«Что есть спасение, когда внутри ты перестаёшь существовать?»
Те же знакомые стены, окутанные паутиной столь же плотно, сколько и секретами, копившимися со времен их возведения, и всё тот же унылый вид, чуть сглаженный, начавшим стремительно голубеть небом. Окрашенные кровью тряпки, брезгливо кинутые в дальний угол, запах пота, трясущиеся руки и звенящая тишина, пропитанная болью. Сломанные о землю ногти, как способ сдержать рвущийся наружу крик. Над крышами домов, практически под самыми облаками, встревоженно кружили птицы. Кого они ищут? Что высматривают? А самое главное, куда отправятся потом, когда наконец поймут, что их дома больше нет? Столь прекрасные, бесконечно свободные и неуловимые, они вдохновляли и угнетали одновременно. Давали стремление, в то время, когда за спиной нет больших и надежных крыльев, а так хочется улететь. Далеко, в чужие земли, к неизвестным людям, к другим порядкам. И быть свободным, стоя высоко на обрыве раскинув руки, обнимая весь свет. Терпеть, вгрызаться в губы, слизывая очередную стекающую соленую каплю, и терпеть. Нельзя ни для кого создать лишний повод завернуть в эту сторону. Может сам город уже пуст, может все уже сбежали из него, оставив его одного, использованного, обобранного до нитки. Но ушли ли все? Или есть где-то такие же, что сидят, зализывая раны, перед последним рывком? И что они будут делать, если встретятся? Точно сказать было нельзя, пока они лично не убедятся, что тот шум создали уходящие революционеры, празднующие очередную блестящую победу над таким опасным противником, как мирное население и охраняющий его гарнизон. Великий Император точно будет горевать, устроив бал-прощание в честь погибших в столь бесполезно-детской войне. Вся столица будет горевать целый день.А может два.
Жители увидят благородство Революции! Это же для их блага. Это из-за злодеяний Верховных лордов, маленькие девочки вынуждены рвать нижние подолы платьев, дабы перевязать свои раны и быть в состоянии идти, не страшась упасть при первой же попытке подняться на ноги, вставая с раскаленной за сезон солнц земли. Они всего лишь вынужденные жертвы, малая плата за благое дело! Вот, что кричат бравые солдаты на каждом углу, повествуя о своём героизме, чистых помыслах и невинности. Шайка мародеров и предателей короны, желающие именовать своё слово — Властью. — Ещё немного осталось, — затягивая туже наиболее чистый лоскут ткани, Вран хмурила брови, стараясь выглядеть более суровой, — Где ты так умудрилась искалечить ноги? Я по этим тупикам всю жизнь брожу, а такое… первый раз вижу. — Не знаю… Я бежала от мужчины, поворачивала то туда, то сюда, до того, как окончательно не выдохлась и не спряталась. — Бледное, измученное лицо было покрыто испариной. — А раны, я же не ты, всё детство босиком по каменным плитам скакать. У меня для этого были удобные босоножки, заказанные у Мастера над обувью. Не думала, что всё так получится. Сжатые губы, превратившись в одну сплошную линию, заглушая очередной чуть не вырвавшийся на волю стон. — Зачем обувь сняла, раз неженка такая?! — спрятав кончик, чтобы импровизированная повязка не развязалась при ходьбе, продолжала бурчать девчонка. — Мне нужно было пройти тихо, будь я в обуви… скорее всего мы бы сейчас не разговаривали. — Пытаясь отчистить руки от пыли, Хешисаи окончательно убедилась в абсолютной непрактичности белой ткани и точно такой же бестактности своей спутницы. — Спасибо. — Попробуешь встать? — ободряюще улыбнувшись, дождалась медленного кивка и приобняла за плечи, давая возможность перенести вес на себя, хотя саму всё ещё немного пошатывало. — Вот так, сейчас выйдем отсюда и отправимся… А куда мы собственно направимся? Рассказывай подробнее о том, где не стоит и носа показывать. — Центр Ю’гоа точно должен был сгореть. Последний раз я видела дым в паре улиц от второго моста, дошел ли огонь дальше, можно только гадать, но за пределы канала ему точно не выйти самостоятельно. — Медленно перебирая ногами они шли вперед. На выход, сияющий золотым светом. — Мы сейчас почти у третьего моста, — изумленно подняв брови, Вран присвистнула, — заставила ты побегать того