Граттаж

Даунстрик - полоса невезения в покере, когда «карта не заходит», а если и заходит, то проигрывает Невзирая на поздний час и давно закрытые для обычных посетителей двери, по ватиканскому музею шла высокая фигура в черном, а за ней тенью – ещё две. Сжимая в руках приобретенный на входе розарий, Кайло шел сквозь ночь, ни разу не задумываясь. Он отлично знал это место и точно знал, что искал. Остановившись у Алтаря Одди, окинул уставшим взглядом то, как Рафаэль выразил один из ключевых библейских сюжетов – Благовещение. Чего-то подобного ждал и он последние три дня. Благой вести. Или хотя бы надеялся не услышать плохой. Но терпение не было сильной стороной капо, потому он, исчерпав все ресурсы, обратился к последнему. Его вере нужно было немного чуда, и, опустившись на колени, он посмотрел на Мадонну кисти величайшего художника. Перебирая бусины черного – под стать его женщине, - ониксового розария, Кайло, пропустив «Credo» и «Pater noster», тихо зашептал, не сводя взгляда со спокойного умиротворенного лица: - Sáncta María, Máter Déi, óra pro nóbis peccatóribus nunc et in hóra mórtis nóstrae… (1) Бусины скользили у него между пальцами, а мысли же, как от удара кием, наоборот, хаотично разлетались в разные стороны. Все три дня он не покидал пределы клиники Джемелли – вот уже больше десяти лет это заведение лучше прочих справлялось со срочными операциями после покушений на жизнь. Только, видимо, его Рей была не так свята, как ныне здравствующий понтифик, потому, хоть врачи и справились хорошо, полноценная жизнь не возвращалась к ней (2). Бог, видимо, зазевался и уже решил, что её земной путь закончен, потому Кайло был здесь - в том месте, куда Всевышний смотрел чаще всего. Привыкший договариваться, в этот раз он был смирен. Да и здесь, именно в этом месте, глядя в глаза Мадонне, он ощущал со своей Рей связь больше, чем сидя в больнице. Там, запертый в своем бессилии, не имеющий возможности – даже для него были запреты! – увидеть девушку, находящуюся в реанимации, он сходил с ума. Его деньги оказались бесполезными, как и он сам – даже кровь не подошла для переливания, и Кайло пришлось просто быть в стороне, пока Рей спасали с помощью одного из regime Семьи, чья группа подходила. Спасали мучительно долго, много часов кряду, поскольку стрелок, хоть и не попал в сердце, своими пулями пробил ей легкие и раздробил ребро, осколки которого нужно было извлечь. В результате дурная кровь девушки была разбавлена, но проклятие над ней все так же нависало. Сидя у реанимации, он жаждал услышать, что ей немного - un pochino (3) – лучше. Но ничего не менялось, время словно застыло, и Кайло, помня ее последний взгляд и те слова «мне никто не поможет» да «мне уже давно очень больно», понимал, что его Психея не хочет обратно. Находясь, может, на одном из кругов Ада, она явно нашла там покой, пока он бился о все двери здесь. Может, так было лучше. Ведь, очнувшись, она найдет только боль, новый шрам и мужчину, который её подвел. Ничего из этого не доставит ей удовольствие. «Ей ведь так давно было больно. Cavolo, душа моя, что же ты пережила?» Он впервые задался этим вопросом, поскольку знания о том, кто Рей на самом деле, неожиданно оказалось недостаточно для понимания, например, степени отчаяния, заставившего девушку броситься под пули. Раньше, желая использовать дурную кровь лишь в целях окропления ею своего ключа к всевластию, Кайло не особо интересовался тем, как такая парадоксальная ситуация сложилась, теперь же ему было крайне необходимо понимать что к чему. Мужчина уже знал, что правда – если он её узнает – всколыхнет его. Рей так просто приняла возможную смерть, что сомнений в том, что каждая минута её существования была наполнена страданиями, не оставалось. Потому, пока Семья занималась как внешним расследованием эпизода, игнорируя полицию Рима, уже трижды приглашавшую капо на допрос, так и внутренним – вопрос «почему охрана, cavolo, так тщательно обыскавшая ресторан, пропустила пистолет!?» все так же был открыт, Рыцари искали ответы ещё и на другие вопросы. Что произошло с Рей? Кто и что сотворил с ней? И искали отнюдь не ради всевластия. Больше нет. Когда он узнает – сгорят все, кто был каким-либо образом к этому причастен. Сгорят так, что больше никто не наберется храбрости к ней подойти. Никогда. Если в его тени Рей искала мести – он сыграет с ней в эту игру, где голова Сноука была отнюдь не призом, а лишь верхушкой айсберга. Пока полыхали лишь Рим и Палермо. Те места, где находились следы человека, принёсшего пистолет в ресторан и заставившего официанта под угрозой расправы над его семьей выстрелить. И неожиданность оказалась в том, что два расследования как-то слились в одно, потому что люди, желающие ему смерти, были не частью пути Семьи. Значит, они пришли за Рей. Точнее - хотели уничтожить его, чтобы добраться до девушки. Что вдруг возносило её поступок на небывалую высоту. Она могла встать, уйти и скрыться, как отлично умела делать, но девушка, не желая, чтобы он отвечал за её проблемы, осталась до конца и не дала ему получить пулю, что было так… cazzo, так трогательно и неразумно, ведь ему огнестрел принес бы куда меньше вреда, чем хрупкой Рей. Хуже всего было то, что сколько бы ищейки ни рыскали в поисках ответов, Кайло знал, что никто, кроме него, в этом не виноват. Можно было сколько угодно убить человека, подстрелившего Рей – что, собственно, снайпер и сделал сразу же, - но смысл от того не изменится. Потому что девушка просила его вернуть охрану, а он, весь такой отлично понимающий в безопасности, предпочел ее не услышать. Эгоистично наслаждаясь их мучительным свиданием, он почти сам в неё выстрелил. Равнодушием и высокомерием. Странно, что после этого Рей все равно решила отдать свою жизнь за него. - Solo... ti prego, aiutami (4), - стиснув розарий так, что гладкий оникс впечатался в кожу, попросил Кайло. Тучи вдруг накрыли Луну, и бледный свет, струящийся сквозь окно, погас, оставляя мужчину в темноте. – Я так долго её искал, так долго. Бесконечно одинокие дни и ночи. Зная и спокойно принимая тот факт, что всегда будет сам, он, тем не менее, никогда не отказывался от идеи, что однажды найдет свою женщину. Не особо