Антон
Эта смена должна была пройти так же убийственно спокойно, как и все остальные в течение этой недели. Как оказалось, проблемы имеют свойство вырисовываться из ниоткуда. Если можно считать Арсения проблемой, конечно. Я никогда еще, кажется, не встречал людей, которые могут быть от меня настолько далеко, но вносить в жизнь обилие красок. По сути, Попов является для меня незнакомым человеком. Просто так совпало, что нам предписано понимать друг друга лучше, чем кому-либо еще. Это не обязательство, мы могли вообще этого никогда не понять. Я спокойно существовал без него двадцать шесть лет и хотел бы продолжать так же. Но не получается. И все стало таким серым и бессмысленным, что это просто невыносимо. Наш последний диалог упорно крутился в моей голове из ночи в ночь. Я сидел за этой проклятой стойкой и еле сдерживался от того, чтобы не вцепиться в нее руками и не перевернуть к чертям. Схватить документы и разбросать их по всему коридору. Рычать, пытаясь выпустить из себя неизвестного зверя, заточенного где-то внутри и побуждающего во мне невероятных размеров раздражение. На себя, на него, да на все, что только есть! Я был зол. Зол и подавлен одновременно. Не имею опыта с иглой, но смело предполагаю, что Поповы — тот еще наркотик. Когда ты видишь их, твоя жизнь приобретает смысл. Когда они безмерно далеко, ты чувствуешь себя потерянным ровно до того момента, когда тебе ну очень надо увидеться снова. Будь то темные кудряшки, рассеянные по белоснежной простыне, или бездонные глаза. Даже если они будут смотреть на тебя с осуждением. Даже если предвещая последний раз. Пусть эта встреча будет бесконечной. Ты нуждаешься в этом и злишься, что не получаешь. Новая стадия — агрессия, следующая за потерянностью. Все признаки зависимости на лицо, так? Зависимость. Мне мерзко от самого себя. Я не могу контролировать свои порывы. Я не могу объяснить себе, чего именно я хочу и зачем я это «что-то» хочу в принципе. Я надеюсь на какую-то связь — нормальную, а не ту больную, что у нас вышла, — но при этом не могу даже примерно спроектировать, как это будет. «Ты считаешь, что если бросить семью, которую я люблю, и всерьез задуматься о смене ориентации в рамках нашей страны, то можно стать бесконечно счастливым?» Его голос стоял в моей голове, не видя двери с табличкой «Выход». Он там стоит и сейчас, бьет по мозгам так сильно, что хочется взвыть. И как же это все чертовски противоречит тому, что происходит сейчас. Как же то, что он сказал тогда, отрезвляет и заставляет не тонуть в море хороших, даже желанных слов. Я ведь и сам не уверен, что смогу с мужчиной. Я не пробовал, а еще прекрасно помню о том, в какой стране я живу. Но я хочу просто чувствовать взаимную необходимость? Да. Даже если мне Арсений необходим необъяснимо для меня самого, даже если он вынужден вспоминать о моем существовании из-за гребаной нити — пусть. Хоть как-нибудь, сейчас хоть как-нибудь. Это все голос сердца, которое так и ждет, когда я отвечу согласием. Он действительно хочет доверить мне самое дорогое, что у него есть, — Кьяру. И я бы был рядом с ней каждый день, виделся бы с ним после работы и отчаливал на свою вторую. Замечательный план, не правда ли? Интересно, куда в него впишется хотя бы парочка часов сна, чтобы я совсем не поехал крышей? А вот и голос разума. Разум справедлив как никогда, а еще сообщает о своем присутствии тревогой. Антон, ты загнал себя в угол. Ты пришел к выводу, что человек не хочет иметь с тобой ничего общего. Ты просто, как он и заметил, цепляешься хоть за что-то, потому что все остальное ты уже проебал. И сейчас ты поведешься на сладкие речи? Серьезно, Шастун? Серьезно. — Почему ты передумал? — спрашиваю я. Взгляд мечется в поисках лица собеседника. Посмотреть бы в глаза, найти бы там ложь или искренность, различить бы достоверность происходящего. Арсений моим вопросом явно потрясен: говорили мы с ним, вроде как, о Кьяре. Но дурачком себя не выставляет: нахмурившиеся брови, опущенные глаза и поджатые