Арсений
Если бы мне два месяца назад заявили, что моя жизнь изменится до неузнаваемости, я бы не поверил. Возможно, раздумывая над столь громкими словами, я бы предположил, что речь пойдет о карьерном росте. Может, сослался бы на чистую случайность… впрочем, в детском саду это так и назвали — несчастный случай, так что не ошибся бы. Но нет. С моей жизнью случилось что-то более яркое. Никакой не несчастный случай. Я начал подвергаться кошмарам, ощущать на себе и внутри себя что-то совершенно новое, постоянно беспокоиться и, что ужасно, привыкать к тому, что имею. А ведь с таким нельзя мириться. Временно принимать, но верить в лучшее и искать способы, дабы вернуть Кьяре ее прежнее состояние здоровья. Бороться с тревогой. Искать что-то хорошее. Но не привыкать. Это сложно. Сложно искать что-то хорошее, когда ты везде видишь подвох. Так и стоило Алене отъехать на Тойоте, как в моей фантазии стали вырисовываться не лучшие сценарии этой командировки.«…Это тот человек, с которым комфортно помолчать долгое время. С ним приятнее и спокойнее становится на душе…»
Наверное, мне не хватало людей. Просто людей, которые контактируют с тобой не по работе и не потому что они — твоя семья. Антон был таким. Он не грузил и говорил в основном всегда то, что нужно. Понимал мои мысленные выбросы и даже находил их смешными. Он, как бы меня это ни удивляло, оказался неимоверно добрым и чутким человеком, которого, по всем законам жанра, в ответ за это потрепала жизнь. — Я тебя понимаю, — говорил я, когда мы в тот же вечер переместились на диван в зале. Сначала просто смотрели юмористические шоу, но, не найдя их достаточно смешными («Да ну, сплошная постанова!» — говорил Шастун, а я соглашался, добавляя про никакущую актерскую игру), выключили телевизор и оба по щелчку пальцев погрузились в себя. Моя фраза Антона вытащила: он, вскинув бровь, смотрел на меня, ожидая хоть какого-то объяснения. — Ну, в плане отсутствия родительской поддержки. — А, блять, ну ты и вспомнил, — сказал он безразлично, словно эта тема бытовая, а не какая-то высокоморальная. Впрочем, для него именно так, кажется, и было. — Мы говорили об этом… месяца полтора назад? — решил уточнить Шастун, оторвав голову от дивана, на что я коротко кивнул. — Какого ты вспомнил сейчас про это? — А ты про актера? — Один – один, — вскинув брови, ответил он, а его лицо выразило то ли недовольство, то ли ухмылку. — Курить хочу. — Я протяжно вздохнул. — Или не хочу, — он устроился на диване поудобнее, — продолжай. — Я перестал тесно общаться с родителями с момента подачи документов на актерское. Так, изредка. Тепло, без ругани, но я не самый желанный гость в доме, хоть и верю, что это исправимо, — слова сами льются из меня потоком. Не фильтрую, не задумываюсь. — И тебе совершенно не обидно? — За что именно? — Ты пошел против их воли, чтобы зарыть свой диплом об окончании университета среди хлама и никогда им не воспользоваться, — Шастун говорил спокойно, но осторожно. Настолько осторожно, что даже приподнялся, видимо, желая увидеть даже самую маленькую проскочившую на моем лице от его слов эмоцию. Лед был тонким, не остановишься вовремя — провалишься. — Если бы ты им доказал, что знал тогда, что делал, все могло бы быть лучше. Слишком тонким. И я не был уверен в себе настолько, чтобы улыбнуться и показать, что понимаю. А я ведь и правда понимал, о чем он, но сейчас еще одна причина закопаться в себе была некстати. Это был тот случай, когда Антон сказал то, что нужно, но не тогда, когда стоило бы. Но он понимал это. — Арс… Арс, я не хотел тебя обидеть, правда. Он полностью сел, вновь пытаясь куда-то деть свои длинные руки. Он буквально излучал жалость, а я не люблю, когда меня жалеют. Я справлюсь сам. Я не жалок. — Все хорошо, — и силы натянуть улыбку все-таки находятся. — Спокойной ночи, Антон. — Арс… — Правда, — ответил я перед тем, как закрыть дверь. И я ведь действительно справился: превратил все сказанное в мотивацию для себя. Решил сходить на один кастинг. Роль, конечно, не то что не ведущая: она вообще на минут пятнадцать экранного времени, не больше, — но начинать с чего-то нужно. Я ведь впервые встретил человека, который не был против моей мечты, который не находил ее слишком недосягаемой и нестабильной. А это стоило дорогого. Я не скажу об этом Алене и уж тем более маме с папой, нет. Пусть думают, что я по-прежнему