Антон
Эти белые стены успели стать мне домом. Нежеланным, нелюбимым и просто отвратительным, но домом.
Как я докатился до жизни такой?
Очень просто.
Знаете, мчаться куда-то очень легко, когда ты не сопротивляешься или по крайней мере теряешь всякие надежды на оказание этого самого сопротивления. Так, я отдал свою жизнь в руки «тем, кому виднее» — родителям. Они стали править моей жизнью еще с ранних лет, например, когда отдали меня в баскетбольную секцию. Не скажу, что мне это совершенно не нравилось, но сам факт отсутствия какого-либо обсуждения со мной удручал. Я попросту упустил момент, когда родители решили, что если ты высокий – значит баскетболист, а если ты Шастун, то образование для тебя ограничивается одним лишь медицинским. Отец вдалбливал мне эти «прописные истины», кажется, с пеленок, и в один момент я просто привык плыть по течению
своей жизни. Изредка лишь задумывался:
«А что если?..» Но дальше моих отчаянных фантазий продолжение фразы не уходило.
Последние восемь лет я виделся с отцом реже, чем это было первые годы жизни. И мне позорно признавать, что даже когда он находится на расстоянии, я все еще боюсь сделать что-то вопреки его словам. Это клетка, из которой не выбраться. Клетка из моих обещаний, данных против своих истинных желаний.
Последние восемь лет я в принципе почти не появляюсь дома, потому что поступил в один из медицинских университетов Санкт-Петербурга, оставив родной Воронеж где-то в далеком прошлом. Я учился по хм… минуточку… дохуя? Да, именно. Я учился по дохуя часов в день, а выходные просто спал, потому что для медиков это было ценностью. Когда желание проспать весь день было не таким сильным, выбирался в театры и концертные залы, смотрел различные спектакли и выступления, а также частенько бывал на КВН.
Наверное, я удержался на плаву в вузе, который ненавижу всей душой, лишь за счет того, что влюбился в КВН. Как говорила Ольга Картункова в своем прощальном номере? Вот он идет – веселый, находчивый? Она влюбилась как девчонка, а я и не знаю, как описать свое желание быть на сцене и травить там отработанные по сто раз шуточки. Я горел процессом разработки концепта выступления и репетициями. Я наконец почувствовал, что живу, а не существую, стоило мне ворваться в этот мир прекрасного и юмористического.
Это был единственный раз, когда я оступился. Отцу я, конечно же, ни о чем не рассказывал, в конечном счете мне и не пришлось.
Наша команда продвигалась дальше, видеозаписи с выступлений стали появляться в Ютубе. В один момент даже поднялась речь об участии в Лиге, что является для каждого КВНщика началом долгого, но незабываемого пути. И мы почти согласились! Ждали лишь меня, который не знал, что делать с этой информацией. Я чуть не вылетел из института за прогулы, я терялся в и без того непонятной мне программе, и если бы я пошел с командой в Лигу, то точно бы растворился в своем деле. Причем виной тому был бы не только объем работы, но и возможный разъезд по городам.
Я думал долго и тщательно, но в этом не было никакого смысла: когда время на обдумывание предложения истекало, на горизонте появился мой отец, который откуда-то про все узнал.
Это было четыре года назад и с того времени я больше не появлялся дома. Что я говорил? Последние восемь лет реже?
Последние четыре – никак. Он растоптал меня тогда и чуть не сделал так, чтобы я вылетел из института окончательно, при этом заявив, что если вылечу – дома больше могу не появляться.
Больно надо.
Мне поставили выбор: или КВН, или образование. Но смысл было выбирать КВН, когда поезд ушел? Когда, возможно, главное предложение в моей жизни попросту обошло меня? Пацаны тогда были абсолютно правы, сказав, что пока у меня такая нестабильность, рассчитывать на меня – дело гиблое. Правда, они оказали мне невероятную услугу, добавив, что я могу присоединяться к ним на выступления в качестве гостя, если захочу. И я бы хотел, но вуз, который так тщательно растормошил мой отец, моментально просек, что падение моей и без того хромой успеваемости связано с новым увлечением. Сказали, что если увидят от меня активность «не там», потому что «бегать за Вами, Шастун, никто не собирается», то пойдет разговор об отчислении.
