Гроза

« Люди всегда будут смотреть на тебя, но отталкивайся от того, что они в тебе видят »

— Значит, всё так и закончится? Я стану последней точкой в вашей истории? Дождь продолжал отбивать лишь ему одному известный мотив, а тучи тяжелые, полные свинца, грозящиеся вот-вот обрушиться смертельной карой на грешную землю, не давали и шанса появиться хоть малейшему проблеску света. В этот сезон Солу ещё не скоро дадут показаться, стоит начинать привыкать к постоянным сумеркам, постепенно утепляться и начинать готовиться к заморозкам, что обязательно последуют через пару недель. — Ты прав. Все это затевалось для того, чтобы навеки умереть вместе с нами, — Вран спокойно выдохнула расслабляясь. Впервые после произошедшего та ноша, что ей предстоит нести, перестала казаться неподъемной. — Недоволен — отметила девушка. — Не смотри так, я вижу. Но что ты ждал, не рассказа же, полного отчаянного раскаяния? — ироничная ухмылка так и норовила появиться, исказить лицо надменной гримасе. Непозволительно, неправильно, недостойно. И вот, все видят лишь сцеженный в ладошку зевок. — Если я и буду заниматься покаянием, то в Храме Великих перед алтарем Вечного. Не перед тобой. Колючий, словно ледышка, взгляд, брошенный из-под ресниц, был замечен моментально. А Нэйш, полный праведного негодования, задумался. Действительно, чего он ждал? И от кого? От Вран, что всегда стояла непоколебимой скалой за свою семью? Она защищала и будет защищать, несмотря ни на что; кто бы не стоял перед ней, как бы далеко не пришлось зайти — она сделает всё и даже больше. Порой ему казалось, что, потребуйся от нее, она перевернет Божественные Пределы. Не за это ли он её уважал? А Хешисаи? Она всегда делала лишь то, что считала необходимым, будь то поиск выгоды или же защита себя и тех, кого считала своими. Кто-кто, а она не чуралась пользоваться и грязными методами. Если Вран сдерживали её личные постулаты ценностей, морали и прочего, то она же не считала нужным обременять себя чем-то подобным, ведь её сдерживающим фактором оставалась черная птица. Против её слова Хеши никогда не шла и не пойдет: не тот стержень внутри, и он это прекрасно видел. Сам был таким же, повинуясь лишь одному взгляду того, кого назвал хозяином, своим Господином. Могли ли такие люди сожалеть, способны ли они вообще на это? Только если очень глубоко внутри, порой даже об этом не подозревая. — Ты и ты, подготовить гостевые немедля. Наполнить ванны, и не дай Великие, вы не успеете к тому моменту, как наши Господы решат разойтись, — крючковатый, обтянутый кожей палец водил по девушкам, что старательно собирали все мысли, не давая им рассыпаться мириадами маленьких брызг, как делали сотни дождинок за окном, стоило им коснуться земли. — Мадам, — несмело поданный голос прервал зачитывание очередного, несомненно важного пункта, — а какие именно? — Ну что ты, как сонная муха, жужжишь здесь по делу и без? Соберись живо, что это вообще за вид? Ты горничная поместья Лорда, а не какого-то там купца! Если не было определённого приказа, в наши обязанности входит подготовить сразу несколько комнат. Лучшие, что для важных персон, и те, что попроще. А теперь… Выполнять! — Ну что за несносные, и ведь самых приемлемых отбирала, — начиная важно вышагивать вдоль нестройно стоящих пяти человек, госпожа старшая горничная заканчивала утренний инструктаж. — Сегодня должны привезти последние телеги с собранным урожаем, из-за дождя, скорее всего, задержатся. Возможно, по приезде нужна будет помощь. Быть готовыми накормить, высушить и отправить обратно. А пока, приступайте к своим обычным делам. Тихий хлопок закрывшихся жёлтых страниц обозначал официальное начало утра. Теперь в неприступной крепости будет кипеть работа, а крошечные люди, как могучие муравьи, будут носиться то в одну сторону, то в другую, стряхивая пыль, перетаскивая корзины с грязным бельём к прачкам и разнося уже полностью чистое и высушенное. — Лотти, стой, — уходящая самой последней девушка испуганно вздрогнула: привлекать к себе внимание этой женщины не хотелось никому. У них, только недавно устроившихся, даже вёлся счёт «счастливых» дней — тех, когда они не встречались с мадам больше, чем один раз утром. И Лотти до этого момента держала лидирующую позицию, которую теперь придётся уступить. — Да, мадам? — говорят, диким зверям нельзя смотреть в глаза, так же как и показывать собственного страха. Сложенные в замок под грудью ладони демонстрировали покорность и хорошо скрывали чуть подрагивающие кончики пальцев. — В комнате Лорда оставь его утренний кофе. И не задерживаться в покоях! — Поняла, будет исполнено, — и, склонившись в уважительном поклоне, Шарлотта быстро засеменила к кухне, где её уже должны были ждать жаждущие подробностей соседки по комнате.