мужика. — Старалась, — кривая ехидная улыбка появилась на кукольном лице, — очень старалась. Думаю, если огонь остановился, безопаснее всего именно в центре. Там не должно никого быть, так как там нечего искать, но и нам тоже. Скорее всего, ни еды, ни воды не осталось. — Хочешь ли ты этим сказать, что мы сейчас находимся в том месте, где могут прятаться все выжившие? — Да, так и есть. И это для нас отнюдь не хорошо. Я видела, как люди становились совершенно иными перед лицом опасности. Они превращались в диких зверей, что видели лишь подступающего к ним Вечного. — И здесь то же самое, наверное, происходит. Только и власти никакой нет, им кроме самих себя бояться никого не нужно. Полная вседозволенность. — Они остановились на границе, где пересекаются тень и свет. Кроваво-красный, он не вызывал желания ступить в свои владения, не обещал защиту, он просто был, олицетворяя собой жизнь в её первобытном обличье. Как бы говоря, иди и живи, время пряток подошло к концу. Ну же, смелей! Вы привыкните к боли, это не страшно. Все оступаются, все купаются в лучах цвета крови, ты только шагни, попробуй и войдешь во вкус. — В лес. Нам нужно в ту сторону. — Её новая знакомая смотрела уверенно. Это действительно был самый лучший вариант. Можно и затеряться на какое-то время, и выбраться потом к какой-либо деревушке. Только нужно проверить Дом. В глубине, прямо под сердцем теплилась надежда, что мама жива и они снова будут вместе, также, как Хешисаи верила в то, что найдет своего отца. Подумать только… Интересно, как мама отреагирует на знакомство с дочерью Лорда Дигрэ. — Я хочу зайти домой. Это по пути, после того, как выйдем к мосту, зайдем, заберем от туда маму. Она взрослая, с ней будет проще. А потом, втроём в лес, почти по прямой. — она обернулась, смотря в пол оборота, наблюдая за реакцией. — Хорошо. Заберём её и бежим, — слегка недовольный взгляд смягчился. — Понимаю твоё желание, я бы тоже хотела… вместе с мамой. Но нужно быть ещё осторожней, раз решили удлинить маршрут. — Черта осталась за спинами, а время начало обратный отсчет, способствуя более плотному сплетению судьбоносных нитей. — Встретить первые лучи Сола после празднования, это к счастью, да? — Как знать. Мне няни рассказывали, что вхожие первыми в свет Великого Сола обречены на счастье. Но меня всегда беспокоила формулировка. Обречены, — катая слово на языке, блондинка думала, — это, немного странно звучит, тебе не кажется? Что-то, царапающее слух, в этом определенно было, но главное же, счастливыми будут. А как, уже другой вопрос. Всё само собой никогда не случается, и знакомые люди, встречающиеся, среди множества других, на дороге, не оживут, улыбнувшись и сделав вид, что ничего не случилось. Благородная куколка не соврала ни одним словом. Произошедшее за то время, пока она спала… Было страшно опускать взгляд ниже уровня крыш впереди, тогда как идущая рядом, спокойно смотрела себе под ноги, тихонько отпинывая то чью-то руку, то ногу. Хотелось крикнуть, попросить прекратить, но она старалась и для неё, время от времени не давая наступить на кого-то. Ставни домов были распахнуты, где-то выломаны. Валялись вещи, выбитые двери. Не верилось, что это произошло за одну ночь. Сколько их было? Куда смотрела городская стража?! Хотя… про них и вспоминать не стоило, они даже её поймать ни разу не смогли. От крутящихся ураганом мыслей хотелось бежать сломя голову по знакомой каменной плитке и увидеть маленький, даже среди точно таких же выделяющийся беднотой, домик. Но не тронутый. Со всеми ставнями и закрытой дверью. И для того, чтобы войти, нужно будет подпрыгнуть, доставая спрятанный между бревнами запасной ключик, а не отодвинуть ногой что-то с прохода, мешающее зайти. Тошнотворный комок встал поперёк горла. — Хешисаи… то есть, Леди Дигрэ, правильно? — серые, до этого поддернутые дымкой задумчивости, глаза впились в лицо, что-то настойчиво высматривая, заставляя вылететь из головы все заготовленные до этого слова; потом, смешливо сощурились. — Зови меня Хеши, так будет куда удобней. Да и, если бы ты, Вран, сейчас не помогала мне идти, осталась бы я там одна. А спасшему жизнь, думаю, будет