По тропе нити судьбы

      Вопреки опасениям по поводу того, что ребята могут не поладить и выступить против объединения двух разных театров, в кабинете царила приятная атмосфера. Какие-либо незначительные претензии друг к другу оказались сглажены за беседой, в ходе которой нередко проскальзывал заливистый хохот если не воронежца, то петербуржца точно. Шеминов усердно предлагал свои услуги, уверяя Вячеслава Зарлыкановича в том, что он успел достаточное время побыть в шкуре не только импровизатора, но и организатора различных «закадровых» нюансов. Стас был уверен, что хорошо знает жанр, что нужно публике и как минимум половину команды.       — А вторую обязательно узнаю, — добавлял Шеминов, расплываясь в улыбке, которой мог не умилиться только черствый человек. Вячеслав, как и любой казах, таким не являлся: всегда в этих людях было больше душевности, чем в каких-либо еще. По крайней мере, больше, чем в русских.       За оживленной беседой о планах на будущее, которое все-таки состоится, ведь Вячеславу понравились ребята, их настрой и некоторые их идеи, никто не замечал напряжения, возникающего всякий раз, когда взгляды серых и изумрудных глаз пересекались. И если испорченное настроение Арсения было очевидным еще до начала встречи, то к Шастуну то и дело поступали вопросы. Прислушиваясь к ним, Попов выяснил, что за эти годы экс-медработник полностью залатал свои раны — или тщательно прятал их ото всех, — представ перед командой самым настоящим огнем, который зажигает всех остальных.       — Шаст, если тебе не нравится концепт, мы переделаем, — то и дело говорил Стас, через раз уточняя у Вячеслава, возможно ли это, и постоянно получая положительный ответ.       — Нет, все чудесно, — с малой долей радости отвечал Антон, выдавливая улыбку.       Огонь, но на общем фоне мальчишка, и дело не только в возрасте — даже внешне Шастун заметно выбивался из собравшихся в комнате: в нем было больше чего-то умилительного, чем того, к чему можно было смело приставить коронное «Мужик». Аккуратный в движениях, несколько зажатый — вероятно, он стеснялся незнакомых людей и тоже волновался, и внезапная встреча с прошлым не являлась единственной причиной его поведения, — чем-то напоминающий пай-мальчика в каждых жестах и словах. Но актеры из Воронежа, да и Попов тоже, прекрасно знали, что за этим очарованием скрывался безбожный запас матерных выражений. Если в России когда-нибудь захотят завести словарь сквернословия, то им явно нужно будет пригласить Шастуна, который не только просветит их, но и внесет свою лепту в расширение количества подобных слов.       Ребята решили не донимать Антона, по крайней мере публично, и даже придумали какие-то дурацкие оправдания его апатии. На лице парня было написано, что он был безмерно благодарен, ведь выпасть из лодки в открытое море, в котором он болтыхался несколько лет назад, пока не пришел в «Спорный вопрос», Шастун не хотел. И даже Арсений не заставил бы его одним своим присутствием сделать это. Антон предпочитал не воспринимать Попова как того самого Арса, в какой-то мере даже стыдился своих чувств, но был уверен, что все они — обыкновенное наваждение, эффект нити, и больше ничего. Знал, что уничтожил это и больше их ничего не связывает. Он не был обязан как-то оправдываться и в целом реагировать на петербуржца, но почему-то каждый раз, случайно встречаясь с ним взглядами, быстро отводил их в сторону. Делал вид, что его здесь нет, вызывая у Арсения горькую усмешку.       Попов не боялся смотреть: он делал это намеренно. И Шастун прекрасно чувствовал на себе пристальный взгляд, под которым хотелось уменьшиться и исчезнуть. Изредка выпадая из беседы, Попов блуждал где-то в своих мыслях. Например, в них он впервые пришел к выводу, что почему-то они с Антоном всегда были наедине. А если и не были — утро в больнице, бар, — то попросту не замечали вокруг себя людей. Их будто не существовало, по крайней мере, для Арсения, и он четко осознал это лишь сейчас. Появляющиеся на горизонте два метра, хоть и не обладали мощным телом, но перекрывали собой все.       