Просто Мария-2

      Вечер проходил совершенно обыкновенно: я готовилась ко сну. Одна служанка расчесывала мне волосы, чтобы потом заплести в косу, другая только что вернулась с кухни, чтобы подать молоко. Я полностью доверяла окружающим, ведь жить в постоянном страхе не хотелось, но была совершенно не против, когда еще одна служанка попробовала мое молоко.       «Клещевина мгновенно не действует, — подумала я. — Да и от одной ложечки отравленного молока вряд ли что-то будет. Но… Пробуйте, что мне, жалко?»       Я решила не идти против установленных порядков, хоть и не видела в них особенного смысла. Однако, честно признаться, подобные ритуалы мне нравились.       С утра мне в покои приносили воду, чтобы я могла умыться, потом служанка расчесывала волосы и убирала их в прическу. Я выбирала платья и украшения на сегодня, тем временем, в покои вносили еду. Обычно это были бореки — треугольнички, напоминавшие самсу. Я любила бореки с сыром или бараниной, изредка могла съесть борек с курицей и буквально тосковала без свинины — именно свинина была моим любимым мясом в прошлой жизни. Однако я не могла не отметить, что баранину здесь готовили крайне вкусно: как в Сочи, а не как в деревне в Алтайском крае, куда я иногда ездила к бабушке. Запивалось все это салепом — какой-то хренью на молоке с орхидеями.       На обед и ужин я любила есть долму или плов, также здесь очень вкусно готовили овощные блюда. В общем, на тему еды можно было не переживать — ее всегда было больше, чем в достатке.       Топкапы достаточно сильно изменился. Как я поняла, с вступлением на престол султана Джихангира, в саду появилось много цветов и это, с одной стороны, радовало меня, а, с другой стороны, заставляло вспоминать то, что на этот трон Батур взошел, перешагнув через труп брата.       «Брата, — подумала я. — Хорошо, что не братьев. Ну это если не считать Селима, который тоже умер не своей смертью».       Мысль о том, что маленький Бурханчик мог отправиться к своим братьям, пугала меня. Все-таки, это был не просто мой сын, но еще и сын от любимого мужчины. Потерять дорогого сердцу ребенка от дорогого сердцу человека было бы крайне тяжело.       Параллельно с достаточно спокойной, как мне казалось, жизнью, я наблюдала за гаремом. Там было все более чем спокойно. Дефне даже если что-то и замышляла, то вела себя достаточно тихо, Анна слегка переживала из-за того, что у Батура появились еще две женщины, но не предпринимала никаких действий, а Садыка, желая потешить ущемленное самолюбие, ходила по гарему, радуясь, когда ее объявляли как Садыку-султан хазретлери — больше ей гордиться было нечем.       Айше, как мне показалось, была достаточно ревнивой наложницей и бросала недовольные взоры в сторону Фарьи, если вдруг ее случайно видела, а Фарья по какой-то странной для меня причине, которую я так и не смогла понять, начала носить платки на османский лад.       Умом я понимала, что все это, наверное, нужно для того, чтобы понравиться Батуру — ее няня, которую тоже привезли во дворец, носила свой, национальный головной убор. Фарья же, идя в покои Батура, предпочитала мимикрировать под местных обитательниц, которые, кстати, в гареме ходили с непокрытой головой.       Вскоре Айше забеременнела, чем немало удивила даже меня: беременностью в первый же месяц могла похвастаться редкая наложница. И именно это заставило меня чуть волноваться: не перейдет ли Батур окончательно на Фарью. Ходили слухи, что Фарья — убийца, но мне это было даже на руку: значит, Фарья — не шпионка. С другой стороны, если Фарье был закрыт путь на Родину, это означало, что она останется в гареме надолго, если ни навсегда. Впрочем, это тоже была уже не моя забота.       Мне очень хотелось, чтобы у Анны родился сын. Все-таки, хасеки, не имеющая сына, в глазах многих выглядела как-то странно. Так бы Анна укрепила свое положение в гареме. Однако пока что ничего не было известно и можно было только ждать и надеяться.       