***

Гостиная была сосредоточением чего-то непостижимо важного: здесь собирались умнейшие, влиятельнейшие люди и допускались к ним далеко не все. Поэтому сейчас за дверьми стояли лишь два человека, готовые незамедлительно отправиться выполнять любой приказ Лорда. Они застыли изваяниями, памятниками самим себе, не пропуская никого и не допуская проявивших излишнее любопытство младших по рангу слуг. Несмотря на то, что сама встреча происходила глубоко под покровом ночи, и им самим можно было лишь представлять в своём воображении, кем же являются те, что были без раздумий приняты и так быстро удостоены личной аудиенции — секреты должны оставаться секретами, уж они об этом позаботятся. Скрип открывающихся тяжелых дубовых дверей стал поводом нахмуриться всем. Несмотря на то, что поместье оживает, и уже сделано всё для наиболее комфортной жизни, подобные мелочи, как смазывание старых и проржавевших петель, могли быть упущены. Это лишний раз доказывало, что работы непомерно много. — Мадам Гуэре, разместите Леди со всеми удобствами. Полагаю, вам уже известно, что они с дороги, проследите за всем. Я не хочу, чтобы близкие мне люди в чем-либо нуждались. — Как прикажете, — осталось проконтролировать размещение и отобрать двух самых смышленых, отдав их во временное пользование. — Отдохните, не думаю, что вам захочется отправляться так скоропостижно, да ещё в такую погоду, — обратился Нэйш к стоящим за его левым плечом. — Очень любезно с твоей стороны. — Мы и вправду воспользуемся предложением, лошади определённо не будут рады, если погнать их в ливень, — Вран еле заметно лучилась довольством. Воображение уже не переставая вырисовывало картину клубящегося теплого пара, исходящего от несомненно горячей воды, мягких шелковых простыней и перьевых подушках, что встретят её так скоро. Всё это затмевало боль от затекших конечностей, легкий голод и усталость. Усталость от дороги, от тяжелых воспоминаний, что пришлось доставать из самых глубинных закромов памяти. Они не хотели выходить наружу, были сочившимся нарывом, что так безжалостно пришлось сегодня вскрыть. Слушатели были для них губительны, как солнечный свет для клыкастых теней, оттого отрывать их от себя было невыносимо, почти физически больно. Скоро она снова всё забудет, лежа в ванной разложит по полочкам и закроет на огромный засов, не готовая больше ещё хоть раз выпустить их погулять. А к кошмарам она давно привыкла: они перестали пугать пару лет назад, став неотъемлемой частью жизни, не забывая навещать её, кажется, покинутую богами, почти каждую ночь. — Миледи, прошу за мной, — скользкая, похожая на слизняка, дама вызывала отвращение. Хешисаи не любила тех, кто безосновательно мнил себя выше, чем он есть на самом деле. А идущая впереди неё женщина всем своим видом стремилась донести этот факт до других. То, как она держалась, как отдавала распоряжения пробегающим мимо, склонившимся в глубоком, уважительном поклоне, служанкам. Склонившимся пред ними, не перед ней. Наигранное величие, не власть или гордость, а не сбитая вовремя спесь. Нэйшу аукнется такая слуга на столь высокой должности. Но разве это касается человека, что будет вынужден провести тут чуть больше суток? Конечно же нет, пока та склоняет голову, пряча неудовольствие на дне глаз, и не выказывает неуважение, Хешисаи потерпит её присутствие рядом с собой. В конце концов, она устала не меньше Вран, и мысль о перине вызывала легкую негу во всём теле: бессонные ночи никогда не были её любимым занятием, хоть их количество в жизни давно перевалило за границу нормы. Бесконечные коридоры, подобно длинному лабиринту не имеющего конца, затягивали всё глубже и глубже, как болотная трясина, а их проводница, видимо, старалась довести их до самого сердца этого дома. А может их специально водят окольными путями, запутывая, словно зазывалы, стоящие на улицах столицы и выманивающие деньги у доверчивых крестьян, приехавших в поисках лучшей жизни. Вот и их уводят дальше, заметая следы, сводя на нет возможность скоропостижного побега. Темные стены с причудливо извивающимися тенями. Здесь еще не успели зажечь канделябры, что угрожающе висели на небольшом расстоянии друг от друга. Один, два, три, четыре, ещё один. Как же однообразно. Ровно, как и вереницы идентичных друг другу дверей. Похоже всё одно на другое, как и лица, все реже встречающиеся им на пути. И, кажется, этому нет конца. Но стоило потерпеть, и окружение начало меняться: появились зажженные свечи, давая глазам отдохнуть от пожирающей все на своем пути темноты. Картины начали разбавлять унылый вид каменных стен, а гобелены ручной работы и вовсе добавляли шарма этому древнему, полному сквозняков подобию крепости. Теперь все выглядело живым, и было ясно, что здесь обитают люди. От размышлений Хешисаи отвлек голос, гулко раздавшийся в коридоре и затерявшийся где-то под потолком. — Вот первая приготовленная комната, ещё одна чуть поодаль, через две двери. Поэтому, если что-то понадобиться, вам не придется искать друг друга. — Хеши? — Оставайся здесь, кажется мне, что эти несколько десятков шагов покажутся тебе непреодолимыми, — будучи погруженной в себя, она только сейчас обратила внимание на то, в каком состоянии находится Вран. Обессиленная, утомленная, та чуть ли не клевала носом пол, из последних сил держа глаза открытыми. Тогда как она сама чувствовала в груди лишь перекатывающееся с боку на бок раздражение. Отчего-то зрела всё большая уверенность, что их водили кругами, будто несмышленых детишек. Видимо, это было одной сплошной насмешкой. Да и весь предыдущий день, равно как и сегодняшний, отчетливо нес фарсом, каким отдают самые дешевые представления, с одним лишь отличием — там развлекается целая неотесанная толпа, а не один несчастный зритель. И ведь до чего же обидно: Леди не получит своих заслуженных оваций. Нэйш — глупый человечишка, упорно видевший лишь то, чего так отчаянно желает. Удивительно, не пришлось прилагать и малейших усилий. Мог ли кто подумать, отважный воин с бесчисленным количеством наград добровольно додумывал и дорисовывал в их истории нужные ему объяснения, не утруждая себя обдумыванием каждого брошенного ими слова. Он латал всевозможные дыры, совершенно этого не замечая, прятался в панцире из веретена собственных домыслов и не-за-ме-чал. Ничего. Это, конечно, к лучшему, но стоило ли оно того? Их командир… Когда-то Хешисаи прониклась к нему уважением: так упорно следовать своему слову мог далеко не каждый. Только тогда она видела перед собой гордого орла, распушившего перья, готового накинуться на каждого, кто бросит косой взгляд. Он был скоплением всеподавляющей силы и власти, затмевал боявшегося потерять всё императора, всегда стоя за его спиной на почтительном расстоянии. Тот Лорд Тиан, которого она помнила, внушал страх вперемешку с уважением, заставлял прогибаться под своим взглядом, подавлял инакомыслие словом и вызывал раболепный трепет у совсем уж слабых одним своим присутствием. Жесток и беспощаден к врагам, с единственным лишь изъяном: несмотря на всё, был предан не себе, а жалкому старику, трясущемуся над своими золотом и короной. Человек с такими качествами просто жил, продолжая плясать под чужую дудочку, ни разу не помыслив, что имеет куда большее сосредоточение власти в своих руках, чем его Господин. Да растерзают душу упомянутого в царстве Вечного. — Помоги раздеться и ступай прочь, — нарушившая одинокое спокойствие служанка сжалась под тяжелым взглядом, подходя к ней медленно и осторожно. Возможно, будь у девчонки поменьше опыта, она тряслась бы на этом мягком ковре, как из последних сил держащийся красный лист на обдуваемой ветрами голой ветке. — Велено во всём помогать Леди. — Смазанный присед с поклоном и заученная назубок фраза. Что же, усталость легко проходила, уступая место урчащему раздражению. Её приказы выполняются беспрекословно. — Ты поможешь мне снять одежду и выйдешь из комнаты. Я сама приму ванны, твоё дело лишь стоять за дверью, войдешь, как позову. Запоминай, раз тебя ко мне отправили: приказы исполнять сразу, чем меньше слов — тем лучше. Я не повторяю дважды, ослушаешься — придется тебе объяснять старшей, чем провинилась. Поняла? — Гулко сглотнув, пред ней ещё раз поклонились, упрямо сохраняя абсолютное молчание и плотно сомкнув губы. — Вот и славно. Продолжить мысль получилось, только опустившись в чуть горячеватую воду. Отдельная комната с ванной была приятным сюрпризом, так как, внутри каменного гиганта прочно обосновался образ деревянной бадьи. Мягкая, обволакивающая вода безмятежно распростерла свои объятья, так любезно предоставляя возможность расслабить мышцы и отпустить контроль хотя бы самую малость. Ведь здесь, в совершенной пустоте, где единственными звуками являются лишь слегка слышное дыхание, размеренное и спокойное; и разбивающиеся о пол с робким «кап», превращающиеся в опасную лужу, капли. Было безопасно. Вот так, облокотившись спиной на покатый бортик и развернувшись по направлению к единственному ходу, можно было прикрыть глаза, отдаваясь кружащему вихрю в своей голове, — и медленно осмыслять всё, что приходит на ум, не беспокоясь о поддержании видимого всем образа или об утекающих быстрыми ручейками секундах. И стоило пустить новую череду маленьких кругов по воде, как они, становясь шире, постепенно сходили на нет.

