***
И почему это я решил, будто теперь все будет серьезно, спросил себя Чжэнси, спрятав горящее лицо в ладонях. О чем серьезном вообще может идти речь, когда тот, на кого возложена вторая половина серьезности, сидит на другом конце кровати в позе лотоса взъерошенный, с заспанным лицом и таким видом, будто это не он стал причиной утренней катастрофы? Будто катастрофа — это не его второе имя? Сидит — и не уходит. Не пялится, конечно, спасибо и на том, но сползти с кровати как-нибудь незаметно не выйдет. Либо сидеть так, пока организм не прекратит восторгаться пробуждению, либо… — Не пора тебе в ванную? Лучше иди ты сначала. Я подолгу умываюсь. — О, — беззаботно, но все еще слегка потерянно отмахнулся Цзянь, — я подожду. Я вообще привык поздно просыпаться по выходным, так что можешь идти первым. Волосы у него торчали во все стороны, а лицо было каким-то мягким и смешным, как у сонного котенка. Чжэнси внутренне чертыхнулся и подумал: ну и зачем я это заметил. Теперь еще минут пять сидеть тут, скрючившись. Хоть вообще не смотри на него, иначе так и придется прятать эти восторги в штанах до вечера. — Я тут гость, — неловко подтягивая к себе одеяло, ляпнул Чжань. — Это твой дом. Вот ты и иди первым. Сделаешь чай, пока я буду в ванной. — Я и так могу сделать, — слабо фыркнул Цзянь, — как будто нечищеные зубы не позволят мне чайник включить. После тебя схожу. Иди первым. Просто блеск, подумал Чжань, сцепив зубы. Теперь этот придурок из принципа будет меня выталкивать в ванную первым. — Цзянь, — процедил Чжэнси, уставившись в пол, — вали уже умываться. Мне надо немного времени. Утро, придурок. Неужели тебе надо объяснять? Или так, подумал Чжань сердито, или если он не поймет, я просто встану и засвечу стояк. Если он по-нормальному не понимает. И тут же додумал: да конечно, не понимает он по-нормальному, святые угодники, это же Цзянь. Где он и где нормально. Еще секунду в спальне висела полнейшая тишина, а потом кровать резко скрипнула, потому что на другом ее конце подскочили и рванули одеяло в сторону. Светлые глаза, серьезные и даже решительные, как у ученого на пороге великого открытия, скользнули по натянутым штанам быстрее, чем Чжэнси успел прикрыть срам руками. Но Чжэнси все равно прикрылся, хоть и с опозданием, и оказалось, что не зря: как только он упал на спину и заслонил торчащее руками, собственные ладони тут же накрыли другие, сухие и теплые. — О, твой организм приветствует новый день? Хе-хе! Совершенно нечего стесняться! Я пощупаю? — Нет, — старательно отталкивая вклинившееся между ног плечо Цзяня коленом, выдавил Чжань, — не пощупаешь! Цзянь попытался пролезть рукой под прижатую ладонь Чжэнси. На этом лице, Чжэнси готов был поклясться, вот-вот должна была появиться улыбка. Борьба продолжалась еще с полминуты, и оба успели запыхаться, и Чжэнси упустил момент, в который попытки оторвать его руки от паха сменились странным их ощупыванием. — Эй, эй, эй! Ты что делаешь, бестолочь? — завопил Чжань. Дернул ногой, уперся ею в растрепанную башку, толкнул изо всей силы. Нога соскользнула и проехалась по носу, который кое-кто слишком уж настойчиво совал куда не следовало. — Всего лишь хочу знать, что меня ждет, — не прекращая ощупывать его, вдруг бросил этот придурок. Замерли оба, тут же взглянув друг на друга так, будто мир должен был схлопнуться прямо сейчас. Спину обожгло холодом. Еще секунду назад Чжэнси, не задумываясь, воспринял бы все как шутку — дебильную, конечно, а какие еще шутки умеет шутить этот балбес? Но сейчас… Но это… Чжань шумно вздохнул, сглотнул подскочившее сердце, слабо пихнулся ногой. Ладонь Цзяня еще раз ощутимо проехалась по сложенным горкой рукам, и от этого в штанах дернулось. Цзянь дернулся вслед за этим, жадно глядя туда, куда даже по самым смелым прикидкам Чжэнси смотреть ему не следовало еще как минимум пару месяцев. Медленно, как во сне, поднял глаза и заглянул Чжаню в лицо. Щеки тут же вспыхнули. Цзянь облизнулся. Дышал шумно, как после сдачи норматива по скорости на стометровке. Чжэнси и сам дышал не лучше. Футболка прилипла к подмышкам. Он нарушил молчание первым. Просто из-за взгляда Цзяня: тот смотрел на него так, что горло сковало страхом. — Катись умываться, — хрипло выдавил Чжань сухим ртом. — От тебя до сих пор перегаром несет. Добавил одними глазами: пожалуйста. Я всю ночь себя уговаривал, что мы не делаем ничего плохого, и так и не уговорил до конца. Ты сейчас лучше не делаешь. — Понял, — почти не раскрывая рта, ответил Цзянь. Неловко сполз с кровати и тут же развернулся к ней спиной. Сказал легким голосом, повернув к нему одну только голову: — Личное пространство. Я помню. Твоя подушка, моя подушка. Я все помню! Я тебя не тороплю, Чжань Чжэнси! Да. Вот. Ну, я пошел. Чжэнси дождался, пока «Долголетие» скрылось за дверью, отнял руки от штанов и обреченно закрыл ими лицо. Подумал: мне-то уж точно объяснять не нужно, что это только что было. Дальше будет только хуже. В груди поднялось отчаяние, покачало на своих волнах дрожащее сердце и потекло во все стороны сразу. И я позволил всему этому случиться. Так мне и надо. Но Цзяню-то это за что?***
