***
Арсений не выходит на ужин, в гордом одиночестве заперевшись в своей комнате, и остервенело листает недочитанный роман. Не думать об Антоне выходит прескверно, но он хотя бы пытается. Умный альфа не будет изводить постоянным присутствием, наоборот, заставит тосковать по себе. Из кухни слышатся бодрые голоса, заливистый и беззастенчивый хохот Шастуна, бас отца и тщательно отрепетированный изящный смех Иры. Арсений бы рад их не слышать, но в родном поместье полы, стены и потолки давно уже прохудились от старости и сырости, так что голоса ничем не заглушить. Они стихают ближе к ночи, когда Арсений заканчивает писать преисполненную праведного гнева тираду о Шастуне в дневник. Право, ему стоило писать пьесы в театр. В животе предательски урчит — он же пропустил ужин, чтобы не видеть лишний раз Антона, и сейчас страдает. Появляется мысль подобно мыши проскочить на кухню за съестным, но Арсений её быстро отметает. Он сбегал из окна десятки раз на встречу с очередным другом сердца, а вот в доме так неслышно не передвинуться — доски под ногами скрипят как первая скрипка в оркестре. Перебудит весь дом да ещё и покажет Антону, что он не ужинал из-за него, а не из-за того, что он не голоден и вообще заботится о фигуре. В дверь деликатно стучат. Арсений безошибочно узнает запах печеной картошки с курицей, и от этого живот урчит только жалобнее. Появляется шальная мысль притвориться спящим и избегать Антона до его отъезда, но дверь тихо отворяется, и альфа оказывается на пороге, чудом не заскрипев половицами. — Кто вас впустил? — самым своим холодным тоном спрашивает Арсений, не смотря на него, будто не этот альфа занимал его мысли весь вечер. — А если бы я был обнажен? — Я видел достаточно много, — посмеивается тихо Антон и ставит ему на стол тарелку с картофелем и говядиной. — Но прошу меня простить, вы не ответили, и я решил, что вы спите. Вы не пришли на ужин, я беспокоился. — Не стоило, — все тем же тоном отвечает Арсений, хотя сердце делает кульбит. А желудок радостно трепещет, хотя вряд ли он способен испытывать эмоции… — Надеюсь, вы не поделились своей осведомленностью о моем теле с семьёй? — Мне грустно от того, что вы обо мне такого мнения, — вдруг сокрушённо произносит Антон. — Я бы никогда не посмел. Вы для меня намного больше, чем развлечение на один вечер. И вы заслуживаете намного большего — печально, что вы сами так не считаете. Я хочу доказать вам, что вы достойны любви. — Претенциозно, — вызывающе фыркает Арсений, подавляя внутреннюю дрожь от его слов. — Увы, я романтик, — улыбается ему Антон. — Вы еще убедитесь в этом, душа моя. Я готов ждать этого веками. А сейчас — приятного аппетита. Не морите себя голодом, право, не губите свое здоровье. — Удачи вам с ожиданием, — язвительно слышится в ответ, но Антон уходит, не дослушав до конца. — Вот черт. Антон прекрасно знал, как ухаживать за омегой. Арсений жадно вдыхает запах еды и с радостью принимается за позднюю трапезу. Хотелось бы поверить в его искренность, но за его долгую жизнь альфы столько наговорили Арсению, что он мог бы открыть свою лапшичную.***
На следующее утро Арсений провожает экипаж Антона вместе со всей семьёй. Ира и мама хлопочут вокруг безмятежного альфы, пока Арсений стоит на месте, зябко кутаясь в тонкую шинель. Холода пришли незаметно — особенно в утренних заморозках это чувствовалось так явно. — Антон, не хотите у нас задержаться? — кокетливо интересуется Ира. — Боюсь, что не хочу вам надоедать, — улыбка Антона напоминает солнце, и Арсению до жути обидно, что она адресована не ему. Но альфа тут же, словно почувствовав его, поднимает свой взгляд на замерзшего омегу, хмурится и начинает рыться в карманах. — Купите себе новую шинель, эта вас не греет и не красит. Он просто протягивает Арсению в руки рубли, и у