Каков парадокс: чем больше они становились, тем меньшим являлись.

Увиденное сегодня перечеркнуло всё возросшее уважение к человеку, что так заботливо оставил их у себя. Хешисаи не видела больше гордую птицу. В той милой гостиной перед ней сидела поджавшая свой облезлый хвост псина и зализывала раны. Лелеяла свою боль. Жалела, не переставая и не пытаясь хоть что-то изменить в своём положении. Лорд Нэйш перестал существовать. Он умер сегодня, его больше нет на этом свете. Кто-то другой, заказавший маску у искусного мастера, создавшего шедевр, повторяющий все черты когда-то жившего человека, провожал их с Вран, обжигающе глядя в спину. Его шаги никогда не будут внушать ужас, а глаза, полные затаенной горькой печали, вызывали лишь брезгливую жалость. Посмотрев в них, она почувствовала себя испачкавшейся в чем-то липком и темном как деготь. Это были чужие глаза, совершенно не знакомые ей. Ему не нужна правда. В неведении живется легче, чем в безжизненной пустыне, состоящей из отголосков истины. Правда не нужна и в ней никогда не будут нуждаться. Сколько людей повстречалось ей на пути. Капли плавно стекали с поднятой вверх руки, по распаренной коже. Но никто, никто не видел глубже. Даже не пытался заглянуть под толщу мутной воды, не то что достигнуть дна. Ведь для этого нужно постараться, несмотря на резь в глазах плыть дальше, отчаянно сопротивляясь выталкивающему тебя глубинному течению. И когда воздуха будет не хватать, а легкие будут объяты огнем, когда тело перестанет слушаться и онемеет от холода, настанет осознание, что ты лишь на пол пути. Лишь единицы завершили начатое. И только они смогли стать выше, уйдя в самую глубь. Гораздо выше других, продолжающих играть друг с другом. И когда там, внизу, соревновались, у кого больше золота и замков, окрашенных в темно-бурый, и не обращали внимания на жизни, на самом верху разгребали последствия безумных игр, ценой которых является жизнь. Там решалось кому стоит уйти на покой, а кому выйти на шахматную доску настоящим ферзем. Увидев устройство мира, можно было и вовсе отойти от дел, но куда больше манила идея стать вершителем судеб. Вран не хотела ничего из этого. Она, видя самое дно, предпочла отвернуться и всплыть на поверхность, оставив Хешисаи одну увязать в мягком илистом дне и смотреть наверх, в непроглядный мрак. Не приняла увиденное, а сама Хеши не смогла забыть и оставить всё как есть. Попыталась, но мягкий ил не отпускал, затягивая глубже и глубже, погребая под толщей воды.