аниматор, загруженный работой. А вот Антону, если вдруг все получится, скажу. Может, даже если и не получится. Дотянет ли степень доверия до очередного признания неудачи? Только не прошлой неудачи, а свежей, что в корне меняет дело. И все-таки Шастуна стало слишком много, когда он проник в главную мою локацию — дом. А ведь раньше мне вдоволь хватало его в сновидениях. Кстати, он все еще снится, но это уже сложно назвать кошмарами. Чернота, бившая по глазам, ушла. Теперь мальчишка носился по бескрайнему полю, усыпанному ромашками, а над его головой — ясное голубое небо. Если умиротворение выглядит не так, то как еще? Жаль, что тот наш диалог подпортил картину. Всерьез подпортил картину. С момента нашей с Антоном последней встречи прошло пять дней, а я, соприкасаясь с подушкой и закрывая глаза, вижу тот треклятый сюжет. Это не сон, это просто то, что крепко отпечаталось в моей голове. Как те картины с последним днем Кьяры в садике. Моя фантазия слишком богата, чтобы я так легко выкидывал то, что берет меня за душу. То, что заставляет сердце биться чаще, а душу — тревожиться. То, что стало важным для меня. С момента нашей с Антоном последней встречи прошло пять дней, а я уже скучаю.Антон
Вот бывает же так: ты закрываешься в себе, не подпуская почти никого, ну, разве что за единственным исключением — Позом, а потом внезапно становишься более коммуникабельным. Если люди умеют цвести, то я однозначно расцвел. Правда продолжать вести игру «живого» человека я могу далеко не во всех условиях. Так, безжизненные стены больницы медленно, но верно гасили во мне всю непонятно откуда взявшуюся энергию. Когда я пришел, медсестры лишь задали пару сухих вопросов о моей пропаже — видимо, некому было мешать спать в дневное время — и совершенно не удивились отравлению, ляпнув что-то про мое питание и залившись смехом. Нет, ну я ведь не настолько безнадежен, чтобы абсолютно каждый считал это нормальным явлением. Правда же?.. Не отойдя от дома Попова, я дня два так точно пытался вступать в диалог с остальными медработниками, на что они лишь с опаской косились на меня, но все-таки сухо отвечали. Очевидно, я был для них не самым приятным собеседником, и на это было множество причин. Например, я молчал как партизан на протяжении нескольких лет, а тут решился выдать весь свой словарный запас за год. Они явно были в шоке, что там — я сам был в шоке! Но ведь не определяет же мое прежнее поведение, что я буду таким всегда. Когда я только пришел, все было иначе, просто на меня стала давить общая атмосфера поликлиники. Все мрачное. Выглянешь в окно — зачастую такой же мрачный Петербург. Этот город явно создан для психов, максимум — для творческих людей. Только они не увязнут в серости, которая является здесь постоянным жителем. А сейчас еще и сентябрь наступает: мое настроение, очевидно, упадет на дно Марианской впадины, как и какие-либо шансы на теплую и солнечную осень. И все-таки. Я ведь когда-то нравился Анне Дмитриевне, значит, был не конченым социопатом. Однако и та смотрела на меня с великим удивлением, словно я был ребенком, который только-только произнес свое первое слово. Такое восприятие попыток изменить себя и вжиться в общественность давит. Ты стараешься быть лучшей версией себя, а люди вместо того, чтобы помочь тебе или хотя бы попытаться принять это, придают твоим действиям излишнее внимание, из-за которого тебе хочется забиться в свою раковину и больше никогда ее не покидать. Ненавижу общественность. По крайней мере, в этой больнице. Мне с порога было ясно, что это не мое, и если я когда-нибудь удостоюсь билета в другую жизнь, то я обязательно им воспользуюсь. Нахуй. Нахуй это все. Было бы здорово, если бы этой самой другой жизнью был дом Поповых. Четыре дня там были для меня глотком свежего воздуха. Видимо, до этого я вообще не дышал, ведь никогда не чувствовал себя таким нужным. Ни разу не ощущал свое место настолько, насколько это было там. И ведь у меня есть номер Арса: он скидывал мне адрес в телеге, — но дерну ли я его просто так? Я хочу и боюсь его видеть одновременно. После фразы Кьяры про одинаковые нити я так и не дождался Арсения, боясь ляпнуть что-то лишнее. А он так и не пришел, поэтому я все еще не ляпнул что-то лишнее. Но если вдруг мы пересечемся, то или точно ляпну, или же сожру себя изнутри за то, что утаиваю что-то действительно важное. Из двух