Спустя два года
— А-а-арс! — протягивает Шастун в телефонную трубку. Арсений не видит его, но ноток в его голосе хватает, чтобы вырисовать в воображении Попова счастливого и сияющего от радости Антона. — Я не верю! Уже сегодня! — парень вскакивает с дивана и начинает широкими шагами расхаживать по комнате, едва не взлетая после каждого. — Я рекламу смотрел и не верил, видя это «5 февраля», а сегодня посмотрел в календарь, услышал это «Уже сегодня. Премьера» и… — у Шастуна не хватало словарного запаса, чтобы передать свои эмоции, поэтому он счел нужным издать что-то непонятное и упасть на диван, откуда, правда, спустя несколько секунд все равно хотелось подняться. Энергии в Антоне было немерено. Ее бы выплеснуть во что-то. Или в кого-то, причем в максимально прямом смысле этого слова, но этот самый «кто-то» сейчас был заграницей. По ту сторону звучал спокойный голос, но в нем теплилась улыбка, которую Шастун за годы их тесного с Арсением общения также научился слышать. Попов полностью поддерживает Антона, правда рекламу так часто, как он, не видит: посмотрел то, что скинули в мессенджере, и все — русскоязычных каналов здесь не водится. — Мы же вместе посмотрим? — спрашивает Шастун умоляюще. — Да, я вылечу совсем скоро. Должен успеть к девяти вечера уже быть дома, — улыбаясь, отвечает Арсений. — Как Кьяра? — отходя от эмоций, спрашивает Антон. За годы техничек с чисто символическими сборами, концертов и успешно пройденных кастингов, после которых Попов все-таки получал свое экранное время, он смог накопить достаточную сумму, чтобы позволить операцию. Конечно, не без помощи: заграницей платили довольно щедро, а Алену очень даже не зря хвалили в Петербурге и высылали в командировки, считая ее наилучшим лицом, представляющим компанию. Ее Судьба оказалась не менее талантливой в их сфере, поэтому вместе они смогли не только продвинуться, но и открыть свой бизнес. Семейный, как замечал Арсений каждый раз, когда поднималась эта тема. Про себя он еще нередко добавлял, что стабильный, но за то чтобы быть на плаву им пришлось долго бороться. И тем не менее Попов был рад за когда-то, если не до сих пор, любимого человека. Как бы они ни потрепали друг другу нервы в последние годы и сколько бы времени он ни отдал этому браку, от которого остался лишь общий ребенок, он всегда говорил про Алену только хорошее. Ведь если ты однажды полюбил человека, если ты был с ним, если он поддерживал тебя и даровал тебе что-то очень важное в жизни каждой семейной пары, это нельзя назвать плохим опытом. Попов в принципе никогда не понимал, как можно было ненавидеть того, кого однажды выбрал, ведь в какое-то время ты желал именно этого. Вишенкой — действительно ею — на торте, коим представлялись денежные средства на операцию, были небольшие вложения Антона. Больше он позволить не мог: в отличие от Арсения, он не желал заниматься еще чем-то, кроме импровизации, а два года работы над проектом, который не факт что выйдет, — дело не сильно прибыльное. От этого Попову было даже смешно: он долгие годы был с человеком, у которого все просчитано, а его Судьбой являлся тот, кто живет одним днем. Но несмотря на неорганизованность Шастуна, Арсению было спокойно. Он видел в нем того, кто отдается своему делу без остатка, и верил, что если не сейчас, так через пять лет Антон обязательно добьется успеха. Возможно, не в рамках их шоу, но добьется. Он харизматичный, яркий, готовый уделять все свое время юмору, а такого надо брать и тащить на экраны, занимать чем-то его свободное время. — Мне все еще странно ее такой видеть, — и это звучало больно: по сердцу Шастуна будто ножом проехались. Слыша такие нотки в голосе, он невольно возвращался в прошлое, когда Попов был таким всегда. И сейчас для Антона было страшным кошмаром допустить провал Арсения в ту яму, как и для последнего вновь сделать равнодушие ежедневной маской Шастуна. Если бы Попов