Когда же наконец станет хуже, Чжэнси ждал весь день: начал с того, что вышел из ванной и застал уже полностью одетого Цзяня склонившимся над чайником. Лицо у него было немного задумчивым, но не больше, пожалуй, чем обычно, как в любой из дней, когда вот-вот должна была вернуться мама или впереди маячили годовые экзамены. Но катастрофически хуже не стало: они выпили чай, сполоснули чашки и вывалились на улицу под теплое утреннее солнце. Вот сейчас, подумал Чжань, когда они добрели до набережной, а оттуда свернули в парк. Сейчас все и рухнет окончательно. Этот балбес еще что-нибудь эдакое выбросит на людях, и все, можно ставить на всей этой дурацкой затее крест. Но рушить все Цзянь был не намерен: он повертел по сторонам своей бестолковой головой, ткнул пальцем в киоск с едой и заявил: — Мы просто обязаны съесть по рулету с курицей! Я слышал, что если питаться нерегулярно… — Не могу поверить. Ты думаешь, я куплюсь на это второй раз? Напьешься опять — брошу тебя прямо здесь, — сердито заявил Чжэнси, зарядив этому придурку локтем в бок. — Как будто я специально! — возмутился Цзянь. — Вот если бы это ты выпил залпом целый стакан водки — случайно, прошу заметить! — я бы тебя ни за что не бросил! Я бы тебя на себе волок, как настоящий друг! До самого дома! Чжань красноречиво уставился прямо в беззаботные глаза Цзяня, а потом протянул руку и с наслаждением отвесил ему подзатыльник. Внутри похорошело. Как раньше. И ничего не рушится. — Я вообще-то именно так и сделал. И тащил тебя на себе, как мешок с песком! — Можно подумать, — фыркнул Цзянь, — я вообще-то легкий, как перышко! — Я тебе сейчас эти самые перышки прорежу, — пообещал Чжэнси, взлохматив ему волосы на макушке. Тонкие губы тут же растянулись в улыбке, как у сытого кота. И как кот же Цзянь поднырнул под ладонь сильнее, потерся об нее затылком. Чжань стрельнул глазами по сторонам и убрал руку. — Дуй уже за рулетами. Я тебя здесь подожду, — сказал Чжэнси, усаживаясь на ближайшую лавочку. — Только не пей без меня ничего! И не ешь. Я теперь буду следить за всем, что ты будешь в себя... Сглотнул и добавил уже тише, мысленно чертыхаясь: — … совать. Твою мать, подумал он. Посмотрел на Цзяня исподтишка. Тот стоял вполоборота, замерев, как робот, на середине движения, и смотрел прямо на Чжэнси широко распахнутыми глазами. Щеки у него быстро наливались ярко-малиновым. Взгляд метнулся в сторону ширинки Чжаня, и там все моментально вспыхнуло. — Да я уж надеюсь, что ты будешь за всем этим следить, как полагается, — сказал Цзянь таким тоном, что Чжэнси, у которого лицо уже пылало ничуть не меньше, приподнялся со скамьи и пнул его под зад. Цзянь, хмыкнув, развернулся с такой счастливой улыбкой, что Чжань рефлекторно закатил глаза. Сел, проследил, как этот балбес мало что не попрыгал в сторону киоска, и отвел взгляд. Уперся им в большую табличку. Она, конечно, была выполнена в худших традициях градостроительных симуляторов. Чжэнси скользнул глазами по крупным надписям, рассмотрел кнопку локации и прочитал: вы находитесь здесь. Прибавил мысленно: идиот. Угу, подумал он, именно здесь я и нахожусь, а где это — здесь? И что мне здесь нужно делать? Ничего не понятно, хоть кругляшок локации и торчит прямо напротив лавочки, на которой он расселся. Толку-то от этих указателей. Что делать и как? Что можно, чего нельзя? Мы же теперь не как обычно, наверное. Цзянь развернулся у прилавка, помахал ему оттуда рукой так, будто они видятся впервые за долгое время. Выдохнул. Ну, положим, этот балбес ведет себя совершенно так же, как и раньше. И шутки у него дурацкие ровно настолько же, насколько и были, не меньше (потому что куда уж там, на такое везение можно даже не рассчитывать), но и не больше, если вдуматься. Ну потянулся он меня… пощупать. А может, и правильно. Рано или поздно все равно ведь надо будет, подумал Чжань и сглотнул. И вот как тут не испортить? Как вообще люди, когда вместе, что они делают? Кроме того, что хватают друг друга за всякое. Под футболкой стало жарко, и Чжэнси подергал себя за ворот, чтобы остыть хоть немного. А мне сегодня еще возвращаться домой. Выдерживать мамин взгляд, а может — скорее всего — и еще одну пытку кухней, в которой будет висеть густая тишина, и мама, сидящая за столом напротив, скажет что-нибудь о том, что он обещал быть благоразумным. Как будто эти слова хоть что-то значат. Как будто есть список того, что обязаны делать благоразумные люди, и Чжэнси сделал что-то, что в этот список не входит. А может, и есть где-то такой список, подумал он, вперившись взглядом в дурацкую табличку. Может, там черным по белому написано: «Не влюбляться в своих друзей». Если да, если есть такой, я все провалил. Потому что я же… кажется... Под футболкой стало еще жарче, а потом — еще, когда к лицу сунулся бумажный пакет с теплым рулетом. Чжань молча подвинулся в сторону, забрал рулет из рук Цзяня, надкусил его и снова стал думать о том, как бы все не испортить. То, о чем подумал пару минут назад, старательно отгонял. Вот только этого еще не хватало сейчас. А мама просканирует все это вечером посреди кухни, и портить уже будет нечего, ничего не останется: она позвонит маме этого придурка, или расскажет обо всем отцу. Или что-нибудь еще сделает. Возьмет за руку и будет держать, и давить ее, давить, будто пытаясь выдавить из меня все то, чего во мне, как она думает, быть не должно. Было бы так можно, подумал Чжэнси, я бы и сам уже давно это сделал, наверное. Но от этого не избавиться. Не так просто. Особенно когда Цзянь все время рядом. Он вспомнил, как подумал несколько недель назад, что хочет провести хотя бы один день без Цзяня. Покосился в его сторону. Как давно это было и как глупо. Как будто то, что плещется и разбухает внутри, только потому живет, что это белобрысая бестолочь рядом. Как будто если он куда-то пропадет, и то горячее, что подстегивает сердце колотиться быстрее, тоже исчезнет вместе с ним. Никаких