***
Найл высадил её возле казарм, а сам отвез повозку обратно в конюшню. Она поежилась, из-за ясного неба снаружи было обманчиво теплее, чем на самом деле, но она не хотела лишать Найла возможности заботиться о ней, и была рада, что он не стал настаивать на этом. Мари постучала в дверь казармы, и Бретт был тем, кто открыл её. Он бросил на неё один взгляд, повернул голову и крикнул: — Эрвин! Твоя девушка здесь! Она чувствовала жар на своих щеках, несмотря на резкий зимний воздух, и Эрвин появился почти сразу. Он выглядел так же неловко, как и она. Одно дело-видеть друг друга. Совсем другое-чтобы об этом знал весь мир. — Ты хочешь подняться на колокольню? — спросил он. Там, наверху, у них будет какое-то подобие уединения и небольшая защита от непогоды. Она кивнула, зарываясь лицом в шарф, и взяла его за руку. Эрвин улыбнулся, но в этом было что-то не то. — Прости, я пришла не вовремя? — спросила она. — Нет, все в порядке. Я давно хотел с тобой поговорить. Просто в последнее время мне было тяжело, — внезапно он повернулся и посмотрел на неё, выражение его лица было сокрушенным. — Не то чтобы это твоя вина, — сказал он. — Я знаю, что тебе нужно охотиться, чтобы помочь своей семье. — Я знаю, что ты ничего такого не имела в виду, — сказала она. — Хотя ты, кажется, нервничаешь. Твоя практика идёт не очень хорошо? — Снег всё усложняет, но инструкторы никогда по-настоящему не дают нам передохнуть. Они просто меняют упражнения. Может быть, мы не сможем использовать наше маневровое снаряжение, когда он сильно падает и видимость плохая, но тогда они поведут нас маршем или будут работать с нами в рукопашном бою. У нас тоже запланировано много занятий в классе на те дни, когда мы будем знать, что окажемся в ловушке в помещении. Это было не то, что она имела в виду, но ей не хотелось этого говорить. Может быть, достаточно было просто быть здесь с ним, и было бы жадно надеяться на большее. Он провел ее в колокольню, и они поднялись по лестнице. Она старательно избегала ступеньки, на которой прошлым летом порвала платье, хотя быстрый взгляд сказал ей, что гвоздь исчез. И сегодняшняя юбка тоже были толще, чтобы ей было тепло в зимнюю погоду. — Так о чём ты хотел со мной поговорить? — спросила она. Они добрались до вершины колокольни, и здесь дул легкий ветерок, но если они оставались за деревянной рамой, поддерживавшей колокольню, это было не так уж плохо. Эрвин глубоко вздохнул. — Об этом… Я тут немного подумал о нас, о твоей семье, об окончании школы. — Да, — пробормотала она, — до этого всего несколько месяцев. Весной. Вскоре он подаст заявление в Развед-корпус, и не было причин, по которым они не приняли бы его. Он был талантлив, и у них не было таких высоких требований, как у Военной полиции. Его уход был просто вопросом того, хотел ли он этого. — Я кое-что понял, — сказал Эрвин. — Это было после того, как твой отец заболел, но я не мог сказать тебе тогда, потому что ты уже была достаточно разбита, и я не хотел причинять тебе боль больше, чем это уже было. Она моргнула, не уверенная в том, что слышит, и уставилась на него, надеясь, что неправильно поняла. — Эрвин… — Я не могу продолжать встречаться с тобой, Мари. Не как парень. Я по-прежнему буду твоим другом, всегда, если ты позволишь мне, но я не могу быть чем-то большим, чем это. Я иду в Разведывательный корпус. Мы оба это знали. Выйти за пределы Стены, искать ответы-вот что я должен сделать. — Я никогда не говорила, что ты не можешь, — сказала Мари. Он кивнул, опустив глаза. — Я знаю, но дело в том, что я, вероятно, там умру. Возможно, это произойдет не через год или даже не через пять, но я, вероятно, сделаю это, и я помню, что ты говорила о надежде иметь собственного мужа и семью к тому времени, когда твои родители уйдут. Эрвин сглотнул и поднял голову, взяв её руки в свои. — Я не хочу быть человеком, который оставляет жену без мужа или детей без отца. Я знаю, что для тебя значит семья, Мари, и тебе нужен кто-то, кто будет рядом с тобой, кто-то, кто сможет оставаться в Стенах, пока ты присматриваешь за своими родителями и создаешь собственную семью. Я не могу этого сделать. Я бы с удовольствием, но я не могу. — Значит, все так плохо, — сказала она оцепеневшим голосом. — Так и есть. Если солдат не переведется, он, скорее всего, умрет до того, как сможет уйти в отставку, независимо от того, насколько он хорош. Мари склонила голову. — Полагаю, я должна была догадаться. Может быть, я так и сделала. Но я всё ещё надеялся. И, зная это, ты всё ещё хочешь записаться?» — Да Она заставила себя улыбнуться, сдержала слёзы и сказала: — Я понимаю. Мари чувствовала, как сжимается её сердце, но это было то, что она любила в Эрвине, не так ли. Как