веря в это, Кайло, тем не менее, не мог отказаться от глупой мечты о том, что и ему будет с кем разделить свою жизнь. Он был жесток, как того требовала защита Семьи, но все равно хотел, чтобы однажды и его полюбили. Этого ведь все хотели. Даже - или особенно - люди, никогда не чувствовавшие ни от кого любви ни в каком из проявлений. Его женщина не просто нашлась. Она сама постучала в дверь его дома. Ему всего лишь нужно было просто не мешать и слушать не разум, слишком заточенный на недоверие и агрессию, а сердце, но какой капо пошел бы на такое? Особенно, с учетом неоднозначного поведения Рей. «Ты снова ищешь себе оправдание, а оправдать такое нельзя. Sei stato tu a perdere la testa (5), признай это. Ты не обязан был доверять, но позвать охрану обратно было можно». - Я все исправлю, lo giuro (6), я буду беречь её, просто верни мою женщину обратно. Она же всё, что мне нужно. Наклонив голову, Кайло закрыл глаза: - Per mia colpa, mia colpa, mia grandissima colpa (7). Закончив свою молитву, мужчина поднялся. Тяжело вздохнул, потому что легче не стало. Каким бы набожным ни был, знал – он явно не тот человек, чьи слова – пусть даже и самые искренние – там будут слушать в первую очередь. Над высшими силами он, увы, не имел власти, сколько бы индульгенций не покупал. Посмотрел на розарий в руке. Купленный здесь, при входе, он был идеальным воплощением его персональной Мадонны, сотворенной для него - именно для него! - из беззвездной ночи. И словно признавая её власть над собой, он намотал четки на руку. Кто-то, признавая женщину своей, носил кольцо, но Кайло видел, как часто этот символ был лишь пустым украшением. Ему хотелось одухотворенно подчеркнуть смысл Рей в своей жизни. Она ведь, правда, была не просто женщиной, да и отношения их были запятнаны кровью. Потому она была для него выше всех. Даже выше той, которая была любовно вырисована Рафаэлем, и помощи у которой он так отчаянно просил. - Капо, звонили из больницы, - один из рыцарей, вызванных из Нью-Йорка, позволил себе нарушить уединение Кайло. Тот даже бровью не повел от фразы «звонили». То, что дьявола могли найти даже в Ватикане, не было новостью. Он просто нетерпеливо буравил Ашара тяжелым взглядом. – Мисс Палпатин. Ей хуже. Вам нужно вернуться в клинику. Кайло выругался сквозь зубы, продолжая затягивать розарий. Сколько бы он ни сжигал Рим, сколько бы не искал концы, на главное он все так же не мог повлиять, хоть бы город и сгорел дотла. - Не смей, даже не думай отобрать её у меня! – тихо прорычал он уже на улице, вскинув глаза к небу. С Мадонной он был смирен, но с Богом у него были свои счеты. – Ты забрал у меня все, так что она должна выжить. Если ты хочешь, чтобы рай оставался раем, не трогай её. А потом, моргнув, посмотрел на Ашара: - Мне надоела вся эта возня, - неожиданно сказал он. - Этот врач, что ею занимается… он недостаточно заинтересован в выздоровлении моей Синьоры. Надави на него, мотивируй. - Капо? - Ашар ошарашенно уставился на Кайло. Не потому, что его трепетную душу тронул приказ, а лишь потому, что он неожиданно услышал то, что только шепотом передавали за спиной. А теперь возможное становилось реальностью. У них была Синьора. Не amante капо. Женщина, которую он назвал своей и решил возвысить аж настолько. Всего-то за две пули? Но это теперь меняло все. Ясно, почему они жгли Рим, и почему зарево от Палермо было видно аж сюда. Кайло решил выжечь все своей местью. - Деньги оказались слабым рычагом, - Кайло шел к машине и, кажется, температура падала на градус шаг за шагом. Подумал, что он озолотил врача за три дня, а тот все равно ничего не делал. И ему было плевать, почему. Он был обязан заниматься Рей и только Рей. А не носиться по всей клинике и жаловаться на то, что из-за мер безопасности, принятых Семьей, что-то там некомфортно. - Я видел у него в кабинете снимок. Женщина. Две девочки. Отберите у него все, и от отчаяния он заработает. И передайте, что, если моей Синьоре станет непоправимо хуже, он ощутит на собственной шкуре, что такое терять всё. Ясно? Выполнять. Сев в машину и покрутив розарий, Кайло устало потер глаза, не позволяя себе заснуть. В больнице его еще ждал адвокат - пока мужчина все встречи проводил лишь там, не желая отлучаться надолго - с которым он должен был решить, как очень быстро закрыть дело о перестрелке, не попавшее на первые полосы всех газет лишь благодаря стараниям Кардо, который, конечно, тоже примчался. Размышляя о своем бескомпромиссном и жестоком приказе, Кайло подумал, что путь молитв и смирения - все же не его. Он не умел вымаливать что-то у жизни, потому и у смерти Рей придется выдирать. Так, чтобы та сломала свои костлявые лапы и больше их к его женщине не тянула. Просто подстраховаться стоило со всех возможных сторон. 1 - Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей (как Вы поняли, Кайло читает "Ave Maria") 2 - имеется в виду, что именно в клинике Джемелли в 1981 году спасли жизнь Иоанну Павлу Второму. 3 - немножечко 4 – просто…помоги мне, пожалуйста 5 – ты тот, кто все проебал 6 – клянусь 7 – Конфитеор, думаю, Вы все узнали, её любил парень из Люми, здесь просто идет итальянская версия «моя вина, моя вина, моя большая вина». Здесь, вообще, есть многие вещи, что любил парень из Люми, да? Молитва. Розарий. Совпадение ли это? *** Четыре дня спустя - Убийца - садовник, - ворвавшись в кабинет без стука, заявила Асока. Её синие глаза сияли пуще привычного, улыбка ослепляла, а гульки на волосах были слегка растрепаны, будто девушка долго ерошила свои сине-пепельные волосы пальцами. Бросив свой рюкзак на стул, где обычно сидел допрашиваемый, она нетерпеливо покосилась на детектива. Энакин едва не подавился карандашом, который задумчиво грыз, изучая протокол допроса свидетеля и пытаясь найти ту нестыковку, которую кожей ощущал, но не видел. Вдохновленная Асока, увы, выглядела так потрясающе, что аж дыхание перехватывало. Её голубое платьице с хромированными синими вставками в тон баскетбольным кроссовкам так удивительно шло девушке. Она была такой… боже, такой красивой. - Ты решила похвастаться, что читаешь новый роман Агаты Кристи и уже на пятой странице угадала, что старушку убил садовник? - Рассмеялся