того расширяются глаза от суммы. — Зачем? — растерянно выдаёт Арсений, вопреки своим словам быстро расфасовывая бумажки по карманам. — Ну я решил, что будет невежливо просто отметить вашу шинель, и я решил разобраться делом, — пожимает плечами Антон. — До свидания, Арсений Сергеевич! — Какой мужчина, — стонет Ира едва слышно, и Арсений с ней согласен. — Надумали меня купить? На меня такие подачки не действуют! — но это не мешает ему играть оскорбленную невинность. Деньги он ему демонстративно в лицо не кидает, так что Антон сразу его читает и улыбается ещё шире. — Я бы не посмел, — учтиво отвечает Антон, целуя на прощание его руку. — Не хочу, чтобы вы испортили свое здоровье, Арсений. — Да, Арсюш, тебе же еще рожать, — поддакивает Ира, и Арсений демонстративно закатывает глаза. Если бы он рожал по ребенку всякий раз, когда ему об этом говорили, он бы уже открыл свой детский дом. — Ну что вы, даже для бездетных умереть от воспаления легких — не самая приятная перспектива, — неожиданно заявляет Антон и галантно пожимает руку Ире, как и принято среди альф и бет. — До свидания, надеюсь, скоро свидимся. Когда Антон Андреевич уезжает, Ира теряет всякую нежность, сутулится и идет к дому, шаркая сапогами. Арсений явно чувствует ее зависть — не злую, а скорее уставшую, и искренне не понимает, как ему можно завидовать. К тому же, скорее всего Шастун сейчас овдовеет, ведь отец убьет Арса прямо на месте любым оружием из своего бесценного арсенала. Почти каламбур. Арсений записал бы его, но уже поздно — он прожил прекрасную жизнь и все же такую короткую! И даже за свои неполные тридцать — двадцать шесть, попрошу, — он успел разочаровать всех членов своей семьи, их друзей, друзей их друзей, их жён и любовников. Арсений мог по праву собой гордиться. Отец садится напротив, в глазах его привычный уже холод, рядом становится маменька, а Арсению становится не по себе. Убивать бы они его не стали, а вот сослать в холодную Сибирь, где из компании только несчастные каторжники и из занятий — готовить им еду и зашивать шинели. Ну и умирать. Опять же — Арсений слишком молод, талантлив и красив, чтобы умирать. Он смотрит на родителей с опаской, на Оксану — с неозвученной мольбой, но кажется, она не спешит ему на помощь. Эх, надо было соглашаться на предложение Антона Андреевича… Молчание достигает своего пика, когда даже Арсений не выдерживает и начинает говорить сам. — Матушка? — он старается звучать максимально несчастно, словно брошенная всеми сирота-калека, чтобы разжалобить суровый нрав отца. — Папенька? — Прав ты был, Сергей, нельзя детей головой вниз ронять, — вздыхает матушка. — Да я сразу говорил, что Арсенька не наш, цыгане подсунули своего отпрыска нам, а мы их чадо воспитывали, — качает головой отец. Арсений несколько секунд хлопает глазами, а потом возмущённо складывает руки на груди. — Поздно уже отказываться, — покачивает головой маменька. — Жалко его. Юродивый. — Благодарю покорно, никто мне ничего лучше не говорил, — язвит Арсений в ответ, потихоньку успокаиваясь. Кажется, в Сибирь его никто не увезёт, и на том спасибо. — Я Шастуна знаю отродясь день один и уже должен в руки ему кидаться? Он бы решил, что я ветреный. Какой позор был бы! — Позор был бы, если бы наш сын-омега в свои двадцать шесть не замужем был, — отвечает ему в тон отец. — Погодите-ка, а так и есть. — Ах, я и забыл, что я не человек, а лишь аксессуар для альфы, чтоб рядом красоваться да детей рожать! — восклицает Арсений, не сдерживая уже обиды и гнева от царившей несправедливости. — Я рада, что ты свое место понимаешь, — благосклонно кивает маменька, и у Арсения от безвыходности чуть слезы не застилают глаза, но он держится. — Жаль, что не хочешь по правилам играть, все строишь из себя невесть кого, но сейчас это и к лучшему. Ты