Наблюдать за Шастуном в социуме было интересно: он был более аккуратным, сидел чуть поодаль, но все равно оставался любимцем своих коллег, которые нет-нет да восхищались его подачей, которая может быть как по-детски наивной, так и несколько вульгарной и грубой для его внешнего вида. Антон был тем человеком, который действительно умел играть: да, с фантазией не всегда все было хорошо, но на одном лишь образе он мог сделать даже диагноз о смертельном заболевании смешным объявлением. Арсений все это прокручивал в своей голове как-то иначе: если Шастун умел играть самые разные роли, обладает ли он элементарной искренностью? Не забыл ли он еще, кто он сам? Что-то подсказывало, что он еще до творческого пути потерял себя, а слава и сцена могут легко выбить из тебя того, кем ты являешься. Не то чтобы у Арсения был личный опыт, но ему это казалось очевидным.       По окончании разговора, в течение которого были получены наброски на формат шоу, а также утверждены так называемые «технички», которые сблизят коллективы между собой, Вячеслав однозначно дал ребятам понять, что им придется задержаться в Москве на неопределенное время. Эта фраза для импровизаторов была медом для ушей, ведь все их переживания окупились, перевоплотившись в надежду сесть вечером в кругу близких друзей, нажать на пульт и включить «ТНТ», увидев там свои лица. Такая когда-то далекая, но сейчас сбыточная. Греющая душу и вдохновляющая на плодотворную работу.       С этим настроем ребята и повставали со своих мест, поочередно пожимая руку их новому начальству. Даже напряжение разрушилось под силой мотивации двигаться вперед, и уже выходя из комнаты все до единого были в приподнятом настроении.       Надолго ли?       Еще немного толпясь в коридоре, ребята закрывали ранее затронутые темы, не относящиеся к их деятельности. Так, Сережа Матвиенко чересчур разговорился с Димой Позовым, а Антон-Штрих — с Андреем Андреевым, тем самым сыном креативных родителей. Однако даже в ходе разговора Позов неоднозначно поглядывал на Попова, хоть и был заинтересован в диалоге. Казалось, он пытался понять: тот ли это Арсений, с которым он дважды виделся в Петербурге. Внешность похожа, имя — тоже. И чтобы точно убедиться, Дмитрий перемещал свой взгляд и на Шастуна, надеясь выловить хотя бы микроэмоцию, коих внутри комнаты он увидел более чем достаточно. Попов чувствовал на себе взгляд Позова, которого сразу же узнал и даже не отбрасывал мысль, что тот мог переквалифицироваться из стоматолога в юмористы, но тоже был затянут в беседу. Стоя рядом с Захарьиным и Андреевым он изредка вкидывал свои язвительные комментарии, которые попадали точно в цель. Антон в принципе всегда понимал шутки Арсения и добивал их до конца: в этом они были сильны и на сцене.       Шастун же, Антон-Не-Штрих, как выражались воронежцы, стоял чуть поодаль, переминаясь с одной ноги на другую. Терпение Позова стремительно заканчивалось с каждым разом, когда при взгляде на друга он видел все те же действия. Очевидно, что что-то не так, и Дима как никто другой понимал, в чем дело. Подведя разговор с Матвиенко к логическому завершению, он направился к Шастуну, который в тот же момент все же сдвинулся с места и пошел в сторону разбредающихся Захарьина, Андреева и Попова.       — Бля, — красноречиво выдал Дима, на миг замешкавшись, выбирая между тем, чтобы остановить Антона, и желанием не показаться странным в своих действиях перед остальными коллегами.       Признаться, ему даже было интересно, что произойдет дальше, хоть и тревожно за товарища, разбитый образ которого он все еще помнит, хоть Шастун и пытался тщательно его перекрыть многими другими.       Попов вместе с Захарьиным уже приближались к двери, ведущей в отсек с лифтом, как наперекор их действиям прозвучало давно забытое Поповым «Арсений» в озвучке Шастуна. Его даже передернуло изнутри, но он повернулся, всем своим видом показывая, что слушает.       