зол я выбрал, нахуй, третье — не создавать себе повода обдумывать вынесение данной информацией вообще. То есть не видеться с Арсом. То есть продолжать ебать себе мозг, но уже отсутствием этого человека в своей жизни. Здорово придумал, блять. Попов — это какой-то наркотик, серьезно. Ты пробуешь его в маленькой дозе, думая, что один разок и все, больше точно нет, но эти мысли ложны. Как только он начинает тебе раскрываться, как только хотя бы на толику меняет отношение в лучшую сторону, ты готов подсесть на эту иглу полностью. Готов раскладывать пасьянс до конца. Настроен пройти эту игру до самого последнего уровня, и неважно, сколько жизней унесет этот процесс. Безумие, правда? И тонкое замечание Кьяры лишь добавило бензина в огонь. Мои догадки касаемо своих эмоций и чувств стали кричать еще яснее, понимая, что, возможно, никаких преград и нет вовсе. Возможно. Да, именно возможно — это слово все портит. «Тебе нечего терять. Мне же – есть что. Ты будешь цепляться за каждую возможность изменить свою жизнь в корне, даже если это будет сущим бредом, но проблема в том, что судьбы не существует». Арс извинялся за эти слова, но это не значит, что я забыл про их существование. Хорошие моменты тщательно перекрывали тот вечер, но какие-то щели все равно остались. Это не так больно, но это все равно есть. И правота в этом тоже есть. Арсений — замечательный человек, заслуживающий семейного счастья, а бросить все и ринуться навстречу неизвестному — слишком рисково. И не факт, что оправдано. И уж точно это будет не та полная семья, которая сейчас есть у Арса. «Я верю в усилия, которые приведут к результату независимо от того, является ли он судьбоносным или нет». Он не считает решение Судьбы исконно верным, и это разумно. Он доверяет усилиям, которых им было приложено немало и которыми он создал и все еще удерживает семью. Ему тяжело, и я это знаю, наверное, как никто другой, и в один момент уничтожить весь его прекрасный мир одной лишь фразой о том, что его ребенок что-то увидел… да кем я буду, если сделаю так? Эгоистом — вот кем. А это не про меня. Я верю в судьбу, но и в Арса тоже верю. Верю в то, что он принимает правильные решения и действует исключительно по зову сердца. И очень хотел бы верить Алене, да только ее поведение с тем мужчиной и правда было весьма неоднозначным. Впрочем, не мне знать границы дружбы парня и девушки: уж я-то точно не имею огромного опыта в этом.Автор
Шастун действительно старался сделать жизнь Арсения как можно лучше, даже если в ней никогда не найдется для него места. Он поработал и еще над кое-чем — над собственными эмоциональными проблемами, припоминая слова Попова про кошмары. Он не знал их содержания, что не давало ему покоя, но что бы там ни было, пытался не допускать очередного их внедрения в отдых Арсения. Перед тем, как лечь спать, он старался как можно больше поговорить с Димой, благодаря которому он еще, должно быть, не вскрылся к чертям в четырех белых стенах. Он был с ним откровеннее, шутил больше и точнее, а Позов же, ловя волну Антона, умело подстраивался, делая ничтожный утренний час общения лучшим за сутки Шастуна. Доходя до своей комнаты, парень расстилал постель и укладывался поудобнее. Его новой традицией стал просмотр роликов на YouTube. Учитывая, до какого контента там можно было дойти, это занятие здорово разгоняло мысли Антона до нужной кондиции. Сегодня он даже вбивает название своей КВНовской команды и приятно удивляется, видя видеозаписи своих первых выступлений. Эмоции участников четко прорисовывались на их лицах и не поддавались утайке, и эта эйфория отдавала в сердце Шастуна теплом. Таким необъятным и точным, что он неожиданно для себя осознает, что скучает по сцене. Скучает по той жизни. Ведь тогда он тоже чувствовал себя нужным. Иначе, не как с Арсением, но все-таки чувствовал. Антон засыпает с улыбкой на лице, отдавшись на растерзание одним из самых приятных воспоминаний в его жизни. Его будит телефонный звонок. Надоедливый рингтон играет все громче и громче, возможно, потому что Шастун потихоньку пробуждается. Телефон неприятно вибрирует о поверхность стола, но, что еще неприятнее, находится на расстоянии нескольких метров, заставляя Антона подняться. Если ему предложат услуги домашнего интернета, он наверняка пошлет работников колл-центра, даже не постыдившись экспрессивных выражений. Если он