Это важно, так? Мы должны решить, как все это… будет. Обстоятельно и наверняка. Так же это делают в нормальных парах? Подумал и содрогнулся. «В парах». Рехнуться можно. Это разве о нас? Это может быть о нас? Ладно. Все это потом. Я вообще-то еще ничего не решил, сказал себе Чжань, а вслух поторопил Цзяня: — Да никуда я не денусь. Дай мне уже чистое. — И ты не злишься? — Уже начинаю. Цзянь нервно усмехнулся. — Сделать тебе расслабляющий массаж? Чжэнси молча потянулся к углу дивана, схватил лежащую там подушку и метнул в Цзяня. Подушка угодила пониже живота. Несильно, едва коснулась, но этот балбес согнулся так драматично, будто его переехал грузовик. — Чжань Чжэнси, — сказал он сдавленно, — ты мне яйца травмировал! — Подушкой? — невозмутимо спросил Чжэнси. — У тебя очень тяжелая рука! Я знаю, подумал Чжань с горечью, глядя на мелькнувшее в свесившихся волосах красное пятно на скуле. Прости. — Да дуй ты уже в душ! — рявкнул Чжэнси и притопнул ногой. — Иду-иду, — мигом разогнувшись, пискнул Цзянь. Забежал за угол, тут же выглянул из-за него: — Кстати, Чжань Чжэнси. У планеты экологические проблемы, знаешь ли. Ну там, заканчивается вода и все такое. А совместное мытье ее сбережет! — Яйца свои побереги, — предостерегающе наставив на него палец, сказал Чжэнси. — Ой, подумаешь, — фыркнул Цзянь. В него тут же полетела вторая диванная подушка, и он звонко рассмеялся, увернувшись. Посмотрел на Чжаня открыто, смущенно, открыл рот, чтобы что-то сказать, передумал, закрыл, кивнул и наконец скрылся. Чжань вслушался в его шаги, осторожно и медленно выдохнул. Нормально идет. Не спотыкается. Значит, можно будет и поговорить. Только как-нибудь осторожно надо, чтобы он снова не бросился на меня с поцелуями. Сначала надо все обсудить, в который раз сказал он себе. Все выяснить. И только потом целоваться. Может быть. Спину прошила горячая волна. Или лучше не сегодня. Надо все делать постепенно. Ошибки-не ошибки, а вот если завтра утром Цзянь проснется и скажет, что лучше бы все осталось как было… Нет, подумал Чжэнси и содрогнулся, вот поэтому и незачем спешить. Будто в подтверждение его мыслям телефон коротко завибрировал. Чжань потянулся к нему, открыл уведомление и уставился в него. Горло неприятно сжало. «Будь благоразумен, милый». Внутри медленно разливалось ледяное желе. Да ты мысли мои читаешь, что ли, подумал Чжэнси. Посмотрел на сообщение еще немного и отправил в ответ: хорошо, мам. Может, не стоит ничего обсуждать. Может, это вообще только мне надо. Да и откуда я сам знаю, надо оно мне или нет? Мы ведь не делали еще ничего такого, чтобы судить вообще. Может, мне и правда сначала с девчонкой нужно попробовать? Вдруг я так на любого человека буду реагировать? В мысли тут же вклинилось воспоминание о горячем языке Цзяня, лизнувшем шею. По позвоночнику скатилась волна мурашек, замерла на пояснице, обняла бока и рванула в низ живота. Чжэнси медленно откинулся на подголовник дивана, поднял руки и потер лицо. В чем благоразумие? В том, чтобы поддаться и понять себя? В том, чтобы не поддаваться, повернуться к желаемому спиной и попробовать себя в чем-то противоположном? Или в том, чтобы не рушить то, что было частью тебя самого большую часть твоей жизни? Почему никто не учит действительно важному? Если бы у них в школе были уроки, на которых можно было бы узнать ответы на такие вот вопросы, Чжэнси готов был бы ходить на них даже до самостоятельного чтения. Не на нулевой урок, а на минус первый. А то таскаешься в эту школу, как дурак, а в реально сложном все равно приходится разбираться самостоятельно. Вдруг это окажется противно? А назад-то уже не отмотаешь. И