Антона Андреевича не заслуживаешь, зато хорошо поступил — с Ирочкой его познакомил. На лице Арсения до того смехотворное изумление застывает, что хоть картины пиши. Маменька, однако, абсолютно серьёзна, Ира улыбается ей мечтательно, да и отец подчёркнуто кивает — мол, у нас все продумано. Арсений откладывает все свои обиды на второй план, сейчас возмущение его накрывает с головой. Не заслуживает он значит! Можно подумать, Антон Андреевич его шибко лучше — охотно утащил его на колени, да и член у него сам встал, а не Арсений его силой держал! Но такие подробности омега решает не раскрывать — не их ума дело. — А Ирочка, значит, Шастуна заслуживает? — хмурится он. — Конечно, — воодушевлённо отвечает матушка. — Она красавица кроткая, умная, матерью прекрасной будет, в обществе всем нравится, ну загляденье же! Арсений уверен, что если ко всем этим тезисам добавить частицу «не», то это будет рассказ о нем. Ему и обидно и горько даже, но с другой стороны, семью он понимает — столько вложили в них, а получили целое ничего. В бедности жить счастливо намного сложнее, чем в достатке. Арсений их судить не должен, но все равно осуждает. А вот Иру почти жаль. Глупая она, молодая. Пользовалась бы тем, что она бета — полноправный член общества, начала бы работать, а не ждала бы волшебника. Арсений и сам пытался, только от омеги все стараются держаться подальше — кроме одной древней профессии, что вызывает в нем лишь отвращение. — Твое дело, Арсений, как можно меньше на глаза попадаться, подталкивать Антона Андреевича к Ирочке, — назидательно произносит мама. — Не можешь свой характер унять и жизнь наладить, так помоги сестре. Может быть, так наконец поймёшь всю радость семейной жизни. Арсений так выразительно кривится, уставший от вечных нравоучений, что матушка устало вздыхает. У омеги болит где-то за грудиной, что ему почти верится, что его довели до сердечной болезни его родственнички — ему уже не восемнадцать! — но он и сам знает, что это обида, желчная и гадкая, травит его изнутри. Обида на семью, на собственную омежью природу, на Иру, которая имеет то, о чем Арсений только мечтает, и все равно плывёт по течению. — И не забудь, твоя цель — любой ценой перевести внимание Шастуна на Иру, раз уж по какой-то причине ему… понравился ты, — отец звучит так, будто Арсений в принципе не мог никому понравиться, но это не задевает — гнусная ложь все-таки. Если бы он не нравился такому количеству мужчин, они бы его не ненавидели.***
— Папочка, папочка, а можно мне леденцов? — заискивающе просит ребятенок, хватаясь за руку Арсения. — Ну папочка! Я хочу! — Нельзя, Мишенька, у тебя и так зубки болят, — повторяется в сотый раз Арсений, укачивая на руках нервно ноющего младенца. — Ну что такое, Львенок? Почему не спишь? — Папа, я хочу, хочу, хочу, — топает ножками Миша, хмуря отцовские тёмные брови. — Папа, а Селёжка длазнится опять! — звучит из сеней пронзительный голос дочери. — А кто букву «р» не скажет, тому черт исподнее покажет! — подтверждает её слова сыночка Серёжа и показывает язык. — Ой папочка, а там Демка проснулся, пора кормить его, — тихо добавляет ещё один ребятенок. — Отчего ж мы нянек не заведём? — устало спрашивает Арсений, пытаясь утихомирить старших и не разбудить младшего. И тут же язвительно цитирует отца. — Глупости какие, няньки, вас мы сами вырастили, а ты своих кровинушек отдашь незнакомке? Совсем головой поехал после пятых родов, ишь ты, смотри на него, няньку подавай, вот мать твоя в эти годы… Звучит детский отчаянный плач, и Арсений все-таки встаёт с насиженного места. За него тут же хватаются дети, их ручки оплетают его подобно паутине, и с каждым шагом их становится все больше и больше, пока Арсений окончательно не путается в детях. Повсюду — их глаза, писклявые голоса. Впереди, сзади, по