мужчина, выплевывая карандаш, который едва не заменил ему обед. Есть он собирался чуть позже. В более приятной компании. Если, конечно, Шпилька не будет гордо есть замороженный йогурт на ступенях, игнорируя кафе на минус первом этаже и его компанию. Последние три дня Энакин видел её только там. Сидящую отдельно от всех. Погруженную в те старые дела, что он позволял ей брать для изучения. Это было не слишком по правилам, однако, ему хотелось проверить способности Асоки, поэтому они затеяли эту новую игру - Шпилька внимательно читала опись места преступления и свидетельские показания, а после выдавала свой профайл. Они оба получали огромное наслаждение от этой игры. Особенно от её заключительной части, где победивший загадывал желание. И хотя они ограничивались чашкой кофе или покупкой розового ластика, Энакин не оставлял надежд, что однажды, когда Асока ошибется, он загадает что-то большее. Хоть после извинений это было невозможно. Но забавляться такими мыслями было ведь не запрещено. Мыслями, лишенными привычной грязи или похоти. Он был бы рад просто пригласить девушку на ужин. Вне участка. И поболтать с ней. Не о работе. Это была бы весьма неплохая передышка. - Очень смешно, учитель, - скривилась девушка, возбужденно постукивая ногтями по столу. - Там все логично, в том деле, что Вы мне подбросили. Я почитала опись трупа и нашла кое-что крутое. Асока, кажется, не заметила, что больше не говорила слово “тело”. Труп. Она употребляла лишь его. А Энакина перестало удивлять, что к нему, этому мертвому телу, она добавляла слова вроде “восхитительно”, “потрясающе” или “круто”. То, что Шпилька весьма странно, немного нездорово смотрела на мир - он уже понял. - Вот не зря говорят, что труп - это хранилище информации, в котором природа оставила подсказки. Я думала, это чушь и староверство в стиле Артура Келера или Вильгельма Клауса, но, ох, это же истинная революция… хм, что ж, преступник всегда оставляет что-то на месте преступления, правда? Смерть. Но кое-что оттуда и забирает. То, что его выдаст. Понимаете, та грязь, что была обнаружена в ране… в ней ведь была пыльца. - Да. Всего лишь пыльца. - Кивнул Энакин. Да, конечно, Асока каким-то образом угадала убийцу, но звучало неубедительно. Его выдала любовница, отказавшаяся от лжепоказаний, данных вначале. Уж никак не грязь, в которой, когда они труп нашли, привычно и деловито копошились личинки. - Побольше уважения, - возмутилась девушка, - между прочим, из пыльцы можно получить столько информации, мыслей, образов. Учитель! Это же очевидно. Там были различные пыльцевые зерна, я изучила все, сопоставила список растений, а вместе с тем и места их распространений и обнаружила, что там была пыльца очень редкого грушевого дерева, которое не растет абы в каком саду, значит, человек, что занес эту пыльцу в рану работает с такими экземплярами. Он мог быть ученым-ботаником, например, но… у Вас в подозреваемых был садовник, потому все совпало. Нет, конечно, Вы можете спорить, что это хлипко и жертва могла просто гулять по ботаническому саду, но тогда бы пыльца была бы у корней волос, а никак не в ране. Туда она попала в результате того, что её протащили под деревом и грязь просто попала в рану. А поскольку профайлеры давно доказали, что человек способен протащить труп не далее, чем на сто метров, я ещё и проверила сад, где наш свидетель работает и выяснилось, что грушевые деревья располагаются почти у дороги, куда можно легко подогнать машину. Всё максимально просто. Энакин потрясенно промолчал. Это было уже не профилирование, а судебная экология в чистом виде. То, чего мужчина ещё никогда не видел, поскольку отрасль была новая и… блядь, была бы у него такая Шпилька раньше - он бы не просидел над делом три месяца. Как так выходило, что она не знала в начале стажировки как вести допрос и писать протоколы, зато обладала знаниями в тех революционных областях, в которые никто не верил, но она умела применять эти знания так, что он удивлялся. Подобные люди были один на миллион. Прирожденные следователи. Это был даже не профайлинг или глубокие знания. Это было призвание. Талант. Жутковатый, но дар. -Ты должна быть детективом, - искреннее сказал он, но девушка только отмахнулась. - Нет, я должна стать профайлером. Это её упрямство несколько ставило в тупик Энакина, но он не спорил. В конце концов, закончится лето и максимум в середине сентября Асока закончит свою практику, а значит, её будущее - совсем не его ума дело. У него проблем хватало. - И да, Вы частично были правы. Убийца - садовник, а я немного начиталась Агаты Кристи и именно это помогло мне выйти на след. - Она привычно прикусила костяшку пальца, морщась. - Ну, я читала дело и ничего не видела. Профайл не складывался, а потому решила полистать “Убийство в Восточном Экспрессе”. - Там убийца был не совсем садовник. - Угу, но, помните, да? Того подонка убили за то, что он похитил девочку, а это ведь реальное дело, которое произошло в 1932 году. Ричард Гауптаман похитил и убил сына знаменитого летчика Линдберга. - Она нахмурилась, видя, что Энакин связь не улавливает. “Восточный Экспресс” уносил его все дальше и дальше от садовника. Интересно, знала ли Шпилька, что тот - лишь исполнитель? - Помните, как дело раскрыли? Нет? Артур Келер, специалист по древесине из Висконсина, сделал реальный прорыв. Установив тип древесины, способ её обработки и направление роста, он доказал, что в лестнице, с помощью которой похититель попал в детскую, использована древесина с чердака дома Гауптмана. Один брусок и ублюдок на электрическом стуле. Жаль, что в реальной жизни родственникам жертв нельзя быть присяжными. Тогда смерть многих маньяков была бы зверской и показательной. В назидание другим чудовищам, которые прикидываются людьми. Её глаза, подведенные синей хромированной подводкой, привычно потемнели. Сегодня Асока была на стороне жертв преступления. Энакин, глядя как она стискивает кулачки - совершенно бесполезные, ведь она не умела драться - подумал, её ли это сторона? Или у девочки аж так развита эмпатия? - С Вас обед, учитель, - вдруг хмыкнула Асока, резко переключаясь. Только появившаяся в участке девушка прикинула как ей выгодно воспользоваться