***

Лагерь стоял еще три дня. Три тянущихся столь долго дня, во время которых пришлось жить в повозке из-под провизии, достаточно дешевой, но сколоченной на совесть. « Специально для гарнизона», — важным голосом отрапортовал им сержант. Жесткие доски не смягчали принесенные сиром Картом тряпки, которые тот назвал одеялами, во что верилось с трудом. Хешисаи слышала парочку попытавшихся возмущаться людей, но они достаточно быстро заткнули свои рты, стоило сиру с ними поговорить. Как именно, она не уточняла, собственно, это было и не важно. Важно лишь то, что к постоянным болезненным стонам не добавились крики тех, кто вздумал поставить свои жизни вровень с её собственной. Смешные. Она была в приоритете, и об этом уже знал каждый носящий погоны мужчина. Их проинформировали практически моментально, стоило просочиться имени её рода за пределы владений лекаря. Тогда-то ей и предоставили повозку, где она могла разместиться с максимально возможным комфортом вместе со своим человеком. И Хешисаи была рада: это не земля, остывающая ночами, здесь не было беспорядочно лежащих, почему-то ещё живых тел, издающих противные звуки, мешающие засыпать даже находясь на расстоянии от них. И несмотря на то, что сиру Карту приходилось каждый день вытаскивать занозы из ее рук, а тело болело, пытаясь заявить, что подобные условия не для него, она продолжала благодарить Великих, даровавших ей шанс. Вран оставалась поблизости и старалась не уходить далеко, лишь изредка отбегая к кострам, у которых в свободное время появлялись воины, не отказывающие любопытствующим в ещё одной истории. Она пару раз тоже приходила, стоя в отдалении, но это занятие быстро наскучило, ведь с первого раза становилось понятно, что все их россказни пропитаны ложью — настолько приукрашенные байки, что от реальной действительности осталось несколько слов от силы. Карт, которому ранение нисколько не мешало постоянно следовать за ней тенью, гнусно ухмылялся на скривившиеся в недовольстве губы. А на вопрос о том, неужели все собравшиеся действительно верят в эти сказки, и вовсе позволил себе разразиться громким, раскатистым смехом. Потому что они и правда верили. Люди, приходившие послушать, смотрели на вояк, как на всесильных героев, восхищаясь несуществующей силой и несовершёнными подвигами. Это было действительно смехотворно. И она смеялась. Смеялась вместе с воином, что, несмотря на то, что у неё сейчас нет ничего, кроме имени, встал за её спиной. Она не знала о многих делах отца, что проворачивались руками присягнувших ему на верность, но это не мешало хотя бы образно представить общую картину. Так уверенность, что сир Карт знал побольше этих, крепла с каждой секундой, однако он не был многословен и не стремился поведать ей о его благородной службе. Потому что служба Лорду не может подразумевать благородные поступки в понятии обычных людей. Это всего-навсего мифический образ, точно такая же сказка, только выдуманная простолюдинами для самих же себя. Поступки благородных домов всегда далеки от понятий морали и чести. Но не у всех семей. Некоторые, что удивительно, воистину следовали чуть ли не рыцарскому кодексу. Их немного, можно пересчитать по пальцам одной руки, но, тем не менее, они есть. Отец любил потешаться над такими, говоря, что рано или поздно их всё равно поглотят те, кто не чурается нападать со спины. Но, невзирая на это, заставил выучить правило: если сам можешь впиться клыками из тени, оборачивайся, проверяя свою собственную. На спине её сопровождающего было много шрамов, что только подтверждало чужие слова. Да и не только на спине — руки, грудь, он был усыпан ими и не скрывал этого, не скрывал своих побед. Хешисаи нравилось рассматривать их, думая, что после каждого удара он оставался жив, а тот, кто нанес их, навряд ли успел сделать после этого хоть с десяток вздохов. Сколько жизней было унесено руками, любовно чистящими меч? Он не отвечал точно, говорил, что и сам уже не помнит, что перестал считать давным-давно. И когда она спросила, сожалеет ли он о содеянном, увидев печаль глубоко в его глазах, то получила в ответ полностью удовлетворившие её слова. — Единственное, о чем я сожалею, Моя Леди, так это о том, что не убил тех, кто посмел забрать жизни ваших отца и матери. Это было ложью, но на такое можно закрыть глаза. Главное, что он готов и дальше выполнять свою работу. И этого было более чем достаточно. Ещё одним фактом, отличающим Лаера Карта от других, было то, что он единственный не обращался с ней, как с ребёнком. Другие же, даже с почтительным отношением к её персоне, смотрели снисходительно-жалостливо, как на неразумное, глупое дитя, что вопит в другой части лагеря. Он же умудрялся смотреть уважительно, ставя её выше себя, осознанно признавая её главенство, кажется, видя чуть больше остальных. Тем не менее, рассказывая что-то, поучал и предостерегал от каких-либо действий, а она же, в свою очередь, перестала смотреть на него, как на других. Может и не начала уважать, но он точно смог завладеть её признанием. Постепенно, по чуть-чуть, он превратился из обезличенных, копошащихся людей вокруг, в человека со своим именем и прошлым, имеющим право давать советы, и, что самое главное, она их запоминала. А вот Вран он не нравился. Она ему, впрочем, тоже. Но её это не волновало. Вран спасла, Лаер спасёт их обеих в случае необходимости и добудет всё для комфортного передвижения. Они оба были нужны, хотя второй значительно больше. И хотя черноволосая девчонка может и имела много спеси, налет уличного гонора, она оставалась единственным ровесником, которому та позволяла с собой разговаривать. Да и оная не хотела уходить, каждый раз смотря на замершего за её спиной мужчину, где изредка они начинали перепалку, которую Вран воспринимала иногда чересчур серьёзно, а Карт просто потешался со всей ситуации. Но пока он прекращал всё это безобразие, стоило Хешисаи проявить малейшие признаки недовольства, она могла это потерпеть, признавая за ними право так сбрасывать витающее вокруг напряжение. Люди же вокруг были мерзкими чудовищами, гордо вышагивающими, наряженными в блестящие в лучах солнца латы, которые не заботились о сохранности своего благочестивого образа, не старались выглядеть лучше. Наоборот, являясь полыми внутри марионетками, чувствуя безнаказанность и полную вседозволенность, они демонстрировали лик, в обычное время прячущийся за образами милостивых и добросердечных вояк.

Жуткие лица.

Это было очевидно. Для неё и, пожалуй, сира Карта. Вот только остальные, кажется, в упор не замечали творящийся беспредел. Нет, конечно, они возмущались и переругивались, но только между собой. Никто из них и не подумал высказывать недовольство своим положением истинному тирану, стоящему над ними с мечом в руках.

Что заставляло их молчать?

Карт говорил страх, но она отчетливо видела в глазах южан что-то помимо обыкновенного страха. Они по-прежнему восхваляли их, гордились быть спасенными отбросами, что с гордостью несли на своей груди величественные знамена самого императора. Почему же они, несмотря ни на что, относились с уважением к каждому, кто, позабыв обо всем, поделил еду, забрав себе вяленое мясо и крупы, оставив раненым и беспомощным лишь сухари и воду? Как бы не старалась Хешисаи, но так и не смогла найти ответ на этот вопрос. Возможно, он и не требовал ответа, ведь к ней относились так же. Никто не подумал и слова сказать ей.

Ни единого.

А она питалась в разы лучше, была и каша, пресная, иногда со вкусом гари, но съедобная. Хлеб Карт приносил более мягкий, чем тот, что приносила с собой Вран. Хешисаи делилась с ней своей порцией, хоть та и пыталась отказываться первое время. Но сводящий спазмами желудок быстро дал понять, что это самое не подходящее время для проявления своей гордости. И из-за этого ей порой доставалось. Она подходила к её повозке с новоприобретенными ссадинами, а на первое утро заявилась с наливающимся цветом фингалом. Дети не понимали и не принимали того, что её может кормить их Леди, они не понимали причины, ведь многим из них Вран была знакома. Кто она такая? Дворовая девка, оборванка, да к тому же ещё и воровка, а якшается с девчонкой благородных кровей.

Неправильно.