сейчас встал ради этого, то пусть берегут свои уши, ведь до смены оставались добрые два часа, которые у него были успешно отняты. Шастун передвигается по комнате словно зомби: вот-вот — и ударится обо что-то. Глаза сомкнуты и поддаваться необходимости открыться напрочь не хотят, волосы взбаламучены, а движения крайне ленивые и неуверенные. Нащупывая телефон, Антон кое-как подхватывает его своими тонкими пальцами и не с первого раза принимает вызов. — Да, — произносит Шастун настолько сонно, что можно подумать, что тот или все еще спит, или является жертвой нешуточного похмелья. — Я тебя разбудил? — спрашивает Арсений и, понимая, насколько очевиден ответ, отвечает: — Я тебя разбудил. — Да, — дублирует Антон. — Прости, пожалуйста. Просто я сейчас нахожусь неподалеку от больницы и подумал, что мы могли бы увидеться… — Попов произносит это с некой неуверенностью в голосе, будто сейчас приглашает девчонку, которая ему давно нравится, на свидание, а не друга погулять. — Да, — демонстрирует Шастун все свое красноречие. Арсений замолкает, понимая, что не был услышан, и эта тишина действует на Антона лучше всяких слов. Он потихоньку начинает переваривать сказанное и, распахнув глаза, громче и более радостно отвечает: — Да! Я выйду на крыльцо поликлиники. — Слава богу, я уж подумал, что ты забыл о существовании других слов, — с доброй усмешкой реагирует Попов и, добавляя, что скоро будет и в случае чего может подождать, заканчивает разговор. Сонливость Антона как рукой снимает: он одновременно рад встрече с Арсением и боится ее больше чего-либо на свете. Этот коктейль эмоций пробуждает лучше десяти будильников с самыми омерзительными мелодиями. Шастун в спешке одевается во что-то более приличное, чем пижама, решая, что заставлять Попова ждать его он все-таки не может, и, выбирая из спектра всего, что он сейчас чувствует, радость, вылетает из комнаты. По белоснежным коридорам он проносится мимо медицинских работников, сопровождающих его все теми же непонимающими взглядами. Должно быть, совсем скоро они насильно пошлют его к врачу, сославшись на нездоровые перепады настроения. Должно быть, в таком случае Антон сам их пошлет. Не к врачу, но тоже в одно веселое место: их его жизнь не касается, так и нечего вечно уделять ей так много внимания. С удивительной легкостью толкая железные двери, Шастун выбегает на порог больницы и тут же начинает пробегаться глазами по ее окрестностям. Он мгновенно вырывает взглядом из общей массы посетителей и пациентов смоляную голову и подтянутое тело и начинает двигаться к цели. Эта самая «цель», буквально чувствуя приближение, оборачивается, а Антон едва сдерживается от объятий. Он действительно скучал. Арсений, замечая его широко расставленные руки, закатывает глаза и дублирует действия Шастуна, позой давая согласие на его порыв. Русоволосый сияет и длинными руками обхватывает корпус Попова, начиная невольно раскачивать их обоих в разные стороны в процессе объятий. «Какое дитя», — все-таки возвращается к мысли Арсений, однако он не может оспорить тот факт, что это было чертовски мило. — Тебе идет, кстати, — отлепляясь от мужчины, произносит Антон. Собеседник окидывает его непонимающим взглядом. — Это все идет. Ты стал тщательнее подбирать одежду, разве нет? — Ого! — искренне удивился Попов. — Это кто-то заметил. Шастун едва уловимо покраснел и опустил глаза, дабы не выдать себя с потрохами. По его скромному мнению, такое было просто невозможно не заметить. Ему было даже несколько грустно, если он действительно оказался первым, оповестившим Арсения об этом. — А ты перестал за собой следить вообще, — недовольно сжимая губы, делится Попов. Он поднимает руку и, окидывая Антона взглядом, мысленно выпрашивая позволение и в конечном счете получая его, подносит ее к взъерошенным кудрявым волосам. Несколькими осторожными, но от того не менее умелыми движениями мужчина старается привести волосы Шастуна в божеский вид, но получается откровенно плохо. — Ты вообще не причесывался, что ли? — Ну-у… — протягивает Антон, стараясь скрыть от Арсения то, насколько он сейчас был рад этому факту. — Да не пытайся, — нет, пытайся, — они все равно непослушные. Ну кудри же. — Это не значит, что с ними нельзя ничего сделать, — пожимает плечами Попов, предпринимая еще несколько отчаянных попыток сделать с волосами Шастуна хоть что-нибудь. — Сейчас