По тропе нити судьбы

      Шастун действительно не злился. Выкобенивался, конечно, но совершенно беззлобно, скорее принимая правила игры и параллельно с тем устанавливая свои. Всем своим видом он давал понять Арсению, что совершенно его не замечает, и ответные ухмылки на такую поганую актерскую игру Антона только раззадоривали. Как кошка с собакой, не иначе.       Позов, смотря на это, невольно поджимал губы, боясь повторение давней истории теперь на всеобщее обозрение. Он все еще оставался единственным, кто знал, и даже как-то намекал Попову, что помнит. Помнит и следит за этими двумя педиками, ведь настроение Арсения заметно поменялось, как и его мировоззрение. Дмитрий это видел хорошо, жаль только, что Антон не догонял это так, как его товарищ. Сережа, кося на своего друга и длинный кусок антенны хитрые взгляды, тоже что-то предполагал, но был то ли тактичным, то ли похуистом, потому что вопросов никаких не задавал. Что говорить об остальной команде — они были так заняты, что даже не замечали напряжение между отдельными участниками. Тот же Андрей, например, также сложил свои полномочия и ушел в креативную команду. Это решение было верным: он и без того являлся не самым активным участником на сцене, а процесс организации и изобретения новых форматов ему импонировал. Ему было спокойнее сидеть в офисе, нежели находиться под прицелом нескольких десятков глаз.       Арсению было тяжело признать, что вредный Шастун оказался ему по душе. Все это время Попов мог прочесть его как книгу: живая мимика, быстрая реакция, проблемы с обдумыванием перед тем, как сказать, — все это делало Антона открытым нараспашку. И Арсений пришел к выводу, что и это ему тоже нравится, но увидеть Шастуна в новом амплуа — что-то невероятное. В какой-то мере даже дразнящее. В огромной мере заставляющее оттягивать момент разговора просто ради существования такого поведения. И ведь Попов не был дураком: он понимал, что если он не выпускает Антона из мыслей все это время, если не сказал твердое «Нет», если его, как ему самому кажется, заводят некоторые привычки этого парня с зелеными глазами, все предрешено. Непонятно, что делать со всем этим дальше, но Арсений ведь уже и вышел из того положения, когда думать о будущем стало чем-то обязательным.       Еще несколько лет назад он был вполне сосредоточенным и выбирал интуиции план, но сейчас его ничего не держало. Ничего не сковывало. И тот самый чумовой Арсений, который погряз в семейных заботах, тоже вышел наружу. Он просачивался изредка — Антон даже украдкой его замечал, когда они только начинали близко общаться, — но чтобы так много и полностью… Попов был самым настоящим ящиком Пандоры. В нем являлось возможным найти все, что угодно, даже что-то абсолютно друг другу противоречащее. Наверное, это неотъемлемое качество творческих людей. Они яркие, они с сюрпризом. Арсений даже слишком с сюрпризом.       Молчание парней приводило к полному разрыву публики во время техничек. Они отлично отыгрывали свои роли, а так как зачастую им перепадало что-то вроде семейной пары или знакомства в клубе, их существующие недомолвки отлично вписывались в любой сюжет.       — А чего это такая красавица да стоит тут одна? — томным голосом поинтересовался Попов, подходя к Шастуну и облокачиваясь на барную стойку. Их локация — клуб, а роли вполне очевидны.       — Жду своего принца на белом коне, — поправляя волосы и едва заметно усмехаясь, отвечает Антон, отводя взгляд в сторону. — Пока вижу только коня.       — Меняй! — прерывает его Шеминов.       — Ну кожа у вас белая, возможно, вы к моим ожиданиям и причастны, — тут же «переобувается» Шастун, прищуриваясь и якобы оценивая Попова.       — Меняй, — качает головой Стас.       — Да ну не принц же он?! — возмущается Антон, на что получает звонкое «Принц!», выкрикнутое одной из девушек в зрительном зале. Шастун упирает руки в боки, поворачивается к публике и выискивает ту, что его не поддержала, с таким лицом, будто его заставили десять часов наблюдать за тем, как режут воду, вместо посещения футбольного матча.       — Жду своего принца на белом коне, но, кажется, перепутала столетия. Ох уж эта машина времени! — все-таки вывозит игру Антон.       — Да нет, мадам, вы по адресу, — у Попова замечательно получается отыгрывать парня, готового цеплять в клубах каждую ночь новую жертву. Шастун невольно поражался, как тот за два года никого не нашел: на него же даже в зале слюни пускали. Арсений еще более вальяжно развалился на несуществующей стойке, чудом не потеряв равновесие, и направил руку к талии Антона.       Тот, скукожившись, отстранился.       — Меняй, — произносит Стас, а Шастун уже злится, что менять приходится лишь ему. Он возвращается на место и протягивает навстречу руке Попова ногу. Выглядит это жалко: растяжки у Антона никакой. — Меняй! — вновь врывается Шеминов.       — На-а пять, — растягивает слова Шастун, изогнувшись так, чтобы дать Арсению пять.       — А вы точно принцесса? — начинает сомневаться в повадках Антона Попов.       — Меняй, — произносит Стас, и Шастун только и рад.       — А вы точно ничем не больны и не передали мне сейчас инфекцию? — выворачивается Арсений.       — Если вы так этого боитесь, то радуйтесь, что передала не половым путем, — цокая и отводя взгляд в сторону, произносит Шастун. Зал гудит, да и Антон сам от себя не в восторге: этот типаж юмора не его, но почему-то нечто подобное вырвалось.       — Ну раз я уже заражен, то чего мне бояться? — вернувшись к своему изначальному поведению, произносит Арсений и накидывается на Шастуна.       — Ну, например, того, что я могу тебя отправить во время крепостного права, — едва слышно произносит Антон, пока Шеминов не прерывает их действо громким «Стоп!» и не объявляет перерыв пять минут.       Шастун вырывается из хватки Арсения, тяжело дыша: тот заставил его выгнуться назад и был слишком близко в сравнении с их прошлыми техническими репетициями. И то ли играющие гормоны, то ли совершенно негнущаяся спина заставляли его скулить от положения, в котором он оказался. Зеленоглазый, вернув себе вертикальное положение, тут же скрылся за кулисами, направившись в туалет.       Там он, остановившись напротив зеркала, секунд десять всматривался в свое покрасневшее лицо, после чего включил холодную воду и полностью промокнул его, задев и волосы. Те беспорядочно лежали на голове, из-за чего Антон второпях поправил и их. Сердце все еще бешено стучало где-то в груди, но Шастун надеялся, что это дело минуты и начал глубоко дышать, закрыв глаза. Один вдох. Второй. Ладно, остальные по пути до сцены: Антон быстро разворачивается, открывая глаза, и взглядом сталкивается с другими — серыми.       — Ты… — Шастун только начал вскипать, но тут же был заткнут ранее изученным способом. Антон предпринял лишь две жалкие попытки что-то промычать, но они были скорее для оформления факта существования сопротивления, чем искренним недовольством.       Арсений забирал у Шастуна все: его воздух и остатки самообладания. Действовал настойчиво, будто если так жадно целовать кого-то, то точно можно слиться в одно целое и никогда больше не расставаться. Антон больно ударился о раковину и болезненно простонал, на что Попов лишь крепко схватил его за плечи и сдвинул парня вбок, вынудив его столкнуться уже с кафельной стеной, не отрывался от прежнего занятия.       Холодная плитка могла бы быстро отрезвить, и Шастун мимолетно пожалел, что не прислонился к ней сразу, как зашел сюда. Сейчас остывать было поздно, бесполезно и ни к чему: проводя своими руками по скулам, шее и рукам Попова, Антон ощущал раскаленность. Кожа была горячей, и Шастун был готов поклясться, что по градусу Арсений сейчас мог сравниться с бутылкой спиртного. И крепкого, если Попов не был крепче, конечно: под его напором нельзя было сопротивляться, а сносит крышу он лучше любой пьянки.       