знал тогда, каким живым может быть пофигист за стойкой регистрации… — Удивительно, но она видит, — и Антон слышит, что Арсений даже слегка улыбается, — но каким методом? В ее голову встроено… ай, — он прерывается: говорить тяжело. — Я понимаю, — отвечает Шастун. И он не врет: им уже были проштудированы все статьи про подобного рода процедуры, стоило Арсению заикнуться о ближайшей операции. Он не видел Кьяру уже несколько лет, а виделся с ней и вовсе ничтожное количество раз, но девочка с первой же попытки проникла в его сердце и заселилась глубоко. Не как ее папаша, конечно: тот способен глубоко заселяться не только в сердце. Антон переживал не меньше Арсения, но в суете предпремьерных дней ему это давалось сложнее. Окружающие были способны перехватить его внимание и оставлять его с мыслями о внешнем и внутреннем состояниях Кьяры после пережитого лишь наедине с самим собой. Шастуну было также страшно и за Попова: он всегда принимал все близко к сердцу, хоть и старался казаться неподвластным эмоциям. А сейчас он там, в чужой стране в обществе уже не настолько родной бывшей супруги и ее мужа. С Кьярой, но какой Кьярой? — Я рад и свыкнусь, честно. Это лучшее, что могло произойти из всех возможных вариантов. Я хотел привезти ее, — признается Попов, и Антон начинает улыбаться от одной мысли о встрече, — но после такой процедуры не стоит. Вероятнее всего, она остается в США, будет изучать язык и жить в этой семье. И, может, оно и к лучшему. Они любят ее. — Ты тоже, Арс, — напоминает Шастун, — и имеешь право с ней видеться. Я помню вас в больнице. Ты очень хороший отец, — Антон ловит себя на мысли, что никогда не говорил об этом вслух. Попов смущается, и на мгновение их диалог зависает в тишине. — Который способен нарушить все, что можно, лишь бы попасть к дочери, — все-таки отшучивается мужчина. — Я рад иметь дело с таким нарушителем, — говорит Шастун, а Арсению лишь тепло: его голос такой уютный, что хочется в него завернуться и слушать со всех сторон. — Ведь если бы ты соблюдал часы приема, ты бы никогда не попадал на работника ночных смен. И мы бы не познакомились. Попов незримо для Антона кивает этой мысли и понимает, что эффект бабочки все-таки существует и каждое неосторожное действие приводит к чему-то большому. Даже если эти действия нельзя назвать приятными. — Я передал ей твой подарок. Ей понравилось, — делится Попов. — Она сказала, что хотела бы когда-нибудь увидеться с дядей Антоном. — Раз так, то мне придется когда-нибудь слетать в США. Или же ей погостить у нас, — казалось, шире улыбнуться нельзя, но Шастуну все подвластно. — Обязательно, — отвечает Арсений и прощается. Ему еще нужно собрать вещи и прогуляться с Кьярой: он очень хотел побыть с ней наедине еще какое-то время, даже если его будет ничтожно мало. Вызов обрывается, и Антон падает на спинку дивана в офисе. Он бы тоже хотел с ней увидеться. И как по заказу телефон в руке вибрирует, оповещая о новом сообщении. Шастун заходит в чат и видит фотографию Кьяры: ее бандана надета на голову так, чтобы последствий операции не было видно. Впечатлительность парня безгранично ликует этому факту, а Антон всматривается в лицо девочки. Она так выросла, кто бы мог подумать… Ей уже девять лет. Она повзрослела, но осталась тем же кудрявым ангелом. И она замечательно говорила, как слышал Шастун из их совместных ей звонков. Сложно было представить, что все это — та самая малышка, которая точно ударялась бы об углы, если бы отец не спиливал их. Малышка, которая любила играть и сейчас точно имела все шансы обыграть Антона в «Слова», ведь алфавит она уже знала. Малышка, которая переборола свою травму и в красном теперь видела не кровь, которую вызвала дюжина осколков упавшего стеклянного шкафа, а сердце. И именно это сердце держал в руках огромный плюшевый медведь, подаренный Шастуном, а к нему шла небольшая, но важная подпись: «Поиграем в ассоциации? Красный — это любовь»***