исчезаний, подумал Чжань. Это все равно не поможет. А я его не хочу никуда отпускать. Особенно теперь, когда мы договорились. Теперь главное — как-нибудь приспособиться, привыкнуть, уложить в голове мысль, что мы не просто друзья, а… — … если подумать, я его парень. — На плечо ошалевшему Чжэнси легла теплая рука. Лицо будто онемело. Чжэнси быстро кашлянул в кулак, сказал неразборчиво: заткнись! Цзянь продолжал, как ни в чем не бывало: — И у нас свидание. Стоящая перед ними девчушка широко распахнула глазенки, и Чжань, мысленно ругая этого идиота последними словами, быстро подхватился со скамейки, не забыв отвесить Цзяню щедрую затрещину, схватил его за руку и потащил за угол первого попавшегося здания. И уже там, за углом, стукнул его по башке еще раз. — Ай, Чжань Чжэнси, за что? — Ты совсем дурак? — сердито спросил Чжэнси, осторожно выглядывая из-за угла. Кажется, никто за ними не гонится, чтобы поднять на вилы. — Будешь теперь каждому встречному об этом трепаться? — А что, нельзя? Чжань с укором взглянул на эту святую простоту. — Детям в парке? Серьезно? — Да это же ребенок, Сиси! Ну кому она расскажет? Кому это вообще нужно? — Вот и я о том же! Никому это вообще не нужно! Цзянь на секунду поджал губы, сглотнул, взглянул себе под ноги, а потом снова лучезарно улыбнулся. — Ну да, наверное. Никому не нужно. Я не буду больше. Честно. Чжань вздохнул, привалился к стенке. Сказал, глядя исподлобья то в лицо напротив, то в сторону: — Я не в том смысле. Я просто еще… не освоился. Сам не понял и не привык. Не хочу, чтобы другие об этом знали. Хотя бы пока. Ладно? Сказал и подумал: я все-таки все испортил. Потому что Цзянь тут же сник, будто из него выпустили весь воздух разом. Покивал, сказал: да я просто пошутил, Чжэнси. Просто шутка. Знаю я твои шутки, подумал Чжэнси. И целуешься ты в шутку, и в любви признался, наверное, если бы я не подошел к тебе сам, тоже в шутку. Сказал бы наутро, что просто неудачно пошутил. Какая разница, не первый же уже раз. Вздохнул. — Что ты там говорил про свидание? Цзянь ответил, ковырнув носком обуви асфальт: да ничего. Шутка, я же говорю. Чжань кашлянул, спросил неловко: — А ты… занят сегодня? Звучит, конечно, как неприкрытый подкат. Но теперь-то так надо? Можно же. Цзянь замер, вскинул глаза. Недоверчиво покачал головой. — И я тоже, — сказал Чжэнси. — Значит, свидание? Цзянь улыбнулся так ярко, что в груди стало больно. — А цветы подаришь? Чжань протяжно, несчастно вздохнул. Пробормотал себе под нос: да за что мне это. С жалостью, даже нехотя, сунулся вперед и наступил этому балбесу на носок обуви. Цзянь вскрикнул, но улыбаться не перестал. И ничего не рухнуло: парк не схлопнулся оттого, что светлые глаза на секунду приблизились сильнее, а руки быстро обхватили шею и тут же отпустили обратно, и солнце продолжало светить, и даже, кажется, еще ярче прежнего, и жизнь радостно и туго завихрилась внутри груди, когда этот придурок резко крутнулся на пятках и указал свободной от рулета рукой на аттракционы, заявив: — Хочу летать, Сиси! Я тоже, подумал Чжэнси, старательно хмуря брови. И мне для этого аттракционы не нужны. Просто чтоб ты продолжал вот так же улыбаться.***
Цзянь продолжал улыбаться целый день — иногда с короткими перерывами на крики ужаса или восторга. Или и того, и другого. Чжэнси чувствовал себя примерно так же: одновременно было и страшно, и весело, и его душило попеременно то обжигающей радостью, когда он понимал, что ничего не изменилось и рядом все тот же Цзянь, что и раньше, то леденящим испугом, когда ладонь чувствовала мимолетное касание нагретой телом рубашки. Цзянь подходил близко, и вешался иногда на шею просто так, пока они стояли в очереди за сладостями или лениво разглядывали визжащих на аттракционах людей. А что, в сущности, изменилось, спрашивал себя Чжань, и отвечал себе сам: и ничего, и все. Цзянь всегда был так близко, всегда касался, всегда вешался, отирался рядом, ничего не стесняясь, и как я вообще мог быть таким слепым все это время и не замечать очевидного, спрашивал он себя и быстро сглатывал горячий комок, то и дело подступающий к горлу. Он же меня всегда, получается… Давно уже. Просто раньше я этого не знал. А сейчас узнал, и каждое касание обжигало, будто каленое железо. Почти больно, так что непонятно в первую секунду, жар это или холод. Что-то между. Цзянь становился за спиной, дыша почти в самый затылок, и от этого весь позвоночник будто сжимался внутри тела, а потом разбухал и мешал дышать, и по спине одна за другой скатывались ледяные волны, а щекам от этого было только жарче. И не успевал Чжань начать задыхаться, как Цзянь отходил в сторону как ни в чем не бывало, то ли не понимая, что он делает, то ли понимая слишком хорошо. А потом он оборачивался, и глаза у него светились такой недоверчивой радостью, таким счастьем пополам с испугом, что у Чжэнси не хватало духу пнуть его под зад и запретить ему выкидывать такие штучки, специально он это делает или нет. И он терпел. И держал руки в карманах. Так было удобно щипать себя за бедро, чтоб отвлечься, и натягивать штаны кулаками, чтобы их не натягивало кое-что другое. Потому что только этого им в парке не хватало. А всего остального хватало: они покатались на крутящихся самолетах (Чжэнси, вращаясь внутри кабинки и окончательно потеряв понимание, в какой стороне земля, подумал: правильно здесь стекол не делают, иначе от стекла отбивалось и плескалось бы обратно в лицо), потом поболтались взад-вперед на какой-то странной скамейке, где Цзянь кричал так, будто