губы — все выдает напряжение. Больше мне видеть не нужно. Туплю взглядом в угол комнаты, в которую я перебрался с балкона ровно в ту секунду, когда он сделал интересное предложение. — Похмелье, — сухо произношу я и вновь поднимаю глаза, стараясь выявить хоть что-нибудь. Мнимо нерушимая серьезность колеблется. Попадание. Передвигаюсь по комнате ближе к дивану, на котором разместился мужчина. Ненавязчиво, по крайней мере, стараюсь перемещаться именно так, но на деле стараюсь глазами выхватить его руку. Она в вечном движении: еще один признак напряжения. В глаза, пусть и мельтеша, но все-таки кидается ярко-алая нить, которая с нашей последней встречи заметно «выросла». — Ты улавливаешь мои эмоции, и я тебя заебал, — неприятно, но честно. Я и себя заебал, что уж говорить об окружающих? Хочет Арсений или нет, судьба свое решение не изменит. Не понимаю, как это работает, но нить обвивает руку все выше и выше от запястья с каждой новой искрой в отношении своего соулмейта. Я не сопротивлялся, потому и зависимым оказался намного быстрее. Он же не верил, но я, так или иначе, напоминал о себе. Гадко, что в таком ключе. Ужасно, что не по своей воле. И не по его воле тоже. Это блядская ловушка, из которой уже не выбраться. А Попов все молчит. Молчание — знак согласия, но мне было бы лестно услышать ту сладкую ложь, что я его не заебал. Хотя бы это. — Как это происходит? — спрашиваю я в надежде получить ответ хоть на что-то, а то это начинает походить на диалог сумасшедшего. — Кошмары, — Арсений не видит смысла скрывать, и это приятно. — Они снятся с… кхм… со столкновения? — может, он и начинает верить в связь, но явно стесняется упоминать ее вслух. Возможно, ему даже неловко просто думать об этом, но в эту голову мне не залезть. — С разной периодичностью. Сюжеты тоже немного отличаются, но всегда не те, после которых ты просыпаешься с силами для нового дня, — с этими словами он кисло улыбается. И мне невольно становится стыдно, хотя это не я. То есть я, но Боже, я не наводил на него порчу на кошмары, где в главной роли я и мои загоны. Поджимаю губы, ведь попросту не знаю, что на это сказать. Между нами, очевидно, повисло то самое неловкое молчание, которое незримо давит на тебя снаружи и из-за которого ты хочешь стать меньше, забиться куда-нибудь в угол и никогда из него больше не вылезать. — Я согласен, — ненавижу себя. Я даже примерно не могу расписать свой завтрашний — о да, уже завтрашний — день. Как существовать на двух… работах? Черт, а это вообще работа? Как это понимать? — Я не знаю, что делать с зарплатой, — это мерзко. Просто мерзко находиться с ним в таких отношениях. — Мне совершенно неизвестны расценки, надо связаться с кем-нибудь завтра и обсудить. Но не бойся, я честный гражданин, который словами не бросается. Замечаю, что Арсений заметно оживает и начинает чувствовать себя более раскованно, стоит нам отойти от не самой простой для него темы. Он даже поднимается с дивана и направляется в мою сторону, останавливаясь у стены и опираясь о нее своей спиной. — Мне не… — Ой, да не пизди, — обрывает он меня, считав по одному лишь моему смущенному и вместе с тем отвращенному выражению лица фразу «Я не нуждаюсь в деньгах». — Нет, Арсений, мне правда неудобно. — Неудобно спать на потолке, — он непоколебим, а я точно забьюсь в угол, если мы не сменим тему. — Блять. Спать. Я недоуменно смотрю на него, пытаясь уловить ход его шальной мысли, которая скачет так же быстро, как и настроение ее хозяина. — Ты когда спать-то собираешься? Ты ведь не уйдешь из больницы. — Не уйду, — мотаю головой в знак подтверждения. — Может, не стоит? — Стоит, — твердо отвечаю я. — Я что-нибудь придумаю, если вдруг станет совсем никак. Но нужно проверить. — Тут и проверять не надо, Антон! — Арсений буквально взрывается от моего упрямства. — Тут достаточно просто уметь считать. Нет у тебя пробела хотя бы в шесть часов. Там два часа, и это с большой натяжкой. Повышенный тон меня несколько пугает. Не то чтобы я впервые вижу