сторонам, в будущем — везде дети, без шанса вдохнуть. Он пытается вырваться из череды детей, из криков, слез и слюней, он бежит-бежит-бежит, и спотыкаясь, летит прямо в гору пелёнок. И просыпается. — Господи, — шепчет он с придыханием, в темноте пытаясь нашарить хоть что-то, что убедит его в нереальности этого сна. Сердце сбивается с ритма — таких кошмаров он прежде ещё не видел. Страшно, очень страшно потерять себя, цели, смысл и оказаться в ловушке, в которой оказываются все омеги — счастье родительства. Грудь тяжело вздымается, в голове паника, какой он редко был подвластен, руки трясутся как у прокаженного — и одна мысль бьёт набатом. Это всего лишь сон. Арсений для поверки проводит по животу, чтоб убедиться в его плоскости — и да, там максимум хлеб, да и тот уже давно переварился. Арсений не то чтобы не любил детей. Напротив, он прекрасно относился ко всем детям с их ещё чистым разумом, безо всяких взрослых условностей, но самому родить и воспитать полноценную личность? Спасибо, пока не надо. Может быть, через пару тройку лет, с человеком, в котором он уверен, вылечившись от всех болезней, прочитав пару трудов по воспитанию… Когда-то мама сказала маленькому Арсюше: «Когда я родила тебя и смотрела на маленького хрупкого омегу, я думала лишь о том, как мне жаль, что я обрекаю тебя на те же мучения, что сейчас сама испытала». Арсений слишком любил себя, чтоб обрекать на мучения. И слишком любил потенциальную часть себя, чтобы принести её в этот несправедливый мир. Поэтому он должен свести Антона с сестрицей и продолжить тихо копить деньги, чтобы все же покинуть отчий дом, не потонув в долгах, и попытаться жить. Казалось бы, какой простой и совершенный план — Арсений наконец-то окажется свободен! Но отчего-то до зубного скрежета не хочется видеть рядом с Антоном Иру. Арсений никаких прав на него не имеет вовсе и все равно ему очень сильно нравится нравиться генералу Шастуну. А ещё он сам был чересчур прелестный для альфы — и заботливый до чёртиков и красивый как черт. Такого не хочется упускать. Но и к нему бежать не хочется. — Может, меня и вправду в детстве головой роняли? — бессильно стонет Арсений, так и не придя к консенсусу в своей голове.***
— Ах любовь, юная любовь, — улыбается довольно Дима, глядя на друга исподлобья. — Как же омега тебе голову вскружила! — Неужто после войны не хочется бросаться на всех? — фыркает офицер Абрамов, который в самом начале войны поломал ногу и вернулся домой. — Или все-таки отведал французских шлюх? — Я бы тебе тогда посоветовал к лекарю сходить, а то мало ли, какую заразу они носят, — подмигивает ему Дима, и Абрамов с Щербаковым гогочут в один голос. Антон устало ему улыбается, полупьяный — слишком пьяный для разговоров о войне и недостаточно, чтоб позволить себе грязно говорить об Арсении. — Я не хочу на него бросаться, я хочу его руку и сердце, — запальчиво говорит он, опустошая бокал. — Звучит как тост, — поддерживает внезапно Матвиенко, который вообще не пьёт. — Лучше омег целиком любить, а не по частям, — как всегда язвит Дима, и Антону этого так не хватало — просто верного друга. — Как Катерина? — вспоминается Антону имя избранницы друга. — Когда мы прощались, она на сносях была. Наверное, что-то да поменялось. — А ты догадлив стал после Европы, — над шуткой снова смеются Щербаков с Абрамовым, но Дима вдруг улыбается мягче и в глазах карих на мгновение проскальзывает тепло. — Чудесно мне с ней. У нас дочка родилась, вся в танцах да танцах. А Катерина не скучает тоже — платья шьёт. Но ты меня не отвлечешь — что за омега на званом вечере вскружила тебе голову настолько, что ты не вышел к друзьям? — Он необыкновенный, я таких не встречал и никогда не встречу, — слова льются так просто, будто заученный текст, и Антон никогда ещё не