Я и это понимал. С моей заинтересованностью в учебе меня можно было выкинуть еще после первого курса, но меня раз за разом вытягивали на тройки, которые давали шанс проучиться еще как минимум семестр. Я понимал и то, что не из-за чистого сочувствия деканат закрывал глаза на все мои косяки. Когда-то в молодости у моего отца с одной из состоящих там дам была интрижка, ух! А бабу-то все еще не отпустило, видать, раз она боится загубить жизнь кому-то с фамилией моего отца.
Правда, зря боится, ведь этот самый отец это уже и сделал. А еще это сделал я, который просто опустил руки и никак не может их поднять, чтобы бороться дальше.
Я отучился, получил свой
заслуженный «синий» диплом, весь исписанный тройками внутри, и ушел на стажировку в эту самую больницу. Подруга папиной молодости и здесь приложила руку: меня особо не нагружали, давали лишь ночные смены или работу, которая не связана с контактом с людьми и углублением в знания. Справедливо, в общем-то. От людей, которые занимаются не тем и просто существуют, хочется сбежать, а своих клиентов поликлиника терять явно не собирается. Да и какой ценой? Одной моей лишь недовольной рожи, пф!
Платили, правда, погано, но это было хоть что-то. По крайней мере так было в начале, пока я мог оплачивать съемную квартиру. Сейчас же все стало совсем туго, поэтому я отсыпаюсь после ночной смены или прямо здесь, или у приобретенного в этих стенах друга – Димана.
Димка Позов был замечательным врачом, квалифицированным. Несмотря на то, что он отучился на стоматолога и, в общем-то, работал здесь по своей специальности, он имел широкие познания и о других отраслях медицины. Дима – начитанный и очень интересный человек. Конечно, с таким как я ему водиться незачем, но кое-что нас все-таки свело лбами – любовь к спорту. А, как вы наверняка знаете, если хочется посмотреть матч, его всегда можно найти по телеку. Так мы и коротали свое время или здесь, в больнице, или у него в гостях.
Я долго не подавал виду, что у меня не все в порядке, но в конечном счете мне пришлось признаться Позову, что мы не ходим ко мне не просто потому, что далеко, а потому что некуда. Он отнесся к моей ситуации с сочувствием, приглашал к себе временами, но я, признаться, искренне не желал висеть у него на шее. Тем более, что у него есть девушка, с которой они, как мне кажется, недалеки от того, чтобы съехаться. Так, спрашивается, нахуя я буду третьим-лишним? Катя, вроде, не похожа на любительницу новых ощущений.
Как-то так.
Ныне я являюсь позором нашей семьи медиков, ведь даже тот факт, что я пережил тяжелые восемь лет, не перекрывает того, что ждали от меня большего. Из родственников со мной связывается лишь мама, и то редко. Видимо, боится, что отец услышит звонок, и выбирает наиболее подходящие моменты для этого. Я в нашем доме теперь, судя по всему, главная заноза и запретная тема.
Но меня это не особо печалит, если честно. Я же сказал, что привык к течению, которое меня несет, значит так оно и есть. Здесь даже находится что-то хорошее: наши просмотры матчей и диалоги обо всем и ни о чем с Димкой. Мы выхватывали каждую свободную минуту… или не мы, а я. Для меня, как бы стыдно мне не было это признать, Позов был сравним с соломинкой для утопающего. А я тонул в своих проблемах и очень сильно.
Сегодня мы собрались обсудить вчерашний матч в промежутке между окончанием моей смены и началом его рабочего дня. В лучшем случае это были два часа, во время которых я забывал о тяготах своего существования, но Позов, хоть и относился ко мне наилучшим образом, не был готов мчаться на работу к семи утра. Он являлся максимум к восьми, а я и за час уделенного времени был ему благодарен.