Попова не в духе, но мне и правда становится страшно за его ментальное здоровье. Он — человек-калейдоскоп, это я понял сразу. Посмотри под другим углом — откроешь что-то новое. Но я не меняю угол, чтобы он так менялся в настроении. — Одни сутки, ладно? Арсений выдыхает, но все-таки кивает: соглашается. — Не нравится мне эта херня с особой чувствительностью к состоянию другого, — бубнит он себе под нос, отворачиваясь от меня и отдаляясь в противоположном направлении: к импровизированной кухне. Он старался сказать это как можно тише, но все-таки выплюнул это из себя, а не загнал куда-то вглубь, считая все это бредом сумасшедшего. И от этой откровенности по моему лицу невольно расплывается улыбка.***
Автор
В понедельник чета Поповых проснулась в пять утра. Так происходило всегда, когда Алена уезжала в командировку: все рейсы были ранними, чтобы уже в середине дня быть в нужном месте. Это позволяло сэкономить на отеле, а также сократить пребывание вне дома, что для всех участников командировки, как заверяла девушка, было лишь в радость: все-таки в их компании работали взрослые люди, успевшие обзавестись семьей и нагулявшиеся в свое время. Каждый раз слушая это, Арсений понимал, что эти слова сказаны больше не как объяснение раннему подъему, а как успокоение копящейся внутри него ревности, которая, как правило, не вырывалась наружу, но Алена понимала все без слов. Как и всегда. Уже через час семейная пара выскочила из квартиры. Облаченная в юбку, блузку и пиджак брюнетка быстро, но вместе с тем грациозно спускалась вниз по ступенькам. Цоканье ее каблуков отдавало эхом в парадной, а аромат цветочных духов тянулся за ней весь путь, из-за чего идущий следом с маленьким чемоданом Арсений невольно жмурился, словно кот: до того этот запах был приятным. — Вернусь в четверг, — напомнила девушка, нажимая кнопку домофона и открывая дверь. Пройдя на улицу, она остановилась и придержала дверцу пытающемуся протиснуться вслед за ней Попову. Смену локации тот ощутил сразу же: еще не до конца проснувшийся мужчина тут же «очнулся» от подступившего холода. Все-таки столь ранним утром на улице было прохладно, а Арсений, ведомый обстоятельствами, вышел чуть ли не в чем мать родила. Поставив чемодан на асфальт, он начал надежнее укутываться в тоненький потрепанный временем кардиган, на что Алена лишь улыбнулась. — Все тебе нужно подсказывать, — сощурившись, произнесла она, подойдя к мужчине и нежно обняв, отчего Арсению стало теплее: если не физически, то душевно точно. — Я буду скучать, — прошептал он ей на ухо. Брюнетка лишь довольно хихикнула, положив голову на грудь мужчины, улавливая его размеренное дыхание. Абсолютная тишина и умиротворение добавляли уют создавшейся атмосфере: Петербург всегда был спокойным, но по утрам особенно. И в такие моменты им казалось, что весь этот необъятный город лишь их и ничей больше. Идиллию разрушил сигнал подъезжающей семиместной Тойоты, в которой Попов беспрепятственно узнал рабочий автомобиль компании Алены. С грустью отдалившись, Арсений взял в руки чемодан и проследовал за девушкой, которую уже вовсю подзывали ее коллеги. — Доброе утро, — поздоровался Попов, ожидая, когда откроют багажник. Он не был в плохих отношениях с коллективом своей жены, но за все время их брака тесно контактировать с ними у него не получалось. На корпоративах или при случайных встречах, не более того. Арсений хоть и являлся человеком коммуникабельным, так просто завести беседу с коллегами не мог. Тем более, когда внутри у него такая вечеринка бесов и параноических мыслей относительно каждого из них, что мама не горюй. Пусть говорят «спасибо» за то, что он придерживается вежливости и прячет свои истинные подозрения где-то глубоко внутри. Поставив чемодан и убедившись, что тот надежно стоит, Арсений захлопнул багажник и отошел в сторону. Он взглядом проводил отъезжающую машину и, едва заметно улыбнувшись, помахал Алене, смотрящей на него из окна автомобиля. Как только Тойота окончательно скрылась из