дозволено, звать меня сокращенным именем. Ты хотела что-то спросить? — Да, твои волосы, — заметив эту странность ещё в темноте, списала ее на простой отблеск лунного света, но сейчас это стало отчетливо видно. Ей тогда точно не показалось. — Ты раньше… была седой? — Ч-что? — занесенная в воздух нога, неестественно опустилась вниз, с гораздо большей силой, чем рассчитывалось до этого. Неловко завалившись набок от резкого, непредвиденного скачка боли, Хешисаи начала падать, потянув за собой и воронёнка. — Вот же! Аккуратнее! — Та-та-та, как больно, оказывается, бывает! — придерживая, опёршуюся о землю рукой во избежание падения девочку, Вран и сама приводила в порядок дыхание, сбившееся из-за неосторожных движений, вызвавших далеко не самые приятные в её жизни ощущения. — Умеешь ты задавать вопросы. Вновь зашелестела ткань, приходя в движение. Теперь не только ей самой тащить кого-то на своей шее. Придется и куколке чуть-чуть поработать. Им нельзя останавливаться из-за таких мелочей, подумаешь идти тяжело. Ну и что? Они должны как можно быстрее добраться до её дома и всё проверить. Медленно проплывали, оставаясь где-то в далёком прошлом, украшенные дома, разбитые улицы, а картинка всё не менялась, повторяясь из раза в раз, будто рисунок на весело крутящейся детской игрушке. Замкнутый круг. Неразрывный, постоянный. Единственное, что выбивалось, контрастировало с этой, поистине замершей во времени, местностью, это рьяно бьющиеся на ветру флажки. Они страдали от резких порывов, извивались и не могли ничего с этим поделать. Они вынуждены находится там, где их повесили, вынуждены терпеть вечные издевательства ветра и молчать. Бесправные. Сейчас испачканные в копоти, пепле и гари, они стремились улететь, вырваться из тисков, напуганные, обреченные смотреть и безмолвно кричать, ужасаясь от того на какие поступки способны создатели. Что же произошло в этом мире не так? От чего все должны наблюдать за падением некогда прекрасного города, который сейчас поделён надвое глубоким каналом? Он спас десятки людей, дал время на поиск убежища от грозного охотника, выступающего в обличье огня. Гигантская опаляющая стена смела за собой всё, не оставив ни одной живой души. Лишь обгорелые балки, опаленные ткани навесов и разбитые от большого давления прекрасные, расписанные в ручную, глиняные вазы. — Знаешь, нет… Я не была седа до сегодняшнего дня. Думаю теперь понятно, что послужило причиной. — накрутив чуть белесую прядь на палец, она не смотрела вперед. Не смотрела на то, что в их сторону летел маленький, весь покрытый ожогами, израненный лепесток магнолии. Когда-то изумительно розового чистого цвета. Смотреть на разруху было невыносимо, печаль старалась застелить пеленой всё пространство, заполнить до конца и так почти переполненный до краев, кувшин горчащей соли, перемешанной с грустью. Жизнь и смерть, такие далекие по смыслу слова. Но как же близко они расположены в жизни. Великие неумолимо беспощадны, коль попрали все обращенные к ним молитвы, озвученные громким шепотом в темноте комнаты из-под глубин истончившегося, старого одеяла, которым укутывали её чуть ли не с пеленок. Раньше оно было мягким и столь же невинным, как нежно лелеемые детские надежды на счастливую жизнь вместе со своей матерью, где-то поближе к пестрым лавкам и гомонящим базарным тропинкам. — А я любила цвет своих волос… Мама говорила, что они похожи на расплавленное золото, — обернувшись и посмотрев на черные кудри рядом, Хешисаи потянула её в сторону. — Вот твои напоминают мне темный-претемный шоколад. Давай уйдем от сюда скорее, мне становится дурно от подобных видов. — Твой отец же там? Почему ты не хочешь пойти… посмотреть на место, где видела его в последний раз? Может, получилось бы найти какую-то его личную вещь? — вяло, будто нехотя, подобно некачественной кукле с неподвижными конечностями, Вран поддалась деликатной просьбе и сдвинулась с места — Видишь ли, я точно помню, что он не брал никаких личных вещей с собой помимо кошелка с небольшой горстью монет. Но это не самое важное, людей сгоняли к прибрежной части, возможно прямиком к воде. Вдруг это была хорошо