Появившись сегодня даже раньше, чем обычно, он побрел в сторону палат, где также находился и запасной выход, а вместе с тем и вход из его смотрового кабинета. Сказал, что ему нужно кое-что продезинфицировать, пока рабочий день не начался. Да, Поз относился к своей работе очень ответственно, что не оставалось незамеченным и его клиентами, поэтому зарабатывал он вполне себе прилично. Правда, его ответственность никак не оправдывала потраченного на дезинфицирование времени, поэтому вскоре я отправился на поиски той самой двери, о которой я так много слышал, но которую ни разу не видел.
Уровень моего ориентирования в больнице, конечно, оставлял желать лучшего. Впрочем, все свое непонимание я всегда скидывал на проектирование здания, которое не предусматривало таблички на «не просто палатах». Везде была нумерация, и гадай как хочешь – пациент там или та самая, блять, волшебная дверь!
В угадайку я играть не любил, зато обладал, как мне всегда казалось, неплохой интуицией. По крайней мере без нее в университете я бы точно не выжил. Уловив очевидные признаки жизни в одной из палат, я тут же понял, что она – то, что мне нужно, поэтому резво открыл дверь и кинул Позу что-то подгоняющее.
Каково же было мое удивление тому, что там находился не Дима. И каково же было мое удивление, что в столь ранний час в палаты кого-то пускали. Впрочем, поймав взглядом знакомое лицо, обладатель которого отчаянно пытался пробраться сюда ночью, я тут же все понял. Аня – не я, так что наверняка повелась на эту смазливую мордашку и пустила горемыку к пациенту раньше времени.
Правда, я и подумать не мог, что пациентом окажется ребенок. Не то чтобы я питал к ним особую любовь и как-то пренебрег бы правилами больницы, знай я, что тут особый случай, но встреча с девочкой буквально застала меня врасплох. Мне не нужно было иметь красный диплом и бонус в виде повышения квалификации, чтобы по одному лишь взгляду понять, что со зрением ребенка не все в порядке. Я в принципе впервые столкнулся со – предположу – слепым человеком. Впервые встретился с таким отреченным, пустым, затуманенным, но в то же время сосредоточенным взглядом. И от этого по моей коже вовсю забегали мурашки.
Поняв, что нахожусь в палате слишком долго для того, кто просто ошибся дверью, наконец-таки отмираю и спешу покинуть комнату, закрыв за собой дверь. В спину получаю фразу «Понаберут же» от Арсения Сергеевича, но при ребенке отвечать ему уж точно не собираюсь, поэтому останавливаюсь уже в коридоре. Почему-то сейчас искать Поза по зову интуиции кажется мне не лучшей идеей, поэтому я выхожу из отсека и возвращаюсь к ожиданию его там.
***
Всю беседу с Позовым я был уже где-то не здесь, но, как бы там ни было, чувствовал себя определенно не отрешенным, как это обычно происходит почти что двадцать четыре часа семь дней в неделю. Димка увлеченно рассказывал о предстоящих матчах и ставках на них, а позже спросил, все ли у меня хорошо, на что получил лживое согласие и ушел восвояси, сославшись на начало рабочего дня. Так оно и было: часовая стрелка неумолимо приближалась к девяти – это было стартом не только потока клиентов, но и моего послесменного сна.
Однако спать почему-то совершенно не хотелось. Я слонялся по помещениям, предназначенным для персонала, и коридорам, где, к слову, больше обычного встречался с людьми. Конкретно больше, ведь ранее я ни с кем не пересекался. Клиенты, ошибочно считая меня врачом или местным справочником, задавали мне вопросы о часах приема, отпусках врачей и расположении кабинетов. И я честно пытался им помочь, но мыслями был где-то совершенно не с ними, из-за чего диалог получался крайне нескладным. Впрочем, как и всегда, чему я удивляюсь?
Невольно мой променад по больничным коридорам раз за разом завершался палатой, номер которой я успел запомнить. Шестая – как паблик ВКонтакте. И я старался уходить в другую сторону и разгуливать по совершенно чуждым мне коридором, но все равно неизменно сталкивался взглядом с металлическим ромбом с высеченной там шестеркой.
Если жизнь старается дать мне знак, то делает она это очень умело.