будем мы ходить, как два дебила, не смотреть друг другу в глаза и стараться больше не касаться друг друга, как тогда на лавке утром в школьном дворе, когда мы ели пирожки после несуществующего дня. Или не обязательно противно, просто нам обоим просто не понравится. Или понравится, но кому-то одному?.. Вот это — благоразумие? В чем оно? Мысли жгли голову каленым железом, и за этим нестерпимым ощущением, будто череп сейчас треснет от напряжения, Чжань не заметил, как в душе стихли звуки воды. — А что это ты тут делаешь? Супер, подумал Чжэнси, просто отличное начало. Цзянь стоял перед ним в одном полотенце, обмотанном вокруг узких бедер. Кожа влажная, гладкая, блестит в мягком свете. В волосах мелкие капельки воды. Они тоже блестят. И какого черта я все это вижу. Чжань отвел глаза, мазнул взглядом по голому животу. С него все и началось, с непонятным чувством подумал он. Я помню, как этот живот пахнет. Тише, Чжэнси. В штанах невнятно дернулось. Чжань наклонился вперед, уперся локтями в колени и сказал: — Нам нужно поговорить. — Я весь внимание, — заявил Цзянь, все так же стоя перед ним в полотенце. — Не хочешь одеться? — раздраженно спросил Чжэнси. — Тебя что-то смущает? — невинно хмыкнул Цзянь. — Твое полотенце, — процедил Чжэнси сквозь зубы. — Так я могу его снять, — беззаботно ответил этот придурок и схватился за край полотенца. — Только попробуй, — быстро сказал Чжань, — и твоим яйцам точно не поздоровится. — Ты немало думаешь о моих яйцах, — ослепительно улыбнулся Цзянь. Приложил палец к губам, постучал им по краю рта. — Помнится, ты даже в музей хотел их сдать! Как мне это понимать, Сиси? — Так, я в душ, — покачал головой Чжань. — Я тебя целый вечер на себе таскал. И еще я в твоих соплях. Хочу помыться. И кстати, я еще даже не высказал тебе все, что думаю о твоем дырявом желудке. Но вот искупаюсь — и выскажу. Так что приготовься к серьезному разговору. Цзянь сделал вид, что не услышал последней фразы. Сказал: о, точно, ты же просил футболку и штаны! Сейчас принесу! И направился в свою комнату, вильнув задом. Откуда в тебе столько радости опять взялось, подумал Чжэнси. Снова покачал головой. Откуда в тебе накопилось столько всего того, что может разрушить мое благоразумие. То есть могло бы. Если бы оно у меня было. Прости, мам.***
Прости, мам, снова подумал Чжэнси, лежа на подушке возле Цзяня. Светлые волосы мягко просвечивались на фоне ночника. Он повернулся к Чжаню лицом, расслабленный, с легкой улыбкой, и даже пятно на скуле почти прошло. В животе все дрожало. Страшно хотелось коснуться его хоть как-то. И было просто страшно. Прости, мам, подумал Чжэнси в последний раз и спросил, будто в воду нырнул: — Цзянь И, я ведь тебе нравлюсь? Расслабленность смело с его лица за секунду. Брови резко съехались над переносицей, глаза заморгали часто-часто, и Цзянь, тяжело сглотнув, напрягся как-то всем телом сразу. — Н-ну да, — выдавил он, прерывисто дыша. — Ты же мой друг. Конечно. Ты классный чувак. Чжэнси перебрал покалывающими пальцами, тоже сглотнул пересохшим ртом и набрал в грудь еще воздуха. Его оттуда тут же вытолкало ударами обезумевшего сердца. — Это какого рода симпатия? Цзянь, не отрывая от него испуганного взгляда, приподнялся на дрожащей руке и сел. Чжань, заледенев, смотрел в нависшее над ним лицо и ждал ответа. В ушах гремело, а голову будто набили ватой, и в ней было одновременно туго и вязко. Но это надо решить, подумал он. Обсудить. И что-то там еще было, что нужно было сделать, прежде чем делать с Цзянем то, чего хочется. Точно. Выбор. Вот что нужно было сделать. Но ведь я уже здесь, вязко подумал Чжань. Это же значит, что