Антон по-прежнему помнил, что не обязан ничего объяснять. Не должен погружаться в то, что давно зарыто и похоронено. Но элементарные человечность и осведомленность о том, что Попов чувствовал тогда — спасибо тираде Позова, который, как тогда узнал Шастун, умеет повышать голос, — не давали ему так просто закрыть глаза. Он мог продолжать сколько угодно делать вид, что всего этого не было, но не когда километры оказались стерты, а тропы двоих в очередной раз решили пересечься. Антону казалось, что ему тяжело смотреть в глаза вовсе не потому, что их история не самая приятная для него: ему было элементарно стыдно за свои действия тогда, в баре, и за то, что случилось после. Не отпускало: просто не было причины возобновлять парад вины и упреков в свою сторону. А сейчас они есть. И будут с Шастуном и дальше, а пока они команда, это надо решить.       — Не против переговорить? — намного тише, чем зов, произнес парень.       Попов удивленно вскинул брови, подозревая, что если инициатива в разговоре появится, то уж точно не у Антона. Арсений счел это приятной неожиданностью и, подобно Диме, готов был согласиться хотя бы чисто из интереса. В его воспоминаниях Шастун был взрослым ребенком и редко был готов говорить о чем-то серьезном без реверса. Собственно, интерес победил: Попов кратко кивнул, на что последовала шуточно-недовольная интонация Захарьина.       — Ты только смотри, не променяй одного Антона на другого, а то тебе еще выбирать истинного, — толкнув в бок, напомнил он разговор перед встречей. Шастун вопросительно посмотрел на обоих, но решил промолчать, а Арсений лишь слегка улыбнулся, похлопав петербуржца по плечу и открыв дверь в отсек с лифтом. Антон проследовал за ним.       — Не знаю, что ты подумал, но не думай, — заходя в кабину, наперед сказал Попов. Но опоздал.       — А я уже подумал, — ответил Шастун, шагнув в лифт и нажав на кнопку первого этажа.       Двери закрылись, напомнив обоим о том, что в кабинете и коридоре у них было больше личного пространства. Сейчас было тесно и снова как-то напряженно: минуту, что лифт двигался вниз, они стояли в тишине, с завидным интересом разглядывая кнопки и подсветку.       Как только сигнал оповестил о том, что они прибыли, а лифт, распахнув двери, выплюнул импровизаторов в коридор первого этажа, Арсений по наитию двинулся в сторону той комнаты, где он с ребятами оставил вещи. Несмотря на свое предпаническое состояние, он обладал замечательной памятью, которая неоднократно выручала его. Например, сейчас, когда ему не пришлось блуждать в поисках куртки, шапки и шарфа. Антон, не совсем понимая действия Попова, просто шел за ним.       — Вы решили поселиться прямо здесь? — усмехнулся он, надеясь разрядить обстановку, которая неизбежно свелась к гробовой тишине со стороны обоих.       — Не знали, придется ли задерживаться, и не думали над местом жительства. Но на всякий случай…       — И, видимо, не зря, — кивнул Шастун, следуя по пятам Арсения, который уже натягивал на себя куртку. — А я ведь даже не предлагал выйти на улицу.       — Ты захочешь закурить, — пожал плечами Попов, приподнимая подбородок и застегивая молнию до конца, а после опоясывая свою шею темным шарфом.       — А вдруг я бросил курить? — скрестив руки на груди в знак недовольства, кинул Антон.       — Не поверю, — монотонно ответил Арсений, натягивая шапку и наконец переводя взгляд на Шастуна. — А ты приодеться не хочешь?       Антон на мгновение растерялся, словно и не обдумывал поход на улицу всерьез даже в ту минуту, когда Попов надевал теплые вещи. Его глаза забегали по сторонам, а вид в одно мгновение стал задумчивым: Шастун совершенно забыл, где оставил куртку. Даже больше: он не помнил, чтобы снимал ее вообще. Вот чьи эмоции сыграли злую шутку, а память не отличилась блистательностью и подвела.       Арсений недовольно вздохнул, по-своему расценив молчание Антона. Найдя свой чемодан и расстегнув его, он нашел олимпийку и кинул ее Шастуну, реакция которого сработала моментально, а тонкие пальцы вцепились в предмет одежды.       — Да ну не сто… — не успел Антон договорить, как Попов с несколько осуждающим «На» протянул ему шапку, снятую с головы, и, как только воронежец ее взял, смотря на мужчину ошалевшим взглядом, развернулся к зеркалу, висящему на стене, и принялся поправлять свои волосы. Шастун повторно закатил глаза: любовь к идеальному внешнему виду была тщательно пронесена даже сквозь годы. А то и обострилась, ведь сказать, что Арсений следил за собой, — не сказать ничего.       — Не хочу, чтобы наши технички откладывались из-за заболевания одного бездаря, который решит выскочить в ноябрьские холода без верхней одежды, — объяснился Попов и, кинув взгляд на дверь, добавил. — Я на улицу.       Антона эти слова, а в особенности интонация, с которыми они были высказаны, несколько обидели. Однако он все равно надел олимпийку и нацепил на голову шапку, пошарил по карманам джинсов и, найдя в них пачку сигарет и зажигалку, пошел к выходу из здания.       Разговор предстоит не из легких.       — Так что ты хотел сказать? — спросил Арсений.       После офиса «Comedy club», в котором не скупились на звукоизоляцию, улица казалась особенно шумной. Петербург, в котором Попов провел столько лет и в который он успел влюбиться, отличался спокойствием. Это был не «вымерший» город: просто даже веселились там как-то спокойно, в какой-то мере даже интеллигентно, если в качестве локации для потех выбиралась не улица Думская. Москва же вечно стояла вверх тормашками. Здесь царила спешка и было неимоверно много транспорта, который проезжал не только по дорогам, создавая пробки, но и по ушам. Сейчас импровизаторы были в самом центре города, где много людей, много машин, много заведений. Сейчас, если откинуть все это, ноябрь: шумный ветер и ветки, ударяющиеся о преграды под его напором. Все вокруг тут же оккупировало уши импровизаторов, заставив обоих поежиться.       Шастун решил, что выжигать нужно сразу. Он достал ранее нащупанную пачку, вытащил оттуда сигарету и, щелкнув зажигалкой, поджег ее конец. Затяг — и облако никотинового дыма вырвался изо рта Антона. Попов отошел на несколько шагов вперед, не испытывая симпатии к подобным ароматам.       — Мне Поз тогда все рассказал, — начал Шастун. — Я, если честно, уже и не помню, почему тогда принял такое решение. Меня накрыло, — Антон сделал очередную затяжку, — а в таком состоянии мозги отключаются. Мои извинения, что я заставил тебя испытать тогда те эмоции.       — Какие? — о да, Арсений хотел услышать все. Почему-то ему сейчас доставляло удовольствие видеть, как стесняющийся его Шастун, вдобавок испытывая неловкость от процесса, пытается выдать связный и подробный текст.       — Не издевайся, — раскусил его Антон, словно никакая нить никогда и не пропадала. Они все еще улавливали мысли друг друга и, на удивление, после всего происходящего смогли относительно спокойно начать разговор. — Я не помню. Я тогда все еще был в каком-то ауте.       Шастун в очередной раз затянулся и указал рукой в сторону, мол, отойдем от прохода.       — Ребята могут выйти, — пояснил он, выдыхая очередное облако дыма. Попов кивнул: свидетели и лишние собеседники им сейчас совершенно ни к чему.       — Арс, я правда рад, что ты смог пробиться как актер, пусть и не в классическом формате. Юмор — тоже хорошо, — продолжал Антон. А о том, насколько хороша комедия, он знал не понаслышке. — Я не хочу, чтобы наше прошлое влияло на будущее, — до Попова внезапно дошло, где собака зарыта, — и предпочел бы расставить все точки над «и» до начала техничек.       И тем не менее, это было 1:1. Арсений сослался на технички — Антон проделал то же самое. Блестящая игра.       — Я тебя тоже поздравляю, Антон, — наконец отозвался Попов. — Но мне не так легко выкинуть прошлое, когда любое неосторожное слово оттуда окунает меня в тогдашние эмоции. Это было сложное время, и не только из-за тебя.       — Я понимаю, — покачав головой и сделав очередную затяжку, сказал Шастун. — Как Кьяра? — добавил он после недолгой паузы.       Для человека, который два года жил в уверенности, что они больше никогда не пересекутся, Антон сохранил в своей голове слишком много. Его дочь, как считал Арсений, — уже много.       — За границей, — коротко ответил он.       — А Алена? Поддерживает твою деятельность? — запечатал в воспоминания непомерно много личного.       — Не возражает, — неоднозначно ответил Попов.       