Хеши это не нравилось. Почему кто-то смел трогать то, что она уже назвала своим? Поэтому пришлось принимать меры. После первого подобного прецедента она лично вышла отдать свой хлеб. Было немного, но парочке детишек и кормящих женщин хватило. За этим крайне неодобрительно наблюдал Карт, но, увидев результат, на следующий же день принес целую буханку хлеба, которую они раздали уже вместе. И хоть Вран по-прежнему доставалось, но уже по большей части словесно. Кулаки шли в ход, только если у черноволосой выходило терпение, но это были лишь проблемы её самоконтроля. Были и другие плюсы: не только дети стали относиться спокойнее, взрослые тоже перестали косо поглядывать в сторону её временного обитания, проникаясь благосклонностью к ребенку, потерявшему отца. Становилось спокойнее, может люди и до произошедшего любили её семью, но сейчас, видя ответную любовь к ним маленькой девочки, дочери их Лорда, проявляющей заботу по мере своих скромных сил и возможностей, они точно не станут выплескивать гнев на единственного представителя рода Дигре, должного защищать их. От подобного развития событий нельзя было отмахиваться, бурлящая ярость и скопившийся страх рано или поздно выйдут наружу, так пусть они видят в неё свою. Также пострадавшую в недавнем безумии, такую же жертву, как они сами. Лучше заранее отвести от себя угрозу, ещё до того, как она неожиданно нависнет наточенным клинком над её тонкой шеей. На плаху поведут не Хешисаи, а кто займет освободившееся место — неважно. Беснующуюся толпу практически ничто не остановит, солдаты не станут церемониться, перебьют не повиновавшихся и последуют дальше. Важно в это время пересидеть тихо и, желательно, подальше от эпицентра событий, по возможности, вытянув от туда и Вран. Но тут уже как получится, рисковать своей жизнью или жизнью того, кто может её спасти, она не станет. Погода не хотела играть им на руку: всё это время стоял отвратительный зной, и по этой причине сваленные на окраине когда-то дышащие, а сейчас задеревеневшие поленья пришлось передвигать спустя пару дней стоянки. Появившийся запах душил всех. Воздух с трудом проникал в легкие заместо ожидаемого облегчения, принося с собой сначала приторно сладковатый, с примесью легкой тухлятины, запах, а после — смешивая его с горьковатым ароматом пота, оседая на языке металлическим привкусом крови. От него воротило, многие выворачивали желудки у тех же окраин на изнаночную сторону, грозясь и вовсе распрощаться с ними, оставив валяться среди ярко зеленой травы ещё один кусок человечьей плоти. Когда пришло время спешно собирать лагерь и выдвигаться в путь, далеко не все могли передвигаться самостоятельно и поддерживать заданный темп. А в свободных телегах разместились особо тяжелые случаи: безногие, старики и оставшиеся в живых младенцы вместе со своими матерями. Наши ряды значительно уменьшились за прошедшее время, у многих раны начинали гноиться без должного ухода, ожоговые волдыри лопались, запуская под кожу грязь. В последний день от тех кто не мог подняться, избавлялись, собирая похожие горки, что можно встретить в городе. «У местных животных будет пир», — никого не волновало, что это может стать причиной очень серьезных, необратимых последствий. Отсутствие живых людей поблизости не гарантировало отсутствия возможности распространения эпидемии от такого количества трупов. А тех, кто начинал сдавать в дороге и замедлять остальных, не щадили. Кто-то добровольно выходил из неровного строя, оставаясь на обочинах, обрекая себя на испытания, из которых мало кто действительно выберется, кого-то приходилось выгонять силой, причём, впадающих в истерику и сопротивляющихся ждала та же участь, что и тех, кто не мог идти с самого начала. Скольким бессмысленным смертям стала она свидетелем за это время? Не счесть. Они погибали бесславной смертью, покинутые своими же. С ними не считались, от них избавлялись, без сожалений и метаний. Избавлялись, как от порченой ягоды в корзине — побыстрее, чтобы не успела раскинуть липкую паутину гнили на другие, здоровые и пока ещё съедобные. И ведь о них даже не вспомнят, их облик забудется, голос сотрется из памяти, а нить их судьбы оборвётся, даже не успев хоть на немного приблизиться к твоей собственной. Но Хешисаи смотрела на всё это спокойно. Она понимала необходимость подобных действий и не оплакивала угрожавших их дальнейшему спокойному передвижению людей. Сидя в повозке среди изнеможенных, она лишь спокойно взирала на стелющееся перед её взором пространство, изредка наблюдая за идущим рядом и держащим её в поле зрения сиром Картом, к чьему незаметному присутствию рядом с собой удалось быстро привыкнуть. Он служил личным гарантом весомости каждого брошенного ей слова, и она навсегда уяснила это в своей голове. Не будь его рядом, не узнай он её, не вырывай он еду у зажравшихся солдат, ходила бы столь же голодная, что и другие, жила бы в тех же условиях — среди больных и собравшихся в многослойные кучи людей. И слово бы её значило не больше, чем пустой звук. Надеялся ли на благодарность этот сир? Конечно, она была в этом уверенна. Могла ли она ему что-то дать? Разумеется, нужно лишь вступить в полные права Главы Рода и принять всё имеющееся у её семьи состояние. Она способна подарить очень многое. Будет способна. И он это понимает, так же хорошо. Но, впрочем, чем бы он не руководствовался.

Он полезен и знает это.