я его уже сделал? Цзянь, судорожно сглотнув, сказал слабым голосом: — А я там… воду не закрыл, по-моему. Пойду проверю. Он соскочил с кровати, в два шага выскочил из комнаты. Дверь в ванную хлопнула, и во всей квартире повисла оглушительная давящая тишина. Чжэнси подтянул руку к грудине, растер поверх футболки, выдохнул в три подхода. В ребра билось так, что казалось, будто они вот-вот треснут изнутри. А я тоже хорош, подумал он. Нет бы самому признаться — нет, я из него начал тянуть. Но это ведь и не я на него с поцелуями бросался. Да и потом, сказал он себе, нажимая поверх ребер уже обеими руками, если бы я с этого начал, мы бы точно ничего не выяснили. А это нужно. Обсудить рамки, условия, решить, что будет, если кому-то не понравится. И договориться, что если кому-то вдруг захочется жить нормальной, этой чертовой правильной жизнью, он сообщит об этом сразу же, а не будет тянуть до стадии «кажется, я женюсь». Хотя как понять-то… Дверь щелкнула, и дыхание снова сбилось так, будто он только что пробежал марафон. Сердце подскочило в горло и заколотилось там, и Чжэнси быстро поднялся, чтобы не задохнуться. Цзянь вошел в комнату с таким лицом, какого у него не бывало даже перед годовым экзаменом по математике. Чжань заглянул ему в глаза и подумал: ну что я за идиот, ну я же только испугал его. Нужно сказать ему, что я тоже, что он не один, что это не обвинение и не издевательства. Он торопливо выдавил: — Цзянь И… И тут же замолчал, потому что Цзянь подошел к нему вплотную и взял рукой за подбородок. Сердце со звоном рухнуло вниз. — Чжань Чжэнси, ты идиот? Да, хотел было сказать Чжэнси и уже даже открыл было рот, но тут Цзянь поднял и вторую руку тоже и скользнул обеими ладонями вдоль челюсти на шею, а оттуда на затылок. В горле моментально стало сухо, и Чжань непроизвольно дернул головой, чтобы сглотнуть. Глаза у Цзяня были такие, будто он уже все на свете потерял. Или потеряет прямо сейчас. — Я люблю тебя так, что скоро взорвусь. В глазах потемнело. Чжэнси сжал зубы и заставил себя не отводить взгляд. Только моргнул пару раз. — Всегда любил и всегда буду. Тебя одного. Руки на шее тряслись. Чжань начинал трястись и сам. По спине бежал целый водопад мурашек. — Понятно тебе, идиот? — Дрожащие ладони мазнули по щеке, прошлись по волосам и исчезли. Цзянь отвернулся и медленно побрел в сторону двери. Чжэнси пытался дышать одеревеневшими легкими. — Это, конечно, не то, что нормальному парню хочется слышать от своего друга, тем более того, которого он считал лучшим, но… Теперь ты хотя бы знаешь правду. И пока Чжэнси подбирал слова, которые смогли бы объяснить все быстро и правильно, Цзянь подхватил со стула покрывало и ушел, аккуратно прикрыв дверь. Ну вот и все, подумал Чжань, пялясь в закрытую дверь. Я хотел разобраться — я разобрался. Больше уже никакой дружбы не будет. В том виде, в каком она была раньше, так точно. И теперь уже точно нужно решать, как все будет. А как решать? О чем предупреждать, что спрашивать? Пойти и спросить, хочет ли он… чего-то? Но надо бы как-то не слишком резко. Ну почему нельзя сохраниться, как в игре, с отчаянием подумал Чжэнси. Чтобы если вдруг что-то пойдет не так, можно было просто вернуться к предыдущему уровню, зная, что в эту вот сторону точно ходить не стоит? Что ж, подумал Чжань, в самый раз сюда подошла бы такая табличка, какую ставят в парках для самых непроходимых кретинов. Вы находитесь здесь, в спальне лучшего друга, который только что признался вам в любви. Вы ведь уже сказали матери, что не отступитесь от него, и решили, что не уйдете даже после того, как он набросился на вас с поцелуями. Так чего же вы