продуманная военная партия, а революционеры на самом деле разделились, и часть ждала там в засаде? Потому что, если это так… то, боюсь я не выдержу того, что они могли сотворить со всеми теми невинными жизнями. Хоть я и не умоляю возможность того, что кому-то удалось сбежать. — Ты говоришь ужасные вещи. — Хмуро бросив взгляд на говорившую, гордый вороненок взяла роль направляющего в свои руки. — Я не хотела задеть тебя своими речами, — Сол шаловливо пускал в разные стороны, уже не такие насыщенные красным, лучи. — Лишь подводила к мысли, к которой пришла сама. Будь на то воля Великих, мой отец будет в числе сумевших бежать, и мы с ним встретимся в скором времени. — Не кажется ли тебе, что те, в кого мы верим, в чью честь возводим святыни в каждом доме, не слышат нас? — чуть охрипший голос выдавал нервозность, а может, был следствием долгого нахождения без малейшей капли воды. — Отчего мы дали им такую волю над нами, если они рушат наши жизни?! Почему полотна судеб гигантского количества людей так просто оборвались сегодняшней ночью, а они не соизволили хоть что-то сделать, чтобы предотвратить это? Подумай… может, Великие не столь и велики. — Можешь ли ты с полной уверенностью утверждать, что они не пытались исправить случившееся? Мне кажется, не будь мы под их покровительством, эти варвары сожгли бы и город после канала. Им ведь абсолютно ничего не могло помешать этого сделать. И я уверена, что выжившие есть, дети и взрослые, да кто бы то ни был. — Тяжело вздохнув, ей ясно улыбнулись, — к тому же, я продолжаю верить и надеяться, что мой отец жив, и на то их желание. Черные и серые кусочки пепла кружили, взвиваясь высоко к уже полностью голубому небу, перемешиваясь с уцелевшими лепестками и сияя в последних оранжевых всполохах первого рассвета, поразившего до глубины души каждого, успевшего его застать.***
— С тех пор, каждый год, никогда я не забывала того солнца. Оно взошло, смогло подняться, а значит и мы смогли бы встать и оправится после случившегося. — Своеобразный символ, как один из предлогов жить дальше? — пальцы беспорядочно перебирали в воздухе, играясь с невидимыми обычному глазу разноцветными лентами. Был ли он озадачен? Определенно да, ведь даже не представлял, что эти двое связаны куда крепче, чем казалось изначально. Совместное превозмогание… звучит очень поэтично. Если всё так, то становится понятно, почему Хешисаи так упорно видит во Вран опору. Та спасла ей жизнь и стала её личным символом. Её солнцем, оттуда и собачья верность не смотря ни на что, валюта, коей она расплачивается до сих пор. — Именно, но лично я мало что помню. Хорошо воссоздаются ощущения и беспорядочные, хаотичные, яркие краски. Страх, когда Вран зашевелилась, наше знакомство и до безобразия отвратительный, своей длинной, путь тоже. А вот всё остальное… словно в тумане, — медленный глоток заставил, тихо колыхаясь, возмущаться, набирающий с каждой секундой цвет, напиток, — но мне и этого хватает. Хватало.***
Рваные вздохи сквозь сжатые губы. Капли пота, кажущиеся янтарными на смуглой коже. Тянущиеся вслед, выстланные болью, кровавые пятна. Давящий на внутренности колючий ёж, что забрался под кожу и улегся внизу живота. Развязавшиеся тряпки, одновременно мешающие идти и хоть немного облегчающие страдания. — Мы почти дошли. Совсем скоро и… — осмотревшись на наличие посторонних, потянула за собой еле шевелящуюся девчонку через достаточно открытый участок улицы — перевяжем по новой твои ноги. — Не я одна здесь еле иду. — Колкий взгляд скрылся за окончательно расплетавшимися волосами, — ты тоже стала медленней и я уверена, что у тебя всё далеко не так хорошо, как ты говоришь. Особенно учитывая то, в каком состоянии я тебя нашла, удивительно, что ты вообще двигаешься. — Великие, да. Ты права, довольна? Я готова прямо сейчас свалиться на эту привлекательно теплую землю, в мягкую пыль и не вставать. Но я также вижу твои раны и… хочу помочь, поэтому тяну и веду за собой. — Кто-то из нас должен быть сильным, значит? Решила взять роль всемогущего на себя? Что ж, когда сломаешься под ношей, я подхвачу лишь в первый раз. А то вдруг, и меня за собой