Человек, завладевший безграничными доверием и благодарностью юной Леди, оставшейся один на один с жестоким миром, может начать жить не хуже среднего аристократа. Занимательно, ведь, став наставником, он мог бы даже рассчитывать на возможность распоряжаться некоторыми средствами и мелким принадлежащим ей имуществом. Но вот такой власти нельзя давать никому. Хешисаи конечно же умеет быть благодарной, но выплатит долг по-своему. А что будет дальше — покажет время. Карт служил отцу и должен знать многое, чего, в силу возраста, не доверяли ей, хоть и старались погружать в дела, видя преемницу. Вран тоже была где-то поблизости, время от времени специально подходя ближе, сверкала взлохмаченной макушкой, обозначая свое местоположение. Она улыбалась, блестя местами желтыми зубами, задирала голову вверх, купаясь в солнце, получая его настойчивые ласки с удовольствием, принимая покрасневшие щеки как данность. Ребячество, где, спотыкаясь и хмурясь, Вран упорно шла с поднятой головой, продолжая игнорировать тычки от идущих мимо уставших и злых людей. Сжимая зубы, до сводящего напряжения в челюстях, терпела и тренировала выдержку. Что же видели её глаза в безоблачном небе или что хотели найти? Хеши, не удержавшись, также позволила отразиться голубым небесам в своих глазах, но ничего, кроме режущего света, там не было. Просто бесконечное буйство цветов, без какого-либо намека на разгадку. Бесполезное чудачество. А бредущий в толпе вороненок исступленно искал ответную ласковую улыбку и сияющие, лучащиеся любовью и нежностью карие глаза. Никто по сей день не знал, где именно находятся владения Вечного: кто-то утверждал, мол, чтобы дойти до туда, придется долго спускаться по лабиринтам подземного царства. А кто-то проповедовал, что смертные не способны очутиться там, так как тело наше тяжело, наполнено грязной плотью и прочими нечистотами. И Вран почему-то казалось, что мама была столь эфемерна при жизни, что, после смерти, став совсем-совсем невесомой, унеслась куда-то далеко, за путь Сола; гораздо дальше, чем может увидеть обычный человек, стоя на твердой земле. Если бы Хешисаи могла читать мысли, она бы посмеялась над подобными рассуждениями. Но она не умела, и чужие помыслы были надежно скрыты за толстой черепной коробкой. Лишь по их отголоскам можно было гадать о направленности мысленного потока, что являлось трудоёмкой задачей, которую не всегда удавалось воплотить в жизни. Порой она даже представить не могла возможное направления потока, ведь далеко не всех можно читать, как открытую книгу. С Вран частенько удавалось проворачивать подобный трюк, а вот с сиром Картом было гораздо проблематичнее. В обычное время он даже не улыбался и не хмурился, а просто смотрел прямо ей в глаза, будто бросал вызов, проверял и испытывал. Молча делал то же самое, что и она: читал её реакции, пробирался за тонны контроля и пытался добраться до сути, пробивал выстраиваемые щиты, перешагивал созданные реки и безупречно угадывал ход её размышлений. А она не могла ответить тем же. И это злило, потому что было в его победном взгляде что-то похожее на насмешку. Вот и сейчас, он так нагло скривил тонкие губы в улыбке, просто посмотрел — и будто уже дословно знал о чем в этот момент думала Хеши. Отвратительная, к слову, улыбка. Резко отвернувшись, ей пришлось вглядеться в совершенно незнакомые лица: можно было поиграть и заняться хоть чем-то, отвлекаясь от утомительной тряски и безобразной, вонючей старухи рядом. Находить в чертах других кого-то знакомого, виденного хоть раз в жизнь, было интереснее, чем пересчитывать складки на испорченном платье или засматриваться ввысь до появления слезинок. Уснуть никак не получалось, привалы делались редко, завлечь себя беседой с кем-то не было возможным, а солдаты продолжали идти, будто стремились преодолеть путь за один день, еще до захода Сола за горизонт. Еще во времена стоящего лагеря она увидела пару купцов, частенько захаживающих в их поместье, и несколько мастеров, что создавали вещи лично для неё. Однако, сейчас, Хешисаи неожиданно узнавала в сидящей в противоположном углу повозки, около возничего, служанку матери, лелеявшую руку, по какой-то причине отсутствующую до локтя. Единственное, что ей было известно об этой девушке, так это то, что она была достаточно молода; звали ее, вроде бы, Дарри и она недавно просила её Леди-мать о паре выходных дней для проведения свадьбы. Которая, по всей видимости, теперь никогда не состоится. С другой стороны, если та нашла какого-то болвана, который не прочь взять в жены ни на что не годную более калеку, то всё у них сложится. Будут дополнять друг друга: один без головы, вторая без руки. Как не посмотри — идеальная пара. Только вот, где была эта женщина, когда её мать и брата поглощали жестокие языки красного пламени? Слуги повсюду следовали за своими госпожами на случай необходимости, и пара служанок матери точно должны были скользить где-то в относительной близости, чтобы и прибежать вовремя, и не мозолить своим присутствием глаза, создавая видимость семейного уединения. Входила ли она в их свиту в тот день, как не старалась Хешисаи вспомнить, так и не смогла, но это не мешало подниматься из самых глубин иррациональной злости. Она клубилась черным дымом, что мешал дышать тогда, на площади, и мешал сейчас. Она ворочалась, перекрывая возможность проникнуть кислороду внутрь легких и помочь успокоится, и, подобно змее, обвивалась вокруг шеи, сдавливая изо всех сил. Никто ведь из них не помог. Их семья старалась для них, оказывала поддержку их семьям, обеспечивала продовольствием и одеждой, не обделяла в зарплатах, требуя взамен не так уж и много — хорошую работу и верность. Так мало, так ничтожно мало, но они не смогли выполнить и этого. Спасая себя, добровольно обрекли на верную смерть людей, протянувших им руку. Ведь многие были на площади, улучая минуты большого праздника в свой выходной, и они определенно должны были заметить чету Лорда. Их нельзя было пропустить по той простой причине, что они значительно выделялись даже на фоне местной знати. Но когда всё началось, они остались одни. Почему? Почему не помог хоть один? Может, тогда отец не отпустил бы её ладошку, а матери помогли бы удержать равновесие или же вообще избежать рокового толчка? Почему из-за кого-то она вынуждена быть одна?! Злость переплеталась с обидой, пуще прежнего сжимая в своих тисках горло. Этого не должно было произойти, не она сейчас должна сидеть здесь, в платье, что за несколько дней стало хуже половых тряпок, и не с одним единственным человеком на своей стороне. Уличная девчонка не в счет, та даже если бы и хотела что-то сделать или как-то помочь, то уперлась бы в жесткие рамки, ведь она не имеет абсолютно никакого веса в нынешних реалиях. Собственно, сейчас даже и от собственного титула мало толку. В носу нещадно свербило, а слезы сдерживались на одной силе воли: не будет она плакать перед таким количеством зрителей. Не будет — и точка. Это кто-то другой может позволить себе закатиться в истерике при всех, подобно двухмесячному ребёнку.

Отчего же она, не кто-то другой?