своей блестящей победой. Пару дней с чаевыми ей совсем не везло и последние деньги она потратила на то, чтобы оплатить огромный счет по телефону - с Рей случилась беда и она не могла не позвонить своей подруге в госпиталь. Конечно, это лишило её пары обедов, но ведь у Рей совсем никого - не считая того жуткого Монстра, - не было, потому… потому вариантов не было. И пусть та что-то слабо прохрипела, мол, я в норме, звонок того стоил. Асока была весьма благодарна тому мрачному regime, который появился в её смену в забегаловке и мрачно уронил, что “Синьора в больнице”. С каких пор Рей вдруг стала Синьорой одной из самых могучих мафиозных семей в мире, Асока пропустила и была не уверена, что хочет знать. Если грань жизни и смерти - цена за статус, то Рей заходила слишком далеко. Что-то подсказывало Шпильке, что подруга получила пули за иное. То, что не входило в расчет и что заставляло её улыбаясь, мурчать что-то в трубку. Рей пострадала из-за любви, это больше походило на правду, но что это за любовь такая? Неужели то чудовище требовало такую присягу на верность? Какой Монстр захочет такого? Лишь тот, в чьем грушевом саду садовники сходили с ума и убивали. Интересно, та девушка… ей просто не повезло или она не доказала верность своему капо, потому и очутилась под деревом? “Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Рей”, - в который раз подумала Шпилька, сцепляя пальцы так, что костяшки побледнели. Теперь ей стала очевидна причина того резкого окрика подруги, когда она получила целую корзину груш. То был не презент с её любимыми фруктами, а угроза от капо, который приказывал ей почти под дулом пистолета взять трубку. Проклятие, а она под тем пистолетом ворковала, впервые в жизни светясь от любви. А потом пистолет выстрелил. В глазах потемнело и Асока присела. Голод был смешной штукой. Он ослаблял и заставлял человека даже отказаться от переживаний за лучшую подругу. Девушка снова покосилась на Энакина, надеясь, что веселый тон его обманул и сейчас он встанет и позовет её обедать, а то терять сознание от голода снова не хотелось - она и так напугала ту женщину в лифте, когда стала оседать. Потому девушка была весьма довольна своей победой. - Ужин, - находящийся всё ещё в своих мыслях Энакин не успел поймать привычную мысль. Спохватившись слишком поздно, он постучал пальцем по циферблату. - Время обеда уже закончилось, Шпилька. Девушка растерянно покачала головой. На ужин после работы она остаться не смогла бы даже при огромном желании. Её ждала вторая работа. Потому Асоке осталось лишь улыбнуться, маскируя разочарование и прикидывая чем бы перебиться. - Значит, завтра, да? - Значит, завтра, - так же фальшиво улыбнулся Энакин. - А пока, стажер, принеси-ка мне кофе. Хоть ты и обыграла меня, а всё же я могу давать тебе любые задания, а? Девушка расхохоталась и взяв его чашку, отправилась варить ему кофе, а он наблюдал, как девушка идет по участку и вслед ей оборачиваются мужчины, для каждого из которых у неё были свои пара слов и улыбка. Для всех, кроме него. С ним Асока не желала общаться. К сожалению. Представив очередной ужин дома, Энакин скривился. Снова они с Падме поругаются, снова Лея будет рыдать, снова Люк будет молча ковырять скатерть. Он бы с радостью забрал детей и отвез их куда-то, но тогда жена будет презрительно кривиться. А затем снова задаст вопрос - раз у него есть деньги водить детей в кафе, почему их нет оплатить балетную школу? Подперев голову, мужчина смотрел как Асока готовит кофе, в который всегда, не спрашивая, добавляла щепотку кардамона и ему это нравилось. Ему, вообще, всё, что делала Шпилька в последнее время нравилось, включая её саму. Оглядываясь назад, Энакин не мог вспомнить, когда ему кто-то там сильно импонировал. Одно дело - снять проститутку на ночь, чтобы ощутить пьянящее ощущение, что ты - в центре внимания. Там внешность не имела особого значения, лишь бы лапочка умела быть заинтересованной и старательной, Асока же… ох, она была не просто красивой. Она контрастировала с миром так, будто выпала из какой-то фентези-книги. Таких он никогда не встречал. Такая потрясающая и с такими… обломанными крыльями. Раненая, но гордо держащая свой синий клюв по ветру. С ней нужно было обращаться очень осторожно. Максимально. Но девушка все время лезла в самое пекло. Это дело с садовником, боже, о чем он думал… Нехотя оторвав взгляд от Шпильки, вид которой не столько его возбуждал, сколько просто позволял отвлечься от всего на свете, мужчина, вспомнив почему “устранил” Асоку, поднялся. Опустив все жалюзи, он подошел к рюкзаку девушки, осторожно открыл молнию и заглянул туда. Понимал, что это абсолютно ужасный поступок, но… Шпилька беспокоила его. Он волновался за неё. То она днями ничего не ела, то набрасывалась на еду. Это наталкивало на некие мысли. Либо все же девушка употребляла, либо страдала какой-то булимией. Финансовые проблемы Энакин отбросил - она была подругой той суки, почти сестрой, вряд ли бы та не помогла, если бы Шпилька голодала. Оставались варианты менее приятные. Куда-то же девушка исчезала по ночам. Беспокоившийся за неё Энакин, не опустившийся до маниакальной слежки, решил проверить её вещи на наличие колес. Больше глупости говорить Асоке он не хотел, потому начал с малого. Он мог помочь, хотел. Шпилька была талантлива и прекрасна, не хотелось, чтобы она сама же себя и загубила. Это было бы так бездарно! Но в рюкзаке кроме ключей, кошелька, подводки для глаз да книжки Торвальда, которая пестрела количеством закладок, ничего и не было. “Значит, не наркотики”, - с облегчением подумал Энакин. Загудевший факс заставил мужчину отвлечься от своих мыслей. Он выдернул из аппарата листок бумаги и с недоумением уставился на то, что прочел. Нахмурившись, перечитал ещё раз. А затем ещё. Привыкший только к плохим новостям, Энакин глазам своим не поверил. Запрокинув голову, он расхохотался - в факсе пришло письмо о том, что ему пересчитали зарплату в связи с тем, что за последний год он трижды оказывался на грани жизни и смерти. Конечно, в сухом, официальном письме это была сформулировано сухо и в стиле “за преданность работе”, но он знал, что это за то, что его дважды подрезали в драках