нельзя, ладно, — сдается он, отнимая руку, а Антон едва заметно грустнеет. — Вообще, я пришел не просто так. Я долго думал, стоит ли тебе говорить, пока ничего не ясно, да и вообще… — Да не томи, — прерывает его Антон, принимая максимально удобную в положении стоя позу. — В общем, я прислушался к твоим словам и все-таки пошел на кастинг. Роль, конечно, не особо… — Боже, Арс! — Шастун действительно сияет. Даже когда погода дрянь, небо затянуто тучами, а дождь вот-вот стремится обрушиться на жителей, он сияет и освещает своими живыми эмоциями все вокруг. — Я так рад за тебя! Надеюсь, что ты пройдешь! Ой, — Антон резко затыкается, понимая, что перебил, — прости. Арсению приятно. Он даже чувствует стеснение из-за такого чистого восторга, вызванного его действиями. Такими его действиями. Редко кем-либо в принципе одобряемыми действиями. — Спасибо, — замявшись, произносит он. — И за то, что заставил подумать об этом, и за поддержку. — Всегда не за что. — Улыбка Шастуна такая светлая и теплая, что в ней можно согреться. — А у тебя что нового? — спрашивает Попов. И все-таки как же странно вести такие обыкновенные диалоги: между этими двумя были и неприязнь, и одностороннее непринятие, и неловкость, и что-то откровенное и действительно важное для каждого из обоих. Была забота, проявляющаяся в мелочах. Были эмоции, которых не будет больше ни с кем. Все было, но такие разговоры все еще казались странными. А ведь так и общаются друзья. Только оба ли себя такими считали? Антон так точно стремится к большему, и Арсений прекрасно это видит. Шастуну необязательно афишировать свое отношение к Попову, чтобы он предельно ясно ощущал его на себе. И посему любой непринужденный диалог был для Антона спасением, когда для Арсения — чем-то на подобии пытки. Он так боялся сказать или сделать что-то не так, вызвать бурю эмоций этого парнишки и в очередной раз напомнить, что между ними ничего быть не может, что элементарно не мог расслабиться. Он боялся сделать ему больно, видя, как тот начал относиться к жизни. Но одно он не мог от себя скрыть: он скучал. И к Антону он все-таки привязался. Чисто по-человечески, чисто эмоционально, но привязался. Шастун был чем-то вроде светила, когда был рядом с ним. С ним было просто, а этой легкости Арсению элементарно не хватало. Он тянулся к ней и даже не пытался заверять себя в обратном. Так и сейчас он с искренним интересом слушал разговоры Антона про больницу, видел его злость и сдвинутые от недовольства брови и отмечал гримасы, которые по щелчку пальца сменялись друг другом. У Шастуна великолепные мимика и манера передачи информации. Попов даже мог назвать его харизматичным, что для него самого стало великим открытием. И когда Антон добавляет что-то про КВН, Арсений ясно понимает, что ему нужно в эту сферу. Запоминающийся образ — это и есть Шастун. Такое на сцене уважают. — Кем я буду, если не скажу тебе попробовать куда-нибудь протиснуться? — во время променада по петербургским улочкам говорит Попов. — Нормальным человеком? — усмехается Антон. Арсений молчит, но парень точно знает, что то не согласие, а осуждение и давление, которые медленно, но верно заставляют всерьез обдумать свое возвращение в мир юмора. Ведь что он теряет: что там без денег, что здесь. Только где-то он будет спать по ночам, знать бы где еще, правда, и делать любимое дело, а где-то — просто существовать. Парни гуляют, говоря о разном, вплоть до семи вечера, в которые Антон должен вернуться за стойку регистрации. Попов спрашивает Шастуна о его состоянии, а позже и сам отвечает на свой вопрос, аргументируя это тем, что не чувствует, что тому плохо. Антон реагирует на это с облегчением, но все-таки интересуется, как Арсений это понимает. Тот говорит что-то о том, что всему настает свое время, да и вообще Шастуну это знать необязательно, и подводит их диалог к концу. Антон в ответ обиженно надувает губы, но мирится с ситуацией. Он привык, что Попов является чересчур закрытым и выдает информацию о себе по маленьким деталям. Ну, разве что если он не пьяный, а такой прелести ему видеть вновь не приходилось. Шастун тепло улыбается, провожая взглядом фигуру Арсения вдаль, и судорожно выдыхает, когда она исчезает за поворотом. Он понимает, что ему сложно видеть Попова счастливым и знать о том, что он, возможно, живет не своей жизнью. Хоть и пытается сейчас из нее частично вырваться.