виду, мужчина тревожно выдохнул и направился назад в квартиру. Там — тишина. Такая, как и всегда в шесть утра. Будить дочь Попов, конечно, не станет: он и сам не слишком рад раннему подъему, чтобы разделять эту участь с кем-то еще. Послонявшись по квартире добрых десять минут, он остановился в зале, у дивана. Сел, положил голову на мягкую спинку и закрыл глаза, размышляя о всяком. В его голове место находилось всему: даже тому, с чем он точно никогда бы не столкнулся. Даже тому, из-за чего его наверняка сослали бы в психиатрическое отделение. Так незаметно для себя самого Арсений провалился в сон, медленно скатываясь по спинке на сидение дивана.***
Раздающийся по всей квартире звонок в дверь отдает в голове дикой болью. — Выключите звуки, — едва различимо мямлит Арсений, переворачиваясь на другой бок в надежде, что тогда сигнал пропадет самостоятельно. Однако этого не происходит, из-за чего мужчина, протяжно и недовольно простонав, опирается на руки, поднимая свою тушу. Голова такая тяжелая, что ее смело можно было бы использовать вместо гири при выполнении физических упражнений, которые Попов, к слову, уважал. Это было ясно каждому, кто с ним встречается: подтянутое тело, хорошая гибкость, уверенность в себе — все говорило о том, что Арсений поддерживает свое тело в тонусе. Попов с огромным трудом поднимается с дивана и шаркает до двери, про себя думая, кого могло принести в такую рань. — Я уж думал, ты надо мной пошутить решил и дал не тот адрес, — обрушивается на него стоявший на пороге Шастун, стоит двери открыться. Попов в ответ лишь кивает, то ли приветствуя гостя, то ли проваливаясь в сон. Его бодрость заметно уступает энергии Антона, которая плещет через край. Он едва удерживается на месте, то и дело норовя подпрыгнуть или сделать шаг куда-то в сторону. Арсений в силу своего состояния замечает это не сразу: лишь когда Антон проходит внутрь и уже снимает с себя ветровку, вешая ее на крючок в прихожей. — У тебя же ночная смена была, ты чего активный такой? — Попов щурится. — Энергетики никто не отменял! — нараспев отвечает Шастун. — А где у вас умывальная? Арсений, недовольно цокнув и закатив глаза, проходит вперед, ведя за собой неугомонного Антона. Тот следует за ним чуть ли не подпрыгивая, а потом исчезает за дверью. Попов провожает его взглядом, мысленно спрашивая себя, за что ему это все. Энергетики Арсений не уважал, он всегда был за естественную бодрость. Выходя в зал, Арсений невольно бросает взгляд на часы, и только сейчас до его светлого ума доходит, что он опаздывает: Шастун же должен был прийти к девяти, когда тот, по-хорошему, собирается уходить на работу. Собирается уходить, а не собираться, что он и начинает делать сейчас. «Очередное опоздание, Арс. Молодец, Арс. Если тебя уволят, то так тебе и надо», — мысли в голове так и сочили оптимизмом и верой в себя, пока мужчина чуть ли не бегом перемещался по дому, выхватывая необходимые ему предметы одежды и гаджеты. Антон выходит из умывальной и около минуты следит взглядом за оживившимся Арсением. — Опаздываю, — быстро кидает он, вихрем промчавшись мимо Шастуна, излучавшего непонимание, казалось, за километр. — А, — изрекает Антон и, боясь помешать, садится на диван в зале. В ожидании указаний парень внимательно рассматривает комнату, взглядом цепляясь за стоявшие на полках шкафа фотографии. На них он без труда узнает Кьяру, когда та была еще меньше, и Арсения с, он смеет предположить, Аленой. Где-то они всем составом, где-то по отдельности. Про себя Шастун отмечает, что Попов, судя по всему, любит фотографироваться: об этом говорят позы и ракурсы, которые подобраны более чем профессионально. — Так, — наконец-таки вспоминает о существовании Антона Арсений. Он бегло проводит экскурсию по дому, говоря, что и где находится и как вести себя с незрячими, а еще как минимум три раза требует звонить ему, если что-то пойдет не так. Последней остановкой была комната Кьяры, перед дверью в которую Арсений заметно успокаивается, перейдя