потянешь. — Хах, заметано. Может все не так уж и плохо? Несмотря на гигантское отличие в происхождении и воспитании они, можно сказать, нашли точки соприкосновения. Не такие уж и противоположности, как оказалось. А может, так действует общее горе? Как успокаивающий отвар, оно мешает яро проявлять эмоции, притупляет истинные чувства и диктует поступать так, чтобы было как можно меньше проблемных последствий. Будь то продолжение разговора или же череда вынужденных действий. Ты постараешься свести на нет всё возможное. Станешь своим блёклым отражением в мутном дешёвом стекле, выставленным где-то на базаре за необъятную сумму. — Какой твой дом? — легкий налет любопытства был виден в маленьких постоянно меняющих положение бликах. — Никакой. — Что прости? Но мы же с тобой шли куда-то всё это время. Или ты хочешь сказать, что я направлялась в какую-то жалкую подворотню и ящикам с одеялом из дырявого мешка внутри? — Нет, у меня есть дом. Но вот в нём нет ничего необычного. По сравнением с твоим поместьем, он больше будет похож на заброшенный сарай, чем на место, где могут жить люди. — Почему же тогда вы живете в таких ужасных условиях? Неужели, совсем не было возможности что-либо изменить? — А какой твой дом? Мне доводилось пару раз проходить возле него, но я никогда не подходила слишком близко из-за постоянно разгуливающей там стражи. — Мой дом… он большой и холодный. Постоянно тепло поддерживается лишь в нескольких комнатах. Но знаешь, холод это совсем не плохо. Там есть красивые и большие залы, в них много золота и красивейшие бархатные портьеры. Однако мой любимый это белый зал. В нем правит балом лишь белое золото и серебро, он весь сияет чистотой, всегда и неукоснительно прекрасный. А еще поместье никогда не засыпает полностью. Всегда есть кто-то, кто бродит по тёмному лабиринту коридоров, стоя на страже в бесконечно длинной ночи, и оберегает сон его обитателей. — Это всё? Я думала ты расскажешь больше. — А что ты ожидала услышать? — по-птичьи склонив голову на бок и распахнув в недоумении глаза, как никогда сейчас похожие на рыбьи. Столь же стеклянные, пропускающие свет сквозь себя, открывая бесконечно пустые мысли. От неё ждали ответа. — Неужели хочешь получить подтверждение или опровержение сплетен, что существуют дольше, чем мы с тобой живем на это свете? — Я, нет, конечно нет. — В то время, пока Вран пыталась подобрать слова, абсолютно расслабленное лицо почти на одном с ней уровне, двигалось дальше и, казалось, не замечало запинок сопровождающего. — Да. Хотела бы. — Это мой дом. Он моя личная крепость. Да, там бывает мрачно, даже засыпая я знаю, что за мной следят люди отца и слышу их дыхание внутри полых стен, а меня саму с младенчества заставляли заучивать многочисленные коридоры и комнаты сейфы, которых нет даже на самом первом плане особняка. Сколько бы злостных и колких слов не было брошено через забор и чутко караулящую стражу, он останется моим домом. Поэтому я не считаю, что это будет уместно. — Ну я даже слова не оборонила о том, что это плохо. Как по мне, этот особняк, окружен тайнами, похлеще чем вчера дома были оплетены цветами, прекрасен. Я бы хотела жить в доме с такой длинной историей. Чего только стоит городская байка о том, что все, кто работал над строительством, были замурованы на самом последнем этаже. — Добровольно. — А? Ну вот и я говорю. Что только люди не придумают, да? Кто бы добровольно позволил себя запреть, убить такой мучительной смертью? — Каждый, кто решил умереть сам, переступал последние ступени с ядом в руках. Те, что по какой-то причине не захотели этого, были убиты и занесены туда своими товарищами. Они действительно стали частью фундамента, забирая вместе с собой все знания, что заклеймили их память. Тогда они на века стали частью своего детища. — Ты же сейчас шутишь? — перед глазами замер образ безвольно склонивших головы мужчин, спускающихся по ступеням, отдавшихся в руки Вечного. — Отнюдь, я предельно серьезна. Пропажа стольких людей не могла остаться никем не замеченной. Те люди заключили договор с моим дражайшим предком, они зарабатывали не себе на жизнь, а обеспечивали хорошее будущее