По тропе нити судьбы

      Возраст всегда оказывается ничтожным перед чувствами, которые присущи каждому, даже ребенку. Нет, не даже: тем более ему. В детстве выражать свои эмоции не было постыдным. Когда ожидания общества не давили, а казаться сильным не было для каждого главной целью в жизни, бояться, страдать, радоваться, говорить о своих желаниях являлось чем-то само собой разумеющимся. Страннее было не выражать этого, закапывать куда-то внутрь себя.       Арсений знал, что Антон — ребенок, он его таковым считал тогда и продолжал сейчас. Мужчина скорее не замечал подобное за собой, ведь сейчас не мог самому себе объяснить то, что чувствует; боялся этого, но действовал интуитивно. Пока ребенок внутри него все делал, взрослый дядька, успевший связать себя узами распавшегося брака и ответственностью за сотворенное с его участием дитя, паниковал. Он порывался где-то внутри дать Шастуну то, чего когда-то давно хотел он сам. Он не мог себе объяснить это, но сделал. Сделал, что примечательно, на совершенно трезвую голову, а сейчас хотел спрятаться от мира сего и дать себе немножко времени на размышления.       Спрятаться от мира, если таковым можно было назвать Антона, который, стоило им оторваться от поцелуя, рассматривал Попова так внимательно, что тот чувствовал, словно что-то натворил. Почему словно? Натворил. Где-то глубоко внутри Арсений был благодарен Шастуну за то, что тот не смотрел с удивлением, ведь худшее, что может быть, когда ты ломаешь чьи-то представления, — это острая реакция. Ну, знаете, это «Ого, ты снова начал делать это», этот акцент на том, что ты и так не без опаски из-за внимания остальных сделал? Попов искренне не любил такое. Это было какое-то неправильное внимание, давящее, хоть и объяснимое. Неуютное. А Арсений любил внимание, чтобы то не являлось для него зоной комфорта.       Внимательно, но без удивления и осуждения. Антон словно в эти самые минуты разглядывал в Попове что-то новое. Хотя бы по отношении к нему самому. Все, что можно было разглядеть и понять, Шастуну было предельно знакомо: неземная красота. Арсений был действительно красивым, даже в состоянии полного смятения. Растрепанные смоляные волосы выглядели правильно, а серые глаза были такими глубокими, что в них можно было безвозвратно утонуть. Антон, кажется, и тонул: когда еще он мог вот так стоять и бесстыдно смотреть на Попова? Когда еще он мог настолько досконально рассмотреть каждую составляющую радужек его глаз, замечая каждый плавный переход, который заставлял окунуться в них еще глубже? Хотя, казалось, уже и некуда.       Сердце Арсения, как думал он сам, стучало на всю комнату под этим изучающим взглядом. Антон тоже был красивым, но конкретно сейчас еще и властным: вечно управляющий ситуацией Попов стал просто ничем — пылью, — будучи загипнотизированным зеленью глаз. Нарастала паника, но не критичная и в какой-то мере даже приятная: адреналиновая. И все же хотелось от нее избавиться, поэтому, стоило Шастуну опустить взгляд на чуть покрасневшие губы Попова вновь, тот отвел глаза и отстранился.       Надо было тушить. Их, таких распаленных эмоциями, или его панику — неясно, но Арсению это было необходимо. Он взял стоящую на столе бутылку и бокал, вроде бы свой, заполнил его до краев.       — За наступивший Новый Год, — произнес Попов, подняв бокал, и выпил его залпом.       