Шастун не знает, куда себя деть, и приезжает в аэропорт раньше времени, хоть Арсений и уверял, что не нужно его встречать. Антон традиционно его не слушал. В смысле не нужно встречать, если он соскучился? Они не виделись на протяжении двух недель, и Шастуну оставалось лишь довольствоваться обрывками воспоминаний об их последней ночи и осторожных поцелуях в аэропорту. Возможность оказаться застуканными стала их небольшим фетишем. Эта напряженная обстановка разгоняла желание лучше, чем обложка журнала со слишком большим декольте у мальчика в пубертатный период. Перерывы, во время которых нередко происходило что-то невероятное — они научились тратить время грамотно, — и им даже начало казаться, что их коллеги о чем-то подозревали, раз перестали их искать; общественные места, в которых так и хотелось украсть легкий поцелуй; но Родина адреналина — сцена. Та самая, где они нередко отыгрывали пару, и та самая, после выхода за кулисы с которой Шастуну хотелось все расставить на свои места. Это там он был девушкой, девочкой, женой. Стоило им скинуть свои маски, как все переворачивалось с ног на голову. Не всегда, конечно, ведь Антон чувствовал себя элементарно неправильно за то, что в паре должен быть доминант и пассив. Для него отношения — нечто равное. И они сразу были в равных условиях незнания того, на что идут, чтобы только Арсений занимал новое для себя положение. Антон сидел в зале ожидания, и это место тоже было для него обителью воспоминаний. Кажется, здесь началось что-то хорошее. Когда-то здесь, блуждая меж терминалов, он искал смоляную макушку, коих в толпе пассажиров было уйма. Арсений тогда сам его нашел. Сам его позвал, сделал ему ответный подарок, и Шастун даже не знал, что являлось этим самым подарком больше: браслет, который он носит до сих пор, не снимая, или шанс, который Антон получил вместе с боем курантов. «Capable». Талантливый. Способный. Антон всматривался в эту надпись каждый раз, когда ему казалось, что он не справится. Он видел ее и слышал в исполнении самого родного для него человека, который верил в то, что у Шастуна все получится. Например, когда они устраивали технички в больших клубах, и Антон волновался так, что у него даже руки тряслись, заставляя металл на них звенеть от ударов друг с другом. Он любил свое дело, но был жутко стеснительным. Арсений это волнение незаметно сцеловывал в темных углах зоны за кулисами. В Шастуна в жизни так никто не верил, как Попов. И Антон давал ему в ответ то же самое. Арсений для него был самым красивым, замечательным, образованным и не менее capable. Ведь именно поэтому его лицо периодически всплывало в афишах кинотеатров, спектаклей, которыми Попов также любил баловаться, и на просторах Интернета, если вдруг дело касалось сериала, который выкладывался на определенных платформах. Арсений сейчас был далеко, но преследовал его на каждом шагу, и все из-за его таланта. Если бы не он, они бы никогда не встретились в Москве. Если бы не он, он бы так и сидел на «скамейке запасных» кинематографа. Попову только нужно было чуть больше в себя поверить, оставить обыденность в виде работы аниматором и рискнуть. И этот риск оправдался. Антон крутит на пальцах кольца, невольно думая, что, возможно, именно поэтому он и начал носить их в таком количестве: они все красивые, у каждого есть своя история, интересная и не очень, и их можно снять и надеть, при желании повторить процедуру до одурения, пока хочешь убить время. Он вскакивает при каждой новой фразе оператора и наконец верно: озвучивают номер рейса Арсения. Шастун покидает зону с креслами и разминается, оглядываясь по сторонам. Количество активных людей, а вместе с ним и шума, увеличивается: часть спускается на первый этаж, и Антон послушно следует за ними, стремясь к выходу. Останавливаясь, он видит входящих людей, верно подмечает, что те — сошедшие с небес, Арсению