семьям, своим потомкам. Грязь прилипала к мокрым ступням, пропитываясь кровью, становилась темно-бордовым панцирем, то покрывающимся трещинами и утончающимся, то снова принимающим форму, становясь толще. Тряпки же, окончательно разболтавшись, просто тянулись следом, как кисточка в палитре, смешивая всё, что осталось после ночного кошмара на дороге. Маленькая коричневая плитка осталась далеко позади, переходя в простую землю, усеянную выбоинами от груженых повозок. — Ты же сказала, что не желаешь говорить больше о слухах. — Это все знают, и это не слух. Просто мне не понравилось, что ты рассказывала, это так, будто мои родственники взяли и убили рабочих, просто из-за того, что хотели скрыть схему. Хотя изначально это и не говорилось во всеуслышание во избежание лишних вопросов и проверок со стороны вышестоящей знати, всё официально было задокументировано. И до сих пор эти бумаги хранятся вместе с дарственной на здешние земли. — Теперь моё желание жить в большом доме с многовековой историей стало мень… — Стой! — резко остановившись, врезавшись в чужую выставленную вперед руку, пришлось оторвать взгляд от домов по правой стороне и посмотреть вперёд. — Мы сможем это обойти не возвращаясь назад? — Дом прямо за… этим… Посредине самой обыкновенной дороги, на которой до этого момента почти не встречались мертвые, была расположена куча тел. Просто накиданных в хаотичном порядке, бессистемно, неаккуратно. Они лежали один на другом переплетаясь руками, у некоторых были неестественно вывернуты конечности, а у кого-то их и вовсе не хватало. Бледные лица, словно выбеленные кукольным мастером, что забыл поставить в окончание яркий румянец на щеках, смотрели в разные стороны. Будто маски в храмах Великих богов, лишь с тем исключением, что заместо тёмных провалов глазниц, на них глядели помутневшие, с жёлтыми пятнами блюдца. Блёклые раньше одежды, сейчас насквозь пропитавшиеся цветом смотрелись неестественно ярко. Ярко настолько, что их можно было спутать с искрами перед глазами, перемешавшимися с темными пятнами. — Давай с той стороны около стены пройдем. Место есть. Смуглая рука устремилась далеко вперед указывая на большой просвет, виднеющейся меж двумя, казалось бы, непроходимыми исполинскими стенами. Как мало осталось от такого длинного пути, последнее множество бесконечно ничтожных шагов, и они наконец у цели. Да, может не конечной, а до выхода из города ещё только предстоит дойти, но пол пути пройдено. Поэтому прижавшись к стенке, слившись с ней, став единым целым они продвигались по очереди. Следуя друг за другом. Вновь и вновь ступая по тем же следам, они повторяли движения, проживали в этот миг одну жизнь на двоих, путешествуя по одному и тому же тонкому канату из сплетенных воедино разных нитей судьбы. И они двигались вместе, пока чужая абсолютно холодная, задеревеневшая рука не разъединила их, так болезненно резко. — Подожди, сейчас помогу. Ты юбкой зацепилась, не оборачивайся. — Вытягивая, из стальных прутьев тонких пальцев, плотно обтянутых кожей, что просвечивала на солнце сеточки вен, оборванный край юбки, Хешисаи торопилась. Хотелось как можно скорее оказаться вне этой тихой улицы под защитой хлипких, деревянных стен. — Ну чего ты там возишься? Когда нервы становятся предельно натянутыми все вокруг замедляется, превращаясь в гигантский мыльный пузырь. — Если ты прекратишь дергаться и успокоишься мне станет в разы легче, — отворачивая чужое туловище от себя, медленно выдохнула блондинка. — Просто подумай над этим. — Там же нет ничего сложного, просто вытяни её и всё! — окончательно выйдя из себя из-за жестокой нелепости всей ситуации, Вран с негодованием посмотрела на девчонку, уже стоявшую в шаге от неё. — Если думаешь, что это просто, попробуй сама. Ожидание, полных раздражения и злости слов, импульсивно опущенных рук, себя не оправдало. Напротив стоял уставший и полностью обессиленный ребенок, точно такой же, как и она сама. Вот только на неё не срывались и пытались помочь. Что же ещё ждать от чрезмерно воспитанной куклы. — Я не стану извиняться! Ты виновата. Нужно было всего лишь достать ткань. — Попеременно прерываясь на