чувствовал, насколько он влюблен. — Мы говорили, представляете? Часами. Он невозможно умный, Дима, может, такой же, как и ты. — Омега? Умный? — озадаченно переспрашивает Матвиенко. — Я такого лишь одного знаю. — Если ты говоришь о нем, — Руслан, прежде молчавший, вдруг включается в беседу. — То он не умен, а просто заносчив и в каждой бочке затычка. — Ты просто оскорблен, что он тебя заткнул, а не ты его, — посмеивается Дима. — Не понимаю, о ком вы, — безразлично пожимает плечами Антон. — А ты ещё дольше уходи воевать и русский язык забудешь, — хмыкает Щербаков. — Все женаты уже, а ты в орденах. — Мне отказали, — признается с заминкой Антон. — Я приезжал к его семье просить руки. Просто понял, что если я его не найду, то больше не смогу спокойно жить. Я сам не верил, что мне ответят, но не удержался — лишь бы еще раз увидеть его. И мне отказали. Заслуженно. — Тебе? — у Матвиенко глаза как медные пятаки — это не значит, что их хотят крестьяне, это описание формы. — С твоими званиями? — С твоим поместьем и горой душ? — не менее пораженно добавляет Абрамов. — С твоим-то положением в обществе и достатком? — прищуривается Щербаков. — С твоими кудрявыми волосами?! — выдыхает Дима. — Ну что ж, все они такие загадочные и недоступные, а потом сами лезут, стоит перестать обращать на них внимания, — качает головой Руслан и усмехается. — Чем меньше омегу мы любим, тем больше нравимся мы ей, верно? А я думал, никого упрямее Попова на свете не сыскать. Даже на старуху бывает проруха. — Не сыскать, — Антон улыбается мечтательно. — Я просил руки Арсения Попова. В кабинете застывает ледяная тишина. Не слышен больше звон бокалов и блюдец, заглушен смех и разговоры, не скрипят даже кресла и будто ветер замолкает, весь обращаясь в слух. Антон непонимающе косится на бравых товарищей — с их лиц можно картину писать. Лицо Руслана перекашивается как-то совсем комично, на лице Димы застывает то самое выражение — сочувствие и вина, когда объявляешь пациенту, что его именем можно назвать синдром. Абрамов и Щербаков переглядываются с многозначительными ухмылками главных базарных сплетниц — не стоит удивляться, что к концу дня даже Сабуров в Монгольской Империи будет в курсе. Матвиенко, оправившись от шока, весь собирается и смотрит — как иглами колет, недовольный и почти разозленный. — Ты сделал предложение Арсению Попову на глазах у его семьи? — повторяет он яростно, и Антона это сбивает с толку. Но на войне у него выработался рефлекс на агрессию — он поднимается, возвышаясь над оппонентом, и смотрит холодно, внимательно, глазами подмечая, откуда может получить удар. — Вы знакомы? — интересуется он с деланным равнодушием. — О, слабо сказано! — ядовито подмечает Руслан. — Не понаслышке с ним знакомы. Наш тебе совет — беги от него, он язвительная дрянь без чести. Антон сам не понимает, почему — но он вскипает. Это не праведный гнев за честь оскорбленной омеги, какой должен испытывать каждый порядочный альфа — это ярость, потому что нацелились на того, кто за пару часов стал ему ценен. Антон сдерживается — о, ему приходилось часто это делать — чтоб не швырнуть перчатку в лицо наглецу — как он посмел, черт возьми! Да как у него рот открылся? Руслану явно не хочется вступать с ним в конфронтацию — как бы Антон это ни ненавидел, сейчас он желанный гость для всех — богатство и звания открывали двери в те места, куда раньше были ему закрыты двери. Даже если он сам этого не хотел. — Я вам не советую в таком тоне выражаться об Арсении. Поверьте мне на слово — вы пожалеете, — с фальшивой вежливостью говорит Антон, но его усилившийся запах никому не даст обмануться, что он спокоен. Руслан в ответ коротко усмехается и все-таки предусмотрительно молчит. Довольный и этим Антон поворачивается к Матвиенко и чуть смягчается, все еще