такое описание очень подходит. Всматривается в каждого мимо проходящего, пока не видит того самого. Попов потерянно оглядывается по сторонам, пока не оказывается утянутым куда-то в сторону. Антон берет его лицо в ладони и всматривается в серые глаза, озаренные счастьем при виде того, кто его так ждал. — Я скучал. Сильно, — отрывисто произносит Шастун, норовя смазано поцеловать Арсения, но тут у последнего откуда-то просыпается совесть. — Не здесь, — останавливает он Антона. Горячее дыхание обдает его кожу и хочется взвыть от того, что после долгой разлуки Попов наконец так близко, но все еще не настолько, насколько Шастуну хотелось бы. Они вызывают такси и добираются до квартиры, что оказывается для Антона огромной проверкой силы воли. Как известно, московские дороги не могут похвалиться своей продуманностью, а обитатели города, видимо, не сильно уважают метро, поэтому избежать пробок попросту невозможно. От каждой минуты ожидания Шастуну хочется взвыть. Он смотрит на Арсения как-то слишком, аккуратно касается своими пальцами тыльной стороны его ладони, заставляя последнего испытывать волну мурашек. Антон сегодня нежный, и это не проходит мимо глаз Попова. Ему тепло и уютно даже так, на относительной дистанции. А вот после попадания на нужный этаж терпеть совсем сложно. Антон пытается нет-нет да украсть поцелуй, а Арсений, держась из последних сил, вставляет ключ в дверной проем, несколько раз не попадая. Руки трясутся от понимания предстоящего: он тоже скучал. Дверь резко распахивается, впуская хозяев — как громко сказано, когда квартира лишь снимается: проживающих — вовнутрь, и тут крышу сносит уже у успешно спровоцированного Арсения. Он отпускает ручку чемодана, ногой отталкивая его куда-то подальше, хватает Антона за грудки и притягивает к себе. Шастун кое-как успевает нажать на кнопку пульта, включая ТНТ: никакой секс не заставит его пропустить премьеру в случае чего. Дверь кое-как закрывается, лишая соседей повода для новых обсуждений. Попов целуется жадно, а Антон лишь поддается, не отказываясь от своего нежного настроения. Его лопатки соприкасаются со стеной, а руки Арсения перестраиваются, блокируя парня со всех сторон. Не то чтобы Антон хотел куда-то сбежать, конечно. — Какой же ты, — со сбившимся дыханием произносит Попов, отрываясь от губ Шастуна и всматриваясь в его лицо. Антон плывет: щеки разгоряченные, глаза блестят, а губы чуть припухли от обилия поцелуев. Он сейчас выглядит как самая сокровенная фантазия Арсения, которая приходила к нему во снах чуть ли не каждую ночь его отсутствия рядом. — Какой? — шепотом спрашивает Шастун, и его горячее дыхание обдает губы Попова, невольно заставляя чуть раскрыть рот. — Красивый, — говорит Попов, неожиданно нежно целуя Антона. Отрывается, но отдаляется лишь на несколько миллиметров, чтобы Шастун не только его услышал, но и буквально почувствовал сказанное. — Мой. Его. Антон был его целиком и полностью и никому больше принадлежать не желал. И Арсением он ни с кем не хотел делиться. Так, медленно и вместе с тем по-особенному нежно целуя Попова, он поднял руки к вороту рубашки, нащупал извечно любимый арсов красный галстук и чуть ослабил его. Отрываться от Арсения, чтобы избавиться от этого элемента, не хотелось, поэтому тонкие пальцы парня отправились ниже: к пуговицам, которые дрожащими руками одна за другой были расстегнуты. Дрожащие, потому что, казалось, с их встречи прошла целая вечность. Дрожащие, потому что соскучился. Зато Антон резко распахивает рубашку, проводя руками по его плечам и мускулистым рукам, представляя эту красоту на всеобщее обозрение. Рубашка падает на пол. А Шастун кладет руки на плечи, такие же горячие, как и щеки Антона. Он аккуратно проводит по ним сначала ладонями, потом отдельными пальцами, и Арсению почему-то щекотно. Он, еле сдерживаясь, едва уловимо смеется в поцелуй, пока Шастун думал, что поплыть еще больше