выдергивание несчастного лоскута, бурчала взвинченная донельзя девочка. — Вот, я же говорила, чуть стараний и всё! — Не нужно, никогда не нужно, сливать на меня свою злость. Не смей этого делать просто из-за того, что тебе захотелось. А теперь, раз уж ты свободна, идём. Освободившись от оков мыльный пузырь лопнул, и мир вокруг вновь начал свой естественный ход. Да вот только, что-то заставило обернуться назад. Что это было? Происки Великих? Вновь их безумные игры? Неважно. Сейчас значение имела лишь… — Рука… Теперь ты стой. Рука! Хешисаи рука! — медленно опускаясь на землю подобострастно преклоняя колени пред горой обезличенных мучеников, она теряла только недавно восстановленный контроль. — Да, Вран. Ты зацепилась не за корягу, а за чужую руку. Может теперь, ты поднимешься и мы пойдем? Горячее солнце было подобно раскаленной печи в кузнице, неумолимо жарило всё и всех на бренной земле. Только вот детский голос был способен посоревноваться с ним, противостоять чему-то неземному. Спокойствие и непоколебимость, против нервно дрожащих рук и нещадно дребезжащего голоса. Сегодня слишком многое противостоит друг другу. Видимо таков должен быть первый день. День после разрушения одного маленького мира. — Не та, выше. Нет… этого не может быть, — сорвавшись с места диким зверем, она метнулась к дому, чья крыша робко выглядывала, зияя небольшими щелями и провалами. Пара ступеней, перепрыгнутый порог. — Мам! — буря эмоций заполнила все комнаты, заставляла задерживать дыхание, стискивала в безудержном желании остановить. Не пустить дальше. — Мама, ответь! — не дать увидеть, не дать разрушить треплющуюся под ключицами надежду, а оставить хоть призрачный шанс на далекое, но такое счастливое будущее. Ладони цеплялись за покосившиеся стены. Все было вверх дном, стулья, сломанный стол. А сбившееся дыхание по-прежнему было единственным в звенящем одиночестве двух маленьких комнат. — Чердак… она спряталась, — громкий скрип половиц, возмущенных до глубины своей высохшей души, последнее что запомнит маленькая старая лестница. Она так и останется трухлявой развалиной, с заботой украшенной маленькими засохшими пятнами, что были заметны лишь у самого верха. Слабость во всем теле мешала подняться хоть немного выше предпоследней ступени. Ноги, прекратив слушаться, подкосились, обеспечив ещё парой ссадин. Хотя их уже столько, что новые даже не заметят. Так естественно они впишутся в тонкую сетку узоров на красных коленях. Еле перебирая руками, заползая на маленький тесный чердак Вран всё еще оставалась единственным живым человеком. Жалобный скулеж теперь вторил рваным выдохам. — Мам это я! Можешь больше не прятаться. С тихим стуком на пыльном полу появлялись маленькие, круглые, мокрые пятна. А про то, что они соленые никому не доведется узнать. Старый дом рад даже тому, что взрослая хозяйка решила протереть пол наверху, правда оставила лишь одну чистую полосу. Своей спиной. — Ты же не можешь быть там… внизу. Только не ты… Зыбкий туман запутывал мысли. Смешивал их с воспоминаниями, создавая мираж. Где теперь реальность, а где вымысел. Как отличить правду от столь сладостной лжи? И можно ли вообще это сделать? Сейчас, сжавшись до мельчайших размеров, над землёй, но недостаточно высоко, чтобы встретится с родителем, лелея сокровенное полотно чужой судьбы, лежала разбитая вдребезги душа. И ничто не могло склеить её, соединив кусочки меж собой. Казалось бы, возьми сначала те, что крупнее, но стоило дотронуться, как они рассыпались на ещё более мелкие. Превращались практически в пыль. Или пепел, да. Наверное, прах всего города стремился забрать её с собой. Но ещё рано. Слишком рано. Нужно удостовериться, кто именно лежит, погребенный под другими. Именно поэтому собрав всю свою волю, все силы, нужно было спуститься на первый этаж и самолично дать или забрать у себя возможность надежды. Слезящиеся глаза, размытая картина и яркий прекрасно желтый свет. Отчего-то Вран думалось, такие дни должны оплакиваться самой природой, но видимо Великие не посчитали случившееся достаточно веским поводом для своих слез. Почему же в груди было такое ощущение, будто мир должен