Вот сейчас, со второй попытки, шампанское сделало то, что так хорошо умело: дало в голову, несколько лишив Арсения устойчивости. Он знал, что это ощущение быстро пройдет, но на какое-то мгновение ему хотелось просто не думать. Отпустить все мысли. И градус, пусть и чисто символический, помогал это сделать. Попов бы даже сказал, что только такой и может: взять выше — эмоции только усилятся, а не затуманятся. Он проверял.       — Арс, — осторожно обратился Антон, на всякий случай охватив плечи заметно повеселевшего собеседника. Тот лишь улыбнулся, мол, да нормально я стою, но Шастун не обратил внимания и продолжал удерживать Попова. — Мы поговорим об этом?       — Да не-е, — протянул брюнет, махнув рукой. — Зачем все усложнять этими выяснениями, Шаст? Тебе разве и так не хорошо?       — Мне… хорошо, но странно. Я не понимаю, — с нотками обеспокоенности сказал Антон.       Арсений понимал масштаб проблемы: Шастун же не пьет, чтобы войти в его состояние нежелания осуществлять мыслительный процесс. Взяв в руки бокал Антона, он проделал с ним те же махинации, что и со своим несколько минут назад, и протянул ему.       — Так будет просто хорошо, — пояснил он, как только Шастун взял бокал в руки. Тот вскинул брови с не самым однозначным выражением лица, всем своим видом показывая, что ему все это не нравится и Попову не избежать диалога. Но решил пока что дальше мимики свое неудовлетворение происходящим не показывать и опустошил бокал.       — Допустим, — согласился Антон. Смелости в нем стало чуть больше, и раз Арсений хочет, чтобы Шастун не думал, это лишь его желание. Антон прекрасно справлялся с такой задачей даже будучи в более серьезных ситуациях, чтобы не поплыть по течению сейчас.       Или просто поплыть, ведь Попов вот такой, свободный, повеселевший, казался самим чертом в плоти.       — Тогда, если ты не хочешь пользоваться ртом для диалога, я могу найти ему другое занятие? — произнес Шастун и чуть откровенно не заржал, поняв, как это звучало с его-то подачей, совершенно несексуальной.       Попов на это лишь усмехнулся, закатив глаза. Этот ящик Пандоры умел быть простым и свободным, но для этого нужно было чуть больше. Отведя взгляд в сторону, он вылил остатки шампанского в свой бокал, решив, что иначе Шастуна уж точно не заткнуть, а Арсению все-таки нужно подумать. Разумеется, этой ночью он размышлять уже не сможет, но выиграть время — вполне. Или за это время чуть больше понять, распробовать, распознать, нравится ему смотреть на Антона под таким углом или абсолютно неприятно.       — Я улетаю через семь часов. До этого времени — пожалуйста, — расплылся в улыбке Попов. — Но, — добавил он максимально серьезно, насколько это было возможно, заметив, как Шастун начал приближаться, — не пользуйся положением, пожалуйста. Я не в состоянии сопротивляться сейчас, но я все запомню.       — Я больше так не ошибусь, — подняв уголки губ и аккуратно, словно его может ударить током, коснувшись лица Арсения, заверил Антон. Не просто так говорят, что зелень успокаивает, ведь взгляд Шастуна Попова вынуждала остановиться на мысли о том, что все нормально.       — Хочу в это верить, Шаст, — тихо, будто кто-то мог их подслушать, ответил Арсений. Их губы на долю секунды прикоснулись и так же быстро оттолкнулись, словно их хозяева давали друг другу привыкнуть. — Хочу в это верить, — повторил Попов, более смело накрыв губы Антона своими.