на нормальный шаг. Он аккуратно дергает за ручку и заходит внутрь, видя перед собой самое настоящее темноволосое чудо, чьи кудри были рассыпаны по розовой ткани с изображением диснеевских принцесс. Девочка сразу же улавливает чье-то присутствие и начинает ерзать, пробуждаясь ото сна. Попов расплывается в ласковой улыбке, что не проходит мимо Антона, который умиляется представшей перед ним картине, оперевшись о дверной косяк. — Солнце, пора вставать, — протягивает мужчина, и Антон готов поклясться, что такого Арсения он видит впервые. Девочка улыбается и тянет руки вперед, стараясь коснуться папы. Цепляясь за его руку, она приподнимается и тут же попадает в его теплые объятия, приравниваемые к самой настоящей крепости, за стенами которой Кьяре ничего не страшно. — Помнишь, я говорил тебе, что сегодня ты побудешь с дядей Антоном? — тихо произносит Арсений, но Шастун все равно улавливает. Почему-то именно сейчас он начинает по-настоящему волноваться. Должно быть, виной всему такое милое, но вместе с тем серьезное представление — дядя Антон. Так его называли впервые. Таким тоном его называли впервые. Боже, да Шастун никогда не работал с детьми, чтобы чувствовать себя спокойно при осознании, что сейчас на нем не просто ребенок, а слепой ребенок. Важный для него ребенок. Важный для Арсения ребенок. И никаких медсестер, которые сделают все, что нужно, а ты сиди и развлекай, здесь нет. Но Антон улыбается: уж очень не хочет подавать вид, что что-то не так. — Ура-а! — кричит девочка, и Шастун тут же заливается краской. Ему рады, и это чертовски приятно. Парень перестает стоять в дверях и проходит внутрь, дублируя позу Арсения. — Привет, — произносит он, дотрагиваясь до руки Кьяры, дабы та уловила его присутствие. — А мне пора на работу, — тихонечко произносит Арсений, выпуская свою дочь из объятий. — Общайтесь, — усмехаясь, добавляет он и поднимается на ноги. Уже почти покинув комнату, он разворачивается к кровати и добавляет: — Кьяра, ты за старшую. — Эй! — возмущается Шастун. Но Арсений уже пропадает в коридоре, впервые вслух кидая что-то про ребенка, из-за чего Антон обиженно надувает губы. Однако все недовольства, серьезные или шуточные, испаряются, когда он взглядом возвращается к Кьяре и понимает, что их ждет пусть и сложный, но наконец-таки интересный для него день.***
Арсений возвращается домой около шести вечера. Вставив ключ в скважину, он аккуратно поворачивает его два раза. Едва уловимо он входит в квартиру и захлопывает за собой дверь. Из прихожей до него доносятся аромат пиццы и два переплетающихся друг с другом голоса. Попов улыбается своим в кои-то веки светлым мыслям: за этот день Шастун не позвонил ему ни разу, квартира стоит на месте, а звуки, доносящиеся до него, более чем спокойные. Он наконец-таки выдыхает, понимая, что не ошибся и придумал лучший вариант. Гордость не только за Антона, но и за свою сообразительность заметно поднимает ему настроение. Складывается ощущение, будто и не было никакой работы, после которой единственное, что он готов был сделать, — уйти в сон, который у него утром так бесцеремонно отняли сразу двое. — А я слышала, что курить плохо, — доносится до ушей Арсения детский голос. Попов двигается тихо, стараясь не испортить момент полного умиротворения, которое он, впрочем, не разделяет, активно борясь с желанием приложить руку к лицу. И как Шастун додумался до курения при Кьяре? Ну неужели нельзя было найти более скрытное место? Потеря зрения не равносильна потере запахов, а табак улавливается только так. Тем не менее, Арсений держит себя в руках, приближаясь к заветной комнате. — Да, — соглашается Антон, — никогда так не делай. — А ты куришь, — протягивает девочка. — А вот сам так не делай. От курения сердце чернеет. Ты разучишься любить. Шастун заливается смехом, но тут же успокаивается, пытаясь казаться серьезным. — Ну раз так, то конечно не буду, — кладя руку на сердце, заверяет Антон. — Только папе не говори, что видела это, а то он разучится любить