и за тот взрыв, который отключил его на неделю. Это всё было не важно - формулировки, прошлые раны, забытье и боль. Главным осталось лишь то, что прибавка давала ему отсрочку. Пересчет по зарплате поможет ему оплатить балетную школу - пусть не весь семестр, но хоть часть и это означало то, что он может не просить денег у мафии и не продавать свою совесть. Конечно, это всё временное явление, Падме обязательно придумает новые потребности для его принцессы и Люка, но… Энакин облегченно выдохнул и, не переставая смеяться, обернулся. Ровно в момент, когда вошла Асока и с недоумением уставилась на него. - Дело распутали? - Наивно спросила она. Асока удивительным образом сочетала в себе жесткость хорошего криминалиста и умение задавать вот такие вопросы, будто он был каким-то Эркюлем Пуаро, который сидел и распутывал дело. Будто у него было время на игры в великого сыщика. Для подобного следовало хотя бы отпустить усы и приобрести хороший акцент, а он на французском ничего, кроме bonjour не знал. Да и придирчивостью Пуаро не обладал. И щепетильностью. Тот не был таким продажным ничтожеством, как он сам. Но у Пуаро и детей-то не было. - Представляешь, выписали премию, - решил особо не углубляться в тонкости Энакин, улыбаясь, - за образцовую службу. Вот видишь, Шпилька, нужно упорно трудиться и… ох. Он не успел договорить, как девушка порывисто его обняла, словно обдав кипятком, хоть кружку с кофе поставила на стол, разлив вокруг пряный аромат кардамона. В её жесте - таком честном, радостном и настоящем - не было ничего пошлого и вульгарного. Лишь эмоция. - Поздравляю, учитель! - Она как никто понимала ценность денег, потому, не зная есть у Энакина финансовые проблемы или нет, не могла не порадоваться за него. Мужчина же, абсолютно не привыкший к подобным реакциям, в первую секунду растерялся, неожиданно тронутый таким. С ним уже так давно никто не разделял момент. Без слова критики. Без презрительно поджатых губ, означающих “могло бы быть и лучше, не шибко тебя ценят”. Без зависших в воздухе предложений, куда вложиться. Асока просто была здесь. И просто смеялась. На секунду они замерли. Девушка, смотрящая на него синими глазами снизу вверх. Так восторженно и дурманяще, что это было невозможно. Растворяясь в этом неожиданном приливе тепла, такого давно забытого, Энакин мягко сомкнул руки у неё на талии, чтобы не сломать и без того покалеченные крылья, и, наклонился, чтобы сомкнуть ещё и губы. Абсолютно уверенный, что получит звонкую пощечину, он вдруг ощутил то, как Асока рванула к нему, сплетая свои пальцы у него за шеей и приоткрывая рот, позволяя его языку проскользнуть внутрь. Отвечая ему. Отдаваясь моменту. Закрывая глаза и разрешая себе поддаться на то желание, что порой сжигало её, когда она косилась на красивого мужчину, а между ними была ночь и его странные, шаблонные стереотипы о ней. Но после того “извини”... что ж, оно ослепило, как свет фонаря среди ночи. Ослепило и дало понять - однажды этот момент наступит. Вот этот самый момент. Потому что мужчины просто так, без определенного вида на девушку, не извинялись. И она была не просто готова, нет, Асока изнывала от желания, чтобы момент вдруг наступил. Не просто, чтобы разобраться в том, что чувствует конкретно к этому мужчине, а чтобы в принципе понять - сможет ли она получить удовольствие? Впервые за много месяцев в ней вообще появилось желание принимать и отдавать свои поцелуи, потому да, девушка этого ждала. Немного настороженно - а вдруг, вдруг она травмирована настолько, что уже ничего, кроме отвращения к физическим контактам не осталось? Однако Энакин, целующий, прижимающий к стене и при этом осторожно - не так как в машине, без грубой требовательности - поглаживающий изгибы её тела взял и перевернул мир с ног на голову. Профайлер - хладнокровный и все считывающий - растворялся. Больше Асока не анализировала, а захлебывалась восторгом. Она чувствовала, чувствовала же. Сердце стучало, низ живота сладко тянуло, руки дрожали, а внутри всё аж скручивалось от желания получить чуть больше. Сам того не понимая, её учитель словно снимал с неё то жуткое проклятие, от которого она порой рыдала среди ночи. Не от боли. От страха, что ей осталось лишь презрение, когда душа Асоки хотела любить. Только тело боялось. И вдруг… Это было так приятно, тепло и головокружительно, что Асока тихо заурчала. Теряя голову, она готова была на всё здесь и сейчас. Возможно, так ведь было бы лучше. Не идти, нервничая, на свидание и гадать - закончиться это постелью или нет, а подобным образом - бездумно, чтобы потом, пряча глаза, спихнуть всё на порыв. Чтобы никому не навязывать свои эмоции или… были ли чувства, Асока предпочитала не думать. Как и о том, что рьяно доказывала Энакину, что не проститутка и вдруг между ними происходило вот это. Такое неправильное и восхитительное это. Бесконечное. Безупречное. Безумное. Стук в дверь заставил их застыть, но они не отлетели в разные концы кабинета, что лишь показывало - порыв порывом не был. Лишь результатом этих странных поглядываний в сторону друг друга. Энакин, опираясь руками о стену, тяжело дышал. Шпилька, по привычно бледным щекам которой расползался огненный румянец, поджигающий нежную кожу, разочарованно вздохнула. Знала, что ей лучше не смотреть на него, показаться растерянной, но всё, что она могла - это смотреть на губы, что так горячо её целовали. - Продолжим… в другой раз, - хрипло пообещал Энакин, нехотя отстраняясь. Быстрым движением заправив падающие локоны Асоки за уши, он вернулся к своему столу. И убедившись, что девушка взяла себя в руки, крикнул. - Входите. *** Рей сквозь свой тяжелый, вызванный огромным количеством обезболивающего сон, который придавливал её, слышала какой-то царапающий ухо бубнеж. Такой едва различимый, монотонный, на грани реальности, куда ей не особо хотелось, и боли, что привычно обнимала и заставляла быть собранной через секунду после того, как проснулась. Не успела девушка пошевелить ресницами, как воцарилась тишина, а затем ближе прозвучало: - Душа моя? Кайло. Разбитое сердце затрепетало. Он был с ней. Затем оно ухнуло куда-то вниз. Кайло видел её в момент слабости. Инстинкт самосохранения, заставляющий