глядя с прохладцей. — Мне казалось, ты не договорил. Он качает головой и указывает на выход — мол, не у всех на глазах. Антон понятливо кивает — дела сердечные лучше не обсуждать в компании сплетников-ехидников и обиженных мужчин. Щербаков до сих пор ждет продолжения банкета — у него по лицу видно, что он готов схватиться за новый слух как собака в кусок мяса и сгрызть до кости. — Я также надеялся встретить Арсения на вашем ежегодном бале дебютантов, что состоится перед Рождеством, — наконец продолжает Антон, обращаясь к Руслану, и у того с лица пропадает вся краска. — Надеюсь, это не проблема? — Поповым ход на мои вечера заказан, — с расстановкой произносит Руслан, и Антон не отводит взгляд с очевидной угрозой. — Надеюсь, это не проблема? — повторяет он с полуулыбкой. — Уверен, Арсений понял свои ошибки и исправился. — Не сомневаюсь, — кисло улыбается в ответ Руслан, явно не желающий терять такого богатого и знатного товарища. К тому же, они выпивают сейчас за его счет. Не плюй в колодец, из которого таскаешь артезианскую воду и перепродаешь в двадцать раз дороже — так говорят же? — Отправлю им приглашение сегодня же. — Чудно.***
— Что вас связывает с Арсением? — спрашивает Антон уже поздним вечером, когда Абрамов и Щербаков разошлись по супругам, а Руслан — невесть куда. Матвиенко стоит и курит рядом с ним, и вместе они смотрятся почти комично — потому что Сергей на его фоне совсем низкий. — Мы друзья, — пожимает плечами Сергей. — Когда-то он отказал мне в замужестве, и я подумал «слава Богу». Он перевернул мои представления об омегах к чертовой бабушке. А еще он заноза в моей заднице. Но я очень дорожу нашей дружбой. И если ты сделаешь хоть что-то против его воли… — Ты меня убьешь, да? — хмыкает Антон. — Нет, я приду на твои похороны со словами «я же говорил», потому что Арсений убьет тебя, — ухмыляется весело Сергей, и Антон смеется в голос, живо представив эту картину. — Арсений далеко не хрустальная омежья принцесса, я думаю, ты это и сам заметил. Но я все равно слежу за тобой. — Благословляешь меня на ухаживания? — посмеивается Антон, внутренне надеясь. Не то чтобы ему нужно было разрешение мелкого альфы — но все равно приятно иметь союзника в таком нелегком деле. — Ты парень хороший, запасись терпением, — советует ему от чистого сердца Сергей. — И деньгами — Арсений дорого обходится. Ну и люби его там тщательно, может, он не такой дурной будет.***
Когда Арсений просыпается, на улице еще темно — зима постепенно набирает обороты, скрывая улицы за темной пеленой на долгие часы, — но дома стоит грохот и звон, будто по окнам стреляют из пушки. Несколько секунд Арсений лениво лежит на своей скрипучей кровати, слушая истеричные крики снизу, и думает, что в принципе в данной ситуации война не худший исход. Для них с Шастуном уж точно. Тот в отношениях как на войне — а на войне как на Арсении. Омега все-таки заставляет себя стечь на пол и спуститься вниз, сонно потирая глаза — не перед кем ему соблюдать этикет и красоваться — разве что его сейчас убьют, и надо чтоб на его похоронах Шастун плакал горче всех. Ну конкуренция невысокая будет. Гостиная встречает его полнейшей разрухой — шкафы разворочены, на полах комьями валяются ткани, платья разложены по всем поверхностям, а посреди всего этого мусора — Ира в окружении паникующей Оксаны и сосредоточенной матушки, которые помогают ей натянуть до предела корсет. Арсению хватает бодрости приподнять бровь, смотря, как комично сестра трясет руками, пытаясь сделать хоть вдох. Что ж, кажется, их не убивают. Жаль. — Что случилось? — беспечно спрашивает он, привалившись к дверному косяку. — Неужели Ира все-таки посмела укусить от пирога два куска, а не один? — Какая же ты язва, Арсений, — качает головой мама, принимаясь за многочисленные завязки на