его резали, а потом взлетали в небо на сиденьях, подвешенных к большому кругу на крепких (иначе Чжэнси не согласился бы в них садиться), толщиной в полторы руки, цепях. Они бродили по парку, жевали сладкие пирожки, бросали дротиками в надутые шары, пытаясь завоевать монетку, болтали о Бладборне и о том, чем полезным можно было бы заменить самостоятельное чтение (и тут же сошлись на том, что лишним часом сна), и Чжэнси ловил себя на том, что если не вдумываться и не замечать, как Цзянь иногда без видимого повода расцветает улыбкой, этот день вполне мог бы сойти за любой другой обычный. День как день. Хороший, если честно, каких мало. Если свидания — это вот так, я хочу их каждые выходные, подумалось Чжэнси. Каждый день хочу. Он стрельнул глазами в сторону идущей по бордюру взлохмаченной катастрофы и снова сунул руки в карманы. Вот если бы еще с этим вот можно было что-то сделать. А то невыносимо уже. Надо домой, подумал он. И в ванную. На этот раз точно. Уже ведь можно, наверное, потому что… я имею, наверное, право. В голову тут же ударило жаром, и он сжал кулаки в карманах. Так, только не сейчас. Потом. Взглянул на время, сказал: пора бы уже собираться. Домашние еще дела. И уроки. Цзянь покивал и сказал с важным видом: правильно-правильно, Чжань Чжэнси, учись. А то у меня по химии в последнее время оценки хуже стали. Чжэнси пихнул его в бок. Цзянь фыркнул, легко соскочил с бордюра прямо перед ним и сказал: еще один разочек, ладно? Последний. Давай… давай вот туда! И ткнул пальцем. Чжэнси закатил глаза и ответил: только реально последний. И с тебя биология тогда. Последним, на что Чжань дал согласие, и то уже скрепя сердце, было «Свободное падение», вокруг которого Цзянь нарезал круги весь день. К тому времени стемнело, и когда они взмыли в почти уже ночное небо, оставив далеко внизу полный шума и ярких огней парк со снующими туда-сюда людишками, Чжэнси показалось на секунду, что и сердце его осталось где-то там, на земле — так сильно оно ухнуло вниз. Цзянь рядом вопил так, будто каретка аттракциона поднималась вверх исключительно силой его голоса. Хватался за руку, но тут же убирал ладонь. А потом, почти на самой вершине, когда этот балбес крикнул особенно громко, Чжэнси сам взял его за руку, первый — решил, что все равно темно, да и мало кто будет пялиться на такой высоте, кто там за что цепляется. Крик оборвался на середине, и Цзянь повернул к нему голову, насколько позволяли крепления в кресле, уставился прямо в лицо широко распахнутыми глазами, а потом улыбнулся и снова крикнул во все горло, но уже иначе, победно и счастливо, и сердце, оставшееся внизу на земле, вдруг рвануло вверх, прошло сквозь Чжэнси на огромной скорости и взлетело в самые небеса. Чжань стиснул напряженную ладонь Цзяня собственной, и каретка рухнула вниз, к земле, и он, кажется, тоже кричал, и все тело было легким, как воздушный шар, а в животе все поджималось, и в ту самую секунду, когда показалось, что они должны размазаться об асфальт, Цзянь вывернул руку и переплелся с ним пальцами. Вот тогда-то и рухнуло, и не что-нибудь — целое сердце обратно в Чжэнси, разогнавшись в свободном падении с высоты. Но против этого Чжэнси ничего не имел.***
А вот что имел я от всей души, со злостью подумал Чжань, покосившись через плечо в экран. Цзянь усмехнулся входящему сообщению подсвеченным снизу лицом. Чжэнси сжал зубы и зашагал в сторону дома быстрее. Они брели по тихой улочке примерно на середине пути между их домами, потому что Цзянь вызывался проводить Чжэнси, чтоб все было по-честному. Вызвался — и уткнулся в мобильный. Печатал там что-то одной рукой, не выпуская из второй ту единственную монетку, которую им удалось отвоевать в палатке с дротиками. Чжань думал сначала, что ему, может быть, пишет мама, а потому не стал возмущаться. А потом Цзянь вдруг остановился и заулыбался так, что у Чжаня что-то скрутило в животе. — Хэ Тянь поперся домой к тому рыжему, представляешь? Давненько не виделись, подумал Чжэнси, а я-то уж даже забыть успел об этом Господине Флирте. — Молодец, — мрачно ответил он, подумал: вот бы сейчас на первом свидании переписываться с Хэ Тянем. Отличная просто идея. — Написал, что узнал его имя. Мо Гуаньшань его зовут. — Цзянь вскинул голову, посмотрел на него так, словно только что в одиночку слопал как минимум парочку люшабо. — Прикольно, да? Чжэнси нахмурился. — Что прикольного? — Что Хэ Тянь на него запал. — Чжань закатил глаза, и Цзянь протянул, снова уставившись в телефон: — Ну что? Ну только не говори, что ты этого не замечал! — Да мне все равно, — хмуро ответил Чжэнси, глядя, как Цзянь вертит в пальцах монетку. — Да? А мне нет! — А какое тебе дело до них? — спросил Чжань с подозрением. Цзянь остановился, не отрываясь от экрана, и Чжэнси остановился тоже. — Ты что, ревнуешь? Цзянь вдруг погасил экран, спрятал телефон в карман и быстро приблизился. Чжэнси сглотнул и отступил на шаг назад, почти к самому газону. Запахло влажной землей. Цзянь тоже шагнул вперед, еще ближе, чем раньше. Посмотрел в глаза, расплылся в улыбке. Спросил негромко: — А ты? — Вот еще, — нервно ответил Чжань. — Это же не за мной Мистер Вселенная таскался. — Вот именно. Он подошел еще ближе, почти вплотную. Смотрел так же, как и весь этот день, одновременно радостно и недоверчиво. Чжань сглотнул еще раз, качнулся на носках обуви вперед. Подумал: будь что будет. Где-то неподалеку залаяла собака, и Цзянь с громким криком отскочил в сторону. Монетка тускло блеснула медным боком и исчезла в траве. — Не-е-е-е-ет, — расстроенно