девушку всегда скрывать свои проигрышные карты, сработал быстрее, чем сознание окончательно прояснилось. Рей не спешила открывать глаза, ощущая, как те предательски увлажняются под веками. Впервые кто-то сидел у её постели, словно она была маленькая. Будто кому-то было не все равно. Выходит, не только она была слаба, но и он. Капо. И все же чувство, что он рядом, странно отозвалось в груди. Хотя, наверное, это была лишь боль от швов. «Чему радоваться? Была бы ты одна, этого бы не случилось вообще. Поиграла в любовь, да?» - в который раз обругала себя девушка, знающая, что все равно по-другому не поступила бы. Сколько на себя бы после ни сердилась. И сколько бы не запрещала себе радости от того, что он был здесь. Нехотя Рей открыла глаза и моргнула. Впервые за бесконечный круговорот времени она очнулась среди бела дня. Хотя все плыло перед глазами, она видела вокруг только фрезии, чей холодный аромат перебивал даже запах дикой смородины, и ничто не царапало её. Подумала, что после последнего огнестрела она - едва живая - выползла от подпольного хирурга, а впервые переживала, лежа на полу в том проклятом подвале, куда её бросили, но и он показался тогда раем, потому что никто к ней там не прикасался. А рай-то вон оказывается какой был. Почти, как её дом. Тот самый, который взорвал мужчина, сидящий у её постели и держащий ладонь ледяными руками. Мужчина, который выглядел весьма и весьма хреново. Уставший и оттого, наверное, злой, Кайло, тем не менее, улыбался. Девушка мягко освободила руку и, потратив множество усилий, опустила кислородную маску. Дышать стало куда труднее. - Что… что ты делаешь? – её голос звучал сипло. - Читаю, - просто ответил Кайло, перевернув книгу обложкой к ней. Протянул руку и провел ладонью по спутанным волосам девушки. Впервые в белом. Он впервые видел её в белом. Понял, почему Рей никогда не носила этот цвет – подчёркивалась вся хрупкость. Черное же её заостряло, словно клинок. – Врач посоветовал. Сказал, так тебе будет не одиноко – если ты подсознательно будешь не одна. Он не стал произносить слово «безопасность». Это прозвучало бы насмешкой. Рей же, впервые в жизни не заинтересованная книгой, посмотрела на фрезии всех возможных оттенков белого. Анализируя поведение Кайло, подумала, что они – абсолютно одинаковые идиоты, такие напуганные в своем чувстве. Если бы – Боже, пусть бы этого никогда не случилось! – он был с огнестрелом, и ей врач дал подобный совет, она бы тоже читала. Просто чтобы не сказать ничего лишнего. Там, где на грани жизни и смерти нормальные люди говорили бы свое «люблю», «вернись», «не уходи», они бы снова прятались за цитатами. Потому что ставки были высоки. Видимо, в любовной игре капо кто-то однажды переиграл, раз он осторожен даже тогда, когда она не в сознании. А, может, он просто разучился говорить. Рей ещё на ужине заметила, как мучительно трудно мужчине дается обычная беседа о банальном. Закашляв, отчего грудь взорвалась болью, Рей попробовала сесть, и Кайло тут же бросился ей помогать, но девушка свирепо посмотрела на него. Больше. Никто. Никогда. Никому. Поверить Кайло стоило дорого. Две пули в грудь на деле оказались отличным способом напомнить, что ты – одна против всего мира. Даже если не сдыхаешь в грязном переулке от ножа под ребра, а находишься в шикарной палате. Суть-то не менялась. - Сама справлюсь, - прорычала она на Кайло, тут же ощетинившись. Мужчина на секунду замер. Он услышал в этой фразе куда больше, чем отказ. Точку. Конец. Рей говорила не о том, что ей было трудно сесть. Дальше она справится без него. Che cazzo! Девушка расстроенно посмотрела на свои дрожащие пальцы. Ей было так отвратительно быть настолько слабой. Она так не привыкла. И очень боялась подобного состояния. Люди не запоминали моменты твоей силы, но вот слабости… si, слабости они отлично, порой даже бессознательно, запоминали. - Справишься. Sei forte (1). – Кайло кивнул, не желая спором принижать её силу. “Sei forte, intelligente, fantastica, coraggiosa, e onesta (2)”, - закончил про себя мысль Кайло, который влюбился именно в жестокость Рей и понимал, что сейчас эта жестокость его и погубит. Жестокость и та странная, внутренняя порядочность, что не позволит девушке просто воспользоваться им. А он бы не отказался. Пусть бы воспользовалась, однако осталась рядом. На благо Семьи. И на благо ему. Мужчина как ни в чем не бывало наклонился, нажал кнопку, к которой Рей не могла дотянуться и, когда верхняя часть кровати приподнялась, осторожно поправил одеяло. – Но тебе нужно поберечь себя, душа моя. Ты понимаешь, что не поправишься, если будешь тратить ресурсы? Позволь себе это, хорошо? О тебе позаботятся здесь. “Mi sono occupato (3), чтобы о тебе позаботились”. Кайло подумал, что это чертова горькая ирония. Давать заботиться о Рей другим людям, потому что его обещания привели её сюда, и это было лучшим аргументом в пользу того, что ему лучше в этот процесс не вмешиваться. На что, собственно, даже запуганный врач намекнул. Он рассказал, что организм девушки в ужаснейшем состоянии. Поведал о всех шрамах - их оказалось далеко не три, плохо заживших старых переломах, и о том, что Рей истощена. По всей видимости, в результате постоянного нервного напряжения и стресса. Именно потому она так долго не могла прийти в себя. Организм просто был не в состоянии справиться со всем этим. Две пули стали как бы последней каплей. Также врач, не глядя на Кайло, сказал, что его тревожит её сердце. Естественно, невозможно было сделать полное обследование девушки, пока та была в реанимации, но по каким-то только понятным врачам признакам он считал, что оно у Рей с патологиями, и советовал посетить кардиолога. Даже назвал какого. И нейрохирурга. На всякий случай. Того светилу из Нью-Йорка. Подобные рекомендации лишь усиливали тревогу. И неизбежное понимание того, что ему нужно сделать шаг в сторону. В жизни Рей было не столь много стресс-факторов, и было невероятно неприятно понимать, что он - один из главных на данный момент. Девушка не встанет на ноги в его присутствии. Но как ему было отказаться от того, чего он не знал, но жаждал - от чувства, что ты - любим? Впервые в жизни. Cavolo, в самом деле, впервые. Но… Он