платье. — Нас пригласили на бал дебютантов к графу Белому! — А чего не к лорду Серому? — хихикает не до конца проснувшийся Арсений, а потом до него доходит, и он замирает. — К Руслану? Разве мы не персоны нон-грата для него? — Твоими стараниями, — кисло отвечает Ира. — Нам пришло сегодня утром приглашение. Для нас всех. Представляешь, прямо с печатью, с подписью! Думаю, Антон Андреевич настоял на нашем появлении… — Ах, он уже скучает по Ирочке, — звучит из-под многочисленных юбок оксанин голос. — Вы точно затмите всех своей красотой! Они с матушкой любуются делом рук своих, и Арсений не может не признать, что выглядит сестрица изумительно — хотя с перекошенным от нехватки воздуха лицом, но кто обращает внимание на такие мелочи, когда есть утянутая талия? — Мы совсем не дебютанты, — замечает Арсений — обычно, это вечер для выпускников академий благородных омег с трясущимися руками, лихорадочным румянцем и нестерпимым желанием выйти замуж, и для молодых альф. Впрочем, и одиноких омег там хватало — только не так уж и много их оставалось незамужними спустя год после выпуска — это был еще и бал сватовства. — И он ближе к концу декабря, зачем же вы сейчас разоделись? — Мы хотим выбрать лучшее платье! — возмущается Ира. — Она должна быть самой красивой на этом вечере, чтобы не позволить Антона Андреевича завлечь какой-нибудь молодой омежьей стерве, — тут же добавляет Оксана, готовая поддержать любое ее слово. Матушка недовольно одаряет ее подзатыльником, хмурясь. — Следи за языком, Оксана! Она тут же рассыпается в извинениях, теряя весь свой гонор, но никому нет до них дела — матушка сосредоточенно повязывает на Ире ленточки, струящиеся на ее тонких руках, а Оксана с готовностью служанки принимается перебирать жемчуга в шкатулке. Арсений даже немного пугается их прыти, редко они становились столь оживленными. Сам он чует, что вечер пройдет совсем не так, как им хочется — и совсем не жаждет испытать то унижение снова. Сидеть, трястись в ожидании, что к тебе соизволит подойти альфа, потом ловить чужие завистливые и насмешливые взгляды или того хуже — жалостливые, когда тебе достается последний из всех — самый худший, а то и не выпускник, а старый вдовец. И что более страшное — в арсеньев год царила мода на длинные волосы. Как же он тогда был страшен… — Не дай Бог ты опять разозлишь графа Белого! — с угрозой говорит вдруг отец, который прятался от этого бедлама за горой воздушного кружева. — Думаю, он второй раз меня замуж не позовет, — хмыкает Арсений. Ему даже немножко страшно — насколько влиятелен Шастун, что переубедил даже публично оскорбленного им Белого? Сможет ли он достать его хоть из-под земли? Есть ли предел в его мечте заполучить Арсения? От этого по телу проходится дрожь — но отчего-то не страха, а… предвкушения. Никто и никогда не делал чего-то такого для Арсения. Наверное, для Антона это мелочь, и он хотел лишь потешить свое эго — а может, и правда влюблен. Кончится ли эта любовь, когда он увидит Иру в пышной юбке? Арсения это неожиданно задевает, ему так нравится… нравиться кому-то влиятельному настолько, насколько и обходительному, что отдавать его сестрице без боя не хочется. В его бедовую голову приходит идея на грани между гениальной и белой горячкой. Он рассматривает ворох нарядов хищным взглядом, мысленно перебирая самые лучшие, ладонью проходится по своему бедру, пытаясь придумать, как ему заявиться. Оксана смотрит на него с подозрением — чутье у нее отличное, но он усмехается, поднимая другой корсет с пола — аксессуар омежий, разумеется, и он не носил его годами, слишком озабоченный любовью к самому себе. — Матушка, а мне не поможешь? — тянет он хитро-хитро, наглаживая ткань синего своего костюма. Он не собирается отвечать Антону взаимностью, но поддразнить — это же не грех?