протянул этот балбес, тут же упав на колени рядом с газоном, — я ее выронил! Чжань покрутил головой, но так и не увидел собаки. Они стояли почти под самым фонарем, и влажный уже газон блестел каждой травинкой. Искать здесь монету было гиблым делом. — Брось, — сказал он в сгорбленную спину, глядя, как Цзянь шарит руками в сырой траве. — Ты все равно ее не найдешь. — Не могу, Чжэнси! — ответил этот придурок с отчаянием. — Это единственное, что останется нам на память о сегодняшнем дне! Это ведь наш... наше первое... первый... Чжань страдальчески вздохнул и опустился рядом. Вдвинулся внутрь газона, принялся тоже шарить руками в траве. — Сейчас, сейчас, — расстроенно бормотал Цзянь, — она не могла далеко укатиться, она где-то рядом, я ее сейчас на-а-а-А-А-А-А-А!!! Чжэнси рывком обернулся на крик, и тут ему в лицо ляпнуло что-то холодное и скользкое, отвратительное и живое. Он дернулся, упал задом в мокрый газон, и это отвратительно-живое плюхнулось ему в вырез футболки, скользнуло под ворот и принялось подскакивать под тканью, а Чжэнси закричал от мерзости и страха. Цзянь трясся над ним, стоя на коленях. Лицо его выражало крайнюю степень ужаса. Он вытер лоб грязной рукой, только еще больше испачкав его, толкнул Чжаня на спину окончательно, навис сверху и с громким криком навалился всем весом на торчащий под футболкой комок. Чжэнси хекнул. — Ты на кой прижал, придурка кусок? Доставай!! — Я сейчас! Сейчас! Оно дергается, Чжэнси! Я не виноват! Я пытаюсь достать! — Быстрее! — Сейчас, сейчас! — А-а-а-а! Чжань почувствовал, что футболка задралась, и Цзянь поехал вперед вместе с ней. Противный холодный комок тут же убрался с живота, а Цзянь выкрикнул ему прямо в лицо: — Все! Я вытащил! Вытащил! Они оба замерли, шумно дыша: Цзянь все так же нависая сверху, Чжэнси — под ним, с задранной до грудины футболкой, лежа в мокрой холодной траве. Уставились друг на друга, замолчали — и тут же оба вскрикнули, когда совсем рядом раздался собачий лай. Чжань на секунду приподнял голову и как раз успел заметить недоуменный взгляд какой-то старушки, оттаскивающей подальше заливающегося лаем пса. Подумал: что, черт возьми, она тут такого увидела. И вдруг понял, что. Цзянь все еще нависал над ним сверху, запыханный и растрепанный. Смотрел то в глаза, то принимался блуждать взглядом по остальному лицу, мелко-мелко выдыхая приоткрытым ртом. Зрачки у него расплылись во всю радужку. — Ну вот, — тихо сказал он, все так же разглядывая все лицо Чжэнси целиком, — монетка потерялась. Теперь никакой памяти об этом дне не останется. В ушах гремело, и сердце рвалось из-под задранной футболки наверх — то ли в небеса, то ли просто навстречу Цзяню. Ветер шевелил его волосы. Одно плечо было полностью мокрым от росы. На рубашке у самого воротника остался грязный след лягушачьей лапки. Чжэнси помедлил секунду, приподнялся вслед за дрожащим сердцем и коротко ткнулся губами ему в уголок рта. Спросил шепотом, замерев у его губ: — Так останется? Цзянь коротко пискнул, попытался моргнуть — и не смог. Быстро втянул воздух носом и тут же навалился сверху всем весом. — Эй, эй, — зачастил Чжэнси, упираясь ему в плечи, — т-ты тут давай без глупостей! Слезай с меня! Подумал, захлебываясь пульсом: ладно сердце, это пусть чувствует. Но остальное пока не следует. — Д-да, — слабо ответил Цзянь. Выдохнул в шею. Чжэнси зажмурился от мурашек, хлынувших тут же за шиворот. — Руки просто дрожат. Сейчас. Когда они попрощались ровно на середине пути, руки у Цзяня все еще тряслись, а глаза светились. Чжэнси коротко потрепал его по волосам и сказал: напиши, как доберешься. Цзянь кивнул и несмело улыбнулся. Шагнул навстречу, и Чжэнси шагнул тоже. Цзянь потянулся к нему лицом, а Чжэнси раскинул руки, чтобы обняться. Отступили оба, нервно хмыкнули. Чжань протянул сжатый кулак. Цзянь попытался дать ему пять, хлопнул раскрытой ладонью по костяшкам. Потом — себе по лбу, той же рукой. Выдохнул, сказал: ладно, я пошел. Кое-как они все же неловко обнялись, и Чжэнси, решившись, наконец прицелился губами к его щеке, но Цзянь уже выскользнул, и поцелуй пришелся в воздух. Чжань не выдержал первым: он развернулся на пятках, буркнул: все, пока, до понедельника — и быстрым шагом двинулся в сторону дома. Когда обернулся, Цзяня уже не было: он исчез с места так быстро, будто отправился домой прыжками или бегом. Чжэнси спрятал сжатые кулаки в карман. Руки тряслись, и телу было слабо, будто оно все еще падало с огромной высоты.***
— Хочешь что-нибудь рассказать мне, милый? Я знал, подумал Чжэнси, еще вчера, сидя на диване в гостиной Цзяня знал, что от этого разговора нельзя будет никуда подеваться. Знал и помнил об этом, и все равно поступил так, как поступил. Все, что осталось сделать — сказать обо всем серьезно и спокойно. Обозначить. Без эмоций и ссор, так, чтобы было ясно — я не сделал ничего плохого, но и не сдал назад. Но не получится. Спокойно — не получится. Чжань пытался прикусить улыбку еще с порога, но получалось плохо: губы то и дело разъезжались, будто их кто-то тащил вверх за уголки. Он хмурился, нарочно вспоминая свои сомнения, представлял осуждение, которым его вот-вот должно было окатить, но постоянно ловил себя на том, что опять улыбается. Мелко, вполсилы, но улыбается. Внутри грохотало и ворочалось, и бороться с этим было невозможно. Он вдохнул, выдохнул, развернулся и сказал негромко, стараясь не слишком светить тем, что рвалось изнутри: — Ничего такого, мам. Мы просто гуляли. А о том, что было и всякое такое, маме знать