Все еще не понимаю, зачем и почему я это делаю, но дергаю за ручку палаты. Дверь с едва уловимым скрипом открывается, однако этого хватает для того, чтобы девочка уловила движение в комнате. Она спешно приподнимается на локтях и начинает крутиться по сторонам.
Это просто блядский ангел на больничной койке, я серьезно. Бледная кожа, кудрявые темно-русые волосы, идеальные черты лица и огромные глаза. Думаю, они тоже были красивыми когда-то, но сейчас же лишь они портят весь образ чего-то святого и заставляют испытывать неописуемый ужас.
Мой мозг почему-то не сразу догнал, что страшно здесь не только мне. Я хотя бы вижу, пусть и увиденное меня не радует. Она же живет в полнейшей неизвестности и успела многое напридумывать за бесконечную минуту молчания.
— Папа? – доносится голос девочки, когда я уже было собрался представиться.
— Нет. И не бойся, я медицинский работник, — произношу я, в самом деле видя ее замешательство.
— Вы пришли мазать кожу? – Боже, до чего же детская манера, она невольно заставляет меня улыбнуться.
Вопрос девочки более чем справедлив и трактуется иным, не менее любопытным образом –
«Зачем?»
А зачем ты пришел, Антон? Сам не знаешь?
— Нет, я… — Так или иначе, говорить мне что-то надо, потому что находиться в гробовой тишине наверняка мучительно. – Я пришел просто так.
Не соврал.
— Просто так? – протягивает девочка, чуть морща лоб при вскидывании бровей.
Каждое ее едва уловимое действие говорит об удивлении и заинтересованности, но не страхе, что, конечно же, успокаивает меня.
— Да. – Вот так все просто. – Меня Антон зовут, а тебя?
— Кьяра, — отвечает девочка, чуть приподняв уголки губ.
Я подхожу к ней ближе, видя, что она не против моего общества. У кровати присаживаюсь на корточки и протягиваю руку, чтобы закрепить наше знакомство рукопожатием.
— Будем знакомы, — отзываюсь я и легонько касаюсь ее ладони.
Она, не сразу улавливая смысл моего действия, все-таки сжимает руку в ответ.
— А родители у тебя с приколом, — вырывается у меня, но вопросительное выражение лица девочки дает понять, что смысл сказанного она не поняла. – Ну… в смысле… у тебя очень красивое и редкое имя. Удивительно, что оно пришло в голову твоим родителям.
— Спасибо, — доносится в ответ тоненький голосок, и от него почему-то становится очень тепло на душе. – Мама сказала, что имя придумал папа.
А папа у тебя на том еще приколе сидит, не спорю.
Что-то странное проносится в голове при упоминании Арсения Сергеевича. Наверное, я просто отвык общаться с людьми, а с его появлением моя жизнь перевернулась с ног на голову, что, однако, вызывает к ней хотя бы малейший интерес.
— Будем играть? – вопрос Кьяры моментально останавливает атаку мыслей.
Приходит непонимание. Она поняла, что я пришел просто так и, видимо, сочла меня за что-то вроде
друга? Это лестно. Играть? Кажется, я не умею, а плойка или футбол с баскетболом явно не наш вариант. Мне приходится крепко задуматься об играх, не требующих зрительной нагрузки, а стоило бы о том, как сильно я огребу, если в палату кто-то зайдет и увидит меня – объект, который быть здесь совершенно не должен.
— Ты похож на моего папу, — говорит девочка, и я вновь понимаю, что из-за размышлений, видимо, надолго замолк.
— Да? – Мое удивление имеет место быть, ведь, во-первых, это не так, а во-вторых, она не может этого точно знать. – Чем же? – Полагаю, что речь может зайти про характеры, что тоже вряд ли.
— У тебя тоже красная нить.
Я не знаю, как расценивать эту фразу. За двадцать шесть лет жизни меня еще ни разу не сравнивали с людьми через нити. Я даже спешно осмотрел себя на поиск чего-то прилепившегося – мало ли она все-таки что-то видит, — но не нашел.
Спрашивать об этом мне показалось чем-то странным: вдруг это какая-то детская фишка, которую я не застал. Я узнаю, обязательно узнаю, но позже. А сейчас…
— Во что ты хочешь сыграть?