все испортил. Она едва не погибла. Оставить ее в покое - это та единственная малость, которой он мог отблагодарить Рей. Но как же трудно эту малость совершить, отбросив эгоизм. Не стоило Рей превращать в очередной Каприз. Лучше и дальше красть картины. Стоимостью больше, чем Вермеер. Сколько ему нужно заплатить, чтобы залатать всепоглощающую дыру в душе? - Нам нужно поговорить. - все же решил предпринять попытку он. Рей, натягивающая одеяло и уже потянувшаяся за кислородной маской, за которой она хотела спрятаться от необходимости продолжить беседу, застыла. Надеялась, что нет, Кайло не захочет серьезных бесед, пока ей было ещё так плохо, но этот мужчина не знал ни уместности, ни жалости, пусть и хотел предложить ей весь мир - Рей видела это. Он сидел с видом, будто собирался протянуть вместо её чудом уцелевшего сердца - свое. Чего в нем было больше? Отчаяния? Надежды, что она примет подобный дар, который обожжет ей руки? Самоуверенности, что ей настолько страшно, что она не будет иметь другого выбора, кроме как согласиться, поскольку очень слаба, а значит - уязвима? - Нет, - покачала головой девушка, ощущая, как в груди все начинает гореть. Она знала, знала, что Кайло ей скажет. Те слова, которые она так часто слышала от разных мужчин и умело ими пользовалась. Слова, которые очень хотела услышать именно от капо. Она видела их в его движениях и во взгляде. В прикосновении ледяных пальцев. В усталых складках на лбу. В облегченной улыбке. Да, перед ней был влюбленный мужчина. Но его открытость досталась такой дорогой ценой. Как и за все в её жизни, за его любовь она заплатила болью. И сейчас продолжит платить, если он продолжит говорить, ведь от этих слов будет невозможно трудно отказаться. - Рей, я очень виноват перед тобой, - начал Кайло, и его пальцы нашли её запястье. Мужчина опустил глаза. Такая хрупкость снаружи и столько силы пережить все те раны, что ей нанесла жизнь. Скользнул взглядом чуть выше, где виднелись следы от капельниц, через которые ей вводили все необходимое, чтобы организм окреп хоть немного. Рей тоже посмотрела на пару синяков от иголок и подумала, что любовь - это таки болезнь. Не психическое расстройство, как она думала, а реальная болезнь, раз её лечили лекарствами внутривенно. - Мне так хотелось провести с тобой время, - он медленно подбирал слова и понимал, что каждое пролетало мимо. Рей просто сидела, отвернувшись. Стиснув рукой краешек одеяла. Рукой, которая дрожала от слабости. - Это все непростительно, но я хочу извиниться. Не ради прощения. Просто чтобы ты знала - мне очень-очень жаль. Меньше всего я хотел… вот этого всего. Девушка продолжала молчать и смотреть на город, пытаясь угадать - Кайло уже сжег Рим, чтобы заглушить чувство вины, или там за окном ещё кто-то уцелел? - Я - агент ФБР, - нехотя напомнила девушка, и прозвучало это так, будто она где-то потеряла слово stupido, ведь её слова об охране были фразами человека, прошедшего подготовку в спецслужбе, а не капризами истерички. - Там ты была не агентом ФБР, а женщиной, которую я люблю. Это куда более сильный аргумент, чтобы поступить так, как ты попросила. Он таки сделал это. Выстрелил в неё. Без малейшей жалости. Просто взял и выстрелил, а она ведь ещё не отошла от тех ран. Рей вздрогнула, и Кайло заметил это и помрачнел. - Моей женщиной. Вторая пуля, попавшая в сердце, была больнее первой. Она поднимала ставки. Кайло не просто так бросал эти отрывистые фразы, ими он показывал, что готов был отдать ей самый высокий статус в мафии, залечить раны, и оттого внутри у Рей все продолжало ныть от боли, словно открылось какое-то кровотечение. Жаль, что когда из неё вытаскивали те пули, не вскрыли грудную клетку и щипцами не вытащили ещё и сердце. Чтобы больше так сильно не болело. Рей смотрела в окно и думала - как бы ей включить расчет и, закрыв глаза, взять все то, что Кайло ей щедрой рукой готов был подарить? Она ведь тоже любила его, так почему бы было не взять то, чего хотелось так же сильно, как и мести, а может даже сильнее? Её ведь не пугала цена, которую придется заплатить - Рей знала, что в таких отношениях двумя пулями отделаться было невозможно. Страшило иное. Прими она руку, что он протягивал ей, и ответственности станет в два раза больше. Привыкшая отвечать лишь за себя, девушка не знала, каково это жить в ужасе за чужую жизнь. Если свою она не ценила - все прекрасное ведь из неё вытоптали - то жизнь Кайло имела для неё значение, как показала практика, и засыпать каждый вечер с мыслями, почему он не вернулся, было бы ужасной мукой. От таких перспектив боль, уже давно ставшая привычкой, обрела новые формы. Да уж. Что-что, а эта дрянь точно умела эволюционировать, раня все сильнее и сильнее. - Нет, - повторила Рей, ограждаясь простым словом от всего, что мужчина мог предложить. А взглядом уже зацепилась за чёрный розарий у него на запястье. И мысленно закричала от отчаяния, поскольку знала, что так в очень исключительных, глубоких случаях демонстрировали преданность. Капо правда больше не блефовал. И не играл. Просто отдавал ей все свои фишки. Без шоудауна. А она даже пальцы от слабости в кулак не могла сжать, чтобы быть сильнее. - Нет, Кайло. Счастье, что хоть голос не дрогнул. Первый раз она назвала его по имени, истекая кровью, второй - отказываясь от любви, которую он готов был отдать до последнего стука сердца. Впору возненавидеть собственное имя в виду обстоятельств, при которых оно произносилось. Но отказ звучал тем, к чему Кайло себя подготовил. Он неправильно выражал то, что ощущал, и “нет” было такой сучьей закономерностью. Мужчина думал, что мог бы заставить её быть с ним, мог, но… врач сказал, что у неё, возможно, больное сердце. Его желание убьет её, ведь брать он привык до конца. - Я знаю, что мне не выжить без тебя, - негромко протянула Рей, продолжая ковырять одеяло. Каждое слово давалось с трудом. Не из-за боли в груди. Просто потому, что она отказывалась от того, чего хотела всей душой. Любить. И странно, извращенно, но все же сильно быть любимой. Возможно, - даже защищенной. Во второй раз Кайло бы не сглупил, но вторые шансы она не давала никому, потому что никто в свое время не дал ей второго шанса. Разве