Зато теперь появилась теория о том, почему же Вран так старательно глядела наверх. Так действительно проще заставить соленую воду остаться на положенном ей месте. Может, и не такие уж они разные? Мимолетно окинув взглядом толпу, Хеши увидела черноволосые локоны новой знакомой. Нет, всё же они очень отличаются друг от друга, хотя бы потому, что их действия имеют под собой совершенно противоположные причины. Дальше лучше не становилось, пару раз их группа делала остановки во встречающихся по пути деревнях, пополняя продовольствие и отдыхая чуть дольше, чем обычно позволялось. Многие были вымотаны и истощены, за все дни пути на небе не появилось ни тучки, ни достаточно крупного облака, чтобы остановить изнуряющий всё живое зной. Лошади уставали быстрее без необходимого количества воды, а темп передвижения пришлось значительно снизить, ведь, как бы командир отряда имперских не был недоволен, но когда одна из кобыл, видимо сама старая, просто упала и упрямо отказалась подниматься, ему пришлось принять во внимание обстоятельства. Самодовольный индюк. Никто не понимал, какие цели он преследовал, но даже его подчиненные начали возмущенно роптать меж собой, если у них не останется лошадей, повозки придется бросить, раскидав продовольствие и полотна-палатки меж всеми. Такие перспективы никого не радовали. Поэтому некоторая часть из гражданских, решали остаться среди деревенских и не продолжать дальнейшее путешествие в поисках защиты у нового Лорда. Старосты встречали новых жителей достаточно радушно, обещая быстренько поставить новенькие срубы для каждого желающего, общины никогда не отказывались от новых лиц, разрастаясь и стремясь расширить количество обрабатываемой земли. Чем больше рабочих рук, тем для них лучше. Раненым там так же оказывали посильную помощь, местные знахарки помогали примочками и отварами, непрестанно причитая о тяжелой и несправедливой участи, а повозку, в которой преодолевала свой путь Хешисаи, и вовсе разгрузили еще в самой первой деревне. Оставив их на попечение судьбы и морщинистых рук, окутавших заботой и, несмотря ни на что, пытавшихся вытащить чужие души из цепких пальцев Вечного. Подобные остановки все ждали с нетерпением, что гражданские, что солдаты. Все как один уже на входе в ворота, встречаемые местными представляли, представляли: как набьют брюхо вкусной едой, расслабятся на лавках, а кто-то и с хорошенькой девицей. Вран даже думала остаться и звала с собой, вспоминая их придуманный в пылу жажды выжить план, в котором они заживут вдвоём — и обязательно счастливо. Она даже была готова терпеть Лаерта, обдумав его возможности и придя к выводу, что в ведении своего хозяйства пригодится помощь. Хешисаи на предложение лишь улыбалась, оговорившись тем, что сейчас, когда им оказывают помощь, она не намерена упускать возможность вернуть то, что принадлежит ей, а сир Карт любезно объяснил, от чего придется отказаться юной леди, оставшись в подобном захолустье, и что она может получить при помощи Лорда, границу чьих владений они должны в скором времени пересечь. Вран, ставшая за это время, кажется, ещё смуглее, прониклась перспективами возможной жизни и отказалась от прекрасной в её мыслях идеи. — Хорошо, может, не здесь, но вместе и счастливо. А дом мы точно найдем, Карт поможет. Да, Лаерт? Ты же точно добьешься того, чего захочет твоя леди? — Всенепременно, мелочь, можешь не волноваться. Если Леди захочет оставить тебя рядом, я не посмею возражать и не выкину тебя за порог.

***

Поэтому, спустя ещё одну неделю, они прошли через стражу на больших городских воротах вместе. Хешисаи во всё той же повозке, которая теперь была заполнена детьми, младше неё, сир Лаерт Карт рядом, внимательно осматривающим окруживших их зевах, и вышагивающего у его ног Воронёнок, полная энтузиазма и ничем не прикрытого, чистейшего, как слеза матери, узнавшей о смерти ребенка, любопытства. И на них тоже смотрели. Толпы обыкновенных зевак столпились на улицах города, рассматривая такое удивительное представление. Ведь когда ещё можно посмотреть на раненых и обездоленных, кому можно выказать сочувствие и сожаление, где можно поглумиться над несчастными, как не здесь и не сейчас? Ведь под этим светлым небом гордо шествовали любимчики судьбы — выжившие, сумевшие преодолеть столько потерь, и дошедшие до спасения. Именно под этим палящим солнцем шли изнуренные, изможденные голодом калеки; безумцы, поглощенные собственным горем, сожалеющие о том, что живы, и бредущие просто, чтобы идти.

***

— Миледи, я прошу прощения, но с вами всё хорошо? Вода, должно быть, уже совсем остыла. — Со мной всё в порядке. Можешь войти. И подай мне мои вещи. Вода действительно давно остыла, а робкий стук небрежно выкинул её из тягучих воспоминаний, в водоворот которых она вошла добровольно, собственноручно закручивая спираль сильнее. Она всё ещё была где-то далеко. Не здесь, где её тело насухо вытирали мягким полотенцем, а там, где ещё маленькая ножка переступала порог чужого поместья с гордо поднятой головой, но готовой смиренно склониться, прося о помощи и ожидая получить содействие. Там, где её переодели в чистое платье, что было чуть велико, так как дочь того лорда давно выросла, и это платье чудом осталось в поместье. Там, где её приняли и попросили ожидать встречи, на которую её непременно позовут в скором времени. Да, тогда, вновь сидя на мягкой перине, она искренне позволила себе верить, что все наладится, осталось лишь немного подождать.

Столь наивно.

Но ребёнку это можно простить. — Расчеши мне волосы и сходи на кухню за ранним завтраком. Потом я лягу спать и не буду более тебя задерживать. Как проснусь, пойду в комнату Леди Гортиэ, поэтому не найдешь меня здесь, ищи там. — Хорошо, я всё поняла, миледи. Изволите чего-то особенного на завтрак? — Нет, что уже приготовили, то и неси. Я не хочу ждать, — аккуратно присев на тахту, стоящую напротив зеркала, Хеши устало прикрыла глаза, приготовившись терпеть, как мокрые волосы будут раздирать гребнем незнакомые руки служанки. Боль в данный момент могла бы стать лучшим другом и помощником, ведь водоворот все никак не хотел выпускать из своих пучин слабого человека. И сейчас, перед собой, в мутной глади зеркала, она видела себя, но как будто помолодевшую больше, чем на целых десять лет: низенькая, худая и бледная, она когда-то сидела в безвкусном поместье и, стиснув зубы, смотрела сквозь отражение, как некогда прекрасные, наполненные золотом, локоны туго скручивают в прическу, покрытую серебром. Тогда она чуть не отшатнулась от отражения виднеющегося в прекрасной резной раме. Ужас и неверие, отрицание и страх заполонили маленькое тело от кончиков пальцев ног, до макушки. А сейчас серые глаза привычно вглядываются в точно такие же.