***

      Антон Шастун, 1 января, 19:03       Я надеюсь, ты проснулся. И выспался. И добрался до Питера в принципе, но, вроде, добрался. Я по номеру рейса отслеживал. Все хорошо?       Арсений видит это сообщение двумя часами позже: тогда он и просыпается. Окончательно. Набраться сил в Москве получилось максимально отвратно, хотя он пытался поспать. Или они с Антоном пытались поспать, в этом он не может быть уверен. Но благодарен, что Шастун понимал, что перед рейсом нужно отдохнуть хотя бы несколько часов. Если вдаваться в подробности, то только он это и понимал, настаивая на том, чтобы Арс прекратил «маяться всякой хренью» и лег на кровать в другой комнате. Под «маяться всякой хренью» Антон имел в виду то, что сам обычно делает: играть в приставку. Хотя, в случае Попова получалась действительно хрень: каким бы талантливым Арсений не был, одолеть искусство видеоигр ему не удалось.       «Я посплю в самолете и дома», «Там от кровати одно название», «А если ты спать захочешь?» — эти и многие другие способы отказа безуспешно практиковал Арсений. Шастун, как оказалось, умеет быть непреклонным. Или желающим не слить катку и скрывающим это за беспокойством о сне Попова.       Тем не менее, уснул Арсений быстро. Он едва вылез из одежды и залез под одеяло, как моментально потерял всякую связь с реальностью и отправился в мир снов. Пару раз он просыпался, но лишь на несколько секунд. Как правило, всякий раз видел перед собой двухметровую шпалу, которая надеялась, что, проделывая с ним какие-то махинации и нашептывая «Спи-спи-спи», видя подрагивающие, норовящие открыться и даже желающие сделать это глаза, заставит Попова уснуть назад. И, в общем-то, шпала была права.       Арсений улыбается, вспоминая эти действия со стороны Антона. Ему кажется, что таких мелочей по отношению к нему никто не делал, и от этого что-то внутри переворачивается. Он до сих пор ощущает те легкие касания поверх одеяла, когда Шастун поправлял его ночью. Ощущает взгляд, обладатель которого тут же норовит скрыться, когда Арсений начинает просыпаться. Четко помнит, как Антон извинился с десяток раз, когда пытался устроиться рядом, все-таки сдавшись: маленький диван перед телевизором для такой шпалы, очевидно, не подходил. Попов тогда податливо сдвинулся на край, но точно ощутил, как его возвращают на центр: сам Шастун старался максимально не вытеснить Арсения.       И снова темнота.       И снова свет: чья-то рука лежит поверх, но не кажется тяжелой и какой-то инородной. Она лежит аккуратно, осторожно, и от этого почему-то становится тепло. Попов аккуратно юркает рукой куда-то к талии Шастуна и притягивает его ближе к центру, дабы тот не свалился; и это последнее, что помнит Арсений, ведь после этого он вновь провалился в сон, который продлился до тех пор, пока будильник не оповестил его о подъеме.       «Я отосплюсь потом», «Мне правда несложно и важно тебя проводить», «А если тебе понадобится помощь?» — эти и многие другие попытки Антона навязать свое общество оказались провальными. Но он вновь доказал, что умеет быть непреклонным и иногда ему совершенно неважно, что говорит его собеседник.       В такси вместо наблюдения за ночной Москвой в канун праздника они коллективно уснули. Не получится теперь у Шастуна сказать, что он в Новый Год действительно любовался её видами. Нет, он, конечно, любовался: и ночной, и праздничной, и красотой. Но явно не Москвы.       Дорога была спокойной: в это время люди или отмечали Новый Год, или отсыпались после него. Никаких пробок, что, наверное, представляло собой праздник больше, чем первое января на календаре. Никаких нецензурных выражений и раздражающих звуков клаксонов на рулях автомобилей. Драгоценное спокойствие, в котором Арсений и Антон старались не уснуть, но успешно проиграли этот бой, едва не ударяясь головами о передние сидения, опуская первое все ниже и ниже, засыпая. Очередной поворот заставил их откинуться на спинки своих сидений, слегка ударившись головами, что тут же разбудило обоих. Они усмехнулись и, прикрыв глаза, вновь провалились в сон.       Следующей сценой были попытки таксиста вытащить их из машины. Вот тут без ругани не обошлось. Несчастный, что работал в новогоднюю ночь, даже клаксон применил, за что, по скромному мнению Шаста, оказался пидорасом: так обращаться с не выспавшимися людьми — кощунство. Арсений даже в состоянии еле стояния хотел пошутить на эту пидорскую тему, но сдержался.       Сейчас он был полон сил и сомнений по поводу того, что ему делать. Обрывки встречи Нового Года в его памяти сопровождались улыбкой на лице, но не было ли все это наваждением? Арсений ведь тоже человек: не самый молодой, разведенный, находящийся от человека, который любит его самой чистой, детской любовью, на расстоянии множества километров. Время, когда можно было заводить случайные знакомства и не менее случайных детей, давно позади. Его сверстники состоят в семьях и живут своей взрослой и стабильной жизнью. Вряд ли он уже когда-то будет заморачиваться над цветом скатертей на банкете, посвященному его свадьбе. И вряд ли кто-то влюбится в него так по-юношески, как это сделал Шастун. Тоже неюный, как бы Арсений ни думал.       Попов смотрит на сообщение и подвисает.

Арсений Попов, 1 января, 21:16 Да, все хорошо. Я поспал, долетел и еще поспал. Ты как?