ждете, тупица? Откуда мне знать, правильно ли я поступаю, мысленно огрызнулся Чжэнси в ответ этому отстраненному голосу, звучащему в набитой ватой голове. Я не хочу все испортить. А разве я еще не испортил, все так же пялясь в закрытую дверь, подумал он. Цзянь ушел из спальни, потому что решил, что мне противно. И долго я смогу делать вид, что так оно и есть? Долго ли — и для чего? В голове тонко звенело, как после удара камнем, только на этот раз рядом не было ни рыжего психа, ни крови за ухом, ни собственно камня. А Цзянь — был, Цзянь, тот же, что и всегда, и он где-то тут, в этой квартире, и я остался здесь затем, чтобы ему не было одиноко, и в итоге сделал еще хуже, чем если бы просто ушел домой. Это Цзянь, подумал он, встал и взялся за ручку двери. Как-нибудь уж разберемся с ним по пути, как все должно быть, что можно и чего нельзя. Как и всю жизнь до этого разбирались. Вместе. Цзянь нашелся на том же диване, на котором Чжэнси пообещал матери быть благоразумным. Лежал, уткнувшись в него носом, съежившись под пледом в загогулину, и волосы ссыпались на подушку, которой Чжань вроде как повредил ему яйца. Ну что ты за придурок, подумал Чжэнси с острой нежностью. Подошел к дивану, тихо ступая тапками по ковру, присел рядом. Медленно отвел спутанные волосы от родного лица. Цзянь дернулся, вскинул испуганные глаза, и Чжань обхватил его голову дрожащей ладонью, придвинулся к нему, ни секунды больше не колеблясь, и шепнул: — Я знаю. Зажмурился, как перед прыжком в воду, и осторожно прижался губами к теплому лбу. Это оказалось очень просто. Цзянь был теплый, и его волосы пахли чем-то таким знакомым с детства, и кожа под губами была мягкой и сладкой, и отрываться от нее не хотелось ни под каким предлогом, но Чжэнси все-таки сделал это. Он отстранился, посмотрел замершему Цзяню в глаза и погладил его по волосам. Цзянь шумно вдохнул, вздрогнул и начал: — Чжэнси, это… И замолчал, отчаянно вглядываясь ему в лицо. Чжань помотал головой непонятно зачем, тоже глубоко вдохнул, пытаясь успокоить обезумевшее сердце, и снова погладил Цзяня по волосам. В голове билось что-то неразборчивое — то ли «наконец-то», то ли «еще». Или это было «я тебя тоже», Чжэнси не смог разобрать: были только эти светлые глаза напротив, и в них было столько страха, смешанного с надеждой, что тело само собой опустилось на колени, а руки обхватили голову Цзяня, прижали ее к себе, и Цзянь недоверчиво выдохнул куда-то в футболку, почти туда же, где изнутри выламывало ребра. — Пойдем в постель, — сказал Чжэнси, поглаживая его по затылку. — Ты замерзнешь здесь. Цзянь приподнялся на локте, и Чжань отодвинулся, отсел в сторону, сфокусировал взгляд. Цзянь недоуменно таращился на Чжэнси, напрягшись всем телом, то нахмуривая, то расслабляя брови. Сказал неуверенно: — Чжэнси… Я что-то не понимаю… — Я и сам до конца не понимаю, — честно ответил Чжэнси, глядя прямо ему в глаза. — Пойдем уже, иначе я себе пятки отморожу. Сквозит откуда-то. Вообще-то Чжэнси ненавидит лгать и лицемерить, но не обязательно Цзяню знать, что у Чжаня уже футболка прилипла к спине от нервного пота. Тем более аргумент со сквозняком подействовал: Цзянь заторможенно поднялся и побрел за Чжэнси, шаркая ногами по полу. Благоразумие, подумал Чжэнси. Не станет же он на меня набрасываться. И я на него не стану. Не мог я его там оставить. Он забрался в постель, придвинулся к стене, оставив столько свободного пространства, что на нем свободно могли бы улечься целых три Цзяня. Утолокся под одеяло, повернулся на бок и молча смотрел на то, как Цзянь забрался на самый край кровати, мялся там, стараясь одновременно и рассмотреть