Родители бы её тоже не узнали, ни тогда, ни сейчас.

***

— Терпите, госпожа, терпите. Ваша мать, должно быть, уже говорила о том, что красота требует некоторых жертв. Завершенная работа над её волосами ознаменовалась больно воткнувшейся прямо в нежную кожу головы последней шпильки. Жемчужины блестели, отражая впущенный сквозь тоненький слой нежнейшего тюля свет. Ожидать встречи пришлось целый день, её даже не подумали известить об этом, оттого она просидела на крайне неудобном стуле, у туалетного столика, до глубокого вечера. Сотни вырезанных из дерева цветов на верхних панелях, с чуть облезлой позолотой, и бесчисленное множество простейших завитушек, которые так и не удалось сосчитать даже примерно, постоянно сбиваясь на новой сотне, поддерживали общую композицию комнаты. Здесь ничего не меняли со времен молодости юной госпожи, даже пахло будто другим человеком — увядающими цветами и какой-то знакомой сладостью, название которой вертелось в мыслях, но не желало становиться озвученным. Нынешняя Леди Дигре пахла совершенно не так: с раннего детства любившая спелые кислые фрукты, что отчаянно щипали язык, стоило чуть-чуть переборщить с их количеством, и росшая в опутывающем и дурманящем запахе масел, что так любила наносить на себя её Леди-мать, она объединила эти ароматы в себе. Так в комнате схлестнулись приторная сладость цветов, медом растекающаяся по горлу, и терпкая свежесть, оседающая горечью на кончике языка. Неравный бой, неравные силы и известный заранее исход. Черная приторная патока порабощала, пытаясь подавить малейшее сопротивление. Хотелось чихнуть. — Да, Леди Роа много разговаривала со мной о женской красоте. Спрашивать у обычной служанки, почему никто не посчитал нужным принять её раньше или же уточнить, что у Лорда Сарухана занят целый день, было затеей крайне глупой и бесполезной. Та все равно не смогла бы ответить. Но такое отношение задевало туго натянутые родителями струны гордости. Может Хешисаи и понимала, что день их прибытия нельзя было точно подсчитать, а размещение такого количества новоприбывших требует многих усилий и иногда личного присутствия, однако, на то выделялось достаточно времени. И сейчас все это выглядит обыкновенным пренебрежением к ребенку, который не стоит и малейшей толики внимания его Сиятельства. Но имеет ли она сейчас право высказывать кому-либо своё неудовольствие, живя в этих покоях на птичьих правах? Ведь, в действительности, вокруг неё много людей, которые знают больше, и что они могут потребовать за услугу такого рода? Да, ей предоставили приют на некоторое время, одежду с чужого плеча и еду, но решить вопрос с её наследством… Совершенно иной уровень затрачиваемых усилий. И оплата должна будет стать соответствующей. Но что она способно отдать взамен? О каких договорах вообще может идти речь, когда о половине дел, что вел род Дигре, она не имеет и малейшего понятия? Поместье, скорее всего, если не отстраивать заново, то реконструкция обязательно потребуется. На это нужны средства, и много. Если войдет в права главы, то и восстановление города должно будет лечь на её плечи, так же как и множество других обязательств, коими она будет связана по рукам и ногам непреложными кандалами обетов, дарованными многим другим её несомненно Великими предками. Стоит ли хотя бы пытаться? Не затопчут ли маленькую певчую птичку титаны, годами отрабатывающие навыки управления, готовые вытянуть выгоду из всякого, кому не повезло встретиться с ними на пути? Сможет ли отказаться от долга и пойти против? Такие глупые мысли. Она ведь обязана. С самого детства обязана всем и каждому, обязана учиться, обязана быть лучшей, обязана понимать и принимать шалости Великих со своей нитью судьбы, с гордо поднятой головой.

Даже если однажды, Хешисаи, тебе придется пойти на плаху перед целой толпой неблагодарной черни…

Достоинство и честь, уныние и отчаяние. Горечь утраты и сладостное спасение, мрачное будущее и не такое уж плохое настоящее. Наша жизнь состоит из противоречий, постоянно перетекая из одного состояния в другое, подобно тихой воде, текущей из одного сосуда в другой. Люди же имеют возможность самостоятельно строить маршруты, лавируя между глубоководными ямами, наполненными ледяной водой, или же переплывая через них. Несмотря на риск сведенных в судороге конечностей, отчаянные и вовсе погружаются глубже в неудачи или же, забываясь, улетают куда-то на облака, забывая о реальности, погружаются в прекрасный мир, их затягивает исполинских размеров кракен, выпускающий яд вместе с чернилами, навеки запечатывая возможность мыслить ясно.

А наш Пресветлый Император вынесет громогласный приговор… Не смей и на мгновение сомневаться, неси себя величественно и достойно в тюремных лохмотьях и звенящих ржавых цепях.

По рассказам любимейшей бабушки, бывают и другие — те, кто идут через необъятное водное полотно невесомо, не касаясь и не нарушая покой. Они — никто и всё одновременно. Они — полные безразличия к окружающему, но полные эмоций внутри; существующий идеал, о котором доводилось слышать от каждого члена семьи. Бесспорно существующий, раз её так упорно учили следовать образцу, тщательно описывая каждый пункт, которому она старалась следовать изо всех сил. Старалась оправдать ожидания.

Даже когда гильотина будет в жалких сантиметрах от твоей шеи, ты не имеешь права усомниться в самой себе и в своей крови.

Поэтому, несмотря на риск, что поджидает за дверьми этой светло-розовой комнаты. Несмотря на то, какими будут поставленные условия, она согласится на всё. Лишь бы вернуть то, что кто-то посмел забрать у неё силой, а за триумфальной победой будут внимательно следить предки. Она станет той, кого они хотели увидеть. Они ещё будут гордиться ей.

Не лей слез, и никогда, слышишь? Никогда не прощай тех, кто подвесил наточенное лезвие над твоей головой.