что тот человек, которого она мельком увидела в казино за покерным столом, когда ерзала на коленях у Кайло, и который её не узнал. Набравшийся цинизма, он называл её шлюхой, но Рей знала его главный секрет - он имел душу. Однако, поскольку тем человеком был не Кайло, ему-то как раз она имела полное моральное право отказать. - И ты это знаешь, и, думаю, на этом строится вся твоя надежда, что я отвечу взаимностью. Что ж, мне не нужно условие, чтобы любить тебя. Однажды я сказала - что, если бы ты интересовал меня, я бы отдала всё за просто так. Но ты предпочел не поверить. Меня не смущает, что произошло, Кайло, больно мне делали очень много раз, но я не могу кидаться под пули каждый раз, чтобы развеять твои сомнения. У меня не девять жизней, а всего одна. И лучше я отдам её за то, чтобы познать покой, чем потешить твое эго. Потому да, ты взаимно любим, и нет, мне ничего не нужно. Уходи, пожалуйста. Они переглянулись. Кайло, впервые не столько услышав, сколько ощутив это сладостное, теплое чувство, отдающее апельсинами, когда тебя любят, невесело улыбнулся, потому что было приятно и сложно, но… он не имел выбора, кроме как принять. Продолжая держать Рей за руку, которую она просто не могла выдернуть, мужчина пытался убедить себя лишь в том, что Рей не подходит ему, не подходит, не подходит. Она не нужна. Она… в конце концов, её организм не годился для того, чтобы выносить ему наследника. Однако, даже пытаясь вытравить чувство тем, что одно из заветных желаний могло не сбыться, Кайло ускользал из злости, которую не ощущал, лишь в тревогу за жизнь Рей. Потому что он знал, что бывает с женщинами, которые были так истощены от стресса во время беременности. Они, к сожалению, умирали, делая убийцами собственных детей, которые потом так и жили, не получив материнской любви и не заслужив этот иммунитет. Убийцы, которых ненавидели все, включая их отцов. И впервые, глядя в красивое дорогое лицо, Кайло понял своего отца. Если бы он потерял её, то тоже бы стал чудовищем, которое бы наказывало своего ребенка за малейший шорох. Потому что по-детски шаля в попытке привлечь внимание или заслужить немного любви, он невольно напоминал отцу о том, как много тот потерял, и, наверное, потому тот с таким удовольствием избивал его. Просто не мог справиться с отчаянием. А если и он станет таким? Сломает Рей, заставит её быть с собой, силой склонит родить ребенка и потеряет? Будет ли его ребенок по ночам пачкать плитку в ванной кровью просто потому, что слишком мал, чтобы дотянуться до умывальника, и слишком напуган, чтобы издать хоть звук при этом? Плакать, хныкать и испытывать боль ему запрещалось. Равно как и улыбаться. Любая человечность была под строжайшим запретом. Он ведь был лишь животным, которое дрессировали во имя Семьи. Кайло научился скрывать боль с двух лет, потому и сейчас сидел с непроницаемым лицом. Наслаждаясь тем, какая шелковая кожа у него под пальцами. Она будто немного анестезировала. Хотя что его тоска по сравнению с тем, что чувствовала сейчас Рей? Хотел ли он разрушить сразу две жизни - гипотетическую и вот эту, что и так была искалечена? И, кивнув про себя, Кайло решил отказаться от того, чего так сильно и давно жаждал. Главное ведь, чтобы Рей поправилась. Он так хотел этого, даже молился, обещая, что будет свою Мадонну беречь, и раз она ещё была здесь - может это был ответ на его жаркие слова, которые нужно доказывать? Наклонившись, он поцеловал девушку в щеку. - Ты все равно останешься моей Синьорой, - негромко пообещал он, - потому охрана останется с тобой. Ты не должна ни о чем беспокоиться, твое задание - поправиться. Rimettiti presto, per favore…(4) Рей окинула взглядом палату. Да уж. Охрана была не лучшим способом доказать, что беспокоиться не о чем, хотя… хуже уже быть не могло. Только вот эта фраза Кайло и его тихий, на грани угрозы, шепот. Что он хотел сказать? Это было благородное «прощай» или лишь временный перерыв, а потом Кайло заберет её себе? И ощущая себя, как много лет назад, бессильной перед обстоятельствами, Рей, ненавидящая ограничение свободы в любых проявлениях, ощутила, как от накатывающей волны злости и отчаяния у неё уже не просто болит в груди, а все словно разрывается. Сердце заколотилось, как бешеное, в ответ на напряжение, что владело ею во время беседы. Тревожно запищал какой-то из подсоединенных к ней приборов. Кайло отпустил руку девушки, будто это могло помочь. Рей же продолжала задыхаться, а через секунду она, странно захлебнувшись воздухом, затихла. В момент, когда в палату влетел врач с двумя медсестрами, прибор уже панически пиликал, и снова для Кайло секунды превратились в гребанную бесконечность. - Мистер Соло, покиньте, пожалуйста, палату, - тут же сказал врач, и Кайло понял, что это звучало, как “оставьте эту девушку в покое”. Не шевельнувшись, он смотрел, как медсестра взламывает какую-то ампулу, чтобы ввести внутривенно очередной препарат, и думал - проклятие, а ведь они просто разговаривали. Не ругались. Всего лишь беседа и одно признание. Говорили, как обычные люди, и все равно она была напряжена. Его любовь её убивала. Выбора, правда, не было. И, дождавшись, когда Рей стало чуть получше, Кайло, пользуясь тем, что она в полусонном состоянии, поцеловал девушку в висок, на секунду прижавшись лбом к ней. Странно, даже сейчас она пахла солнцем и апельсинами. “Извини, что у меня не получилось любить правильно”, - подумал он, уходя. Думая, что у него на сердце от великого чувства остался ожог, а у неё - два новых шрама на груди. Вот что бывало, когда любил Монстр, и когда его любили в ответ. Только боль. И смерть. Как он мог мечтать о детях, если с самого рождения все превращал в смерть? 1 - ты сильная (итал.) 2 - Ты - сильная, умная, фантастическая, жестокая и порядочная (итал.) 3 - Я позаботился (итал.) 4 - Пожалуйста, выздоравливай побыстрее (итал.) *** Доброе воскресное, дорогие читатели! Ну фуф, накал начал спадать, а значит - можно выдохнуть и передохнуть. Нам все так же нравится Асока, нам жаль нездоровую парочку, но мы...ого, ставим на...ладно, на серенькое или красненькое там. Как скоро парочка сойдется - это уже думать и мучаться вам. Мы ждем новых расследований Асоки:)