что-то в его лице, и не пялиться слишком долго. Вот это я его сломал, с каким-то даже весельем подумал Чжань. И молчит же, главное. Цзянь выключил ночник и тоже повернулся набок. Чжэнси подождал, пока глаза привыкли к темноте, и стал всматриваться в нее. На расстоянии вытянутой руки блестели два распахнутых глаза. — Значит, ты не злишься? — негромко спросила темнота. — А я должен? — ответил Чжань вопросом на вопрос. Темнота моргнула и зашелестела одеялом. — Ну я не знаю. Не каждый же день лучший друг вываливает тебе признание в любви. — Не каждый, — покладисто согласился Чжэнси, искренне надеясь, что это только у него в ушах так сильно стучит и снаружи этого не слышно. — Вываливал бы каждый, я бы такому другу точно яйца оторвал и сдал в музей. Темнота неуверенно хмыкнула. Чжэнси увидел, как к нему осторожно потянулась рука. Сглотнул, поймал ее на полпути и накрыл своей. Цзянь задохнулся. — Я ничего не понимаю, — жалобно пискнул он с другого края кровати. Пальцы его дрожали. — Я тоже, — сказал Чжань. Сжал его пальцы. — Что теперь будет, Чжань Чжэнси? — Увидим. — Ты… со мной? — Я всегда с тобой. — Нет, мы… — он помолчал, вздрогнул и решительно спросил: — Мы вместе? И сейчас он бросится на меня с поцелуями, подумал Чжань. И плакало мое благоразумие, и его тоже, а завтра настанет новый день — и как мы будем смотреть друг другу в глаза?.. — Как и раньше, — ответил Чжэнси после недолгой паузы. — Чуть больше, наверное. Не думаю, что мы сейчас все хорошо понимаем. Давай просто не торопиться, ладно? — Цзянь молчал, и Чжэнси, помявшись, продолжил: — Я не стану вести себя с тобой, как с девчонкой. Букетов тебе дарить не стану и все такое, но… Мы можем попробовать. Просто чтобы понять, нужно оно нам или нет. Но я не хочу тебя терять. И если ты поймешь, что тебе это не нужно, или если я пойму… В общем, если вдруг что-то пойдет не так, мы сможем сохранить то, что между нами есть? Дружбу, какой она была раньше. Цзянь таращился на него из темноты почти круглыми глазами, и Чжань внезапно разозлился на самого себя за нерешительность. Да что я мямлю, подумал он, сам как девчонка. Не хуже Сяо Хой. Ее вдруг стало еще жальче, чем раньше. И разозлился он на себя еще сильнее прежнего, подумал: зачем я сейчас о ней вспомнил? — Думаю, мы сможем, — родил наконец Цзянь. Шевельнул пальцами. Чжэнси расслабил руку — вдруг ему так же неловко, как и мне, и он хочет убрать ладонь? Но Цзянь убирать ее не стал, только переложил поудобнее, и от этого по руке к затылку побежали мурашки, нырнули в рукав. — Если тебе не противно. И не страшно. — Страшно, — признался Чжэнси, осторожно выдохнув. — И мне, — прошептал Цзянь. — Но это же не значит, что мы решаем на всю оставшуюся жизнь, — негромко сказал Чжань. — Мы просто попробуем. И это только между нами. Это не значит, что теперь нам обоим нравятся другие парни, так? Цзянь помедлил, переваривая, а потом подскочил на кровати и пискнул: — Я тебе нравлюсь? И тут же рывком придвинулся ближе, навис над ним, как каких-то пару часов назад, когда все было еще страшнее и когда по шее Чжэнси скользил его язык. Чжань вздрогнул, пихнул этого придурка в плечо и рявкнул: — Это твое «не торопиться»? — Ладно-ладно, — зачастил Цзянь, отползая на середину кровати, — я понял тебя, Чжань Чжэнси, я понял тебя! Я точно не буду. Все, смотри, я больше не буду! И в противовес своим же словам подполз головой по подушке почти вплотную, как огромная гусеница, наползая и наползая на Чжэнси все ближе. Чжэнси страдальчески вздохнул, выставил перед собой кулак и хмуро отодвинул Цзяня на пару сантиметров, хоть внутри все и ходило ходуном. Подумал: ну вот, что я