уже попросту невозможно. Этот их раз как первый. Не считая того случая на техничке, конечно: тот был неловким и не доведенным до конца. Как первый-как-говорит-Антон-нормальный, потому что такой же нежный, такой же важный, такой, словно до этого ничего не было. Или было так много, что в такие минуты хотелось не жестко, больно и властно, а про любовь. Арсений вновь отрывается, опуская глаза. Руками хватается за низ худи Шастуна и тянет вверх: оно мешает прочувствовать, что тот рядом. Высвобождая Антона от одежды, он вплотную прижимает его к стене и наваливается сам, аккуратно берет его лицо в руки и целует долго и жадно, словно его воздух будет каким-то неправильным, если в нем будет меньшая доза особенного аромата, который принадлежит лишь Шастуну. Их милые обхаживания друг друга прерываются, когда Шастун опускает руку и задевает выпуклость, скрытую за тканью обтягивающих джинсов. Для Арсения переживать такое состояние было тяжелее всего: на него давило не только сексуальное напряжение, но и собственная одежда, потому что он, цитата, модник херов, нет бы об удобстве подумать. Антон улыбается, все понимая, и достаточно быстро, вероятно, будучи наученным временем, освобождает Попова от необходимости находиться в штанах. Не то чтобы она не исчезла с преодолением порога в квартиру, конечно. Еще раз Антон целует Арсения. Медленно, нежно и так осторожно, будто тот сейчас развалится. Хотя в таком возрасте возможно всякое, и Шастун не забывал шутить об этом, за что всякий раз получал по шапке. Посмотрев в чистые и светлые глаза, от которых при всем желании не хотелось бы отводить взгляд, Антон начал опускаться. Едва уловимыми поцелуями он проделывал «тропу» от губ Попова до того самого места, на которое последний хотел его послать в день их знакомства. Тяжелый получился путь, но теперь, по велению судьбы, все хорошо. Все так, как и должно было быть. Попов приближение Шастуна ощущает каждой клеточкой своего тела, и от осознания, что это все происходит на самом деле после двух недель разлуки, ноги сводит. — Антон, — произносит Арсений, когда парень уже опустился на колени. Тот поднимает на него взгляд снизу вверх, и Попова приятно трясет от него. В обычной жизни он смотрит иначе. Когда его взгляд такой, значит лампы перегорают, крыши едут, а дом даже и не думает стоять, тоже разрушаясь к чертям. Рушится все: есть лишь они в это самое мгновение. — Я так люблю тебя в своей жизни. Шастун озаряется своей фирменной котовской улыбкой, но возвращается к первоначальному делу. Арсений вновь теряется, ощущая его дыхание, и мыслями падает куда-то глубоко в себя, когда последние препятствие — боксеры — резко уходят вниз. Он закрывает глаза и полностью утопает в этом моменте. Антон делает все аккуратно, медленно, с особым чувством, и это Попову кажется чем-то прекрасным, но для двух недель ожидания слишком нерасторопным. Стараясь сосредоточиться на окружающем его мире, он направляет руку к голове Шастуна и даже цепляется, но Антон резко останавливается, отстраняясь. Арсений смотрит на него вопросительно и даже как-то обиженно, а парень аккуратно берет его руку. — Прости, но придется потерпеть, — поясняет он, поднимаясь и закидывая руки Попова вверх. Снимая с него галстук, он соединяет им руки Арсения между собой и привязывает к стоящей рядом вешалке. — Она скорее рухнет, чем я буду спокойно стоять, — фыркает Попов. — Тогда не миновать нам очередной встречи с больницей, — пожимает плечами Антон, а Арсений кривится: ему общих дел с медициной за последние недели хватило на годы вперед. Шастун не возвращается на пол: зависает, смотря на руки Попова. — Интересно, а с нитями как бы это происходило… — вкидывает он мимолетную мысль. — Думаю, красиво. — Иди сюда, — шепчет Арсений, и Антон приближается. — Не думай о прошлом. Его нет, как и будущего. Только настоящее мгновение. И сейчас все красиво. Шаст, очень. Антон улыбается, и