необязательно. Она просила благоразумного сына — что ж, а Чжэнси просил на восьмой день рождения пассивную регенерацию здоровья. Не все желания сбываются. А те, что сбываются, иногда делают это коварно и с долей иронии. Потому что чуть позже Чжэнси узнал, что пассивная регенерация у него уже есть, и это сон. Так что сейчас его поведение вполне можно считать благоразумным. По крайней мере до тех пор, пока они с Цзянем будут придерживаться плана и не торопиться. Мама коротко кивнула, опустила глаза в чашку. Это, конечно, снова была кухня. Спасибо, что роль пыточной у нас хотя бы не выполняет моя собственная комната, подумал Чжань. — Твой друг действительно по ошибке выпил алкоголь вчера вечером? Ого. То есть даже не сразу будем о том, что мне нужно бы думать о какой-то будущей мифической семье вместо того, чтобы проводить с ним время независимо от обстоятельств? — Ага. Это правда нечаянно вышло. Мы ужинали в одном месте, а еда была жутко соленая, и нам пришлось попросить у хозяина по стакану воды. Я налил себе свежей, а Цзянь И схватил уже полный стакан и выпил залпом. Шатался потом по всей аллее, чуть было не добавил Чжэнси, а я его на себе тащил полдороги домой. Промолчал, потому что как только вспомнил руки, обхватывающие шею, горло крепко перехватило, в лицо бросился жар, а рот снова сам собой растянулся в полуулыбке. Он тут же согнал ее с лица, но мама все равно заметила. Вздохнула почти неслышно, только плечи медленно поднялись и опустились. К горячей нежности внутри прибавился обжигающий стыд. — Милый, ты ведь помнишь, о чем мы с тобой говорили? Помню, подумал Чжань, только это ни капли не помогает в нужные минуты. Кивнул. — Если даже… если вдруг… — мамин голос оборвался, и Чжэнси, похолодев, услышал в нем дрожь. Только бы она не плакала. Мама вздохнула, покачала головой и сказала нетвердо: — Просто не спеши. Прошу тебя. — Я не спешу, мам, — ровно ответил Чжань, вскинув голову. Подумал: я даже не вру ей. Я правда не спешу. Я мог бы поцеловать его там, на газоне, по-настоящему поцеловать, а не так, как целовались мальчишки с девчонками еще в детском саду. Или убрать руки утром, когда он шутил свои идиотские шутки. Горло перехватило еще крепче, и Чжэнси сухо сглотнул. Или вообще не пытаться замедлить все, а просто забрать его вчера с дивана в постель и сделать с ним все, что так хочется сделать уже давно. Я и сам не знаю, подумал Чжэнси, что именно. Все. Что угодно. Я бы мог, но не стал. Не только потому что это может все испортить или потому что страшно, но и из-за хваленого благоразумия. Так что да, я не обманываю и не тороплюсь, и не иду на поводу у своих желаний. Уж точно не так сильно, как мог бы. Жаль только, подумал он, глядя на то, как мама прикрывает глаза, что и этого, похоже, недостаточно. — Жизнь сама по себе нелегка, милый. Мне так не хочется, чтобы ты дополнительно усложнял ее себе. Как будто я сам для себя это выбрал, подумал Чжань. Как будто кто-то действительно может выбирать, кого любить и как сильно. И будто выбирает, если такая возможность появляется, именно самый сложный путь. А единственная сложность, которая пока что возникла на этом самом пути — это вот это вот. Кухня и все, что к ней прилагается. — Мне с ним несложно, мам. Как раз наоборот. С Цзянем И мне легче, чем с кем бы то ни было. Мама снова коротко кивнула. Подышала, будто собираясь с силами, и спросила: — Он знает? Ради всего святого, мысленно взвыл Чжэнси, еще и это обсуждать? Рассказать еще, может, какими словами мы признавались друг другу? Ну то есть как мы. Я-то ему ни в чем не признавался. — Да, мам. Мы… поговорили. Мама тревожно сжала губы. Погладила чашку. Было явно видно, что она не знает, как спросить. — Все будет нормально. Мы не… делали ничего такого. И мы правда просто гуляли. — Я хочу, чтобы ты был счастлив. И боюсь, что такая жизнь принесет тебе больше несчастья, чем радости. Ну начинается, с тоской подумал Чжань, ну почему нельзя без этого обойтись? Это был такой хороший день, и было легко и сладко, и почему под конец маме обязательно нужно испортить все моралями и нотациями? И почему разозлиться на нее при этом не получается? Только виноватым себя чувствуешь, когда она вот так сидит, ссутулившись, будто это ее усилиями моя жизнь усложнилась. А вообще-то примерно как-то так и есть. Чжэнси шагнул вперед, подумал: обниму ее, скажу, что все в порядке, но остановился на полпути к столу и замер. У нее же сейчас полная голова мыслей о том, как ее сын умудрился провалиться в эту грязь. Неподобающее поведение. Что-то там про веяния. Он мелко покивал самому себе, поджал губы и сказал неловко: — Все будет нормально, мам. Я не буду тебя позорить. Вас с отцом. — Сын. Тело будто взяли в ледяной блок. Так мама называла его всего несколько раз в жизни, и ничего хорошего вслед за этим словом никогда не следовало. — Дело не в нашем позоре. Папа вообще не… мы с ним пока ни о чем таком не говорили. И я сейчас совсем не об этом. Мир вокруг велик и редко когда по-настоящему доброжелателен к тем, кто отличается от большинства. Я не хотела бы, чтобы тебе пришлось узнать об этом. Но ты никогда не сможешь жить свободно здесь, если… Открыто. Если ты не будешь осторожен… — Я помню. И я осторожен, мама. Никто ни о чем не узнает, если ты об этом. Мы не держимся за руки и не липнем друг к другу у всех на виду. И тут же подумал, как только закрыл рот: а не на виду у всех, значит, липнем и держимся. Или будем. И маме сейчас как раз об этом только и осталось думать. Чжэнси сжал зубы и быстро договорил: — Мам, пожалуйста. Мы не… Все почти как раньше. Он не грязный. И ни к чему не склоняет меня. И я его тоже. Нам просто хорошо вместе, без всякого… неподобающего. Лучше, чем с другими и чем друг без друга. Мы все еще дружим, просто теперь еще честнее, чем раньше. Разве это так плохо? В чем тогда счастье? Как мне заставить себя его испытать от чего-то другого? И зачем, если мне и так хорошо? Мама открыла рот, покачала головой и закрыла его. Помолчала. — У меня нет ответов на эти вопросы. Прости, милый. Я только хочу, чтобы тебе хорошо жилось. — Мне хорошо живется, мам. Сейчас — особенно. А если дальше будет хуже — пусть будет. Как я тогда узнаю, где правильное, если не ошибусь? Я не думаю, что ошибаюсь, — добавил он торопливо. — Я знаю, тебе хочется меня уберечь. Но пожалуйста, мам. Дай мне понять самому, что мне нужно. И может, поступить не так, как ты хочешь. Я же не назло тебе это делаю. Я бы хотел, чтобы все было проще, но… Все вот так. Плохо, что я не могу быть счастливым так, как ты это представляешь, но хоть как-то могу. Можно я буду, как умею, мам? В глазах у нее блеснуло. Чжань и сам почувствовал, как под веками вскипает горячее. Мама покивала, уставилась в чашку, будто то ли боялась, то ли не хотела смотреть ему в лицо. Тишина, повисшая в кухне, действительно была густой, и из-за нее тяжело было вдыхать. Чжэнси постоял еще немного у стола и обернулся через плечо. Отчаянно хотелось сбежать. — Я пойду, мам. У меня еще уроки. — Хорошо, милый. Ничего не хорошо, подумал он, переступил с ноги на ногу, сдержал порыв подойти все же к ней и обнять ее. Молча вышел из кухни, свернул в ванную. Ноги неприятно подрагивали. Подумал, вставая под теплые струи воды: было бы лучше, если бы она не знала? Что изменилось бы? Ничего, ответил он самому себе, намыливая мочалку. Просто перенеслось бы на потом. Отложилось бы. Может, было бы только чуточку легче, потому что я бы уже пережил то первое и понимал бы, о чем говорю. Но если бы можно было выбирать время, когда запускать сложности. Душ смыл с волос запах мокрой травы и скользкие какие-то лягушачьи следы с живота. Чжань передернулся и быстро обтерся полотенцем. Встал перед зеркалом, замер с зубной щеткой в одной руке и пастой в другой, посмотрел на свои губы. Зажевал улыбку. Чистил зубы с закрытыми глазами. Быстро прошмыгнул по коридору, завернувшись в полотенце, пока на пути не попалась еще и Цзы, и торопливо защелкнул дверь в свою комнату. С ней, наверное, тоже нужно как-то поговорить. А как о таком говорят с младшими сестрами? Экран телефона, который он оставил на тумбочке у кровати перед тем, как идти в пыточную за неизбежным осуждением, мягко светился непрочитанным сообщением. И засветился еще одним, а затем еще одним. Чжань устало усмехнулся. Этот парень никогда не умел говорить сразу все, что думает. Шлет всегда то по слову, то по два. Придурок. Чжэнси натянул на влажное еще тело белье, влез мокрой головой в ворот футболки. Сгреб телефон в ладонь, забрался на кровать и протяжно выдохнул. Посидел с закрытыми глазами, прежде чем открыть сообщения. Коротко улыбнулся. Тяжелый кухонный воздух, застрявший в горле на последних маминых словах, выходил оттуда липкими комками. Тугой обруч над кадыком медленно расслаблялся. «Фух. Это было лучшее свидание в моей жизни, Сиси!» «Не то чтобы у меня есть с чем сравнивать» «Зря я это написал, да? Так бы ты меня опять немножко приревновал» «Как к Хэ Тяню!» «Мне понравилось!!» «Должен заметить, что у тебя совершенно не было повода, потому что я тебе верен!» «И был верен! Всегда! Еще до того, как мы с тобой все решили!» «Блин, Чжань Чжэнси, не могу поверить, что все это и правда происходит!» «Это правда происходит?» «Ну куда ты там подевался?» «Ты дома?» «Чжань Сиси!» «Не заставляй меня думать, что ты молчишь, потому что занимаешься чем-то неприличным!» «Чжэнси?» «А я могу у тебя кое-что спросить?» «Ты занимаешься чем-то неприличным?» «Блин, нет, забудь, что я об этом спросил!» «Я не спрашивал!» «Это не я!» «Я дома!» «Ты просил написать, когда я вернусь, ну и вот! Я дома!» «А ты дома?» «Чжань Чжэнси, я начинаю волноваться!» «Сиси?» Чжань Чжэнси закатил глаза, сглотнул жар, подкативший к горлу с вопросом о неприличном, и быстро напечатал, пока Цзяня не занесло в новый виток монолога: я дома. Все нормально. Я просто говорил с мамой. Подумал и дописал: и я тебя не ревновал. Ответ пришел моментально. «Еще как ревновал! Я видел!» «Даже не начинай. Ничего такого не было.» «Ладно. Но тогда получается, что ты поцеловал меня не от ревности, а просто так. Да??» Чжэнси потер горящие щеки. Тепло от них потекло за ворот футболки, а оттуда — в живот и ниже. «ДА??» «Чжэнси, почему ты молчишь?» «Тебе не понравилось?» «Ты передумал?» Да что вы меня тащите в разные стороны, подумал Чжэнси и вздохнул. Там — не думай об этом, здесь — думай только об этом и ни о чем другом. «Нет, не передумал. Просто непривычно.» «И мне тоже. Как будто не с нами, скажи, Сиси?» «Но мне понравилось!!!» «Очень!» «Я бы хотел еще. Когда-нибудь, когда это будет не слишком быстро!» Внутри дернулось. Чжэнси сглотнул и написал: и я. Прыгающий карандашик сменялся пустой строкой трижды, пока на его месте не появилось наконец сообщение. Чжань прочитал его сквозь резкий гул в ушах. «А что насчет неприличного?» «А что насчет неприличного?», ответил Чжэнси. Руке с телефоном сразу же стало жарко. «Ну, мы же будем, да?» «Делать всякое.» «Ладно-ладно, я понял, нельзя спешить!» «Я просто все еще не могу поверить!!» «Чжэнси, ты правда не шутишь?» Сколько