дядю Антона и даст ему нагоняй. — Не скажу, — кивая, отвечает девочка. — И я не скажу, — вмешивается Попов. — Ой, — раздается ему в ответ в унисон. Шастун забивается в угол дивана, на котором он пребывал вместе с девочкой. Прячет голову руками и жмурится, словно еще секунда — и ему дадут подзатыльник. Однако этого не происходит. Кьяра, издавшая радостный крик в честь прихода отца, забирает все внимание Арсения. Он быстрым шагом подходит к девочке и берет ее на руки, начиная крутить в воздухе. Шастун отмирает, понимая, что угроза пока миновала, но предпочитает оставаться начеку. — Дядя Антон тебя не обижал? — спрашивает Арсений, кидая на парня прищуренный взгляд, из-за которого русоволосый отводит свой взгляд куда-то в сторону, мол, а я что — я ничего. Кьяра отрицательно машет головой, из-за чего Шастун горделиво задирает подбородок, будто могло быть как-то иначе. — Он даже пиццу заказал! — акцентировала девочка, которая, как и все дети, считала подобное питание праздником. — Это все, конечно, здорово, но еще пара дней такого питания, и нам придется вызывать не доставку, а врачей, — как можно более ласково, чтобы не напугать Кьяру своим тоном, произносит Арсений. Он слегка покачивает девочку, имитируя какой-то причудливый полет, а Антон готов поклясться, что так мило его еще никто не отчитывал. Тот тут же заливается румянцем, всем своим видом давая понять, что обязательно учтет все пожелания. — Спасибо, — одними губами произносит Попов, когда Шастун все-таки поднимает на него взгляд, и разворачивается. — Ты наверняка устала? — уточняет он у Кьяры и, получая положительный ответ, уносит девочку в ее комнату. Антон сидит ошарашенный. Это был чертовски сложный день. Из него выкачали все эмоции и силы: ему казалось, что он сейчас бодрствует одним лишь чудом. И, так и быть, зарядом положительных эмоций: его ведь похвалили. Да еще и кто — Арсений, который почти всегда был чем-то недоволен. Если бы жизнь Шастуна была игрой, то сейчас наверняка вылезла бы табличка «Вы открыли новое достижение». Парень откидывается на спинку дивана, блаженно закрывая глаза. Сон все-таки упорно пытается забрать его в свои владения, но Антон сопротивляется, время от времени открывая глаза и стараясь найти в комнате что-то, что привлечет его внимание. Вот только за сутки все уже было досконально изучено, чтобы заинтересоваться настолько, чтобы предпочесть это сну. Спустя десять минут внутреннего сопротивления в дверях комнаты появляется Арсений, и Антон заметно оживает. — Ты идешь спать, — быстро произносит он, и только тогда Шастун замечает, что в руках у Попова комплект постельного белья, одеяло и подушка. Все это добро в то же мгновение летит прямо к парню, который ловко, насколько это вообще возможно, вылавливает его и кладет рядом с собой. — Ты же помнишь, что мне на работу менее, чем через час? — уточняет Антон. — Уже нет. Я позвонил и сказал, что ты тяжело отравился и как минимум сутки пробудешь в больнице, — проговаривает Попов. Шастун заметил, что он был крайне доволен собой. — Арсений, я там работаю, — поникнув, произносит Антон. — Ой, да будто у нас в городе всего одна больница. Мало ли где ты ошивался и где ты отравился. В такие моменты, знаешь ли, лучше добраться куда поближе, — Попов выдает железный аргумент, и Шастун сдается. Не думает, правда, что кто-то поверит, что Антон, не покидающий стены больницы, мог где-то ошиваться, но чем черт не шутит. Как-никак спал он сегодня не в больнице, что уже может навести подозрения. Он вообще сегодня нигде не спал. — Спасибо, — искренне говорит Антон: силы у него в самом деле на исходе. Быть на ногах сутки — это не шутка. — Тебе, — отворачиваясь, произносит Арсений, чем вызывает у Шастуна чувство досады: а так хотелось увидеть его благодарное выражение лица. Ну, без недовольств насчет пиццы. Стопроцентно искреннее. — Спокойной ночи, Антон, — добавляет Попов и почти выходит из комнаты, но добавляет: — Если что-то случится, говори, пожалуйста. «Я же все равно узнаю».