Говоря откровенно, он бы даже сказал, что ей было все равно. Она не интересовалась. Она не обязана была отслеживать жизнь Арсения вообще, когда они разведены, и не стремилась к этому. Так, знала, что у него есть какая-то «развлекаловка», но не явилась ни на одно выступление. Попов не был в обиде на это: понимал, что у нее работа и человек, который ждет ее дома. Да и отношения были не самыми хорошими: они пришли к разводу тогда, два года назад, еще являясь друг для друга друзьями, но их постановка для Кьяры утомила обоих. Выжгла множество эмоций, заставила ощущать взаимную неприязнь. В конечном счете им просто хотелось отдыха друг от друга без всяких связей, если на то нет нужды.       Антон решил не уточнять значение этой фразы. А Арсений бы и не сказал о разводе.       — Твое отношение как-то можно исправить? — вернулся к основной теме Шастун.       — Антон, — с этими словами Попов развернулся к собеседнику, и тот в очередной раз столкнулся с серыми глазами, от взгляда которых хотелось спрятаться. Рука Арсения, которую он положил ему на плечо, невербально давала понять, что отворачиваться не стоит, и Шастун все-таки терпел эту муку. Эти глаза остались такими же: невероятно красивыми и печальными. Серый — не цвет радости, а в этом взгляде все было выжжено трудными событиями в жизни. И Антон понимал, что в данный момент это не только из-за Кьяры и сложности в карьере, не только из-за Алены и ревности. Он тоже приложил к этому руку, и за это было стыдно. — Я большой мальчик. Сам справлюсь, хорошо?       — Точно не хочешь поговорить? — уточнил Антон.       — А есть о чем? — усмехнулся Арсений. — Эти бессмысленные обсуждения прошлых ошибок, которые уже не перепишешь. Они нанеслись жизненными уроками и определенными триггерами, и эти раны не залижешь неравнодушием. Или попыткой его продемонстрировать.       Попов сделал несколько шагов вперед, откинув голову и смотря в затянутое тучами серое небо.       — Я ведь тогда боялся, что с тобой что-то произошло. В один момент мне даже показалось, что ты умер. И как бы я ни злился, я бы ни за что не хотел, чтобы ты исчезал вот так, — с нотками обиды и злости добавил Попов.       Каждое слово резало Антона без ножа. А Арсений понимал, что даже до сих пор вдыхая воздух, Шастун тогда для него умер. Уехал и исчез вот так. Он не имел бы ничего против, если бы это решение обсудили с ним, но Антон сорвался. Он разрешил их судьбу без участия Попова, даже не поставил перед фактом, и в ходе этой ситуации выставил Арсения каким-то невообразимым монстром, который в роли Судьбы является худшим кандидатом. Что уж скрывать: немало было задето и самолюбие Попова.       — Не втихушку это все делается, — вслух озвучил вывод из своих мыслей Попов, словесно опуская Шастуна все ниже и ниже в океан из собственного чувства вины.       — Сглупил, — с досадой произнес Антон.       «Потому что ребенок», — закончил Арсений. Импульсивный, резкий, нерасчётливый. Живущий одним днем и считающий, что завтра жизнь не может все перевернуть. А она еще как может, как выяснили они оба, снова встретившись.       — Это же опасно, черт возьми, — зацепился за еще одну мысль Попов.       Он вспомнил слова Позова о том, что такие операции являются воздействием на мозг и восприятие мира, и на него вновь нахлынула ярость. Не такая яркая, как тогда. Ни одна эмоция, кажется, не затмевала того, что он испытывал при проделках Шастуна, волнениях по поводу Кьяры и новости Алены о разводе. И Арсению было даже страшно подумать о том, что что-то когда-то пересилит тот спектр. Может, и хорошо, что сейчас все кажется незначительным.       — И от судьбы не убежишь, — горько улыбнулся Антон.       — В какой-то мере убежишь. Нас же ничего не связывает, — сказал Попов, задернув рукав куртки и продемонстрировав идеально чистое запястье.       Шастун проделал то же самое, вдобавок еще и подняв перекрывающие его браслеты. Его пальцы и запястье были такими же тонкими, как и тогда, и все усыпанные металлом: такой оптический фокус, при котором руки кажутся больше.       — Я как-то вычитал, что люди, носящие много бижутерии на руках, боятся внешнего мира и таким образом прячутся от него, — поделился Арсений, и Антон вмиг спустил рукав олимпийки, а после затушил сигарету, выкинув ее, и спрятал обе руки в карманы.       — Не знаю, — ответил он. — Так что, Арс?       Шастун в очередной раз вернул его в начало диалога, не найдя новых слов для того, чтобы выразить свое сожаление по поводу задетых чувств. Попов наверняка запомнит это и когда-нибудь, когда попадется удобный случай, захочет вытянуть из Антона что-то еще. Просто так.       — До технички, Антон, — произнес Попов. — Все будет.       Он отсалютовал ему в знак прощания и двинулся к передней части здания, у дверей в которую уже стояли петербуржцы со своими чемоданами и Арсения.       — Фух! Не променял! — выпалил Антон при виде Попова, на что последний лишь закатил глаза, взял чемодан и вместе с остальными под звук проезжающих по асфальту колесиков подошли к месту, куда Матвиенко уже предусмотрительно вызвал такси.

***

      Стас-таки добился своего, ведь ведущим на техничку, которую поставили уже через неделю, являлся именно он. Шеминов не решался изобретать велосипед и придумывать из ряда вон выходящие игры, в которых могли бы принять участие импровизаторы. Московская публика в принципе была слабо знакома с этим жанром, чтобы «выделываться».       — Всем привет! — воскликнул Стас и поднял руку, помахав ею. Немногочисленная публика зааплодировала. — Добро пожаловать на концерт импровизации — в то место, где все происходит без сценария.       Ребята, стоявшие за кулисами, слышали голос воронежца приглушенно, но им и не нужна была громкость, чтобы сердце внутри заколотилось как бешеное. Новая сцена, новая публика, новая команда, которую каждый еще не успел до конца прочувствовать: практика, конечно же, была, но сравнивать несколько лет работы и тесной дружбы и максимум штук пять встреч, чтобы взаимодействовать, смешно.       — Встречайте наших импровизаторов! — продолжалось со сцены, и совсем скоро людей, прячущихся за кулисами и отчаянно борющихся со своими страхами, становилось все меньше.       Как только в глазах всех до единого ударили настенные лампы клуба, Шеминов продолжил свое повествование, рассказав и про то, откуда они родом, и про то, как долго они в жанре, не забыв и о том, что он и остальные ребята пришли сюда, чтобы поселить импро в сердце каждого.       — Что ж, начнем, — перешел к делу Стас, присев на специально отведенный ему стул сбоку. — Начнем с простой игры: вопросом на вопрос! Задачей участников является общаться только вопросами. Если человек ошибается или слишком долго думает, то его меняет другой игрок его команды.       — Делимся на команды по городам? — уточнил Позов.       — Это было бы слишком легко, — коварно улыбнувшись, ответил Шеминов, на что Дима вопросительно вскинул брови: такой подставы он не ожидал. — Давайте как-то иначе…       — По росту! — выкрикнули из зала.       — А что? — обратился Стас к ребятам. — Давайте, становимся в линеечку, как на физкультуре.       — Станислав Владимирович, а у меня освобождение! — кажется, Дмитрий являлся самым разговорчивым на этой сцене. После Стаса, разумеется.       — Да на тебе все освободилось, Дим. Вставай давай, — моментально среагировал Шеминов, вызвав в зале несколько смешков.       И без этой школьной традиции отличить низких от высоких не составляло труда: Позов, Матвиенко и Захарьин ростом не отличались, в то время как Андрей «Дрон» Андреев, Попов и уж тем более Шастун, который являлся самым длинных из всех собравшихся, могли похвастаться своими показателями.       — Ну, здесь все понятно. Расходимся по разные стороны иии… начинаем наше шоу! — выкрикнул Стас, после чего его голос утонул в гуле аплодисментов.       — А тема? — спросил Дрон, как только оказался лицом к лицу с Матвиенко.       Только хотел Шеминов сказать что-то вроде «А то сами не можете придумать», как мысль о том, что взаимодействие с публикой точно отведет их мысли от наличия сценария, показалась ему наиболее правильной.       — Да, точно, тема. Кто-то желает задать ключевое слово? — спросил Стас и уже через несколько секунд поисков взглядом поднятых рук указал на девушку, сидящую ближе к выходу. — Да, слушаем Вас.       — Неловкие ситуации, — выкрикнула она.       — Замечательно. Импровизаторам — удачи! И, наконец, поехали! — протянул Шеминов, удобнее устроившись на своем стуле.       — А ты попадал в неловкие ситуации? — спросил Сережа и тут же пожал плечами, обратив взгляд на публику, мол, очевидность — не порок.       — А кто в них не попадал? — среагировал Дрон.       — Может, он? — Матвиенко указал на Позова.       — Он просто не пролез, вот и не попал, — ответил Андрей, и в зале в очередной раз стало чуть менее тихо, чем было все действо ранее.       — Шляпа! — выкрикнул Стас. — Арсений заменяет Дрона. Сережа — красава! — озвучил воронежец. — Если что, тему можно сменить на какую-то свою, но можно и продолжить.       — Да я продолжу, — ответил Матвиенко, коварно улыбнувшись, будто неловкие ситуации есть его стихия. Хотя, учитывая его юмор, возможно, так и было. — Когда в последний раз ты попадал в неловкую ситуацию, Арс?       — А ты можешь мне ее организовать? — усмехнувшись, спросил Попов.       — А ты хочешь?       — Я могу устроить ее тебе, — не выходя из несколько пафосного образа, появившегося после предыдущей реплики, ответил Арсений, но рассмеялся. Ему не нужно было объявление об уходе: он сам закрыл руками лицо, а после махнул одной, мол, понял.       — Может, тогда ты хочешь? — спросил Сережа.       — Повторяешься, — укорил его Шеминов. — Да, совсем забыл об этом правиле. Вопросы не должны дублировать друг друга, а также обилие отсылающихся обратно тоже не есть хорошо. На первый раз простим Сергея? — спросил Стас, услышав единогласное «да».       — Ребят, он у него не первый! — выкрикнул Захарьин, но шоу продолжалось.       — Хочешь, чтобы я устроил ее тебе, а не наоборот? — интерпретировал предыдущую реплику Попова Антон, на что Шеминов и зал радостно отреагировали.       — Ты думаешь, меня можно этим напугать?       — А что тебя пугает?       Сережа застыл на минуту на таком обыкновенном вопросе и отчаянно пытался придумать ответный, как из уст Стаса раздалось то самое роковое высказывание:       — Шляпа!       — Ты, блин, — ответил Матвиенко: теперь было можно.       — Захарьин сменяет Сережу, раз так любит разговаривать. Баттл Антонов, погнали!       — Давай сменим тему? — спросил Захарьин.       — А на какую? — кажется, Шастун не воспринял реплику петербуржца за организационный момент, решив, что игра уже началась. Соперник на это лишь улыбнулся, опустив взгляд, мол, хорошо, давай по таким правилам.       — Поговорим о бульдогах? — моментально ответил Антон-Штрих, как его зовут воронежцы. Кажется, он даже не думал, в чем и был смысл игры.       — Тебя привлекают бульдоги?       — Нет, другие доги.       — Ага! — выкрикнул Шеминов.       — Чертовы хотдоги… — промямлил себе под нос Захарьин.       — Ну хоть не каркэты, — сказал Попов ему в спину, вызвав звонкий смех Шастуна и буквально нескольких лиц в зале.       — А, это ты так слово перевернул? Забавно, Арс, забавно, — подхватил Стас, и все остальные, наконец поняв смысл сказанного, улыбнулись. — Позов заменяет Захарьина. Шастун — мощь! Продолжаем! — объявил он следующего.       Антон встрепенулся, словно находился на боксерском ринге, а не сцене, и морально подготовился к любой подставе Позова, которую тут только может придумать.       — Как тебе Москва? — спросил Дима, повернувшись к залу, часть людей в котором зааплодировала.       — О… — было хотел ответить Антон, но осекся. Шла секунда, пятая, десятая. Ответа нет. — Да ну всегда на какой-то херне вылетаю!       — Отдыхай, Шаст, шляпа тебе, — вынес вердикт Шеминов, и люди из команды высоких пошли участвовать заново.       Игра продлилась не более десяти минут, за которые петербуржцы успели показать свой навык шутить на темы, предназначенные для совершеннолетней аудитории. К счастью, именно такая у них и собралась. Каждый раз, когда подходила очередь Арсения или Сережи, они уводили тему во что-то из разряда публичных унижений, вот только если Матвиенко держался молотком, то Попов то и дело срывался на приказы. Шастун, всякий раз становясь в центр сцены следующим, не обрывал нить повествования, превращая утверждение Арсения в вопрос, иногда даже не меняя слова: лишь интонацию. Это особенно полюбилось зрителям, которые под конец игры уже начали ожидать того, что Антон обязательно доведет дело предшественника до конца.       