      Шастун отвечает ровно в ту же минуту, говорит, что у него все хорошо и кидает фотографию с центра Москвы, аргументируя это тем, что он заверил всех, что будет отмечать Новый Год именно так. Секунд через тридцать добавляет, что совсем не сожалеет, что он прошел иначе. А потом наступает то самое страшное сообщение.       Антон Шастун, 1 января, 21:18       Мы обсудим все это, кстати?       Арсений поджимает губы. За эти две минуты он не стал более готовым, чем был, когда проснулся. За почти сутки он не стал таким.

Арсений Попов, 1 января, 21:19 А Китай теперь город?

      Антон Шастун, 1 января, 21:19       Что?

Арсений Попов, 1 января, 21:20 У тебя за спиной написано: «Китай-город»

      Антон Шастун, 1 января, 21:20       Господи, Арс. Нет, серьезно, мы обсудим это?

Арсений Попов, 1 января, 21:21 Да

      Антон Шастун, 1 января, 21:21       И что ты об этом думаешь?

Арсений Попов, 1 января, 21:22 Думаю, что Китай внутри Москвы — это странно

      Шастун не ленится и находит какой-то всратый стикер, выражающий все его негодование, но давить на Арсения не решается. Этот человек крайне непредсказуемый, но если хочет вести эту игру — пусть ведет. Антон правила изучит и тоже втянется.

***

      Антон впервые ощутил на себе всю продолжительность новогодних праздников. Во время учебы в университете они уходили на встречу нового года, отдых после этого процесса и изучение материалов перед экзаменационной сессией. На работе слова «праздник» словно не существовало: там можно было работать даже в канун Нового Года. Собственно, Шастун это и делал. Он никогда не был сильно против: ему все равно было некуда идти. Медсестры, больше него ругающие начальство за такой подарок судьбы, втихаря доставали запасы медицинского спирта, делая эту ночь веселее. Даже Антону зачастую пытались что-то втюхать, но тот отказывался: настроение не то. И тем уже давно не было.       В какие-то из годов он ходил по палатам, здраво размыслив, что медицинские сестры находились не в той кондиции, чтобы вспоминать о своей работе, а в новогоднюю ночь в больницу может завалиться разве что снег, принесенный метелью, поэтому нужды в работнике стойки, читай-как-охраннике, не было. Он спрашивал про самочувствие, но скорее дежурно, нежели от чистого сердца, и поздравлял с наступившим Новым Годом. Его путь оканчивался его, пусть и не совсем полностью, комнатой. Там стояла небольшая украшенная елка, а на столе находились вазы с фруктами и конфетами. Гирлянда плавно меняла свои цвета, заставляя белоснежные стены помещения окрашиваться, и это, наверное, могло показаться чем-то завораживающим для кого угодно, кроме Антона. Ему было одиноко. Он стоял у окна, смотрел на медленно падающий снег, слышал крики пьянствующей толпы где-то вдали — та наутро наверняка вспомнит про учреждение, в котором он работает, — улавливал веселье, которое казалось ему неуловимым и чужим. И мечтал. Мечтал когда-то также злиться на начальство за новогодние смены, хотеть прийти домой — для этого было бы неплохо его иметь, — и знать, что тебя там кто-то ждет.       У Антона и сейчас не было так называемого дома. Родительский — да, но он тогда мечтал о другом. О своем доме. Ну, знаете, встретить любовь, построить свой дом, посадить дерево и добиться популярности на телевидении — вполне нормальные желания, ничего необычного. И пусть Шастун уже несколько лет не встречает смену цифры года в белоснежных, в его памяти до сих пор безжизненных стенах, пусть он уже успел ощутить на себе праздник, лишь в эту ночь он был дома. Ведь дом, как выяснилось, не имеет точных координат. Дом в человеке, и неважно, где он будет находиться: в своей квартире в Санкт-Петербурге или в съемной в Москве. Он пронесет свой уют через километры и даже годы.       И оттого долгая разлука была столь печальна. Проекты ТНТ всегда уходили на заслуженный отдых: все-таки работающим там людям, лица которых видят в телевизоре, а не в барах на техничках, есть на что жить. И жить, стоит заметить, красиво. Шастун листал ленту и смотрел на лица, которые он видел лишь украдкой, при встрече с которыми у него перехватывало дыхание и казалось, что они никогда не воспримут всерьез такого как он. Марина Кравец, Павел Воля, Гарик Харламов, Тимур Батрутдинов. Море, горы, заграница. И все с семьями, и все, вероятно, надолго. Вот и продюсер улетел отогревать свои бока, зная, что ему не придется заниматься ни одним из проектов. Импровизаторы не сильно расстроились такому продолжительному отдыху: у них были семьи, друзья, города, в которых было уютнее, чем в Москве. А Шастун, вопреки примирению с семьей, все еще ощущал себя чужим. Или не таким уместным, как это было в ту самую ночь.       Кажется, у него настоящая ломка по повторению таких действий, не несущих в себе никакую нагрузку. Но чтобы их повторить, нужно все-таки начать мыслить и обсуждать. А с кем?       Арсений Попов, 5 января, 9:53       Да, доброе утро, Шаст. Совсем нет времени: встречаюсь со старым другом       Арсений Попов, 7 января, 11:03       И тебя с Рождеством. Не могу, отмечаем с родителями       Арсений Попов, 9 января, 19:46       Прости, мне неудобно разговаривать: веду День Рождения       Арсений Попов, 12 января, 17:27       Да, прости, я помню, что обещал поговорить позже. Но я правда не могу