Вскоре я поняла, почему Батуру приглянулась Фарья: моему сыну явно хотелось какой-то экзотики. Если все наложницы вели себя так, как положено традициями, то Фарья вела себя больше интуитивно и, понимая это, я бы сравнила подобные отношения с мимолетным романом девушки двадцать первого века с негром: странно, экзотично, оригинально.       Однако вскоре до меня дошел слух, будто европейские короли хотят объединиться против османов.       — Батур, сынок! — взволнованно сказала я. — Это правда?       — Да, матушка, — ответил Батур. — И эту весть мне принесла Фарья. Я благодарен ей за это известие.       У меня чесался язык сказать, что свободной христианке не место в гареме, однако на какой-то момент я задумалась. Фарья вправе уехать отсюда? Вправе. Это вредит спокойствию других обитателей гарема? Нет, а если и вредит, то не больше, нежели у Батура появилась бы фаворитка из наложниц. Следовательно, не все ли мне равно, с кем спит сын?       «Делай, что хочешь», — подумала я и сказала. — Будем молиться, чтобы этот слух про королей так и остался слухом, не стал правдой.       Однако вскоре до меня дошел и другой слух: кто-то из европейцев предложил Батуру принять христианство, а он отказался и велел страже выставить этого наглеца куда подальше и больше никогда не пускать во дворец.       Конечно, это было достаточно ожидаемым, однако я не до конца одобряла выбор сына.       «Принял бы ты христианство, — подумала я. — Наладил связи с Европой. Все, проблема решена!»       Однако, с другой стороны, я прекрасно осознавала, что это предложение было оскорбительным для Батура и если я, которая пришла в этот гарем рабыней, не захотела менять религию, будучи в подчиненном положении, то Батур, который изначально был свободным, а теперь еще и падишах, уж тем более не захотел бы предавать своего бога.       «Делай, что хочешь, сынок, это твой выбор и твое решение», — мысленно подытожила я.       В один прекрасный день я сидела на балконе и читала книгу. Вдруг ко мне пришел явно разозленный Батур.       — Матушка, — вежливо начал мой сын. — Почему же вы отдали приказ выслать Фарью из дворца?       — Батур, — изумленно ответила я. — Что бы я ни думала про хатун, но ты прекрасно меня знаешь: против твоей воли я бы пойти не посмела. Повелитель в этих стенах только один и это ты.       Я задумалась. Кто-то, по-видимому, отдал приказ, будто бы от моего имени, а потом решил затаиться.       Батур ушел, по-видимому, чтобы разобраться в ситуации, вернуть Фарью и найти виновную, я тоже начала рассуждать.       «Дефне? — подумала я. — Она бы не сообразила. Да и не в ее характере. Анна? Не смешите меня, Анна на такое не способна. Садыка? Да, вполне возможно…»       Больше всего на свете мне сейчас хотелось отдать приказ, чтобы Садыку привели в мои покои, но без доказательств обвинять кого-то, только на основе слухов, я не могла.       «Что же, подождем», — подумала я.       Я велела Ясмин-калфе тщательно все расследовать. Каково же было мое удивление, что человеком, который дерзнул на подобное, оказалась Айше.       Как выяснилось, когда Ясмин-калфа только задала вопрос Айше, нет ли чего-то, что ей стоит сказать по этому делу, наложница разволновалась. Дожать оказалось делом техники — уже после пары вопросов Айше во всем призналась.       За эти месяцы я составила свое впечатление об Айше и оно шло вразрез с тем, что я только что увидела. Это была достаточно тихая, достаточно вежливая и почтительная наложница, нежно любящая Батура. Да, Айше ревновала Фарью и это было заметно невооруженным глазом, но я даже не предполагала, что все может так обернуться.       Как я поняла, Айше недолюбливала Фарью именно по принципу дедовщины: Дефне, Анна и Садыка виделись Айше теми, кто стоял выше ее по уровню, а Фарья была ниже, плюс Фарья была приведена в гарем позже.       «Кто последний, тот лох», — вспомнила я совершенно не подходящую ситуации присказку и сказала Ясмин-калфе:       — Приведи ко мне Айше-хатун.       «Да, хорошо, что не стала огульно обвинять Садыку, хотя хотела же…» — подумала я.       Скоро в мои покои пришла Айше, глаза которой уже были почти что наполнены слезами.       — Хатун, — резко сказала я. — Никто, запомни, никто не смеет в этих стенах делать что-то будто бы от моего имени. Никто, запомни, никто не смеет как-либо влиять на судьбу наложниц, не имея на это дозволения. Тебе говорили, всем говорили, что в этих стенах действует правило, принятое еще султаном Сулейманом ханом — за хранение, хранение, не использование! яда наказывают на фалаке. А ты посмела прикрыться моим именем, действуя в своих мелочных интересах. Энгин-ага! — обратилась я к евнуху. — Гарему объявить о грехе хатун и наказать хатун плетью. Все должны видеть, что будет с той, которая прикрывается именем валиде! А потом отправишь в темницу, подумать о своем месте в этом гареме.       — Валиде! — воскликнула Айше. — Пожалейте меня, я беременна! Я ношу под сердцем шехзаде!       — Думаешь, что раз беременная, то тебе все будет прощено? — спросила я. — Даже не надейся, каждый здесь ответит за свой грех.       Айше увели. Я подозвала к себе Энгина и сказала:       — Энгин-ага, первые пять раз ударишь со всей силы, чтобы все видели и хатун первая все поняла, а потом двадцатку уже послабее.       — Как прикажете, госпожа, — ответил евнух.       Мне было слегка не по себе: я столько времени наслаждалась тишиной и покоем, а теперь, снова принявшись закручивать гайки в гареме, я не могла найти себе места.       «Приличная же девочка, — подумала я. — Приличная же. Ну снесло крышу от гормонов, наверное, может быть, не надо было так поступать?»       Я задумалась:       «Дефне, Садыка, Айше… Только с Анной еще не разругалась, зато с Анной разругивался Батур. Что сказать, типичная свекровка…»       От этой мысли мне стало еще тоскливее.       «Но что поделать, не поддерживать порядок в гареме — все обнаглеют, — подумала я. — А так, может, хоть бояться начнут…»       Тем временем, на втором этаже гарема за происходящим в ташлыке наблюдали Анна, Дефне и Садыка.       — В один прекрасный день и ты ошибешься и так же встанешь посреди ташлыка, — с улыбкой, за которой была тщательно спрятана злоба, шепнула Дефне Садыка.       — Не волнуйся, уже и вставала, и по пяткам получала, — ответила Дефне. — И после одного раза шрамы остались, едва заметные, но все же. Потереть в хаммаме — сразу становятся заметны.       Дефне ухмыльнулась и сказала:       — И вот эта блаженная тоже вставала. Видать, поэтому и расстроена сейчас, себя, видать, вспоминает. Да трудно найти здесь ту, которая приблизилась к шехзаде, а потом не ошибалась и не расплачивалась своей шкурой. Хотя, нет, были и другие, они сейчас в райских садах яблоки едят или от чертей в аду убегают. Ты, Садыка, спустись с небес на землю, это гарем, это ад для грешниц. Хоть ты мать шехзаде, хоть хасеки, хоть никто.       — Я — мать шехзаде, — ответила Садыка.       — Которую падишах не желает видеть, — добавила Дефне. — А если мне будет суждено родить шехзаде, то ходить с ним в покои повелителя мы будем вместе, а не служанки носить моего сына.       Садыка хотела что-то ответить, но засмотрелась на печальную Анну, которая вспоминала себя. Неожиданно для собеседницы Дефне сказала:       — Отвязали, бодренько идет. Не то, что меня в свое время… Дышать боялась…       — А за что же тебя? — спросила Садыка.       — Непочтительно отозвалась о валиде, — произнесла Дефне. Наложница рассмеялась и сказала. — И тебе, Садыка, замолчать стоит — а то сама сейчас вниз пойдешь.       Рассмеявшись собственной же шутке, Дефне сперва развеселилась, а потом тоже погрустнела — пришли свои воспоминания.