он мог взяться за что угодно, если бы решился на это, что у него была мечта, от которой его ничто не удерживало. Ей следовало бы знать, что это не сработало бы, но она хотела надеяться. Она хотела верить. Когда она открыла рот, то почувствовала, как у неё сорвался голос, но она вытолкнула его, не желая, чтобы он волновался или сожалел. Ему не нужно было видеть, как сильно ей больно. — Ты очень смелая, раз можешь выбрать такую жизнь. Кажется, я уже говорил тебе раньше, что знаю, как много значит для тебя твоя мечта. Во всяком случае, знание того, что ты можешь умереть в погоне за этим, показывает, насколько тебе не все равно. Для него это было важнее всего на свете, больше, чем для неё. — Я не хочу умирать, — сказал он, — И я сделаю все возможное, чтобы избежать этого, но это единственное, чего я не могу тебе обещать, и именно поэтому… Он не смог закончить. Она чувствовала, как дрожат его руки. Но это было нормально. — Тебе не обязательно это говорить, — сказала она. — Я знаю. И я все равно буду думать о тебе с нежностью. Я более чем счастлива быть твоим другом, хотя это может занять немного времени… чтобы приспособиться. Эрвин безмолвно кивнул. Не желая ни о чём сожалеть, Мари отпустила его руки и встала на цыпочки, чтобы легко, неловко поцеловать его в губы. — До свидания, Эрвин.***
Найл ворчал себе под нос, возвращаясь в казармы после того, как убрал повозку. Один из других стажеров пожаловался на то, что они с Эрвином каждую неделю всегда хватали запасной фургон, и Найл возразил, что там было больше одного фургона. Если бы он хотел получить его, он должен был появиться раньше в тот же день, чтобы потребовать его. Блу чуть не пнула парня, когда он подошёл слишком близко. Найл не остановил бы её. Казармы не отапливались, но, по крайней мере, в них было бы теплее, чем в сарае, из-за того, что они были набиты живыми, дышащими телами. Было темно, но он еще не слышал звонка к обеду и не ожидал, что это произойдет в ближайшее время. По периметру лагеря были зажжены фонари, чтобы люди могли найти дорогу в зимней темноте, хотя из-за холода людей было немного. И единственная фигура, которую он видел, явно не была одной из кадетов, учитывая толстое, отороченное мехом платье. Мари съежилась, обхватив себя руками за талию и склонив голову, когда тащилась по заснеженной земле к выходу из лагеря. Найл трусцой поравнялся с ней. — Эй, Мари, ты уже уходишь? — он мельком увидел её лицо в слабом свете, и она быстро повернула голову. Беспокойство затопило его. — Ого, ты плачешь. Ты не можешь сделать этого здесь. Твое лицо сейчас застынет. Что случилось? Он пошарил в кармане пиджака, пытаясь найти носовой платок. Он был спрятан в нижнем кармане его рубашки, и ему потребовалось время, чтобы вытащить его. Рот Мари открылся и закрылся, и он вытер ей глаза, пытаясь поймать слёзы, прежде чем они превратятся в лёд. — Это так… просто Эрвин, — выдавила она. — Что он сделал? — спросил он, и его голос, должно быть, прозвучал резко, потому что она быстро покачала головой. — Это не его вина, — сказала она. — Это просто… Ты его знаешь. Ты знаешь его мечту о том, чтобы выйти за Стены. И я такая… не часть этого. — Это чепуха, — сказал Найл. — Ты не должна быть такой, чтобы он пошёл туда. Это не значит, что солдатам Разведывательного корпуса запрещено вступать в отношения. Ты ведь встречалась с ним, верно? Она кивнула, и новые волны слёз покатились из её глаз. Одного носового платка будет недостаточно. — По крайней мере, — сказала она, — Он дал мне знать, прежде чем я… прежде чем я смогла больше заботиться о нём… Она икнула, не в силах закончить, и Найл притянул её в объятия. — Давай, выпусти это, — сказал он. — Тебе это нужно. — Я не должен, — она задрожала. — Я надеялся попасть домой до того, как меня кто-нибудь увидит. Я не хотела быть такой. Мари задрожала, прижимаясь к нему, и это было не от холода. Больше всего на свете Найлу хотелось, чтобы он мог успокоить её, чтобы что-то, что он мог бы сказать, остановило бы её слёзы и заставило снова улыбнуться. Всего несколько часов назад она была так счастлива, потирая руки, как ребёнок, при мысли о встрече с Эрвином. — Ты хочешь, чтобы я поговорил с ним? — спросил он. — Может быть, я смогу переубедить его. Мари вздрогнула. — Я боюсь, — сказала она. — В том, что он мне сказал, нет ничего плохого, и я не могу просить его отказаться от своих мечтаний. Кроме того, это нечестно по отношению к тебе, Найл, втягивать тебя в это дело. — Мне всё равно, — сказал он. Он уже был замешан в этом деле. Она не знала, как сильно разбилось его сердце, когда он сделал это предложение, но если бы это сделало Мари счастливой, это не имело значения. Всё это время он был в центре событий.