Антон Шастун, 12 января, 17:28 Не хочешь, а не не можешь, Арс. Я же понимаю Ты от звонков со мной шугаешься только так

      Арсений Попов, 12 января, 17:29       Все серьезно. У меня заболела собака

Антон Шастун, 12 января, 17:29 У тебя нет собаки

      Арсений Попов, 12 января, 17:30       Я мог ее завести, вообще-то       

Антон Шастун, 12 января, 17:31       С твоим умением вилять от темы к теме ты бы приплел ее раньше       Не утруждайся. Не хочешь — не хочешь. Но можно было так и сказать

      Арсений Попов, 12 января, 17:33       Шаст, прости. Мне правда сложно все понять. Да и говорить об этом по звонку или в переписке — сюр. Я думаю, правда

Антон Шастун, 12 января, 17:34 Спасибо за честность. Спустя столько дней

      Арсений Попов, 12 января, 17:35       Я прилечу 16-го, поговорим, ладно?

Антон Шастун, 12 января, 17:38 Как хочешь

      Арсений Попов, 12 января, 17:39       Ну Шаст, я не хотел тебя обидеть

Прочитано

      Антону было действительно обидно. Он не мог себе объяснить, что именно его задевает, ведь Арсений не показывает какую-то пренебрежительность, да и вообще не шарахается от него, не игнорирует и не заносит в бан за то, что Шастун его тогда поцеловал. Мысль об этом давала Антону надежду, что тот не зол, но столько думать?! Шастун готов был отъехать от такого количества раздумий, которые вызывали недомолвки Попова, а он спокойно думал об этом столько времени.       И все-таки он оскорбился. Наверное, не столько оттягиваниями, которые Антон не любит — он любит здесь и сейчас, а еще лучше не думая, ведь так даже откровеннее, — сколько ложью. Он точно солгал про собаку, так, может, и концерт он никакой не вел? Может, он просто прячется от шастовского желания прояснить все, отнекивается от звонков, ведь объяснить отсутствие клубной музыки и криков «Валера, что ты делаешь?» во время Дня Рождения в ресторане крайне сложно.       Самокопание Шастуна довело его до осознания того, что он чувствует себя использованным. Что Арсений тоже хотел тепла в этот Новый Год, и только слепой не догадается, что Шастун по первому же зову был готов подыграть, даже искренне подыграть, не видя в этом фальши. Конечно Арсений не злится: ему было интересно, и он получил то, что нужно. А о дальнейшем он не беспокоится. Время не излечит старые травмы: замурует их глубоко в памяти, прикрыв более свежими событиями, но не искоренит. И в самый неудачный момент наружу обязательно вылезет какое-нибудь дерьмо вроде «Если бросить семью, которую я люблю, и всерьез задуматься о смене ориентации в рамках нашей страны, то можно стать бесконечно счастливым?», брошенное в порыве осуждения и приливе ярости. И пусть семья бросила Попова сама, и Антон, честно, ему сочувствовал, пренебрежение к однополым отношениям чувствовалось. Арсений словно не воспринимал это все. Просто игры.       А если Антон и не прав, то почему каждый новый день так сильно душит неизвестностью? Почему на место ожиданиям чего-то светлого встает злость, безжалостно вытесняющая все остальное? А Шастун только и рад злиться.