Остаток технички прошел также хорошо: там у ребят не было простора для ошибок, как в первой игре. Они разыграли «Алфавит», развили сюжет в «Меняй» и устроили вечеринку в воображаемом доме Арсения, где стояла незримая дверь, в которую то звонили, то стучали разноплановые гости, встретить которых в жизни — верный знак, что пора лечить голову.       По окончании выступления все импровизаторы выстроились в линейку перед зрителями.       — Нет, не так! — выкрикнул Захарьин, сместившись ближе к концу и вытолкнув оттуда Шастуна, указывая ему на начало линейки.       Импровизаторы тут же поняли, что Антон-Который-Якобы-Штрих захотел сделать отсылку к началу их шоу и подстроились.       — Раз уж мы снова на физкультуре, то три, четыре, закончили! — рассмеялся Стас. — Ну что? Как вам формат? — Публика зааплодировала, завизжала, засвистела. — Верите, что все это сделано на ходу?       Гудение зрителей означало озадаченность: они были поражены навыками ребят адаптироваться подо что угодно, даже сущий бред, и вместе с тем порождались сомнения в том, что такое возможно. Нужно обладать гибким чувством юмора, чтобы уметь делать что-то смешное вот так, просто выйдя на сцену.       — Полагаю, ваша реакция должна быть ребятам комплиментом… — задумчиво произнес Шеминов, повернувшись за спину и улыбнувшись коллегам. — Ну красавцы, парни! На этом все. До новых встреч!       Публика вновь захлопала, вдобавок начав скандировать «Молодцы». Сердце каждого из импровизаторов трепетало от счастья, эмоции зрителей — новых, столичных, тех, от которых, возможно, зависит их будущее в телевизоре, — сносили крышу, а улыбки на их лицах в миг прощания со зрителями были, наверное, одними из самых искренних за всю их жизнь. Адреналин смешался с кровью, а эндорфины достигли своего предела, когда они наконец вышли за кулисы и принялись поздравлять друг друга с московским дебютом. Ребята хвалили друг друга как словесно, а иногда даже и обычным ликованием или чем-то, отдаленно напоминающим его — слов не хватало, — так и физически.       Шастун, еще на сцене зарядившийся непонятно откуда взявшейся энергией, все не унимался. Он сильно волновался до концерта: скорее всего, больше, чем кто-либо еще. Он — самый молодой из их команды, и у него свое восприятие мира, более чистое и близкое, несмотря на все его не лучшее прошлое. Он подбегал к каждому, крепко обнимая и кружа, выкрикивая что-то непонятное, но однозначно радостное.       — Димка, Димка! — восклицал он, впуская в крепкие объятия друга, который даже не успел заметить его приближения. — Мы смогли! — он отпустил Позова и пошел по остальным. — Пацаныыы! Боже, да, блять! Да! — Каждый попадал под прицел обнимающегося и обожающего всех и вся Шастуна.       — А ведь еще несколько часов назад он мог просто залипнуть в стену, не справляясь с волнением, — усмехнулся Сережа, как только он оказался свободен от внимания Антона. — Молодежь! Так ярко все воспринимает.       — Дрон! Москва, Дрон! — казалось, словарный запас Шастуна резко сократился до идущих по кругу слов: имен, «смогли», «пацанов» и их имен, ну и немножко нецензурных выражений. Немножко — по меркам Антона. — Арс! Пиздец, Арс!       Шастун кинулся на петербуржца, о чем-то крича на ухо. Это было громко, даже слишком, но Попов, также безвозвратно утонувший в эмоциях после шоу, даже и не заметил повышение диапазона Антона. Он восклицал что-то в ответ, пока Шастун все кружил и кружил его в объятиях, находя их одними из самых уютных, в которых он побывал за этот день.       Арсений был так близко, и это казалось Антону чем-то потрясающим. Запах твида, который он не ощущал так давно, вновь ударил в нос. Это не просто твид: это аромат долгожданных встреч, уничтожающих изнутри конфликтов и мелочей, заставляющих потерять землю под ногами. Это Попов, который за эти годы будто не изменился, а вместе с ним, кажется, не изменилось и отношение Шастуна к нему.