был поменяться. Хотя бы немного был обязан претерпеть изменения. А он остался прежним. На крыльцо примостилась её сегодняшняя спутница, занимаясь повторным обметыванием ран. Она сосредоточено крутила в руках тряпку, прикидывая как лучше начать и ничто не нарушало её покой. В то время, когда у неё в груди скребли несчастные, безумно голодные кошки, стараясь оторвать себе кусочек побольше. — Куда ты? Что ты хочешь сделать?! — Не видно? Помогай или сиди и дальше, но не мешай мне. Плевать на реальность и миражи, всё меркнет, когда ты, схватившись изо всех сил, пытаешься достать самого важного человека в своей жизни. Рывок за рывком, пока тело наконец хоть чуть-чуть не сдвинулось с места. — Такими темпами ты будешь заниматься этим до самого вечера. — Неестественная складка меж хмурых бровей смотрелась невероятно уродливо на безупречном детском лице. Даже вдвоём затея казалась практически невыполнимой. Они тянули за одну лишь виднеющуюся руку пока не показалась голова. Темно каштановые волосы были спутаны и грязны, и если быть честным они бы их даже не увидели, лежи она поперек кучи прямо посередине. А так, с краю на неё давило не так много лишнего, как могло бы, и всё же, большего они добиться не смогли. — Смотри так, сдвинуть еще хоть немного у нас вряд ли получится, — обхватывая себя руками и медленно идя обратно к крыльцу, Хешисаи внимательно следила, как Вран боязливо касалась чужих волос, раздвигая пряди в стороны, открывая обзор на небольшой участок лица. От туда выглядывала такого же цвета широкая бровь и смиренно прикрытый глаз. И кому как не дочери знать, что за веком скрывался прекрасный карий цвет. Это действительно была её мама. Такая красивая, но безумно холодная. Она должна была сейчас встречать её у порога с грустной улыбкой на потрескавшихся губах, и несмотря на её болезнь они бы нашли выход из этой ситуации. Они все должны были выжить. — Нет, нет, нет, нет… Мама! Мамочка! — действительно мертвенно-бледная рука совсем не похоже касалась щеки, а тихий скулеж неотвратимо перерастал в душераздирающий вой. Кажется кошки внутри перестали скрестись, а сорвавшись с цепей превратились ужасно жестоких монстров, что рвали детскую душу на части. Разве должен ребёнок в девять лет видеть труп своей матери вот так, под завалами чьих-то чужих родителей, сестер, братьев? Нет, совершенно точно, нет. И скорбеть она должна была не так, не в таком положении и не так рано. Оттого забывшись в своей собственной боли маленький вороненок совершенно потеряла всякую связь с внешним миром. Она была глубоко внутри своего мира, когда-то безумно счастливая, сидя за кухонным столом на качающейся табуретке. А в комнате приятно пахло бурлящей из кастрюли кашей и душистыми листьями из небольшой глиняной чашки. Тогда мама была здоровой, и это был прекрасный сезон первоцветов. — Я же ради тебя всё терпела. Так старалась, через острую боль, шла сюда после того, что со мной сделали. Я так хотела к тебе, ведь тогда можно было сделать вид, что ничего не было. Мне бы было ради кого делать вид. Мамуль… мне так плохо, а ты меня даже не слышишь. — На плече легко опустилась маленькая ладонь, легко было догадаться кому она принадлежит, если хотя бы обратить на неё внимание. Но Вран не чувствовала ничего, кроме всепоглощающей пустоты и печали. Одна. Теперь она одна. И больше не будет постоянной теплой и молчаливой поддержки рядом. Не будет Семьи. Горячие ручьи беспрепятственно текли вниз стремясь к подбородку, как кристально чистые водопады, ниспадая из уголков глаз. — Вран я понимаю, что ты скорее всего не услышишь меня, но я всё же скажу. Ты не одна Вран и я понимаю тебя. Мы сможем разделить всё на двоих и справиться. Вместе. Пошатнувшись от резко навалившегося веса Хешисаи стояла с распахнутыми, словно крылья бабочки, глазами, а ткань платья на плече стремительно намокала. — Вместе, — шептали беспорядочно губы, — вместе мы сможем. Я выведу нас из города Хеши. Ведь заботиться нужно о живых. А она потеряла на своих глазах гораздо больше дорогих сердцу людей, она уже знает, как справится с болью, и поможет.Вместе… как же много заложено в одно единственное слово.