***

      Ребята начали возвращаться в Москву днями позже, и это помогало Антону потихоньку вылезать из-под обломков его самообладания. Признаться честно, он нашел способ справляться самому: играл в приставку, матерился в голосовом чате и действовал уж очень агрессивно, за что примерил на себе оскорбления на годы вперед. Причем не только от противников, но и от сокомандников, у которых была какая-то тактика.       — Хуяктика, — отзывалось в Шастуне в ответ на все их претензии.       К счастью, с Димой и Стасом играть было спокойнее, да и они не те парни, которым бы рот с мылом вымыть: они его так ругать не будут. Просто морду набьют, если он будет подводить их как гандон и сливать катку за каткой. А они, стоит заметить, более крепкие, чем Шастун. Позов еще и врач, нормальный, знающий свое дело — такому переходить дорогу вообще опасно.       — Как праздники прошли, Шаст? — спросил Стас между делом.       А Антон даже и не знал, что сказать: хорошо или настолько хорошо, что последние две недели было откровенно плохо. Он и не отдохнул совсем, ведь брать перерыв ему нужно было от себя и своих мыслей, а не от работы над их проектом ТНТ. Тот вообще усталости не приносил: Шастун загорался и не тух, находясь в этой лодке, и был готов нестись на ней куда угодно. Ведь так бывает у всех тех, кому нечего терять, да? Они просто отдают своему делу всего себя без остатка.       — По мне, — пошутил Антон, делая вид, что его очень интересует объявление об итогах их игры, словно он уже не успел за эти годы наизусть выучить текст и хвастаться перед другими своими глубокими познаниями в английском. И совсем неважно, что они ограничивались лишь тем, что вы winner или loser, вот вам ваш experience, вам открылись новые виды arsenal, примените его и зарядите себе в лицо, ибо сколько можно думать об Арсении даже во время чертовых видеоигр?!       Легок на помине. В их офис постучали, и, не дождавшись чего-то на подобии «Да-да?» в дверной проем просунулись две головы: одна с гулечкой, а другая со спадающей на серые глаза челкой. Все начали громко здороваться с парнями, протягивать им пятюни, и Антон даже честно отбил каждую из них, прежде чем резко встал и скрылся за дверью.       Стас, Дима и Сережа непонимающе переглянулись, а Арсений нахмурился, кинув что-то вроде «Сейчас» и нырнув туда же: в коридор.       — Шаст! — воскликнул Попов, но Антон шел настолько быстро, насколько вообще мог. Арсению пришлось перейти на бег. — Да постой же!       Мало того, что физическая подготовка Попова и без того ощутимо преобладала в уровне, так еще и Шастун не спешил переходить на бег. Догнать его, собственно, было довольно просто. Останавливая его, Арсений уцепился за край толстовки, потянув двухметровую шпалу на себя. Ранее целеустремленно шагающий в конец коридора Антон резко подался назад, выругнувшись своему практически падению, и хмуро посмотрел на Попова.       — Прости, — сразу же произнес Арсений. И, наверное, на его лице действительно было что-то вроде сожаления, но эмоциям Попова Шастун слабо верил. За недели размышлений он также вспомнил, что тот являлся актером. — Мне правда жаль, но я не мог иначе.       Антон пожал плечами, не издав ни единого звука за или против, вывернулся из хватки мужчины, освободив край толстовки, и было вернулся к своему желанию исчезнуть отсюда, как Арсений предпринял еще одну попытку его остановить. Он схватился рукой за его локоть, слегка потянув вниз.       — Ты правда думаешь, что можно так легко одним «Прости» перекрыть все беспокойства на протяжении половины января? Серьезно, Арс? Ты, блять, настолько наивен?! — выплюнул Антон. Да, больше всего в этой жизни он ненавидел ждать. Он слишком долго ждал чего-то раньше. Ждал, пока поступит. Ждал, пока закончит. Ждал фестиваля КВН, так и не дождавшись. Ждал конца каждой гребаной смены. Он устал это делать. Хотя бы здесь не надо вынуждать его прибегать к ненавистному ожиданию.       