Губы, казалось, успели чуть опухнуть от такого внимания. Арсений это понимал, поэтому внезапно увел поцелуи во что-то нежное, а не страстное. Периодически слегка покусывал и оттягивал нижнюю губу Антона, из-за чего тот шипел, и этот звук был для мужчины как что-то, полностью вырубающее тормоза. Попов медленно проводил руками от уровня предплечий до запястий, увешанных браслетами. Вверх и вниз, пока в одно прекрасное мгновение пальцами не уцепился за воротник рубашки, откуда проследовал вниз и принялся расстёгивать пуговицы. Процедура длилась намного быстрее, чем все остальное, потому Шастун не сразу сообразил, когда оказался перед Арсением без этого элемента одежды. Быть точнее, понял лишь тогда, когда спине стало как-то слишком холодно.       Несмотря на неблагоприятную для работы мозга обстановку, Антона почему-то посетила мысль о том, что он стесняется. Он было хотел зажаться и прикрыться, не считая себя сравнимым по красоте с греческими богами, чтобы вот так светить своим тощим торсом, но Попов действовал быстрее. Оставив в покое рот Шастуна, он начал медленно спускаться вниз. Это было то крайне нежно, то больно, потому что Арсений, в отличие от Антона, почему-то не стеснялся и норовил оставить свои следы везде, где можно. Память об этом непонятном, резком, но горячем моменте наверняка еще несколько дней не будет сходить с кожи Шастуна, оставшись на ней гематомами. Космосом гематом; таким же, как и их создатель.       От шеи — еще ниже. Антон откинул голову, неприятно сталкиваясь с твердой холодной поверхностью позади, и цепляется за рубашку Арсения, проделывая с ней все то же, что минутами ранее произошло с его собственной. Концентрироваться сложно. Не жмуриться, смотреть открыто и анализировать — сложно. Но Шастун пытается, разглядывает тело Попова и понимает, что греческие боги — не миф, а один из них сейчас стоит прямо перед ним. Арсений был идеальным во всех отношениях: поведение, черты лица, глаза, в которых можно было утонуть. Как выяснилось, еще и тело. Нет, Антон догадывался, конечно, но никогда не видел его так, как сейчас. Шастун залипает так, как это вообще возможно, когда в голове пустота и хочется просто отдаться мгновению, прикрыв глаза.       — Шаст? Арс! — голос Позова раздался чересчур близко.       Импровизаторы отрываются друг от друга, слишком резко, неправильно, не вовремя возвращаясь с небес на землю. Антон ошарашенно смотрел на Арсения, с трудом приходящего в себя.       — Эм… да, Дим? — отозвался Шастун, преодолев ком в горле.       — Там перерыв закончился. А у тебя… все хорошо? — осторожно спрашивает Дима, а Антон вслушивается, но приближающихся шагов не слышит.       — Просто поплохело, я скоро приду, — если «плохо» теперь так ощущается, то Шастун готов подхватить все болезни мира.       — Арса не видел? — на всякий случай уточняет Позов, на что Антон кидает что-то вроде «я что, его мамка?» и не оказывается ни в чем заподозренным. Дима же успел понять, что эти двое повздорили, так что его ответ был более чем ожидаемым.       Как только отдаляющиеся шаги стихли, Шастун смущенно перевёл взгляд на Арсения. Парень было открыл рот, на что Попов, спиной прислонившись к участку спины рядом, моментально сказал:       — Если ты хочешь спросить об этом, то ты последний идиот, Шаст, — голос его сбившийся, в какой-то мере даже уставший.       Это отвратительно: достигать чего-то и быть прерванным. Забыться и вновь вернуться в реальность, где ты должен выйти на сцену и отыгрывать дальше. Войти в такой кураж, а сейчас понятия не иметь, как быстро снять напряжение, распространившееся по каждой клеточке тела. Но да о чем Арсений думал, выбрав временем и местом перерыв во время технической репетиции? И все-таки в этом было что-то особенное: провокации, публичное место, слишком мало времени, ограничения. Жаль только, что эта игра не имела такой сюжет, чтобы довестись до конца.       Но ведь рано или поздно она дойдет?       Арсений посмотрел на Антона и слегка улыбнулся.       — Я понял, — сказал Шастун и, нежно дотронувшись щеки Попова своими пальцами, аккуратно поцеловал его. — Но к мысли о большем нужно будет привыкнуть, у меня… не было такого опыта.       Арсений лишь закатил глаза, поразившись, как в Антоне со всеми его качествами сочетается еще и тупость. Будто у него, блин, человека, который это все отвергал, этот опыт был.