же раз он думал и надеялся, подумал Чжэнси с острой жалостью, а может быть, и обманывался моим поведением, что теперь ему приходится переспрашивать даже после того, что случилось на газоне. И утром. И я еще ничего ему не сказал прямо. «Я не шучу.» «И мы будем.» «Просто давай не спешить. Ладно?» «Конечно, Чжань Чжэнси! Я не буду над тобой нависать! Честно!» Конечно, ты будешь, подумал Чжэнси, это ведь ты. Дописал: «И давай пока никому ничего не говорить и не показывать. Ладно?» «Конечно.» Чжэнси закрыл глаза, шумно выдохнул, открыл их и быстро напечатал: «Это не из-за тебя. Так просит моя мать.» «ОНА ЗНАЕТ??» «Чжань Чжэнси, ты сумасшедший??» «Ты ей рассказал??» Целуется перед сестренкой, главное, он, а сумасшедший — я, подумал Чжэнси. Хмыкнул. Ответил: «Долгая история. В общем, мама не то чтобы одобряет.» Цзянь молчал пару минут. Чжэнси за это время успел забраться под одеяло и погасить лампу. Сжал зубы, когда ответ наконец пришел. «Прости» «Да ты-то тут при чем. Тебя, наверное, та же история ждет. Вляпались мы, конечно.» «Я потом уже подумал, что Цзыси может рассказать вашей маме. Я просто плохо соображал. Прости, Сиси.» «Да ничего. Рано или поздно я бы сам ей сказал, что ты мне нравишься.» «Ты мне нравишься, Цзянь И. Ты же это понимаешь?» На этот раз Цзянь молчал еще дольше. Чжэнси устроил телефон на ребрах, и нагретый ладонью корпус подрагивал от бешеного сердцебиения. «Спасибо, Чжань Чжэнси.» «И тебе.» «Пф, хаха, мне-то за что??» «За то, что подождал меня. И что согласился ждать еще.» «Ты только не передумывай, Сиси. Пожалуйста.» «И ты», ответил Чжань. Прижал экран к переносице, уперся лбом в верхний край телефона. И все у нас будет нормально. Как-нибудь будет. Как-то же люди живут вот с этим, значит, и мы сможем. Не можем же мы быть такие одни на весь Китай. «Ни за что на свете.» «Ты шутишь, да? Я этого всю жизнь ждал!» «Ладно, бестолочь, давай уже спать. Твое свободное падение из меня всю душу вытрясло.» «А мне понравилось! Все вокруг так кричали!» «Я бы еще так покатался!» «Только если с тобой, конечно!» «Ладно, спокойной ночи, Чжань Чжэнси!» «Это был лучший день в моей жизни, Сиси. Честно.» «Спокойной ночи, Цзянь И. До завтра.» Чжань посмотрел в погасший экран еще пару секунд, а потом тихо уложил его на край тумбочки. Сложил руки на груди, потер ими ребра. Закрыл глаза. На изнанке век тут же всплыл растрепанный Цзянь с ошалевшим взглядом. Губы вспыхнули. Чжэнси поднял одну руку вверх и молча смотрел на то, как вокруг нее пляшут в лунном луче какие-то мелкие пылинки. Лунная у меня сторона, подумал он и коротко улыбнулся. Вспомнил, как в такую же лунную ночь в его ладонь скользнула другая рука. Узкая и сильная. Как за пару часов до того Цзянь сидел на этой вот кровати и смотрел немигающим взглядом, чтобы победить в этой дурацкой игре в гляделки. Заслужить право на одно желание. Я до сих пор не позволил ему истратить это самое желание. А о чем он может попросить меня теперь? Перед глазами снова всплыл Цзянь. Он был близко, как тогда, перед собачьим лаем, донесшимся до них из темноты. Медленно покачал головой, сказал негромко: не попросить, Чжэнси, а приказать. Ты же знаешь. Проигравший должен будет слушать победителя целый день. И не в том смысле, что «слушать и слышать». А в том, что «подчиняться». Быть послушным. Чжэнси закрыл глаза, закусил губу и сунул руку под одеяло. Подцепил резинку белья запястьем. Я имею право, подумал он, двинув сжатым кулаком. Теперь имею. Он мой теперь. Он всегда был моим, но теперь — особенно. С этими его губами не для грязи и драк, с этим твердым и гладким животом, с резинкой боксеров у самого его края, и я знаю, как он пахнет, и я легко мог убрать свои ладони сегодня утром, чтобы остались одни только его руки там, где сейчас так приятно и жарко сжимается кольцо пальцев. Мог позволить ему узнать, что его ждет. И позволю рано или поздно, потому что я так хочу, и он хочет тоже, и даже почти не нужно напрягаться, чтобы представить, что это его рука, а не моя. Его, и сам он здесь, на этой кровати, и дышит мне за шиворот, как когда лежал на мне сегодня. И мы все это сделаем. Это и даже больше, потому что это наши жизни и наши желания, и он меня ждал все это время, и сейчас он, быть может, делает у себя дома то же самое. Лежит в своей постели, держит рядом мою одежду и сжимает кулак. Я знаю, как сильно он умеет это делать. У Цзяня И крепкая хватка, подумал Чжэнси, чувствуя, как по шее стекает капля пота и впитывается в мокрую уже футболку на спине. Приподнялся, сдернул с себя влажную ткань, отбросил в ноги. В животе сладко и туго ныло. Вот так, подумал Чжэнси, возвращая руку на место. По спине пробежали горячие мурашки, скопились у копчика и скользнули еще ниже. Вот так. Он там тоже мокрый у себя в постели. Такой же, запыхался и вспотел. Волосы разметались по подушке и губу закусил наверняка. И думает обо мне. Думает, что это я забираюсь рукой к нему под одеяло и берусь… берусь… за… Чжань Чжэнси успел откинуть одеяло в самый последний момент. Тело выгнуло в дугу, и на живот густо брызнуло. Он зажмурился и держал глаза закрытыми, пока в низ живота било горячими волнами, и оттуда, из этой темноты, на него бесконечно долго смотрел запыхавшийся Цзянь. Смотрел и тянулся навстречу. Я имею на это право, подумал Чжань Чжэнси, выдыхая раскаленный воздух горячим горлом. Потому что он мой. И я этого придурка никому не отдам. Он лежал на кровати, не разжимая руки, и пытался отдышаться, а его сердце летело куда-то прочь в совершенно свободном падении.