Шастун не видел смысла говорить что-либо еще. Он обязательно остынет и поплывет, стоит Арсению пробыть в Москве хотя бы несколько дней: он даже не переубеждал себя в этом, ведь долго гордым быть не умеет — добрый слишком. Но сейчас хотелось бы встать в позу. И желательно без участия в этой позе Попова, поэтому он с силой выдернул руку из хватки.       — Шаст-Шаст, погоди, — проговорил Арсений, и Антон перевел взгляд с него на рукав его свитера, за который зацепилась часть его украшений. Видимо, не стоило отнимать руку так импульсивно. Шастун попытался выдернуть руку еще раз, но боязнь разорвать свитер, как ему казалось, совершенно неоправданным способом, сыграла свою роль. — Я сейчас сделаю.       Свободной рукой он предпринял попытки высвободить украшения от нитей ткани, но складывалось ощущение, что они всегда были в подобном сплетении друг с другом: ничего не получалось.       — Хорошо, давай попробуем так, — предупредительно произнес Попов, аккуратно обхватывая кольцо и снимая его с пальца Шастуна. У того аж мурашки забегали от таких осторожных движений. Та же процедура была проделана и с браслетом, который своей холодной поверхностью проехался от запястья до самых пальцев, создавая тем самым яркий контраст с теплой кожей брюнета.       Антон невольно залился краской, на что Арсений лишь ухмыльнулся.       — Не делай так больше, — в небывалом смущении произнес Шастун.       — Я же тебя не раздел сейчас, чтоб ты так реагировал, — стряхнув назад челку со своего лица, ответил Попов.       На самом деле, в каком-то смысле именно этим Арсений и занимался. Антону было сложно объяснить, но его украшения являлись неотъемлемой частью его образа. Он скорее вышел бы из дома без штанов, чем без любимого металлолома, увешивающего его руки. Шастуну говорили, что в психологии человек, носящий столько всего на руках, стремится закрыться от мира. Антон считал это бредом, но оборачиваясь и смотря на свою жизнь, допускает, что, возможно, если только неосознанно. Он ревниво относится к своим украшениям, не позволяя никому их трогать и надевать. А тем более снимать с него. Для него это было важно.       Шастун прокашлялся, пытаясь перевести взгляд куда-то в сторону, пока Попов выпутывал его драгоценности из своего свитера. Он переминался с ноги на ногу так, словно попал в кабинет директора во время его разговора с преподавателем или его родителями: так же неловко.       — Позволишь? — спросил Арсений, как только расправился со своей задачей. Он аккуратно взял кольцо со своей ладони и потянулся к Шастуну.       — Это блядство, Арс, — на выдохе произнес Антон. — Ты подумал?       Попов улыбнулся, чем-то напоминая кота своим видом, опустил взгляд на руки Шастуна и аккуратно надел сначала кольцо, а потом и браслет на место. Арсений никогда не думал, что Антон настолько худощав, но его тонкие пальцы говорили сами за себя. Сквозь кожу проступали кости, и это хоть и не являлось чем-то здоровым, но было по-своему красивым. На долю минуты Попов даже не сдержался, оставив свои руки на шастуновских дольше положенного.       — Про Китай в Москве? Как-то времени не было, — подняв свои серые и по-настоящему бесстыдные глаза на Антона, ответил Арсений.       Он играл. Точно играл. И для Шастуна это было какой-то пыткой.       — Какая же ты сука, ты бы знал, — поджав губы, процедил Антон. Радует, что скорее беззлобно, нежели наоборот.       — Я догадываюсь. Но я правда думаю, Антон. Всему свое время, — подмигнув, произнес Попов и удалился в сторону их офисной комнаты.       А Шастун просто не привык так долго думать, да и загадки не боготворил, чтобы решать ребус под названием «Арс», который невольно захватил его эмоции в плен.