они в очередной раз крадут секунду, чтобы поцеловаться, прежде чем пол вновь встречает Шастуна. Это безумство. Все, что делает Антон, — безумство. Попов мякнет и еле держится на трясущихся от наслаждения ногах, стонет как-то слишком нескромно, совсем не думая о чувствах соседей — вдруг им тоже хочется — и извивается. Вешалка угрожающе трясется, но Шастун предпочитает не заострять на ней никакого внимания. Все было неважным, пока его цель — доведение Попова до пика — не оказалась преодолена. Арсений пуст: эмоционально и физически. Он буквально виснет на чертовой вешалке, и лишь галстук спасает его от падения на Антона. Кажется, придется попрощаться с любимой частью гардероба и найти себе нового избранника в мире галстука, ведь и тот держится на добром слове. Шастун развязывает руки Арсения, и тот невольно падает на него. Антон аккуратно берет в руки покрасневшие от хватки запястья и целует их, из-за чего Попов шипит: жжет. — Давай продолжим на диване? — спрашивает Шастун, а Арсений сейчас, кажется, согласился бы на что угодно. Даже на экономическое образование: настолько он не был способен сопротивляться. Антон придерживает Попова, ведя его в зал, откуда доносится голос: — Всем привет! Вы меня отлично знаете! Рад вас приветствовать здесь! Арсений пугается так сильно, что даже обретает способность самостоятельно держаться на ногах. Он с опаской заглядывает в комнату и готов обругать Антона за то, что тот чуть не довел его до инфаркта. Пусть и не специально. Из телевизора вещал сам Павел Воля, и Попов был невероятно рад, что он все-таки приветствует их не прямо здесь. Арсений садится на диван, ожидая Шастуна, который невольно переключает свое внимание на телевизор. — И мы как обычно приготовили вам нечто неожиданное, — продолжает Воля. — Надеюсь, не трансляцию из нашей квартиры, — усмехается Антон, укладывая Попова и нежно целуя его. Как всегда, от нежных и осторожных — к страстным и глубоким. — Вы присутствуете на шоу, где нет ни единой строчки сценария, — вещает телевизор на заднем фоне. И все-таки согласитесь, это очень странное комментирование секса. Музыка в настроение также не вписывалась, но парням, кажется, было совершенно все равно: несмотря на ожидание пилотного выпуска, этой встречи они ждали чуть-чуть больше. И совсем неважно, что первое готовилось больше двух лет. — Все, что произойдет здесь, будет сплошной импровизацией, — не лишал их своей компании Павел. — Поудобнее устраивайтесь на вашем диване, — и тут Антон откровенно заржал, прямо в поцелуй, — и под аплодисменты встречайте наших актеров! Арсений Попов! — Подожди, я не могу упустить этого красавчика, — включается в происходящее Арсений, занимая вертикальное положение. На экране появляется точная копия этого разгоряченного взлохмаченного парня, радушно машет рукой всем телезрителям и усаживается на свое место. — Дмитрий Позов! Сергей Матвиенко! — поочередно называет Воля, и компанию высокому брюнету составляют двое более низких мужчин. — Ну вот, Арс, мне при пацанах теперь неловко, — складываясь пополам от абсурдности ситуации, сквозь смех говорит Шаст. — И Антон Шастун! — завершает Павел. — Привет, привет, привет, ребята! Привет всем, — здоровается шпала и занимает последнее четвертое кресло. — Особенно перед этим, да? — смеется Арсений и быстро сцеловывает улыбку Шастуна. — Мы продолжим. Обязательно продолжим. А сейчас не могу не поздравить нас с тем, что мы в чертовом телевизоре, — шепчет он так радостно, что Антону становится спокойно на душе. Он откидывается на спинку дивана, предварительно беря плед и прикрывая им тело Арсения, которым он бы не хотел делиться с парнями даже через телевизор. Попов устраивается где-то рядом, кладя голову на плечо Шастуна. И в этот момент все так правильно, хорошо и почему-то волнительно. Так, словно завтра начнется новая жизнь. Лучшая жизнь. И будто ничего плохого больше никогда не случится.