говорил. — А, да-да, я понял, я все понял. Зона комфорта, у тебя тут зона комфорта, да? Ладно. Твоя подушка, моя подушка. Хорошо, Чжань Чжэнси! Это очень хорошо! Спим, да? — Да, — сказал Чжэнси, прекрасно зная: до сна им еще далеко. Если Цзянь начал вот так сыпать словами, значит, он волнуется. В детстве его можно было успокоить, если обнять, Чжэнси иногда так делал, когда очень хотел спать на тихом часу, а этот болван болтал и никак не мог заткнуться. Но это в детстве было. Вряд ли сейчас этот способ его хоть сколько-нибудь успокоит. Он тогда скорее наоборот до рассвета не уснет. — Хорошо, спим. Спим! — Он сжался, а потом вытянул голову в сторону Чжаня и как бы между прочим спросил: — Может, хотя бы один маленький поцелуйчик? — Цзянь, — угрожающе процедил Чжэнси. По спине продрало сначала холодом, а потом жаром. Мы одни, и мы в постели, подумал Чжань, и мы вроде как оба согласились, что… — Мы не торопимся, да, — оборвал мысли Цзянь, ерзая под одеялом, как на горячей сковороде, — и это правильно, ну кому надо все испортить, да? Это очень правильно! Все, мы спим! Спим! — Уймись уже, — взмолился Чжань, — ты у меня уже все одеяло забрал! — Прости, Чжань Чжэнси! Вот, держи свою половину! Я просто не привык спать с кем-то, и… вот! Все! Я нашел удобную позу! — объявил он, напряженно замирая в максимально неудобной позе. — Вот. Все. Спокойной ночи! Чжэнси закрыл глаза и медленно выдохнул. В штанах слабо напряглось, и он усилием воли сдержал себя, чтобы не потянуться их поправить. Полезу — и этот придурок на меня набросится и изнасилует, со смесью ужаса и восторга подумал он. Подержал глаза закрытыми пару минут, пока не почувствовал, будто к лицу что-то приближается. Пораженный догадкой, Чжань резко распахнул глаза и увидел Цзяня, пялящегося на него из темноты гораздо ближе, чем был раньше. — Точно не хочешь что-нибудь сделать с моими яйцами? — тут же выпалил он, как только Чжэнси открыл глаза, и закусил губу. — Цзянь! — Хорошо, нет, я понял! Чжэнси! Я понял! — Он выдернул руки из-под одеяла, замахал ими, потом снова сунул под одеяло и переложил их с места на место трижды за секунду. — Просто… Я все еще не могу поверить, что мне это не снится. Я тоже, подумал Чжэнси. Закинул руку на спину Цзяню и рывком придвинул его к себе. Я тоже не верю, что мне это не снится. — Так лучше? Окаменевший Цзянь ответил из-под подбородка невнятным писком. Лишь бы он не придвигался слишком сильно, подумал Чжэнси. Хотя бы к штанам — горла, ладно уж, пусть касается носом, как сейчас. Но теперь уж точно нельзя его ближе подпускать — почувствует. Сказал, прочистив горло: спи. Сердце ломало ребра, и дышать было нечем, но каким-то образом все-таки стало лучше и спокойнее, и даже эта катастрофа перестала вращаться волчком, будто действительно отыскав удобное место. Неужели это с ним до сих пор работает. Всего-то обнять его надо. Чжань дышал ровно и медленно, чтобы успокоиться, и хотя ему казалось, что он ни за что не сможет уснуть вот так с Цзянем в руках, уже через пару минут он почувствовал, что усталость берет свое. Начал уже даже проваливаться в сон, когда эта бестолочь шепнула — негромко, но счастливо, прямо в шею: — Спокойной ночи, Чжань Чжэнси. — Спокойной ночи, Цзянь И. — Я правда тебя люблю. В животе ухнуло, и полусонный уже Чжэнси потерся подбородком о лоб Цзяня, легко тронув его губами. — Хороших снов. Засыпая окончательно, Чжэнси подумал с невнятным стыдом: все-таки мама была права, когда говорила, что в выборе между дружбой и чем-то большим дружба редко побеждает. Но имеет ли это значение, если и в первом, и во втором случае речь идет об одном и том же человеке?